Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
ущего".
- Тебе всего тринадцать, - заметил Бирандол. - Рано же ты постиг
Двадцать Седьмое Противоречие...
Уинтроу простодушно поинтересовался:
- А ты сам сейчас на каком?
- На Тридцать Третьем, и вот уже два года над ним бьюсь.
- Я, - сказал Уинтроу, - так далеко еще не забирался.
Они медленно шли под яблонями, чья листва, казалось, обмякла в
полуденную жару. Зреющие плоды отягощали ветви. На другом конце сада
между стволами сновали служители, таскавшие из ручья ведерки с водой.
- "Жрецу не следует выносить суждений, покуда он не возможет судить,
словно сам Са; покуда не достигнут совершенства его милосердие и
справедливость", - тихо процитировал Бирандол. И сокрушенно покачал
головой:
- Честно сознаться, никак не возьму в толк, как это вообще
возможно...
Взгляд мальчика уже обратился внутрь, лоб прорезала едва заметная
морщинка.
- Доколе ты считаешь это невозможным, твой разум остается закрытым и
не способен понять. - Голос Уинтроу звучал словно бы издалека. - А
впрочем, возможно, именно это нам и предлагают уразуметь, понять, что,
будучи жрецами, мы не смеем судить, ибо не обладаем совершенным
милосердием и совершенной справедливостью. Быть может, нам следует лишь
утешать и прощать...
Бирандол только головой покачал:
- Тебе потребовалось несколько мгновений для духовной работы, на
которую у меня ушло целых полгода... Но вот я оглядываюсь вокруг и вижу
множество жрецов, которые знай себе судят и осуждают. А те из нашего
ордена, кто выбрал путь Странников, только и занимаются тем, что
помогают мирянам разбираться во всякого рода жизненных сложностях.
Надобно думать, они так или иначе постигли Тридцать Третье
Противоречие?..
Мальчик с любопытством посмотрел на него. Он собрался было что-то
сказать, но покраснел и решил промолчать.
- Что там у тебя на уме? - спросил подопечного Бирандол. - Что бы это
ни было, скажи мне.
- Я.., ну.., в общем, я собрался было тебя упрекнуть. Но мне стало
стыдно, и я...
- И в чем же заключался твой упрек? - не отставал Бирандол. Мальчик
только замотал головой, и его наставник рассмеялся:
- Ну же, Уинтроу. Неужели ты думаешь, что, заставляя тебя говорить, я
сам же на твои слова и обижусь? Ну так какая же мысль тебя посетила?
- Я хотел сказать, что в своем поведении тебе следует
руководствоваться твоими помыслами о Са, а не своими впечатлениями от
поступков других. - Откровенно высказавшись, Уинтроу потупил глаза:
- Впрочем, не мне тебя поучать...
Бирандол действительно не обиделся, скорее впал в глубокую
задумчивость.
- Но если я стану руководствоваться лишь помыслами о Са, тогда как
сердце говорит мне, что немыслимо человеку судить как Са, в абсолютном
милосердии и праведности... Из чего следует заключить... - Его речь
замедлилась, отвечая мучительному борению мысли. - ..Следует заключить,
что либо Странники достигли много больших духовных глубин, нежели я...
Либо у них права судить не больше, чем у меня. - Взгляд молодого жреца
бесцельно блуждал среди деревьев. - Так неужели же целая ветвь нашего
ордена существует без праведности? Но не грешно ли даже помыслить об
этом?..
В смятении он повернулся к шедшему рядом мальчишке, но Уинтроу
ответил с безмятежной улыбкой:
- Не заплутает твой разум, если направляют его помыслы о Са.
- Придется мне еще как следует над этим поразмыслить, - вздохнул
Бирандол. И бросил на мальчика взгляд, полный самой искренней приязни:
- Благословен будь тот день, когда тебя отдали мне в ученики! Хотя,
правду сказать, иногда я задумываюсь, кто из нас ученик, а кто -
наставник. Мне будет очень не хватать тебя...
Глаза Уинтроу вспыхнули внезапной тревогой:
- Как это.., не хватать? Ты что, уезжаешь? Тебя уже призвали к
служению? Так скоро?..
