движение  плеч.  И  ответил
слишком напряженным голосом:
   - Ну... может, когда и видел ее  прежде.  Точно  не  знаю.  Я  просто
смотрел... и глазам своим старался поверить. С ума сойти! Живой корабль!
Захваченный пиратами! Впервые в истории...
   - Не впервые. - Финни сплюнул за борт. - Есть легенда, что  будто  бы
Игрот Храбрый захватил живой  корабль  и  пользовался  им  долгие  годы.
Именно так, говорят, он и взял судно,  перевозившее  сокровища  сатрапа.
Конечно, это было самое быстрое судно, но уж  никак  не  быстрей  живого
корабля! Ну, и после того Игрот жил как вельможа. Имел все самое лучшее:
роскошных женщин, вино,  слуг,  одежду...  Веселился,  говорят,  в  свое
удовольствие. Держал имение в Калсиде и дворец на острове Клячи.  А  еще
говорят, будто, почувствовав  приближение  смерти,  Игрот  спрятал  свои
сокровища и утопил живой корабль. Раз, мол, он не мог утащить  проклятую
штуковину с собой в могилу - так пусть никто другой ею не пользуется...
   - Никогда не слыхал про такое, - пробормотал Брэшен.
   - Ничего удивительного. Эта история не из тех, о  которых  болтают  в
каждой таверне. Между прочим,  Игрот  вроде  бы  даже  покрасил  носовую
фигуру и устроил так,  чтобы  она  не  двигалась.  Это  чтобы  никто  не
догадался, какой у него на самом деле корабль.
   Брэшен снова передернул плечами.
   - По мне, больше похоже на то, что судно у него было  самое  обычное,
просто он слухи распускал, будто сумел завладеть живым кораблем. Ну,  ни
на чем не буду настаивать... - добавил он примирительно.  Бросил  взгляд
туда и сюда, убеждаясь, что рядом с ними на палубе никого нет,  и  резко
переменил тему разговора:
   - Слушай, кэп... А помнишь, о чем мы  говорили  давным-давно,  месяцы
назад? Ну, про то,  чтобы  сделать  кратенький  такой  "левый"  заход  в
Удачный? В случае, если я прознаю, кто бы там дал тебе настоящую цену за
какой-нибудь отборный товар?
   Финни тоже огляделся и коротко, осторожно кивнул.
   - Ну, - продолжал Брэшен, - я тут просто подумал... Если  ты  вправду
купишь у Фалдена тот портрет корабля, то тебе его нигде не сбыть с такой
выгодой, как в Удачном. Там-то люди сразу поймут, что это на самом  деле
такое и каких денег стоит!
   И Брэшен скрестил на груди руки, откидываясь к фальшборту и  напуская
на себя вид крайнего самодовольства. Дескать, ничего мыслишка, а?..
   - И там-то человек, продающий  подобную  вещицу,  угодит  прямиком  в
крутой кипяток, - подозрительно нахмурился Финни.
   Брэшен отмахнулся с легкомыслием,  которого,  по  правде  говоря,  не
ощущал.
   - Просто надо знать нужных людей и преподнести  дело  как  надо.  Вот
смотри. Мы приходим в город, я свожу тебя с нужным  посредником...  и  в
итоге оказывается, что ты еще вроде как доброе дело  им  сделал.  Вернул
домой портрет корабля и принес печальный рассказ о  том,  что  коснулось
твоих ушей. А посредник пускай позаботится, чтобы твое доброхотство было
должным образом вознаграждено!
   Финни задумчиво шевельнул за щекой кусочек циндина...
   - Надо подумать... Вот только путь неблизкий,  и  не  ради  же  одной
картины тащиться туда!
   - Конечно нет! Я просто к тому, что картина великолепно  увенчала  бы
хорошую сделку. Может получиться, что она  вообще  принесет  тебе  много
больше, чем ты даже мечтаешь!
   - Что касается неприятностей и хлопот -  вот  их  точно  будет  много
больше, чем мне бы хотелось... - проворчал Финни, хмурясь на солнце.  Но
после непродолжительного молчания все же спросил:
   - А как по-твоему, что еще там можно будет продать?
   Брэшен задумался. Потом ответил:
   - Да все, что в Удачном  не  делают  сами  или  не  могут  достать  в
северных землях. Чай разных  сортов,  пряности...  Джамелийские  вина...
