во,  дабы
взять стакан, поднести его к губам и  отпить  деликатный  глоток.  Вино,
кстати, было великолепное. Малта опустила стакан и тихо вздохнула:
   - Спасибо... Мне уже лучше...
   -  Я  заставил  тебя  так  разволноваться,  а  ты  еще  меня   же   и
благодаришь!..
   Она старательно округлила глаза и подняла на него взгляд:
   - О, нет-нет, это я сама во всем виновата, - выговорила она со святым
простодушием. - Наверное, я показалась  тебе  такой  глупенькой,  начала
дрожать от самых простых слов!.. Мама, видно, не зря предупреждала  меня
- я совсем еще толком не понимаю, что  это  значит  -  быть  женщиной...
Наверное, она и это имела в виду... - Малта сделала легкий жест,  обводя
рукой комнату. - Ты сам видишь, мы тут ведем тихую и скромную жизнь... Я
выросла под крылом у мамы и бабушки, плохо зная жизнь, и, наверное,  это
сказывается. Я слишком привыкла к тому, что  моя  семья  вынуждена  жить
очень просто, по  средствам...  Хотя  это  и  лишило  меня  определенных
возможностей... - Она еле заметно передернула плечами и продолжала тоном
исповеди:
   - Я настолько не привыкла беседовать с молодыми людьми... Я  могу  не
так что-нибудь истолковать... - Она сложила руки на  коленях  и  скромно
потупилась:
   - Я буду старательно учиться, а  до  тех  пор,  боюсь,  мне  придется
просить тебя о терпении и снисхождении. - И на него  был  брошен  взгляд
сквозь опущенные ресницы. Добивать так добивать! - Я лишь  надеюсь,  что
не покажусь тебе тупой и скучной...  что  ты  не  разочаруешься,  будучи
вынужден наставлять меня в самых простых вещах... Не сочтешь меня  такой
уж безнадежной простушкой... Жалеть ли мне, что у меня никогда  не  было
другого поклонника? Я почти жалею: ведь тогда я хоть что-нибудь знала бы
о путях мужчин и женщин... - Опять движение плечика, тихий вздох.  Малта
на несколько мгновений задержала дыхание, надеясь, что к  щекам  прильет
кровь. А потом прошептала, ни дать ни взять,  задыхаясь  от  собственной
дерзости:
   - Признаться, в ту ночь, когда  я  открыла  сновидческую  шкатулку  и
увидела сон... я почти ничего в нем не уразумела. - И, не поднимая глаз,
обратилась к нему с милой мольбой:
   - Ты не мог бы объяснить мне, что и как следует понимать?
   Ей не было никакой нужды видеть его лицо. Ей  не  потребовалось  даже
оценивать его осанку и поворот головы. Она уверилась в  своей  полной  и
окончательной победе, когда Рэйн ответил:
   - Для меня нет большего удовольствия, нежели быть твоим наставником в
этих вещах, Малта...

ГЛАВА 8
ПОГРУЖЕНИЯ

   - ОН... ПЕРЕСТАЛ! - В голосе Проказницы смешались ужас и изумление.
   - Нет!!! - завопил Уинтроу. Его  голос,  голос  мужающего  подростка,
сорвался и прозвучал тонко, по-детски.
   Резким движением оттолкнувшись от поручней, он крутанулся  и  во  всю
прыть кинулся с бака на главную палубу. Бегом промчался по ней,  прыгнул
на трап... Так вот что заставляло пирата так яростно цепляться за жизнь.
Токмо и  единственно  страх  перед  смертью!  И  вот,  когда  Уинтроу  с
Проказницей убедили его отказаться от этого страха, он попросту  оставил
борьбу. Вот так...
   Оказавшись перед дверью капитанской каюты, Уинтроу  не  стал  тратить
время на вежливый стук - попросту влетел  через  порог.  Этта,  щипавшая
корпию, вскинула голову с  видом  недоумения  и  негодования.  Когда  же
Уинтроу ринулся прямо к постели капитана, она все уронила прямо на пол и
попыталась остановить его.
