ырь  абсолютно  правильной  формы.  Ни  царапинки  не
портило  отполированную  поверхность.  Стекло  отливало  едва   заметной
голубизной,  но  этот  оттенок  нисколько  не  мешал  рассмотреть  диво,
заключенное внутри. В недрах шара виднелась маленькая сцена, а на ней  -
крохотные фигурки, пестро одетые,  с  разрисованными  лицами.  Ко  всему
прочему, они были еще и как-то связаны между собой: Ганкис встряхнул шар
на ладонях, и фигурки задвигались. Одна принялась вращаться на цыпочках,
другая стала кувыркаться через скамейку, а  третья  закивала  головой  в
такт их движениям - ни дать ни взять  все  трое  отзывались  на  веселый
мотивчик, заключенный вместе с ними внутри стеклянного пузыря.
   На глазах у Кеннита Ганкис дважды привел механизм в действие.  Только
тогда капитан молча протянул холеную длиннопалую руку, и  моряк  положил
сокровище  ему  на  ладонь.  Оно  не  полностью  ее  заняло.   Оставаясь
подчеркнуто невозмутимым, Кеннит сначала посмотрел шар  на  свет,  потом
небрежно качнул, и маленькие плясуны ожили, послушные его воле.
   - Игрушка, - бросил он наконец. - Забава для малыша.
   - Осмелюсь заметить, кэп,  этот  малыш  должен  быть  принцем  не  из
последних, - возразил Ганкис. - Хрупковат шарик-то, чтобы его какому  ни
есть ребенку дарить! Уронит разочек - и поминай как звали!
   Кеннит подпустил в голос точно отмеренную дозу добродушия:
   - Но ведь выдержал же он, пока его мотало волнами. А потом  вон  куда
вышвырнуло на берег. Значит, его не так-то просто расколотить.
   - Верно, кэп, вот уж верно так верно, но на  то,  знаешь  ли,  тут  и
Берег Сокровищ. Правду люди бают, тут что на берег ни  выплеснется,  все
целехонько. Уж таково, стало быть, волшебство здешнего места!
   - Волшебство? - Кеннит позволил себе  расплыться  в  улыбке,  опуская
находку в просторный карман темно-синего камзола. - Значит,  ты  веришь,
что это магия выкидывает сюда из воды всякие безделушки?
   - А что ж, если не она самая? Такой игрушечке ведь в самую пору  было
бы  разлететься  на  вот  такусенькие  осколки!  Или  по  крайней   мере
исцарапаться, пока валялась в песке! А она, вишь, ну прям как только  от
ювелира!
   Кеннит саркастически покачал головой.
   -  Магия...  Нет,  Ганкис,  волшебства   тут   не   больше,   чем   в
сокрушительных приливах на отмели Орт или в  Перечном  течении,  которое
подгоняет корабли, идущие к островам за  пряностями,  а  потом  всячески
измывается над ними по дороге  назад.  Просто  так  уж  подобрались  тут
ветра, течения и приливы. И ничего сверхъестественного. Думаю даже,  что
именно со всем этим и связаны  россказни  о  кораблях,  которые  бросают
здесь якоря - и превращаются в щепки к следующему приливу.
   - Тебе видней, господин мой. - Ганкис послушно  согласился  со  своим
капитаном, но Кеннит понимал, что отнюдь не  убедил  его.  Больше  того,
взгляд моряка то и дело устремлялся к оттопыренному карману его камзола,
укрывшему дивный шар. Улыбка Кеннита стала еще чуточку шире.
   - Ну? Что стоишь? Ступай, может, еще на что набредешь.
   - Слушаю, кэп... - сдался Ганкис. Он бросил последний скорбный взгляд
на отяжелевший карман Кеннита.., и,  повернувшись,  заспешил  обратно  к
откосу. Кеннит  погрузил  руку  в  карман,  лаская  пальцами  прохладную
гладкость стекла. Потом тоже двинулся дальше  вдоль  берега.  Чайки  над
головой словно бы брали  с  него  пример  -  скользя  в  потоках  бриза,
тщательно  высматривали  все,   что   могло   попасться   съедобного   в
обнажившейся полосе прилива. Кеннит не торопился, хотя мысли о  корабле,
дожидавшемся по ту сторону острова, в весьма коварных водах, ни  на  миг
не покидали его. Нет уж, он пройдет весь берег до самого  конца,  как  и
предписывала традиция. Потом разыщет какого-нибудь Другого  и  выслушает
причитающееся ему предсказание. Но торчать лишку его здесь никакая  сила
не заставит. Не говоря уж  о  том,  чтобы  расставаться  с  сокровищами,
которые, может быть, еще попадут ему под ноги...