Что-нибудь необыкновенное из южных стран... Или хорошие предметы старины
из Джамелии. Ну и все остальное в таком же духе...
   - И ты вправду мог бы посоветовать мне посредника?
   Брэшен склонил голову к плечу:
   - Кое о ком я уже подумал. - И хихикнул:
   - А в случае, если совсем ничего не срастется, я и сам бы попробовал!
   Финни без  лишних  слов  протянул  ему  руку.  Брэшен  ее  принял,  и
молчаливое рукопожатие поставило на их сделке  печать.  Молодой  старпом
испытал величайшее облегчение. Вот он, способ подать весточку в Удачный.
Сделать это - и уж конечно  Роника  Вестрит  найдет  способ  и  средство
вырвать из рук пиратов свою дочь и корабль. Брэшен покосился  назад,  на
Альтию и Проказницу,  словно  прося  простить  его  неизвестно  за  что.
Скользкая  дорожка,  на  которую  он  нынче   вступил,   кажется,   была
единственным путем к их спасению.  И  ему  оставалось  только  молиться,
чтобы они обе сумели продержаться до тех пор, пока придет помощь...
   Тут у него вдруг вырвалось неожиданное и яростное ругательство. Финни
даже вздрогнул:
   - В чем дело?
   - Да ни в чем! Занозу под ноготь всадил. Надо будет юнге дать нагоняй
- пусть завтра хорошенько отшлифует здесь поручни...
   И Брэшен  отвернулся  от  капитана,  делая  вид,  что  изучает  якобы
пострадавшую руку.
   На самом же деле его глазам предстало вот что.  Фигурка,  которую  он
посчитал за Альтию, вполне по-мужски мочилась через фальшборт...


ГЛАВА 13
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ...

     "Это - не настоящий клубок... - невесело размышляла Шривер. - Настоящий Клубок собирается кругом вожака, которого все любят и уважают. А эти?.."
     "Эти" были просто бродячими змеями, которые присоединялись к ним по одной - две. Особых дружеских чувств к Моолкину и его немногочисленному Клубку они не выказывали: объединял их в основном общий источник пропитания. Те и другие следовали за Подателем, двигавшимся на север.
     И все равно присутствие других змей некоторым образом утешало. Иные из них казались почти разумными... по временам. Другие выглядели точно привидения, молчаливые, с жуткими пустыми взглядами. А третьи - и они-то были хуже всего - вообще мало чем отличались от обычных животных. Эти были готовы пустить в ход и яд, и клыки против всякого, кто случайно приближался к облюбованной ими еде. Шривер, Моолкину и Сессурии пришлось научиться просто не обращать внимание на тех, кто опустился до подобного состояния. И если начистоту, то вовсе не их присутствие было труднее всего выносить. Сердечную боль вызывали как раз те, кто, казалось, готов был вот-вот вспомнить, кто они на самом деле такие и кем были когда-то...
     Трое змеев из первоначального Клубка Моолкина сами со временем сделались почти такими же молчаливыми, как и вновь присоединившиеся. Что толку беседовать, если любой случайно затеянный разговор только усугублял овладевшее ими отчаяние?..
     Шривер смутно припоминала голодные времена, которые им некогда выпало пережить. Она знала: длительное отсутствие пищи кого угодно лишало способности к ясному и четкому мышлению. И она обзавелась своими собственными мелкими ритуалами, помогавшими удерживать в целости разум.
     Каждый день она старательно напоминала себе, что перед ними лежала великая цель. Моолкин сказал им: "Время пришло!", и они устремились на север. Там их должна была приветствовать Та, Кто Помнит. Эта встреча обновила бы их память и помогла совершить следующий шаг...
     - Что это значит? - тихо пробормотала она.
     - Ты про что? - сонно отозвался Сессурия.
     Они трое тесно переплелись между собой, устроившись среди спящих сородичей, - всего их насчитывалось теперь около дюжины. Под вечер у новых знакомых все-таки пробуждались какие-то остатки правильного поведения, и они соединяли свои кольца ради ночлега, как будто и впрямь были Клубком.
     Шривер крепко держалась за осенившую ее мысль:
     - Ну вот, положим, встретили мы Того, Кто Помнит, и к нам вернулись наши воспоминания. А что должно случиться потом?
     Сессурия зевнул:
     - Если бы я знал ответ на этот вопрос, нам, может, и хранитель памяти не понадобился бы...
