Альтия заорала что было сил:
   - Хренова слизь наши паруса жрет!..
   Почти  одновременно  раздались  другие  голоса,   подтверждавшие   ее
правоту.  Еще  одного  матроса,  обожженного  и   беспомощного,   успели
подхватить стоявшие рядом друзья. Парня с  большим  трудом  спустили  на
палубу: его голова безвольно моталась с плеча на плечо, изо рта  и  носа
текло... Глаза оставались открытыми, но Альтии показалось,  что  он  уже
ничего не соображал. Зрелище было жуткое, но еще страшней были  прорехи,
тут и там появлявшиеся на парусах. Давление ветра быстро превращало их в
здоровенные дыры. Капитан смотрел снизу, не торопясь отдавать приказы и,
видимо, соображая, сколько еще времени корабль  сможет  держать  должную
скорость и не пора ли вытаскивать и ставить запасные паруса. Зихель явно
хотел уйти как  можно  дальше  и  заняться  сменой  парусов  в  хотя  бы
относительной безопасности. Альтия про себя с ним согласилась.
   Новые  крики  заставили  ее  повернуть  голову.   Оттуда,   где   она
находилась, видно было плоховато, но,  судя  по  всему,  змей  показался
опять.
   - Ублюдок за  нами  гонится!  -  завопил  кто-то,  а  капитан  громко
приказал охотникам бежать на корму  и  приготовиться  отгонять  чудовище
стрелами и гарпунами. На краткий миг Альтия ясно  рассмотрела  мчавшуюся
за ними тварь. Змей все еще держал пасть широко разинутой, из  угла  рта
свисала цепь: пеньковый канат он успел перегрызть. В  шее  змея  торчали
стрелы и гарпуны. Рассвет зажигал в широких плошках глаз кроваво-гневные
блики. Альтия еще не видала, чтобы морда животного столь  ясно  отражала
владевшее им чувство. Змей все  вырастал  и  вырастал  из  воды,  живому
существу просто не полагалось быть настолько громадным...
   Он ударил  корабль  со  всей  силой,  которую  мог  из  себя  выжать.
Необъятная голова рухнула на кормовую палубу, произведя жуткий шлепок  -
ни дать ни взять великанская ладонь  шарахнула  по  столу!  Нос  "Жнеца"
стремительно взлетел кверху, и Альтию едва не сбросило со  снастей.  Все
же она удержалась, и ее отчаянный вопль ужаса подхватили другие  голоса.
Она  услышала,  как  загудели  стремительно  спускаемые  тетивы.   Потом
охотники бесстрашно ринулись вперед, снова и снова всаживая  в  чудовища
копья... Вот только их усилия оказались уже ни к чему.  Змей  гнался  за
ними, уже умирая, и умер в прыжке. Он безжизненно  распростерся  поперек
палубы. Его глаза остановились, а из пасти текла молочно-белая жидкость,
и там, где она попадала на палубу, доски начинали дымиться. Потом голова
заскользила назад и вниз - вес гигантского безжизненного тела увлекал ее
под воду. И вот темные волны с громким всплеском сомкнулись.
   На корме недоставало половины фальшборта, по палубе пролегла  широкая
борозда, из которой валил дым...
   Вконец охрипший капитан  без  промедления  велел  хорошенько  скатить
<Скатить - смыть, окатить (палубу). Морской  термин.>  палубу  забортной
водой.
   - Это было не просто животное,  -  различила  Альтия  голос  Брэшена,
полный благоговейного страха. - Оно хотело отомстить перед смертью... И,
прах побери, ему почти удалось!
   - Давайте-ка поживей убираться отсюда, - буркнул старпом.
   Матросы с большим  рвением  кинулись  по  местам.  Изодранные  паруса
"Жнеца" розовели в первых лучах солнца.

***

   Он пришел на бак в самый глухой час ночи, на четвертые сутки  стоянки
в  Джамелии.  Проказница  сразу  ощутила  его  присутствие  рядом.  Она,
впрочем, одинаково хорошо  чувствовала  его,  где  бы  на  борту  он  ни
находился.
   - Что такое? - прошептала она.
   На палубе было очень тихо. Единственный вахтенный сидел  на  корме  и
мурлыкал себе под нос старинную песенку  о  любви,  поглядывая  на  огни
города.  Вблизи  -  камнем  докинуть  можно  -  покачивался   на   якоре
невольничий корабль. Мирную атмосферу ночной гавани нарушала  долетавшая
оттуда вонь, да еще еле слышный ропот - это в трюмах переговаривались  и
плакали закованные в цепи рабы.