   Вот теперь, когда никто не мог его видеть, он улыбался по-настоящему.
   Вынув руку из кармана, Кеннит рассеянно тронул левое  запястье.  Там,
невидимая под кружевной манжетой шелковой белой рубашки, вилась  двойная
петля  черного  кожаного  шнурка.  Она  плотно  притягивала  к  запястью
маленький деревянный  предмет.  Это  была  резная  человеческая  личина,
просверленная во лбу и в нижней челюсти таким  образом,  чтобы  возможно
теснее прилегать к телу, как  раз  там,  где  бьется  под  кожей  пульс.
Когда-то деревяшку покрывала черная краска, но теперь она большей частью
истерлась. Однако черты лица, вырезанные с величайшим тщанием и умением,
остались в неприкосновенности. Деревянный  человечек  доводился  Кенниту
близнецом, и даже усмешка  у  него  была  точно  такая  же...  Лучше  не
вспоминать, сколько денег пришлось на него угробить. Да и не  в  деньгах
дело. Не всякий из тех, у кого была  возможность  заполучить  диводрево,
отваживался его носить. Даже если кишка была не тонка что-то украсть.
   Кеннит хорошо помнил мастера, изваявшего для него эту личину. Сколько
долгих часов он высидел у  него  в  мастерской,  непременно  в  холодном
утреннем свете, пока тот мучительно  трудно  точил  и  резал  невероятно
твердое дерево, добиваясь необходимого сходства!  Они  не  разговаривали
друг с другом. Мастер не мог, а пирату и не хотелось. Он знал,  что  для
достижения должного сосредоточения резчику требовалась полная тишина. Он
ведь трудился не только над деревяшкой, но и  над  заклинанием,  должным
оградить носителя амулета от любой магии.
   Кроме того, Кенниту и нечего было ему сказать. Некогда пират  вывалил
ему невероятную сумму вперед, потом долго дожидался гонца с сообщением -
дескать, удалось раздобыть толику очень дорогого и ревностно охраняемого
диводрева. Когда, прежде чем приступить к плотской и духовной работе над
амулетом, мастер потребовал еще денег  -  Кеннит  пришел  в  ярость.  Но
оставил ее при себе,  лишь,  как  обычно,  насмешливо  скривил  губы.  И
выкладывал на весы серебро, золото и драгоценные камни, пока  мастер  не
кивнул, показывая, что цена его удовлетворяет. Как и многие  приверженцы
незаконного промысла, он давным-давно  пожертвовал  собственным  языком,
дабы у заказчика не возникло сомнений  в  надежности  сохранения  тайны.
Кеннит усомнился про себя в действенности подобного  увечья,  но  оценил
силу стремления резчика, подвигнувшую его на такой поступок.
   В общем, окончив  работу  и  самолично  притянув  амулет  к  запястью
пирата, мастер  смог  лишь  энергично  кивнуть,  выражая  удовлетворение
собственным искусством.
   Ну и, конечно, попозже Кеннит прикончил его. Это был  самый  разумный
выход из положения, а уж  в  чем,  в  чем,  но  в  благоразумии  Кенниту
отказать было нельзя. Естественно,  и  добавочную  плату,  истребованную
мастером, он  забрал  обратно  себе.  Людей,  нарушавших  первоначальную
договоренность, Кеннит терпеть не  мог.  Но  резчика  убил  не  поэтому.
Просто иначе ему было не оградить  свою  тайну.  Прознай  люди,  что  их
капитан таскает на себе амулет для защиты от колдовства, они  непременно
решили бы, будто Кеннит их  боится.  Еще  не  хватало  -  чтобы  команда
вообразила, будто он чего-то боится! Его удачливость порождала  легенды.
Люди, следовавшие за ним, верили в его счастливую звезду непоколебимо  -
в отличие от него самого. Потому-то они и готовы были  пойти  за  ним  в
огонь, не говоря уже о воде. И что же - дать им повод вообразить,  будто
что-то способно отвратить от него удачу?..
   Целый год после расправы над мастером он прожил в  тревоге  -  уж  не
повлияло ли это убийство на произнесенное им заклинание, ибо амулет  все
не оживал. Как-то  раньше  он  спросил  самого  резчика,  сколько,  мол,
придется ждать, прежде чем черты маленького лица наполнятся  жизнью.  Но
тот лишь красноречиво передернул плечами,  а  потом  как  умел  объяснил
жестами, что ни он, ни кто-либо другой не  мог  предсказать  срока.  Вот
Кеннит и прождал целый год, чтобы  заклятие  наконец  заработало,  но  в
конце концов его терпение  иссякло.  Тогда-то  некое  нутряное  чутье  и
подсказало ему, что настала пора посетить Берег Сокровищ  и  посмотреть,
что за будущность насулит ему океан. Хватит ждать, решил  он,  пока  эта
штука проснется сама собой;  пришло  время  рискнуть!  Пусть  счастливая
звезда, осенявшая все дела Кеннита, оградит  его  еще  всего  один  раз.