     Моолкин, лежавший между ними, даже не пошевелился. Было похоже, что их пророк с каждым днем попросту угасал. Двое его верных спутников успели понять, что за пищу следовало драться, и никого не подпускали к захваченному куску. Моолкин, однако, упрямо держался за прежние понятия. Даже когда ему удавалось подцепить безжизненное тело, бросаемое Подателем и спускавшееся сквозь Доброловище, если с другого конца за него хватался кто-нибудь из утративших разумную душу, Моолкин немедленно размыкал челюсти. Он по-прежнему считал, что лучше отказаться от пищи, чем сражаться за нее подобно зверям. И результат такого поведения уже сказывался. Вереница ложных глаз, некогда ярко горевших на его шкуре, превратилась в тусклые пятна. Иногда он принимал пищу, которую заботливо приносила ему Шривер, но в половине случаев просто отказывался. И у нее недоставало мужества прямо спросить его: неужели и он близок к тому, чтобы забыть о великой цели их странствия?..
     ...В это время в гуще дремлющих змей произошло некое шевеление. Стройный ярко-зеленый змей выпутался из объятий сородичей и медленно, словно до конца еще не проснувшись, стал подниматься вверх, к границе Пустоплеса. Шривер и Сессурия переглянулись. Обоим было любопытно, но любопытство гасилось усталостью. А кроме того, в деяниях неразумных все равно не было смысла: ну и что толку гадать и раздумывать о причинах поведения зеленого?.. Шривер снова прикрыла глаза...
     Но вот сверху донеслись удивительно чистые звуки: кто-то возвысил голос и пел! Некоторое время Шривер просто слушала, испытывая благоговейное изумление. Певец безошибочно выводил каждую ноту, отчетливо произносил каждое слово. Да, это не был беспорядочный рев или писк, который от полноты чувств издает порой какой-нибудь легкомысленный змей. Это была настоящая песня! И в ней чувствовался счастливый восторг истинного призвания. Шривер снова приподняла веки.
     - Песня Простоты!.. - хрипло выдохнул Моолкин. Глаза Сессурии ответили согласным мерцанием. Все трое осторожно высвободились и начали подниматься к вершине Доброловища, а достигнув границы, пробили ее и подняли головы в Пустоплес.
     Свет круглой полной луны ярко освещал зеленого. Он пел, закинув голову. Роскошная грива расслабленно лежала на шее. Пасть раскрывалась во всю ширину, исторгая великолепный, далеко разносящийся голос. Стих за стихом выпевал он изысканные слова древней песни начальных времен...
     Совсем недавно слушатели радостно присоединились бы к припеву, чтобы вместе восславить те дни, когда Доброловище было теплей, а бродячие косяки рыбы в нем так и кишели... Теперь же они лишь молча внимали, не смея присоединить свои голоса к древнему благословению из боязни нарушить его.
     Певец был прекрасен в своем сосредоточении и старании. Его голова медленно раскачивалась, горло сжималось и раздувалось, гудя глубокими басовыми нотами. Глаза же... Шривер посмотрела в них один раз - и сразу отвела взгляд. Глаза певца, выводившего самую святую из священных песен, оставались пустыми. Моолкин, замерший в воде рядом с нею, низко наклонил голову. Его переживание было столь сильным, что ненадолго замерцали былым блеском даже ложные глаза на боках. Потом, очень медленно, грива на его шее начала подниматься торчком. Яд, некогда столь изобильный и мощный, едва поблескивал капельками на концах напрягшихся шипов. Одна из капелек упала прямо на кожу Шривер. Легкий ожог вызвал дрожь восторга, пробежавшую по ее телу. На долгое-долгое мгновение ночь показалась ей такой ясной, согретой ощутимой близостью обетования...
     - Побереги лучше силы, - грустно посоветовал Сессурия вожаку. - Его песня прекрасна, вот только сердца в ней нет. И помочь ему мы уже не способны. Попытка лишь вконец истощит тебя...
     - Моя сила, - возразил Моолкин, - не принадлежит мне, чтобы хранить ее лишь для себя. - И добавил, подумав:
     - Хотя иногда мне кажется, что уже нет большой разницы - беречь ее или расточать...