   - Я ухожу, - сказал он тихо. - Я попрощаться пришел.
   Проказница услышала и ощутила эти слова, но не уловила в них  смысла.
Он просто не мог иметь в виду того, о чем говорил. В  сущей  панике  она
потянулась к нему, силясь отыскать в его душе объяснение.., но не сумела
пробиться.
   Они уже были врозь.
   - Ты знаешь, что я люблю тебя, - сказал он. - И,  что  еще  важнее..,
наверное.., тебе известно, что ты мне действительно нравишься. Я  думаю,
мы подружились бы при любых  обстоятельствах.  Даже  будь  ты  настоящей
личностью, человеком, например одним из матросов...
   - Все не так! Ты заблуждаешься! - шепотом закричала она. Итак, он все
же вознамерился покинуть ее. Бросить. Оставить одну... Но и  теперь  она
не находила в себе  силы  выдать  его.  Нет,  нет!  Это  не  может  быть
взаправду! А значит, бесполезно поднимать тревогу  и  вмешивать  в  дело
Кайла. Это касается только их двоих. Его и ее. - Уинтроу! - все  так  же
тихо продолжала она. - Да, мы при  любых  обстоятельствах  сделались  бы
друзьями.., хотя ты и без ножа меня режешь, не  признавая  за  настоящую
личность... Но такого, что существует между нами сейчас, когда мы такие,
как есть, - ты - человек, я - корабль, - такого в  ином  случае  уже  не
было бы! Не обманывай себя, ты сам  это  знаешь!  И  не  умасливай  свою
совесть, убеждая себя, будто в твое отсутствие я примусь весело  болтать
с Майлдом или обмениваться впечатлениями с Гентри! Они неплохие  ребята,
но.., ты - это ты. Ты необходим мне, Уинтроу... Уинтроу? Уинтроу!..
   Она извернулась как только могла, стараясь на него взглянуть,  но  он
отступил туда, где она не могла его  видеть.  Однако,  когда  он  только
подошел и окликнул ее, она успела заметить, что он был  в  одном  нижнем
белье. И держал в руках небольшой узелок. Нечто завернутое в  клеенку  и
туго увязанное. "Не иначе, жреческое облачение!" - подумала она сердито.
   - Ты права, - проговорил он вполголоса. - Я  только  его  с  собой  и
беру. Это  единственная  моя  вещь,  которую  я  с  собой  сюда  принес.
Проказница... Даже не знаю, что еще  сказать  тебе.  Я  должен  уйти,  я
обязан.., пока еще могу с тобой разлучиться..,  пока  мой  отец  еще  не
успел изменить меня так сильно, что я сам себя узнавать перестану...
   Она   сделала   попытку   переубедить   его,   поколебать   разумными
рассуждениями.
   - Но куда ж ты пойдешь? И что ты собираешься делать?  Твой  монастырь
далеко. У тебя ни денег нет, ни друзей в городе! Уинтроу,  это  безумие!
Если  ты  действительно..,  так  уж  должен  это  сделать..,  надо   все
рассчитать. Подожди, пока мы не окажемся ближе к Срединному. Убаюкай  их
бдительность, притворись, будто сдался, а сам...
   В его голосе прозвучала спокойная решимость:
   - Я думаю - если я не уйду прямо сейчас, то потом уже сам не смогу.
   - А я вполне могу помешать тебе, - хриплым шепотом предупредила  она.
- Все, что требуется, это переполох поднять. Один мой крик - и  вдогонку
за тобой бросятся все, сколько их ни есть на борту!
   - Знаю. - Он прикрыл глаза и потянулся через  фальшборт,  стараясь  к
ней прикоснуться. Его пальцы дотронулись до ее волос. - Но  я  не  верю,
что ты вправду так поступишь. Не верю, что ты так поступишь со мной...
   Краткое  прикосновение  осталось  в  прошлом  -  Уинтроу  выпрямился.
Привязал узелок к поясу длинным концом... И полез вниз по якорной цепи.
   - Уинтроу.., не надо.., здесь, в гавани, прячутся змеи..,  они  могут
тебя...
   - Ты мне никогда не лгала, - упрекнул он ее еле слышно. - Не  пытайся
же теперь удержать меня ложью.
   Потрясенная, она хотела было что-то сказать.., но не смогла  выдавить
ни словечка. Вот он  достиг  воды  и  сунул  в  нее  сперва  одну  босую
ступню...
   - Са спаси и помилуй!  -  вырвалось  у  него.  Вода  была  неимоверно
холодная. Уинтроу решительно сполз вниз и погрузился в  нее.  Проказница
расслышала хриплый вздох: видно, у него перехватило  дыхание.  Потом  он
выпустил  цепь  и  поплыл  прочь  -  неуклюже,  медленно,  "по-собачьи".