   - Не смей будить его! Он наконец-то уснул...
   - Последним сном, - буркнул Уинтроу. И плечом отпихнул ее с дороги.
   Склонившись над пиратом, он схватил его за руку,  окликая  по  имени.
Никакого ответа! Уинтроу потрепал Кеннита по щеке  -  сначала  легонько,
потом закатил ему полновесную оплеуху...  Ущипнул  капитана  за  щеку  -
осторожно, потом сильнее. Он пытался добиться хоть  какой-то  реакции...
Все тщетно. Кеннит не дышал.
   Он был мертв.

***

   Кеннит погружался в темноту, опускаясь в нее плавно и медленно, точно
осенний листок, слетающий с ветки. Ему было так тепло и покойно.  Слегка
мешала лишь серебристая нить - ниточка боли,  еще  привязывавшая  его  к
телу... и к жизни. По мере погружения нить все  истончалась.  Скоро  она
совсем сойдет на нет, и это будет означать полное освобождение от плоти.
Это была малость, не стоившая  его  внимания.  Собственно,  ничто  и  не
стоило внимания. Он уходил от себя, чувствуя, как расширяется  сознание.
Никогда прежде он не понимал, до чего скованы и стиснуты мысли человека,
заключенного в темницу бренного тела. Всякие мелкие  глупости,  грошовые
треволнения и мечты... ни дать ни взять - моряцкое барахло, беспорядочно
впихнутое в брезентовую  кису!    То  ли  дело  теперь,  когда  его
помыслы могут  обособиться  и  каждая  мысль  обретет  свое  собственное
величие...
   Совершенно неожиданно его потянуло в сторону. Его властно  затягивала
чья-то настойчивость, и воспротивиться ей  он  не  мог.  Очень  неохотно
Кеннит поддался... И почувствовал, что им полностью завладели, но  вроде
как не знают, что же делать с ним дальше! Он растерянно погрузился в это
чужое присутствие... Ощущение было такое,  точно  он  нырнул  в  кипящий
котелок с рыбной похлебкой. То одно всплывет на поверхность, то  другое,
то третье, но лишь для того, чтобы сразу исчезнуть. Кеннит  увидел  себя
женщиной, что чесала длинные волосы, задумчиво глядя в  морскую  даль...
Потом он стал Ефроном Вестритом, и во имя Са он собирался  довезти  этот
груз в целости и сохранности, как бы ни  бушевал  шторм!..  А  потом  он
ощутил себя кораблем, и холодная морская вода ласково мурлыкала,  убегая
под киль, а внизу сверкали серебром рыбы, и звезды смотрели  на  него  с
ночных небес... А за  ними  всеми,  глубже  и  некоторым  образом  выше,
чувствовалась еще одна индивидуальность. Она расправляла крылья и парила
в солнечном воздухе летнего дня... И она-то притягивала его сильнее всех
остальных, и, когда токи  воздуха  понесли  ее  прочь  от  него,  Кеннит
попытался за нею последовать.
   Нет! - ощутил он чей-то ласковый, но твердый  запрет.  -  Нет.  Я  не
устремляюсь туда, и тебе там тоже не место.
   Нечто удерживало его от полета... удерживало его  в  целостности.  Он
чувствовал себя как дитя в объятиях  матери.  Он  был  защищен,  он  был
любим. Она души в нем не чаяла. Он удобнее устроился у нее  на  руках...
Она была кораблем -  дивным  разумным  кораблем,  который  он  завоевал.