- Не я уезжаю, а ты. Не так следовало бы мне преподнести тебе эту
весть.., но, как обычно, беседа с тобой сразу отвлекла меня от того, о
чем я первоначально собирался говорить. Итак, ты уезжаешь. Потому-то я и
пришел за тобой в мастерскую: сказать, чтобы ты шел укладывать вещи, ибо
тебя вытребовали домой. Твои бабушка и мать известили нас, что твой
дедушка умирает. Тебе следует быть сейчас с ними. - На лице мальчика
отразилось горестное смятение чувств, и Бирандол сокрушенно добавил:
- Вот видишь, как неуклюже я тебе все это вывалил. Прости меня. Ты
так редко рассказывал о семье... Я и не подозревал, что дедушка был так
близок тебе...
- На самом деле это не так, - просто и прямо ответил Уинтроу. -
Правду сказать, я по сути-то едва его знаю. Когда я был маленьким, он
все плавал по морю. А когда изредка приезжал, то такой страх на меня
наводил! И не то чтобы он бил меня, нет. Просто.., такая сила от него
исходила! Когда он входил в комнату, то казалось, что он в ней не
поместится. И голос у него был такой... И борода... Иногда я слышал, как
другие люди говорили о нем. Уж на что я был мал, а и то чувствовал, что
для них он - герой из легенды. Мне и в голову не приходило его назвать
"дедулей". Даже "дедушкой" не осмеливался. Он приезжал и врывался в дом,
точно северный шторм, и я, вместо того чтобы радостно бросаться
навстречу, большей частью старался спрятаться где-нибудь подальше. Меня,
конечно, вытаскивали и ставили перед ним. И я только помню - он всякий
раз возмущался, как я плохо расту. "Это что за тщедушная былинка? -
громыхал он. - Выглядит так, словно кто взял других моих мальчуганов да
в два раза уменьшил! Вы тут что, его плохо кормите? Или он есть не
желает?" А потом подтащит меня поближе и давай щупать мою руку, словно я
был животным, которое откармливают на убой. И я все время стыдился
своего маленького роста, словно был в том виноват... А потом меня отдали
в послушники, и мы стали встречаться еще реже. Но тот его образ остался
жить в моей памяти, нисколько не изменился. Однако сейчас я страшусь не
своего деда.., и даже не бдения у его смертного ложа. Я просто не хочу
домой, Бирандол. Там.., так шумно...
Молодой жрец сочувственно покачал головой.
- По-моему, пока я сюда не попал, и думать-то как следует не
выучился, - продолжал Уинтроу. - Там было слишком шумно. И суетно. Не
помню, чтобы у меня когда-нибудь было время поразмыслить. Утром Нана
вытаскивала нас из постелей.., и до самого вечера, пока нас не вымоют и
опять не уложат, все какая-то беготня. Одевают.., тащат куда-то на
улицу.., уроки, еда, посещение друзей, переодевания, снова еда.., и вот
так без конца. Знаешь, когда я сюда приехал, то два дня из кельи не
выходил. Не стало рядом Наны, мамы и бабушки, которые меня туда-сюда
гоняли - я и не знал, чем заняться. И потом, мы с моей сестренкой очень
долго были как одно целое. Нас дома и звали-то куда-то не порознь, а
всегда одним словом. "Дети". "Детям пора спать", "детям пора ужинать".
Так что когда нас наконец разделили, у меня словно бы полтела отрезали.
- Ага! - усмехнулся Бирандол. - А я-то всегда гадал, что это значит -
принадлежать к роду Вестритов. Все пытался представить, как живется
детворе в старых купеческих семьях Удачного. У меня-то детство было
совсем другое.., хотя и в чем-то очень похожее. Я, знаешь ли, из семьи
свинопасов. Ни тебе няньки, ни торжественных выходов, зато такая тьма
тяжелой и грязной работы, что за целый день спину не разогнешь. Как я
теперь понимаю, мои домашние из кожи вон лезли, чтобы хоть как-нибудь
выжить. Экономили на еде, чтобы дольше сохранились запасы. Чинили
одежду, которую давно пора было выбросить. Возились со свиньями.., вот
кому доставалась и забота, и лучший кусок. Ну и о том, чтобы отдать
ребенка во храм, ни у кого даже мысли не возникало. Но потом мать
заболела, и отец дал обет: если она останется жить, он посвятит Са
одного из детей. Мать поправилась, и меня отослали. Тем более что я
считался заморышем.., паршивой овцой в стаде. Ну как же, самый младший
из выживших, да еще косорукий. Мой отъезд был для них, конечно, убылью в
хозяйстве, но далеко не такой, как если бы пришлось расстаться с одним
из моих крепких старших братишек...