Привязанный узелок плыл следом, подпрыгивая на волнах.
   "Уинтроу!!! - мысленно закричала она. - Уинтроу, Уинтроу, Уинтроу!!!"
Беззвучный крик, сухие слезы... Она так  и  не  подняла  тревоги.  И  не
потому, что боялась привлечь внимание змей. Ее лишила голоса преданность
и любовь. "Нет, - твердила она про  себя.  -  Он  не  может..,  в  самом
деле... Он Вестрит. А я - семейный  корабль.  Он  не  покинет  меня.  Во
всяком случае, надолго. Он выберется  на  берег  и  зашагает  по  улицам
темного города. Он останется там.., на час, на день,  на  неделю..,  это
свойственно  людям  -  выходить  на   берег.   Но   потом   они   всегда
возвращаются..."
   Конечно же, он к ней вернется. Вернется сам, по собственной  воле.  И
признает наконец, что его судьба, его предназначение - здесь...
   Проказница плотно обхватила себя руками и крепко стиснула зубы.  Нет,
она не закричит. Она подождет. Подождет, пока он все поймет сам - и  сам
к ней вернется.
   Будем надеяться - она уже достаточно хорошо успела его изучить...

***

   - Скоро рассвет...
   Кеннит произнес это до того тихо, что Этта еле расслышала.
   - Да, - отозвалась она нисколько не громче.
   Она лежала у него за спиной, очень близко,  но  не  прикасаясь.  Быть
может,  он  разговаривал  во  сне?  В  таком  случае  его  не  следовало
тревожить. Он очень редко засыпал, пока она находилась с ним в  постели,
- а ей почти никогда  не  дозволялось  делить  с  ним  ложе,  подушки  и
телесное тепло более чем на час-другой.
   Кеннит вновь подал голос. Это был даже не шепот, а нечто  вовсе  едва
уловимое:
   - "Когда мы в  разлуке,  Лучами  рассвета  ко  мне  Твои  прикасаются
руки..." Знаешь эти стихи?
   - Я... - неуверенно выдохнула Этта. - Это отрывок из какой-то длинной
поэмы... У меня никогда не было времени изучать поэзию...
   - А тебе незачем изучать то, чем ты и так являешься.  -  Он  даже  не
пытался скрыть нежность, прозвучавшую в голосе. Сердце Этты замерло. Она
не смела дышать. - Поэма называется "К возлюбленной Китриса". Она старше
Джамелии. Она восходит ко дням Древней Империи.  -  Он  вновь  на  время
замолк. - С тех пор как я встретил тебя, эти стихи мне всякий раз о тебе
напоминали. Особенно вот эти строки: "Не  могут  пустые  слова,  Вобрав,
уместить мою нежность. Я губы сомкну И брови  нахмурю,  Чтоб  в  рабство
страсти не впасть..." - Кеннит помолчал еще и добавил:
   - Чужие слова. Произнесенные устами  другого  мужчины.  Хотел  бы  я,
чтобы они были моими.
   Этта ни звуком не нарушила тишины, сопроводившей его речи.  Лишь  про
себя смаковала  каждое  слово,  одно  за  другим  навсегда  отправляя  в
сокровищницу воспоминаний. Теперь, когда смолк его  шепот,  она  слышала
только ритмичное дыхание, казавшееся чем-то единым с журчанием и плеском
воды  у  форштевня...  Настоящая   музыка,   вместе   с   токами   крови
разбегавшаяся по ее телу. Потом она собрала в кулак все свое мужество  и
отважилась тихо проговорить:
   - Сладостны твои слова, но нет в них нужды. И никогда не было...
   - Тогда проведем в тишине все мгновения, оставшиеся до рассвета.
   - Проведем...
   Ее рука  прикоснулась  к  его  бедру.  Легко-легко,  словно  невесомо
опустившаяся пушинка. Кеннит не пошевелился и не повернулся  к  ней.  Но
Этте того и не требовалась. Ей,  привыкшей  так  долго  довольствоваться
столь малым, слов, только что произнесенных Кеннитом, и так  хватило  бы
на  целую  жизнь.  Когда  она  закрыла  глаза,  из-под  ресниц   сбежала
одна-единственная слеза и проложила влажный след по щеке.

***

   В темноте капитанской каюты кривилось в улыбке  маленькое  деревянное
личико...