Пробуждение этого  воспоминания  было  точно  свежее  дуновение  на  еле
тлевшие угли его бытия. Он разгорелся ярче... и  почти  сразу  вспомнил,
кем был он сам. Но  этого  ему  не  хотелось,  совсем  не  хотелось.  Он
неосязаемо  повернулся,  и  теснее  прижался  к  ней,  вливаясь  в  нее,
становясь ею. Дивным, дивным кораблем, лежащим на ласковой ладони  моря,
бегущим вослед беззаботному ветру... Я - это ты, а ты - это я. Когда я -
это ты, я - чудо, и я - сама мудрость... Он ощутил,  как  позабавила  ее
его лесть, но только это была совсем не лесть. Пребывая в тебе, я мог бы
стать совершенным, - сказал он  ей.  Он  так  хотел  раствориться  в  ее
существе.  Но  не  получалось  -  она  ограждала  его,  удерживала   его
целостность.
   Потом она снова заговорила, но ее слова были предназначены не ему,  а
кому-то другому. Я держу его, - сказала она. - Вот. Возьми его  и  вложи
на место. А то я не знаю, как это сделать!
   Ей ответил мальчишеский голос. Неуверенный и тонкий, он был похож  на
струйку дыма,  увиденного  с  громадного  расстояния.  Он  запинался  от
страха. О чем ты говоришь? Я не понимаю! Как это - ты его держишь? И как
это я могу взять его? Да еще куда-то вложить?! Куда?!  Отчаянная  мольба
юного голоса заставила что-то в нем самом зазвенеть в  ответ,  пробуждая
эхо другого мальчишеского голоса, такого же полного отчаяния, такого  же
молящего. Пожалуйста... Я не могу это сделать... Я не знаю как... И я не
хочу, господин мой, пожалуйста,  не  надо...  пожалуйста...  Это  звучал
запретный голос, сокрытый голос, тот, который никогда и ни в коем случае
не должен  был  раздаваться...  и  тем  более  достигать  чьих-то  ушей.
Никогда, ни при каких обстоятельствах!.. Кеннит всем существом  бросился
на него, объял собой этот голос и вынудил замолчать.  Он  вобрал  его  в
себя,  чтобы  ненадежнее  спрятать...  И  тем  самым   было   уничтожено
раздвоение, издавна служившее  ключом  у  его  личности.  Кеннит  ощутил
гневную дрожь: они вынудили его опять стать  собою  самим.  Да  как  они
осмелились!..
   Вот  так,  -  неожиданно  сказала  она  тому,  другому.  -  Вот  так,
правильно. Ищи его части и соединяй их в одно. - И добавила осторожней и
тише:
   - Есть места, где вы с ним почти совпадаете... Вот с них и начни.
   Что ты имеешь в виду - "мы с ним совпадаем"? Каким это образом?.. Как
это возможно?
   Я только хотела сказать, что в некоторых отношениях вы с ним схожи. У
вас гораздо больше общего, чем вы осознаете. Не  бойся  же  его.  Возьми
его. Восстанови его...
   Он прижался к сущности, бывшей кораблем, еще плотней прежнего. Он  ни
в коем случае не хотел  допустить,  чтобы  их  разделили.  Он  этого  не
позволит!.. Не зная, как  удержаться,  он  попробовал  сплестись  с  нею
примерно так, как из отдельных прядей сплетается единый  канат.  Она  не
отталкивала его... но и не принимала в себя. И вместо чаемого слияния он
ощутил себя еще надежней собранным  воедино.  Его  все  еще  держали  на
руках,  но  при  этом  протягивали,  передавали  другой  сущности  -   и
принадлежавшей ей, и в то же время отдельной.
   Вот. Возьми его. Вложи его назад.