- Косорукий? - изумился Уинтроу. - Ты?.. Косорукий?..
- Был. Однажды в детстве я покалечился, и рука долго не заживала. А
когда наконец срослась, силы в ней никакой не было. Жрецы вылечили меня.
Я шел поливать сад, и жрец, который нами распоряжался, всякий раз
выдавал мне два неодинаковых ведерка. И заставлял таскать в больной руке
более тяжелое. Скажу тебе, я вначале посчитал его за сумасшедшего. Меня
ведь дома приучили все делать одной здоровой рукой... Вот так я впервые
соприкоснулся с помыслами о Са.
Уинтроу призадумался, но почти сразу просиял:
- "Ибо слабейшему следует лишь обратиться на поиски своей силы, и он
найдет ее, и сделается силен"!
- Вот именно. - Молодой жрец кивнул на длинное низкое строение,
показавшееся впереди. Они вышли как раз к покоям служителей. - Случилось
так, что гонец был вынужден задержаться в пути. Скорей собирай вещи и
отправляйся прямо сейчас, чтобы не опоздать на корабль. Отсюда до гавани
еще шагать и шагать...
- Корабль!.. - Отчаяние, сошедшее было с лица Уинтроу, тотчас
вернулось. - Ох, только не это! Терпеть не могу путешествовать морем. А
впрочем, до Удачного отсюда иначе не доберешься... - И совсем помрачнел:
- Ты сказал - идти в гавань? Они что, даже лошади для меня не
прислали?..
- Быстро же ты вспомнил о радостях богатой жизни, Уинтроу! - слегка
упрекнул его Бирандол. Мальчик смущенно потупился, а жрец продолжал:
- Нет, в письме говорится, что некий друг предложил помочь тебе в
поездке, и ваша семья с радостью приняла его помощь. - И пояснил:
- Похоже, достаток в твоей семье уже не таков, каким был когда-то.
Северная война жестоко прошлась по многим купеческим домам. Сколько
товаров не удалось ни отправить по Оленьей реке на продажу, ни получить
из верховий! - Он задумчиво вздохнул. - К тому же наш молодой сатрап не
так благоволит Удачному, как, бывало, благоволили его предки. Те-то
понимали, что люди, отважившиеся поселиться на Проклятых Берегах,
заслуживают щедрой доли во всех сокровищах, которые там найдутся. Увы,
молодой Касго так не считает. Говорят даже, будто он полагает, что они
давно уже получили все причитающееся за тот давний подвиг - когда Берега
были счастливо заселены, а если над ними и тяготело какое проклятие, то
оно успело рассеяться. Вот он и обложил их новым налогом, а земли вокруг
Удачного поделил на поместья для своих приближенных. - Бирандол
осуждающе покачал головой. - Тем самым он нарушает слово, данное его
пращуром, и обрушивает тяготы на людей, которые всегда оставались ему
верны. Не к добру это, не к добру...
- Я знаю, Бирандол. Знаю, мне следует радоваться, что не заставили
тащиться пешком до самого дома. Но.., тяжело это - отправляться туда,
куда я не хочу и боюсь возвращаться.., да еще и на корабле. Нерадостно
будет мне в этом путешествии...
- Тебя что, укачивает в море? - спросил Бирандол. - А я-то думал,
потомкам моряков морская болезнь не грозит!
- Даже на самого закаленного моряка найдется достаточно сильная буря,
в которую его укачает. Но не в том дело... Весь этот шум, беготня
вокруг.., куда ни ткнись, всюду люди, и от них некуда деться.., и так
пахнет... А матросы! Наверное, это по-своему славные люди, но... -
мальчик пожал плечами, - совсем не такие, как мы. Им некогда размышлять
и беседовать ни о чем из того, что занимает нас здесь, Бирандол. А
попробуй они - их суждения окажутся столь же обыденными, как у самого
последнего из наших служителей. Они живут, как животные, и
соответственно рассуждают. Мне будет все время казаться, что я нахожусь
среди неразумного зверья. Хотя сами они, конечно, в этом не виноваты, -
поспешил добавить он, заметив, как сдвинул брови молодой жрец.