Помогла же она ему в тот день, когда  он  пришел  убивать  мастера.  Так
случилось, что тот неожиданно обернулся - как  раз  чтобы  увидеть,  как
Кеннит обнажает клинок. Пират про себя подумал - не потеряй  резчик  дар
речи, его предсмертный вопль прозвучал  бы  куда  как  громко...  Ладно!
Капитан волевым усилием изгнал прочь все мысли о том ушедшем  в  прошлое
деле. Он явился на Берег Сокровищ не для того, чтобы  рыться  в  пыльных
воспоминаниях. Он должен был сделать находку и тем самым  упрочить  свою
будущность.  Кеннит  сосредоточил   внимание   на   извилистой   полоске
выброшенного морем мусора и двинулся вперед. Его  взгляд  скользил  мимо
блестящих раковин, обломанных крабовых клешней, оторванных водорослей  и
всевозможных коряг. Бледно-голубые глаза шарили кругом  лишь  в  поисках
того, что сошло бы за истинную находку...
   И далеко идти ему не пришлось. Кенниту попался морской сундучок, а  в
нем - целый сервиз чайных чашечек. Вряд ли они были сделаны людьми.  Или
использовались людьми.  Их  было  двенадцать,  все  -  изготовленные  из
высверленных окончаний птичьих костей.  На  чашках  сохранялся  рисунок,
выглядевший так, словно кисть, которую обмакнули в  темно-синюю  краску,
состояла из  одного-единственного  волоска.  Чашечки  долго  состояли  у
кого-то в хозяйстве - синий рисунок выцвел и стерся  до  такой  степени,
что восстановить его первоначальный вид не было никакой  возможности,  а
гнутые костяные ручки истончились сверх всякой  меры...  Кеннит  устроил
сундучок под мышкой и отправился дальше.
   Он шел против солнца, и его удобные сапоги оставляли четкий  след  на
мокром песке. В какой-то  момент  он  поднял  голову,  оглядывая  берег.
Выражение лица ничем не выдавало обуревавшие  его  ожидания  и  надежды.
Когда он снова опустил взгляд к песку, его  глазам  предстала  крохотная
коробочка из кедровой древесины. Соленая  вода  успела  потрудиться  над
ней. Чтобы раскрыть коробочку, ее пришлось расколоть  о  камень,  словно
ореховую скорлупу. Внутри оказались.., накладные  ногти.  Выточенные  из
переливчатого перламутра. Малюсенькие зажимы должны были прикреплять  их
поверх обычных ногтей. В кончике каждого имелось крохотное углубление  -
вероятно, для яда. Ноготков было двенадцать. Кеннит засунул их в  другой
карман. Там они перекатывались при ходьбе и постукивали один о другой.
   Пирата нисколько не волновало, что  все  попадавшиеся  ему  сокровища
были явно задуманы, сделаны и использовались не людьми.  Сколько  бы  ни
издевался он над наивной верой Ганкиса в здешнее волшебство  -  то,  что
вещички сюда подбрасывал не только и даже не столько  океанский  прибой,
не подлежало никакому сомнению. Даром,  что  ли,  корабли,  стоявшие  на
рейде близ этого острова, после шквала пропадали без  следа  -  ни  тебе
досочки, ни даже щепочки. Бывалые моряки утверждали,  будто  те  корабли
уносило вообще прочь из этого мира - плавать дальше по морям где-то  "по
ту сторону". Кеннит ничуть в том не сомневался.
   Он снова посмотрел на небо. Над головой сияла все та  же  безмятежная
голубизна. Ветер был достаточно свежим, но Кеннит надеялся,  что  погода
не переменится, пока он не обшарит весь берег и не вернется через остров
к своему кораблю.
   Пускай уж ему и в этот раз повезет.
   Следующая находка смутила его душевный покой  больше  всех.  Это  был
полузасыпанный  песком  кожаный  мешочек,  сшитый  из  красных  и  синих
кусочков. Кожа выглядела прочной, мешочек явно и сделан был  так,  чтобы
ничего не бояться. Морская вода  лишь  промочила  его,  заставив  краски
расплыться беспорядочными потеками.  Соль  разъела  бронзовые  пряжки  и
сделала твердыми кожаные тесемки, стягивавшие  горловину  мешка.  Кеннит
вытащил нож, вспарывая боковой шов...