   Соединение этих двух сущностей было  до  невозможности  сложным.  Они
очень любили друг друга и в то же время всячески боролись за  то,  чтобы
не слиться воедино. Если представить себе их родство как пейзаж,  то  на
нем лесными пожарами горели возмущения, обиды и ссоры. Кеннит  никак  не
мог разобраться, где же начинался один из них и кончался другой... и при
этом оба являли величие души, никак не могущей  быть  достоянием  одного
отдельного  существа.  И  над  обоими  разворачивались  крылья  древнего
существа. Они одновременно осеняли, защищали... и повергали их  в  тень,
только вот ни он, ни она этого не сознавали. Слепые,  смешные  маленькие
существа, барахтавшиеся в пучине любви, которую  оба  упорно  не  желали
признавать...  Чтобы  победить,  от  них  требовалась  сущая  малость  -
уступить, сдаться! - но они никак не могли этого постичь. Между тем  то,
чем они могли бы стать вместе, было до того захватывающе прекрасно,  что
Кенниту было больно даже думать об этом. Именно о такой любви он  грезил
всю свою жизнь, о любви, которая искупила бы все его  ошибки  и  возвела
его к совершенству... А эти глупыши в ужасе шарахались именно  от  того,
чего он превыше всего желал!..
   Вернись... Пожалуйста, вернись... - Это был голос  мальчишки,  в  нем
звучала мольба. - Пожалуйста, Кеннит! Выбери жизнь!..
   Произнесенное имя оказало магическое воздействие.  Оно  определило  и
связало его. И мальчишка это почувствовал. Кеннит, - повторял он снова и
снова. - Кеннит... Пожалуйста, Кеннит, живи... Слова прикасались к нему,
и с каждым прикосновением он... твердел. Воспоминания сползались к имени
и прирастали к нему, закрывая старую рану, рассекшую его жизнь.
   Отпустите меня! - взмолился он наконец. Ему даже удалось нащупать имя
мучителя: Уинтроу. - Пожалуйста, Уинтроу, отпусти меня, дай мне  уйти...
Он надеялся, что имя  свяжет  мальчишку  так  же,  как  его  собственное
связало  его  самого.  Но  получилось  почти  наоборот:  оно  отнюдь  не
подчинило Уинтроу его воле,  зато  отделаться  от  мальчишки  стало  уже
невозможно.
   Кеннит! - обрадовался маленький приставала. - Помоги же мне,  Кеннит!
Вернись в себя, Кеннит! Стань опять самим собою! Вернись в  свою  жизнь,
продолжи ее...
   И вот тут произошло нечто любопытное и очень  странное.  Уинтроу  так
страстно приветствовал  самоосознание  Кеннита,  а  тот  до  того  остро
чувствовал его присутствие,  что  в  некоторый  момент  они...  слились!
Воспоминания хлынули общим потоком помимо воли их обладателей. Маленький
мальчик неслышно плакал в ночи: наутро его должны были отослать из  дома
в монастырь. Другой мальчик скулил от ужаса,  видя,  как  какие-то  люди
смертным  боем  бьют  его  отца:  его  самого  крепко  держал  хохочущий
мужчина... А вот мальчик, который корчится и вскрикивает от  боли,  -  у
него на бедре делают татуировку: звезду о семи лучах. И еще мальчик,  он
медитирует: перед ним летят в облаках драконы, а в кипящих морских водах
мелькают тени стремительных змеев. Мальчик, пытающийся бороться со своим
мучителем, а тот душит его, принуждая к повиновению... Мальчик сидит над
книгой, сидит уже очень долго, ничего не замечая вокруг,  -  он  слишком
увлечен чтением... Мальчик задыхается в рабском ошейнике, силясь не дать
нанести  себе  на  лицо  невольничью  татуировку...   Мальчик   проводит
бесконечные часы,  постигая  сложную  науку  красивого  выведения  букв.
Мальчик прижимает руку к палубе, отказывая себе в  праве  кричать,  хотя
острый нож отрезает его воспаленный палец  от  тела...  И  мальчик,  что
улыбается, взмокая от счастья, - ожог уносит татуировку с его бедра...
   Корабль был  прав.  У  них  в  самом  деле  оказалась  масса  общего,
множество точек, в которых они  совпадали  духовно.  Этого  нельзя  было
отрицать. Они слились,  они  стали  друг  другом...  И  опять  произошло
разобщение.