     Впрочем, он не двинулся навстречу зеленому. Все трое остались на прежнем месте, внимая восторженной песне... но внимая как бы вчуже. Святые слова приходили к ним словно из невозвратного далека, из давно минувших времен, пережить которые заново им не было суждено...
     Устремив глаза на луну, раскачиваясь в такт мелодии, зеленый трижды - как и полагалось - повторил прощальный припев. И вот, пока длилась самая последняя нота, Шривер почувствовала, что к ним присоединились некоторые другие змеи. Иные просто озирались кругом, ни дать ни взять думая, будто их пригласили к кормежке. Но нет, Податель, как всегда, ушел прочь в ночи. Ушел далеко - его даже не было видно на горизонте. Не страшно, завтра они легко догонят его, ведомые запахом, распространяющимся в Доброловище...
     Но если поблизости нет еды, на что тогда смотреть? Поневоле все глаза обращались к певцу. А тот как прежде раскачивался, не сводя взгляда с луны. И вот отзвучала самая последняя, бесконечно протяженная нота. Воцарилась тишина. Лишь она могла быть достойным продолжением только что завершенной всепоглощающей мелодии. Шривер заново оглядела собравшихся змеев и заметила в них некоторую перемену. Иные выглядели озадаченными и как будто силились что-то припомнить. Но, как бы то ни было, никто не двигался и не говорил.
     Никто - кроме Моолкина. Могучий змей вдруг метнулся вперед и со стремительностью, которой никак нельзя было ожидать при его потускневшей шкуре и запавших боках, покрыл расстояние, отделявшее его от зеленого. Ложные глаза вспыхнули золотом, а настоящие - яркой медью: он обвился вокруг певца, изливая на него весь яд, который мог из себя выдавить. Потом потянул зеленого вниз.
     Шривер услышала возмущенный взвизг певца. Никакого разума в этом крике ей различить не удалось. Просто вопль загнанного в угол существа, подвергшегося неожиданному нападению. Вместе с Сессурией они сразу кинулись следом, двигаясь за сцепившейся парой до самого донного ила. Два бешено бьющихся тела подняли такой вихрь мути, что Доброловище затуманилось, не давая ничего рассмотреть.
     - Он задушит его! - встревожено вскрикнула Шривер.
     - Или вообще на куски разорвет... - угрюмо отозвался Сессурия.
     Гривы обоих начали раздуваться, наливаясь ядовитыми соками. Другие змеи бестолково суетились где-то позади, не понимая, что происходит. Поступок Моолкина встревожил их, и невозможно было предсказать, как они поступят дальше. "Могут и наброситься на нас троих..." - подумала она на удивление хладнокровно. Ясно было лишь одно: если это в самом деле случится, Клубку, скорее всего, настанет конец...
     Бок о бок с Сессурией падала она в непроглядный илистый мрак. Муть немедленно забила жабры, Шривер начала задыхаться. Кошмарное ощущение! Врожденные инстинкты забили тревогу, побуждая ее скорее выбраться в чистую воду. Но Шривер не была безмозглым животным, чтобы ею управляли только инстинкты! Она мчалась все вниз и вниз, пока ее не коснулись волны, поднятые сражающимися, а потом она нащупала извивающиеся тела и поспешно обхватила кольцами все, до чего смогла дотянуться. Обоняние совсем отказывало ей, и разобраться, где чей хвост, никак не удавалось. Она зажмурилась, опуская все веки, чтобы хоть как-то защитить глаза от режущей мути. И выпустила слабенькое облачко яда - все, что смогла, - только надеясь, что оно не одурманит и не ослабит Сессурию. А потом напрягла последние силы, стараясь вытянуть сражающихся наверх, туда, где вода оставалась чиста и где они все смогут снова дышать.
     Ей показалось, будто она плыла сквозь косяк крохотных светящихся рыбешек. Перед прозрачными веками плясали пятна и полосы красок: кто-то совсем рядом с ней тоже выпустил яд. Яд обжигал ее, даруя обрывки видений. А еще ей казалось, будто она силилась поднять наверх само дно Доброловища. Как хотелось ей выпустить свой груз и скорей устремиться наверх, чтобы наконец промыть жабры! Шривер упрямо продолжала тянуть...