Бирандол в самом деле набрал полную грудь воздуха, словно бы для
того, чтобы говорить долго и страстно. Но.., внезапно раздумал. И,
помолчав, сказал лишь:
- Ты уже полных два года не бывал в родительском доме, Уинтроу. Два
года ты не покидал монастыря и не общался с мирскими тружениками. Смотри
же кругом хорошенько. И внимательно слушай. А когда возвратишься -
расскажешь мне, придерживаешься ли ты еще того мнения, которое только
что высказал. Не забудь об этом - потому что и я не забуду.
- Обязательно, Бирандол, - искренне пообещал мальчик. - И мне тоже
будет очень тебя недоставать...
- В таком случае радуйся, ибо наше расставание откладывается на
несколько дней. Я провожу тебя до гавани. Давай же соберемся поскорее -
и в путь!
***
Дальний конец берега был еще далеко, когда Кеннит ощутил, что оттуда
за ним наблюдает Другой. Собственно, этого он и ожидал, но все равно
ощутил укол любопытства: разноречивые слухи о Других сходились на том,
что они суть создания сумерек и зари, избегающие прямого солнечного
света. Кто-нибудь более робкий, нежели Кеннит, мог бы и испугаться; но
робкому человеку и во сне не приснилась бы удача, сопровождавшая
Кеннита. Равно как и его меч и умение им владеть. А потому Кеннит просто
продолжал неторопливо шагать вперед - и подбирать, что под ноги
попадалось. Он делал вид, что ничего не случилось. И в то же время его
не оставляло чувство, что и этот его обман не остался незамеченным.
Жутковатое, надо сказать, ощущение. "Началась игра в кошки-мышки", -
подумал он и тайком улыбнулся.
Какое же раздражение охватило его, когда буквально тут же к нему во
всю прыть подлетел Ганкис - и вывалил, задыхаясь, что-де вон там,
наверху, сидит Другой и наблюдает за ними!
- Без тебя знаю! - оборвал его капитан. Но тут же взял себя в руки. И
пояснил обычным своим спокойно-насмешливым тоном:
- Знаю, Ганкис. Скажу тебе больше: и ему известно, что мы знаем, что
он за нами следит. А посему советую тебе просто не обращать на него
внимания, как, кстати, делаю я. Обшаривай себе спокойно свою часть
берега. Кстати, нашел ты еще что-нибудь стоящее?
- Ну.., есть пара вещиц... - без большой радости проговорил Ганкис.
Кеннит молча выпрямился во весь рост. Старый моряк порылся в объемистых
карманах видавшей виды куртки:
- Вот, например... - И неохотно вытащил не пойми что, составленное из
ярко раскрашенных деревяшек. Палочки, реечки и диски, некоторые -
осветленные.
Кеннит так и не понял, что бы это могло быть.
- Детская игрушка, - рассудил он наконец. Поднял бровь и стал ждать,
что Ганкис покажет ему что-то еще.
- И вот... - Узловатая рука моряка извлекла из кармана розовый бутон.
Кеннит взял его осторожно, опасаясь шипов. Довольно долго бутон казался
ему настоящим - пока он не обнаружил, что черешок очень тверд и не
гнется. Кеннит покачал цветок на руке - примерно столько весила бы и
настоящая роза. Он повертел бутон так и этак, пытаясь сообразить, из
чего тот сделан, но только пришел к выводу, что ни разу еще не
встречался с таким материалом. Однако самым удивительным было
благоухание, исходившее от цветка: теплое, пряное - именно так пахнет
роза, расцветшая в летнем саду. Кеннит прицепил бутон к отвороту камзола
(зазубренные шипы надежно ухватились за ткань) и покосился на Ганкиса:
дескать, не возражаешь? Моряк поджал губы, но не отважился вымолвить
хоть слово.