ГЛАВА 23
ДЖАМЕЛИЙСКИЕ РАБОТОРГОВЦЫ

   Была одна песенка, памятная ему еще со времен  раннего  детства...  О
том, как сияют на солнце белые улицы Джамелии. Уинтроу  поймал  себя  на
том, что потихоньку  напевает  ее,  пробираясь  по  заваленному  мусором
переулку.  Справа  и  слева  высились  деревянные  стены   зданий.   Они
загораживали солнце, зато морской ветер несся здесь, как по трубе.
   Как он ни старался уберечь от воды свое жреческое облачение,  соленая
влага таки до него добралась. Теперь мокрая ткань шлепала его на ходу по
ногам. Однако зимний  день  был  необычайно  теплым  даже  для  здешнего
климата, и Уинтроу довольно успешно убеждал себя, что на самом деле  ему
нисколько не холодно. А как только высохнет одежда и кожа - будет  вовсе
попросту здорово.
   Его ноги так ороговели от постоянного хождения  босиком,  что  их  не
беспокоили даже битые черепки и занозистые  деревяшки,  попадавшиеся  на
земле. "Запомни простую вещь, - приказал он себе самому.  -  Не  обращай
внимания на недовольно урчащее брюхо; порадуйся лучше тому, что  все  же
не замерзаешь!"
   А самое главное - теперь он был свободен.
   Только выбравшись по мелководью на берег, он окончательно  понял,  до
какой степени угнетало его заточение на корабле. Его сердце воспарило за
облака еще прежде, чем он отжал воду  из  волос  и  натянул  подмоченное
облачение. Свободен!!! И пускай до монастыря оставалось еще  много  дней
пути, и пускай он понятия не имел, каким образом станет добираться туда.
Ничего - уж как-нибудь доберется! По  крайней  мере,  попытается.  Самое
главное - его жизнь снова принадлежала ему самому. Он  принял  вызов,  и
сердце его пело. Быть может, побег окажется неудачен.  Быть  может,  его
снова поймают. Или в дороге он падет жертвой  еще  какого-нибудь  зла...
Все это пустяки. Важно то, что он воспринял силу Са и  сделал  поступок.
Решился - и совершил. И это навсегда останется с ним.  А  там  будь  что
будет. "Я не трус!"
   Наконец-то он сумел доказать это себе самому.
   Джамелия была намного больше всех дотоле виденных им городов. С борта
корабля он все больше  рассматривал  сверкающие  белые  башни,  шпили  и
купола дворцового комплекса на  холмах:  пар,  вечно  поднимавшийся  над
Теплой рекой, шелковистыми клубами оттенял это невероятное  диво.  Но..,
оттуда, где сейчас находился Уинтроу, до  верхнего  города  было  весьма
далеко. Покамест он шагал переулками нижнего. И успел уже убедиться, что
приморская часть Джамелии была загажена и неприглядна точно как в Крессе
- да и еще посильнее. В Удачном, например, подобного убожества не было и
в помине.
   У  самых  причалов  располагались   лабазы   и   разные   мастерские,
необходимые вернувшимся из плавания кораблям.  А  чуть  дальше  от  воды
начинался изрядный ломоть города, сплошь состоявший  из  веселых  домов,
сомнительных таверн, вовсе уже непонятных  притонов  и  развалюх,  гордо
именовавшихся гостиницами.  Постоянно  здесь  обитали,  кажется,  только
бродяги,  ночевавшие  на  крылечках  домов  и  в   крохотных   хибарках,
сработанных  из  мало-мальски   пригодных   к   делу   отбросов.   Улицы
ухоженностью мало чем отличались от  замусоренных  переулков.  Вероятно,
некогда здесь исправно  работали  сточные  канавы  и  трубы,  отводившие
всякую жидкую дрянь. Увы, водостоки  давным-давно  засорились  и  вместо
того, чтобы  способствовать  чистоте,  сами,  наоборот,  превратились  в
источники зловонных зелено-бурых разливов, преодолевая которые, ко всему
прочему, недолго было поскользнуться. Помойные  ведра  и  ночные  горшки
выплескивались прямо за окна, так  что  в  теплые  дни  здесь  наверняка
стояла невыносимая вонь и роились полчища мух. "Так что  за  холод  тоже
следует возблагодарить Са", - обходя особенно полноводную лужу,  подумал
Уинтроу.
   Только что рассвело, и джамелийская  разновидность  Моряцкого  Выгула
еще крепко спала. Наверное,  обитателям  гостиниц  и  клиентам  притонов
просто  незачем  было  в  такую  рань  просыпаться.  Уинтроу  попробовал
представить себе, что делалось на этих улицах вечером. Яблоку, наверное,
негде было упасть. Но покамест все было пусто и мертво - двери  заперты,
окна закрыты ставнями. Беглец посмотрел в разгорающееся небо и  прибавил
шагу. Скоро его хватятся на корабле. Интересно, насколько  усердно  отец
станет разыскивать его?.. Станет, конечно, но в самой  малой  степени  -
ради него самого.  Уинтроу  нужен  был  ему  только  для  ублаготворения
корабля.