   Его глазам предстал целый выводок котят. Шесть штук. Все - с длинными
когтями и радужными пятнышками за ушами. Все - мертвые.
   Содрогаясь от отвращения, Кеннит вытащил из мешка самого  маленького.
Покрутил податливое тельце  в  руках...  Мех  был  голубым,  насыщенного
темного тона. А веки - розовыми.
   "Больно уж мелкие... Карликовые,  наверное".  Промокшее  тельце  было
холодным и внушало  лишь  омерзение.  Кеннит  не  отшвырнул  его  только
потому, что был капитаном пиратов, а не чувствительной барышней. Заметив
на одном ушке впившегося клеща, он не вдруг понял, что это был не  клещ,
а рубиновая сережка. Кеннит сдернул ее и отправил  в  карман,  к  прочим
своим находкам. А  потом,  повинуясь  внезапному  порыву  (которого  сам
толком не понял), сложил маленькие синие тела обратно в мешок и  положил
там же, где поднял.
   Цепочка его следов потянулась дальше по мокрому пляжу...

***

   Благоговение заполняло все его  существо,  распространяясь  вместе  с
токами крови. Дерево. Сок и кора,  аромат  древесины  и  запах  листьев,
шепчущихся наверху. Дерево... А еще -  земля  и  вода,  воздух  и  свет,
поглощаемые и источаемые созданием, именуемым просто "дерево"...
   - Уинтроу!
   Мальчик медленно отвел взгляд от  высившегося  перед  ним  дерева.  С
большим  трудом  сосредоточился  на  улыбающемся  лице  молодого  жреца.
Бирандол  кивнул,  одобряя  и   поддерживая   его.   Уинтроу   ненадолго
зажмурился, задержал дыхание и, сделав усилие, оторвался  от  того,  чем
занимался. Вновь открыв глаза, он схватил ртом  воздух,  как  ныряльщик,
поднявшийся из глубины. Пятна света и теней, сладость  лесного  воздуха,
мягкое тепло ветерка - все это внезапно померкло для него и исчезло.  Он
находился в  монастырской  мастерской  -  прохладном  зале  с  каменными
стенами и полом. Пол холодил босые ступни. В большом помещении виднелась
еще дюжина столов, сделанных из плитняка.  За  тремя  из  них  трудились
мальчишки вроде него самого. Их замедленные, словно бы  сонные  движения
свидетельствовали о погружении в транс. Один плел корзину,  двое  других
мяли глину, и пальцы у них были серые и мокрые.
   Уинтроу посмотрел на свинец и кусочки блестящего стекла,  разложенные
на столе перед ним самим.  Красота  мозаики,  которую  он,  оказывается,
сложил, изумила его самого.., и все-таки эта красота не шла ни  в  какое
сравнение с чудесным ощущением причастности к жизни дерева,  которое  он
только что испытал. Мальчик погладил пальцами искусно выложенный  ствол,
гордо раскинутые  ветви...  Прикосновение  к  мозаике  оказалось  сродни
прикосновению к собственному телу:  и  то  и  другое  было  знакомо  ему
одинаково хорошо. Он услышал, как позади него еле слышно ахнул Бирандол.
Восприятие Уинтроу было все  еще  обострено,  и  благоговейное  чувство,
охватившее молодого жреца, всецело передалось мальчику. Так они и стояли
некоторое время, согласно и молча торжествуя по поводу  очередного  чуда
Са.
   - Уинтроу, - тихо  повторил  жрец.  Протянул  руку  и  обвел  пальцем
крохотного дракона, что выглядывал между верхними ветвями дерева,  потом
проследил сияющий изгиб змеиного тела, почти спрятанного под  перевитыми
корнями... Обнял мальчика за плечи и мягко повернул его лицом  прочь  от
верстака. И повел наружу  из  мастерской,  ласково  выговаривая  ему  по
дороге:
   - Ты еще слишком юн, чтобы целое утро выдерживать подобное состояние.
Учись соразмерять силы, не стремись достичь сразу всего!
   Уинтроу поднял руки к лицу и принялся тереть глаза - ему  показалось,
что под веки внезапно набился песок.
   - Я в самом деле торчал там целое утро?  -  изумился  он.  -  Правда,
Бирандол, я и не заметил, как время прошло!