   Кеннит снова осознал, кто он и что  он.  А  Уинтроу  содрогнулся  при
мысли о том, в каком кошмаре, оказывается, прошло раннее детство пирата.
И в следующий момент сознание Кеннита захлестнула волна сострадания. Она
исходила от мальчишки. Уинтроу  тянулся  к  нему  и  в  своем  неведении
пытался приживить на место те части его личности, которые тот сам  давно
отсек по собственной воле. Но это же часть тебя! Ты должен это  хранить!
- настаивал Уинтроу. - Ты не можешь отделять и отбрасывать  части  своей
души просто потому, что они причиняют тебе боль! Признай  их  -  и  живи
дальше!
   Мальчишка попросту понятия не  имел,  о  чем  взялся  рассуждать.  То
хнычущее, жалкое, покалеченное существо ни в коем случае не имело  права
быть  законной  частью  Пиратского  Капитана  Кеннита.  И  Кеннит   стал
защищаться от него - так, как делал это всегда. С презрением  и  яростью
он оттолкнул Уинтроу, разрывая общность чувств, едва успевшую между ними
возникнуть... Но в последний миг, пока еще не нарушилась связь, он успел
ощутить,  что  причиняет  Уинтроу  боль.  И...  впервые  за  много   лет
почувствовал ожог раскаяния. Однако поразмыслить о случившемся не успел.
Откуда-то, из неимоверного далека, донесся женский голос, называвший его
по имени.
   - Кеннит!.. О мой Кеннит... Пожалуйста,  пожалуйста,  пожалуйста,  не
уходи от меня! Кеннит!..
   Разлилась неизбежная боль и обозначила контуры его тела.  Некий  груз
давил ему на грудь, а одна нога кончалась...  как-то  не  правильно.  Он
глубоко втянул в себя воздух. Горло так и горело от крепкого спиртного и
желчи. Потом Кеннит поднял веки. Это оказалось не легче, чем в  одиночку
вытаскивать якорь. Свет, хлынувший в открытые глаза, был  слишком  ярок.
Он бил в самый мозг, он обжигал.
   Шлюха держала его за левую руку и рыдала  над  ней.  Мокрое  от  слез
лицо, растрепанные волосы, пронзительные вскрики... Невыносимо, поистине
невыносимо. Он хотел было выдернуть у нее руку, но сил не хватило.
   - Этта... Да прекрати ты наконец! Пожалуйста...
   Вместо голоса получилось какое-то хриплое карканье.
   - О Кеннит!.. - Теперь она рыдала уже  от  счастья.  -  Ты  не  умер!
Любовь моя, ты не умер!..
   - Воды, - выговорил он,  в  равной  степени  желая  утолить  жажду  и
избавиться от вида плачущей Этты.
   Она бросилась исполнять  его  просьбу,  едва  ли  не  прыжком  одолев
расстояние до буфета на другом конце каюты,  где  стоял  графин.  Кеннит
сглотнул, пытаясь хоть так пока прочистить горло, и рассеянно попробовал
спихнуть со своей груди то  тяжелое,  что  на  нее  давило.  Его  пальцы
зарылись в чьи-то  волосы.  Коснулись  залитого  потом  лица...  Кое-как
капитан умудрился чуть приподнять голову от подушки и посмотреть, что же
там такое у него на груди. Это  оказался  Уинтроу.  По  всей  видимости,
мальчишка сидел на стуле подле постели да так и свалился  вперед,  прямо
на больного. Глаза Уинтроу были  закрыты,  лицо  приобрело  жуткий  цвет
несвежего теста... А по щекам пролегли  влажные  дорожки  слез.  Уинтроу
плакал из-за него, Кеннита... И  странное,  сбивающее  с  толку  чувство
волной накрыло пирата. Голова мальчишки лежала  у  него  на  груди,  еще
больше затрудняя дыхание. Надо было бы его отпихнуть, но тепло его волос
и кожи под ладонью пробуждало нечто далекое, давно и  прочно  забытое...