     Совершенно неожиданно для себя она обнаружила, что мутная туча осталась позади. Растопыренные жабры омывала чистая влага. Шривер жадно открыла пасть, втягивая животворную воду. Вместе с вновь обретенной способностью дышать, словно эхо, пришел вкус ядов Моолкина, некогда столь сильных. С ними смешивался несколько менее отчетливый оттенок ядов Сессурии. Зеленый, конечно, тоже напитал своими ядами воду. Они были густыми и мощными, но... оказались предназначены только для того, чтобы рыбу глушить. Весьма противно на вкус, но для нее не опасно. Она поймала взгляд яростно мерцающих глаз Сессурии. Вот ее товарищ последний раз встряхнул гривой... И зеленый, еще продолжавший вяло отбиваться, обмяк окончательно.
     Моолкин с трудом приподнял голову.
     - Осторожнее... осторожнее... - предостерег он друзей. - Он говорил со мной, пока мы дрались... Сперва только выкрикивал ругательства, но потом спросил, по какому такому праву я напал на него... Быть может, его еще удастся пробудить!
     Шривер не нашла в себе сил для ответа. Вся воля уходила на то, чтобы не разжимать хватку. Вместе с Сессурией они старались оттащить вожака и зеленого туда, где дно было почище. Вот Сессурия заметил впереди скалу, торчавшую из илистых недр. Затащить туда два тяжелых тела оказалось куда как непросто и еще трудней найти, за что ухватиться. Моолкин ничем не мог помочь сородичам по Клубку - он висел, точно оборванный стебель водоросли. Что до зеленого, то он все еще не приходил в себя.
     Но вот наконец все устроились. Шривер положительно не могла больше думать ни о чем, кроме вожделенного отдыха. Однако расслабиться попросту не смела. Они все еще держали в своих объятиях чужака, и откуда знать, как он поведет себя, когда очнется? Чего доброго, опять в драку полезет!
     Другие змеи также обнаружили их неуютный насест. Близко они не подплывали, любопытно наблюдая за происходящим. Любопытно - или еще и голодно?.. Шривер подумала об этом и содрогнулась от омерзения. Неужели они ждут, чтобы Клубок Моолкина начал жрать зеленого, в надежде самим урвать по кусочку?.. Шривер не спускала с них глаз. Ей было страшно.
     Схватка лишила Моолкина последних сил. Жутко было видеть его чешую, ставшую совсем тусклой, серовато-коричневой. Однако вожак не сдавался. Он еще и растирал зеленого осторожными движениями колец, смазывая его тело скудными каплями яда, которые мог из себя выдавить.
     - Кто ты? - без конца спрашивал он обмякшего певца. - Когда-то ты был менестрелем, и притом замечательным... Твоя память вмещала тысячи мелодий и несчетное множество стихов. Вспомни! Скажи мне свое имя! Просто назови имя...
     Шривер очень хотела попросить его прекратить бесплодные усилия, но у нее попросту не ворочался язык. Все зря. Все равно, все зря... Может, зеленый не очнется совсем. Сколько еще Моолкин будет продолжать бороться за его память? И не получится ли так, что, донельзя выдохшись нынче ночью, завтра они окажутся просто не в состоянии догнать Подателя?.. Как бы упорство Моолкина не лишило их всех последней возможности выжить...
     - Теллар, - вдруг пробормотал зеленый, и его жабры затрепетали. - Мое имя Теллар!.. - И судорога прошла по его телу. Шевельнувшись, он обвился кругом Моолкина так плотно, словно сильное течение пыталось оторвать его и унести прочь. - Теллар!!! - закричал он. - Теллар! Теллар! Я - Теллар! - Его веки опустились, голова поникла. - Теллар, - пробормотал он еще раз. Больше ни на что сил у него не осталось.
     Шривер попыталась отыскать в себе хоть крупицу восторга. Ведь Моолкину все-таки удалось. Но долго ли продлится его успех? И что будет дальше? Станет ли Теллар помогать им в их путешествии - или силы все-таки окажутся потрачены зря?
     Между тем змеи, наблюдавшие со стороны, стянули кольцо, придвигаясь ближе. Шривер почувствовала усталое движение Сессурии и поняла, что ее друг приготовился к бою. Она тоже приподняла голову и попыталась расправить гриву. Яда почти не осталось. Тогда она попробовала встретить нападающих хотя бы убийственным взглядом, но сразу увидела, что ни малейшего впечатления это не произвело.
     Вот к ним вплотную придвинулся темно-синий, самый крупный из чужаков. Он был на треть с лишним длиннее Сессурии. И по