   - Конечно, не заметил. Зато твоя нынешняя усталость наверняка  убедит
тебя, что это действительно  так.  Ты  бы  поберегся,  Уинтроу.  Попроси
завтра служителя, чтобы пробудил тебя к середине утра. Ты, мальчик  мой,
наделен редким талантом. Обидно  будет,  если  ты  сожжешь  его  попусту
вместо того, чтобы бережно развивать.
   - Ох! В самом деле все болит, - смущенно пожаловался Уинтроу. И рукой
откинул со лба пряди черных волос, улыбнувшись:
   - Но ведь дерево стоило того, а, Бирандол?
   Жрец медленно кивнул:
   - И даже сразу  в  нескольких  смыслах.  Продать  этот  витраж  -  и,
пожалуй, выручки  хватит  перекрыть  крышу  в  доме  послушников.  Если,
конечно, у Матери Деллити  хватит  духу  разлучить  монастырь  с  этаким
чудом!.. - Он ненадолго задумался и добавил:
   - Стало быть, вот они и появились опять... Дракон  и  змея.  Если  бы
только знал...
   И он умолк, не договорив.
   - А я и не помню, как, собственно, они у меня  выложились,  -  сказал
Уинтроу.
   - Понятно.
   В голосе Бирандола не было ни тени осуждения или просто оценки.  Лишь
терпение.
   Некоторое время они в согласном молчании брели  каменными  переходами
монастыря. Восприятие Уинтроу постепенно теряло особую остроту  и  вновь
становилось  обычным.  Он  больше  не  ощущал  вкуса  кристаллов   соли,
попадавшихся  в  камне  стен,   не   слышал   тончайших   потрескиваний,
испускаемых древней кладкой. Его кожа вновь могла безболезненно выносить
прикосновение грубой коричневой ткани  послушнических  одеяний.  К  тому
времени, когда они достигли тяжелой деревянной двери  и  вышли  в  сады,
душа Уинтроу окончательно водворилась назад в тело.  Вот  только  голова
немного шла кругом,  как  если  бы  его  только  что  разбудили  посреди
глубокого сна, да все кости болели, точно он целый день картошку  копал.
Он молча шел подле Бирандола, как того требовал монастырский  устав.  На
пути им встречались другие люди, мужчины и женщины, кое-кто - в  зеленых
одеяниях посвященного жречества, иные - в белом платье служителей.  Друг
друга они приветствовали кивками.
   Когда  впереди  показался  сарай  с  инструментами,  Уинтроу  испытал
внезапную и беспокоящую уверенность, что Бирандол вел его именно туда, а
значит, остаток дня ему предстояло трудиться в залитом солнцем  саду.  В
другое  время  он  бы  этому  только  обрадовался,  но  нынешнее   утро,
проведенное в сумрачной мастерской, наградило его светобоязнью.  Уинтроу
невольно замедлил шаг, и Бирандол оглянулся.
   - Мальчик мой, -  ласково  упрекнул  он  послушника,  -  не  допускай
беспокойства в  душу  свою.  Беспокоясь  о  чем-то,  ты  заимствуешь  из
будущего печали, которые, может статься, наяву еще тебя обойдут,  и  тем
самым пренебрегаешь настоящим, которым следует  наслаждаться.  Тот,  кто
попусту страдает о завтрашнем дне, теряет день сегодняшний, да и будущее
свое отравляет, загодя ожидая  скверного.  -  Голос  Бирандола  сделался
строже. - Ты, мальчик мой, слишком часто позволяешь себе  тревожиться  и
переживать о том, что еще не случилось. Если тебе  откажут  в  жреческом
Посвящении, то, скорее всего, именно за это!
   Уинтроу  с  бесконечным  ужасом  уставился  на  Бирандола.   Какое-то
мгновение его лицо  было  маской  жуткого,  всеобъемлющего  одиночества.
Потом он наконец осознал ловушку, расставленную жрецом. Ужас  как  рукой
сняло, он облегченно улыбнулся:
   - Вот именно. Чем больше изводишься мыслями о возможности  поражения,
там вернее оно постигнет тебя.
   Жрец добродушно подтолкнул юнца локтем:
   - Правильно, мальчик мой. До чего же быстро ты растешь  и  впитываешь
науку! Я вот был намного  старше  тебя,  мне  сравнялось  самое  меньшее
двадцать,  когда  я  наконец  выучился  применять  это  Противоречие   в
обыденной жизни!
   Уинтроу застенчиво пожал плечами.
   - Я как раз размышлял об этом вчера вечером, перед тем  как  заснуть.
Двадцать Седьмое Противоречие Са. "Следует  рассчитывать  на  будущее  и
предвкушать будущее, не боясь буд