Ему даже показалось,  здесь  был  он  сам,  заново  воплощенный  в  теле
Уинтроу. Он бы мог защитить этого паренька так, как никто не  защитил  в
свое время его самого... У него хватило бы могущества  не  подпустить  к
Уинтроу те разрушительные силы, что когда-то давно переломали жизнь  ему
самому...
   Ведь, в конце-то концов, они с ним  были  не  так  уж  различны.  Это
сказал корабль. И, значит, защитить Уинтроу  -  вроде  как  спасти  себя
самого...
   Ощущение собственного  могущества  порождало  внутри  очень  странное
чувство. Оно сулило утоление глубинного  голода,  который,  оказывается,
жил в нем безымянным со времен его детства. Но вдосталь  подивиться  ему
Кеннит  не  успел.  Уинтроу  открыл  глаза.  Его  зрачки  были  темны  и
расширены, отчего взгляд был удивительно  беззащитным.  Он  посмотрел  в
лицо Кенниту с выражением бездонной скорби, которая, впрочем,  мгновенно
сменилась изумлением. Мальчик поднял руку и коснулся щеки Кеннита.
   - Живой, - выдавил он благоговейным шепотом. Голос плохо  повиновался
ему, как бывает с тяжко больными, но  в  глазах  постепенно  разгоралась
радость, - Ты... весь рассыпался, - продолжал он. - Словно витраж...  на
маленькие кусочки. Из скольких частиц, оказывается, состоит человек... я
и не знал... Но все-таки ты вернулся! - И он зажмурился. - Спасибо тебе,
спасибо... Я совсем не хотел  умирать.  -  Уинтроу  проморгался  и  стал
больше похож на себя прежнего.  Он  поднял  голову  с  груди  Кеннита  и
огляделся кругом, явно плохо  соображая,  что  к  чему.  -  Я,  кажется,
сознание потерял, - выговорил он еле слышно. - Я был  в  таком  глубоком
трансе... как никогда прежде... Бирандол предупреждал меня... Я  еле-еле
нашел дорогу назад. Мне повезло... - Попытавшись выпрямиться, он  тяжело
откинулся на спинку своего стула. И нетвердым голосом добавил:
   - Кажется, нам обоим здорово повезло...
   - С моей ногой что-то не так, - сообщил ему Кеннит. До чего  ж  легче
говорить и дышать, когда на груди у тебя не лежит ничья голова. И  можно
наконец-то сосредоточиться на том,  что  творится  внутри  искромсанного
тела.
   - Ты ее просто не чувствуешь. Я обмазал ее вытяжкой  из  коры  плодов
квези, чтобы на некоторое время убрать боль. Так что ты бы поспал,  пока
можешь. Боль ведь вернется... У нас очень немного лекарства, так что все
время обезболивать не получится...
   - Уйди, ты мешаешь, - резко прозвучал голос Этты.
   Уинтроу виновато дернулся со стула. Она стояла  с  ним  рядом,  держа
чашку с водой. На самом деле Уинтроу  ей  ничуть  не  мешал;  обошла  бы
постель с другой стороны - вот и все. Но мальчик сразу  понял,  что  она
имела в виду.
   - Прошу прощения... - извинился он торопливо. И поднялся. Прошел  два
шага в направлении двери... и, внезапно обмякнув, словно из  него  разом
выдернули все кости, грудой мятого тряпья повалился на  пол.  И  остался
лежать. Он потерял сознание.
   Этта раздраженно дернула головой:
   - Сейчас позову какого-нибудь матроса, чтобы вытащил его вон...
   Чашка, полная  воды,  отвлекла  пирата  от  малоприятного  созерцания
мальчика, неподвижно лежаще