лизил к лицу.
   - Соркор! - окликнул он. - На два слова!
   Старпом точно из-под палубы вырос с ним рядом.
   - Да, кэп?
   - Сегодня я хочу сам повести абордажную команду. И вот  что.  Передай
всем мой приказ: не менее трех человек из  команды  следует  оставить  в
живых. Желательно начальствующих. Прежде чем мы начнем кормить  змей,  я
бы хотел получить ответы на пару вопросов...
   - Будет сделано, кэп. Правда, наших молодцов нелегко будет  заставить
вовремя остановиться...
   - Я, право, всей душой надеюсь на их  послушание,  -  заметил  Кеннит
тоном, не оставлявшим сомнений относительно последствий неподчинения.
   - Так точно, кэп! - И Соркор ушел передавать приказ капитана людям на
палубе и вооруженной до зубов абордажной команде,  до  поры  прятавшейся
под палубой.
   Дождавшись, пока Соркор уже не мог ее слышать, Этта тихо спросила:
   - Зачем тебе рисковать самому?
   - Рисковать?.. - Кеннит ненадолго задумался, потом поинтересовался:
   - А почему ты спрашиваешь? Боишься, что  с  тобой  будет,  если  меня
вдруг убьют?
   Ее рот превратился в одну прямую узкую линию. Она отвернулась.
   - Да, - тихо проговорила она. - Но не в том смысле, как ты подумал.

***

   Когда корабли  сблизились  на  расстояние  оклика,  к  ним  обратился
капитан "Сигерны".
   - А ну отвалите прочь! - проревел он. - Мы знаем, кто вы  такие!  Ваш
флаг нас не обманул!
   Кеннит и Соркор переглянулись, и Кеннит пожал плечами:
   - Рановато завершился наш маскарад.
   - Все наверх! - обрадованно заорал Соркор. - Поднять плавучие якоря!
   По палубам "Мариетты" забарабанили стремительно мчащиеся ноги: пираты
устремились к фальшборту, держа наготове  оружие  и  абордажные  крючья.
Кеннит приложил руки ко рту:
   - Предлагаю сдаться! - посоветовал он капитану "Сигерны". Избавленная
от плавучих якорей,  "Мариетта"  на  полном  ходу  догоняла  невольничье
судно.
   Вместо ответа на "Сигерне" прозвучала  какая-то  команда,  и  шестеро
здоровенных матросов подхватили  лежавший  на  палубе  якорь.  Сразу  же
раздались крики, полные смертельного  отчаяния.  Вот  якорь  полетел  за
борт... Следом потянулась цепь - и увлекла с  собой  несколько  человек,
прикованных к ней за руки. Они мгновенно скрылись  под  водой,  и  крики
оборвались. Только пузыри еще некоторое время лопались на поверхности.
   Соркор потрясенно  смотрел  на  воду...  И  даже  Кеннита  жестокость
вражеского капитана привела в некоторое замешательство.
   - Пять рабов! -  прокричали  с  "Сигерны".  -  Повторяю:  отваливайте
прочь! Ко второму якорю прикованы еще двадцать!
   - Небось самые хворые, которых он все равно не  надеялся  довезти,  -
предположил Кеннит. С палубы "Сигерны" доносились  голоса  обреченных  -
умоляющие, гневные, полные ужаса...
   - Во имя Са, кэп, что делать-то будем?.. -  выдохнул  Соркор.  -  Ох,
бедолаги...
   - Мы не отступим, - тихо проговорил Кеннит. И громко окликнул:
   - Эй, на "Сигерне"! Если утопите их - своей жизнью заплатите!
   Чужой  капитан  откинул  голову  и  разразился  таким  хохотом,  что,
несмотря на расстояние, его смех был отчетливо слышен.
   - Как будто в  ином  случае  вы  нас  пощадите!  -  прокричал  он.  -
Отваливайте, говорю, или эти двадцать умрут!
   Кеннит  посмотрел  на  Соркора.   Лицо   старпома   было   перекошено
страданием. Кеннит передернул плечами:
   - На абордаж! - скомандовал он. - Закидывай крючья!
   Пираты повиновались. Никто не увидел нерешительности старпома. А  вот
страшные  крики  двадцати  людей,  затянутых  в  пучину  вторым  якорем,
расслышали все.
   - Кеннит... - сам себе не веря, прошептал Соркор. Его  лицо  побелело
от ужаса и потрясения.