   " Проказница..."
   Даже просто произнести ее имя было все равно что себе самому  всадить
в сердце иголку. "Да как же я смог покинуть ее?.." А  вот  смог.  Потому
что дальше так не должно было продолжаться. "Но как же я все-таки взял и
ушел?.." Уинтроу терзался мучительными сомнениями, буквально  разрываясь
пополам.  Он  наслаждался  свободой  -  и  уже   начинал   страдать   от
одиночества,  неописуемого,  жестокого  одиночества.   Чьим   было   это
одиночество, его или ее, он даже толком не  знал.  Если  бы,  удирая  от
отца, он имел возможность взять с собой и корабль - он бы сделал это  не
задумываясь. Звучало глупо,  но...  Во  всяком  случае,  он  должен  был
вернуть себе свободу. Должен был. И она это знала. Она понимала, что ему
необходимо было бежать...
   Да, но ее-то он оставил в плену.
   Бросил...
   Так он и шел, ликуя и  страдая  одновременно.  Она  не  была  ему  ни
дочерью, ни женой, ни подругой. Она даже и человеком-то не являлась.  Их
единение было им обоим навязано. Обстоятельствами и волей его отца.  Вот
и все. Она должна понять его. И простить...
   Подумав  так,  Уинтроу   внезапно   осознал,   что   страстно   хочет
когда-нибудь  вернуться  к  ней.  Не  сегодня  и  не  завтра,   конечно.
Когда-нибудь. Возможно, тогда, когда отец наконец сдастся  и  примет  на
корабль Альтию. Тогда ему больше ничего не будет грозить,  и  он  сможет
вернуться.  К  тому  времени  он  успеет  стать  посвященным  жрецом,  а
Проказница свыкнется с обществом какого-нибудь другого Вестрита. Альтии,
скорее всего, а если не Альтии,  так  Сельдена  или  Малты.  То  есть  у
каждого - у него и у корабля - образуется своя, отдельная, полная жизнь.
И когда они вновь сойдутся - каждый по своей ни  от  кого  не  зависящей
воле! - уже ничто не помешает им радоваться  друг  другу.  И  Проказница
наверняка признает, что он, Уинтроу, сегодня  сделал  правильный  выбор.
Потому что оба станут мудрее...
   Но тут нечистая совесть снова показала острые зубы.  "И  чего  это  я
задумался о возвращении? Ни дать ни взять сам себя  уговариваю.  Я  что,
все-таки подозреваю, что не правильно поступил? Но как же это  возможно?
Я  возвращаюсь  к  божественному   служению.   Во   исполнение   обетов,
произнесенных годы назад. И это-то оказывается не правильно?.."
   Уинтроу качал головой, изумляясь себе самому. И шел дальше...
   Он с самого начала решил, что в верхние пределы  города  соваться  не
будет. Потому что именно там отец и будет его искать в  первую  очередь.
Наверняка решит, что он бросился искать помощи и убежища у жрецов  Са  в
храме сатрапа. Уинтроу и в самом деле очень хотелось туда пойти, ибо  он
твердо  знал:  жрецы  его  с  порога  не  выгонят.  Быть   может,   даже
поспособствуют возвращению в монастырь.., хотя об этом он их нипочем  не
отважился бы просить... Но нет. Он не будет искать никакой помощи. Он не
заставит их объясняться с отцом, когда тот начнет ломиться  в  ворота  и
требовать немедленной выдачи сына...
   Были времена, когда в храмах Са обретали убежище и неприкосновенность
даже убийцы. Но.., если окраины Джамелии дошли до подобного  безобразия,
возможно ли, чтобы святилищам  Са  оказывали  прежнее  уважение?  Навряд
ли...
   Одним словом - не стоило испытывать судьбу. И вообще задерживаться  в
этом городе сколько-нибудь надолго. Лучше без  промедления  пуститься  в
долгий путь, который приведет его в монастырь.., домой.
   Наверное, ему полагалось трепетать при одной мысли о столь дальней  и
нелегкой дороге. Но Уинтроу ощущал лишь восторг оттого,  что  наконец-то
на эту дорогу вступил.
   Правда, он никогда не думал, что в стольном городе Джамелии  окажутся
трущобы. И подавно -  что  они  занимают  такую  большую  его  часть.  В