Кеннит поглядел на солнце, потом на морские волны, еще продолжавшие
отступать. Для того чтобы вернуться на ту сторону острова, потребуется
час с лишком. Не следовало бы особо задерживаться, а то как бы полный
отлив не усадил "Мариетту" на камни...
Это был редкий и необычный для Кеннита миг нерешительности. Он ведь
явился на Берег Сокровищ не только за удивительными находками; всего
более интересовало его предсказание, которое мог сделать Другой. Он был
уверен, что Другой не откажет ему в пророчестве. И еще ему нужен был
кто-то, кто позже подтвердил бы слова Другого. Для того он и притащил
сюда Ганкиса. Ганкис у него на корабле был едва ли не единственным, кто,
повествуя о своих приключениях, не приукрашивал и не привирал. Ганкису
поверят не только члены команды, но и любой пират, встреченный на улицах
Делипая (пиратское гнездо называлось так оттого, что там обыкновенно
делили добычу, и каждый получал свой пай). А кроме того... Если
предсказание, сделанное в присутствии Ганкиса, Кенниту не понравится,
Ганкиса нетрудно будет заставить умолкнуть навеки.
Свидетель, удобный со всех сторон.
Кеннит еще раз прикинул, как обстоит дело со временем. Благоразумие
советовало прекратить поиски прямо сейчас, поторопиться на встречу с
Другим - и во весь дух назад к кораблю. Увы, благоразумным редко фартит,
а Кеннит давным-давно решил для себя, что у подобного рода людей их
удачливость, словно неиспользуемая мышца, только ослабевает вместо того,
чтобы расти. Это было его личное открытие, его тайное верование, и он
вовсе не рвался кого-либо к нему приобщать. По крайней мере, до сих пор
все громкие деяния капитана были круто замешены на его удачливости и на
привычке уповать на нее. Кеннит даже полагал, что, сделайся он в один
прекрасный день осмотрительным да благоразумным, Госпожа Удача
смертельно оскорбилась бы и перестала одаривать его своими милостями.
Размышляя об этом, Кеннит всякий раз самодовольно хихикал: вот он, тот
единственный риск, на который он никогда не пойдет! Не станет полагаться
на неизменно вывозивший его авось, проверяя, оставит его удача или не
оставит!
Нравились ему такие вот логические завороты. Доставляли
удовольствие... Он продолжал двигаться прогулочным шагом вдоль кромки
воды. Приблизившись наконец к зубастым утесам, замыкавшим полумесяц
песчаного берега, Кеннит ощутил присутствие Другого уже всеми
чувственными и даже более тонкими фибрами своего существа. Запах Другого
показался было ему заманчиво-сладким, но потом ветер переменился - и
накатила волна тошнотворного зловония, как если бы на берегу что-то
протухло. Вонь была такой плотной, что застревала в гортани, спирая
дыхание и вызывая дурной вкус во рту. Запах можно было еще вытерпеть, но
близость Другого он ощущал буквально всей кожей. От нее закладывало уши,
она давила на веки и чувствительную кожу шеи. Кеннит вроде бы и не
потел, но все лицо почему-то вдруг сделалось сальным от пота - как если
бы ветер перенес кожные выделения Другого и втер ему в плоть... Кеннит
яростно подавил позыв к рвоте. Ну уж нет! Никакой слабости он перед ними
не обнаружит!
Выпрямившись, он расправил плечи и незаметно одернул жилет. Ветер
шевелил перья на его шляпе и развевал блестяще-черные локоны капитана.
Без утайки скажем - было на что посмотреть. Кеннит сам знал это и вовсю
пользовался тем впечатлением, которое производил и на мужчин, и на
женщин. Он был рослым, хорошо сложенным, мускулистым. И камзол его
скроен был так, чтобы подчеркнуть ширину плеч и плоский живот. Да и лицо
не подкачало. Высокий лоб, крепкий подбородок, прямой нос и тонкие губы.
Борода капитана была, согласно моде, остроконечной, кончики усов
тщательно укреплены воском. Не нравились Кенниту только глаза. Ими его
наградила мать - бледно-голубыми, водянистыми. Оттого всякий раз, когда
он смотрел в зеркало, ему казалось, будто он встретился с нею взглядом,
и она вот-вот заплачет, огорченная делами своего беспутного сына.