   - Как по-твоему, много у него  запасных  якорей?  -  спросил  Кеннит,
становясь во главе абордажной команды. И добавил уже через плечо:
   - Ты сам говорил мне, что был  бы  рад  предпочесть  смерть  рабству.
Будем надеяться, они сделали бы такой же выбор...
   Абордажные крючья уже летели и впивались во вражеский  борт,  корабли
неотвратимо  сближались,  между  тем  как  вооруженные   луками   пираты
безжалостно расстреливали защитников корабля, пытавшихся рубить  канаты.
На каждого бойца из работорговой команды у Кеннита было не менее трех. К
тому же оборонявшиеся хоть и выглядели отменно вооруженными, но  вояками
были не очень-то ловкими. Кеннит выхватил из ножен клинок  и  перескочил
узкую полоску воды, еще зиявшую между двумя  кораблями.  Приземлился  на
палубу - и тут же пинком в живот отшвырнул с дороги какого-то моряка:  у
того в плече сидела стрела, но  он  еще  пытался  натягивать  лук.  Удар
свалил его, и один  из  прыгнувших  вслед  за  Кеннитом  пиратов  походя
прирезал его. Кеннит крутанулся к нему:
   - Я сказал, мне трое нужны! Живыми! - бросил он гневно.
   И с обнаженной шпагой кинулся туда, где рассчитывал найти капитана.
   Тот отыскался возле противоположного борта. Вместе со своим старпомом
и еще двоими матросами он лихорадочно пытался спустить на  воду  шлюпку.
Она уже висела, раскачиваясь, за бортом, но вот незадача -  один  лопарь
<Лопарь - ходовой  (подвижный)  конец  любой  снасти.>  шлюпочных  талей
заклинило. "Этого и следовало ожидать", - сказал  себе  Кеннит.  Корабль
был грязен  и  неухожен.  Если  они  даже  палубу  в  чистоте  не  могли
содержать, то стоило ли удивляться неисправному блоку?
   - Стоять! - приказал он с усмешкой.
   - Прочь! - ответил капитан "Сигерны". И нацелил ему в грудь арбалет.
   Кеннит почувствовал, что утрачивает к этому человеку всякое уважение.
Право, тот произвел на него гораздо более сильное впечатление  поначалу,
когда действовал без предупреждения... Потом по ту сторону борта  Кеннит
заметил голову морского змея, поднятую  над  водой.  "Ага.  Значит,  вот
почему он не выстрелил сразу..." Арбалет  -  это  не  лук,  из  него  не
выстрелишь  быстро  два  раза  подряд.  И  капитан  не   хотел   тратить
единственный болт <Болт - короткая и толстая стрела для арбалета.>, пока
не будет знать точно, который из двух противников опасней.
   Еще  Кеннит  заметил  в  зубах  чудовища   тело   утопленного   раба.
Свешивались, уходя под воду, цепи. Иные  наручники  были  уже  пусты,  в
других болтались обкушенные  руки.  Вот  змей  встряхнул  тело,  которое
держал, потом легонько подбросил... Гигантские челюсти сжались  плотнее,
обрезав, точно бритвами, прикованные руки  по  локоть.  Цепь  с  плеском
свалилась в воду. А змей, откинув голову, проглотил все  остальное.  Вот
ушли в бездонную глотку  босые  ноги  раба...  Чудовище  вновь  тряхнуло
головой.., и с интересом пригляделось к людям в шлюпке.
   Один из моряков от ужаса закричал. А капитан отвел арбалет от Кеннита
и прицелился змею в глаз.
   Кеннит прыгнул вперед в тот самый миг, как только  смертоносное  жало
болта перестало смотреть ему в грудь. И приложил лезвие шпаги  к  талям,
удерживавшим шлюпку над водой.
   - Бросай оружие и возвращайся на палубу, - велел он капитану. - Не то
прямо сейчас змею скормлю!
   Но тот лишь плюнул в его сторону. И..,  недрогнувшей  рукой  разрядил
арбалет  прямо  в  зеленое  око  чудовища.  Болт   мелькнул   и   исчез,
погрузившись в мозг змея. Кеннит сразу понял,  что  это  был  не  первый
подобный выстрел капитана.  Змей  дико  завизжал  и  забился,  вспенивая
волны. А капитан вытащил из ножен свой собственный нож и принялся пилить
им тот самый трос, который Кеннит грозился обрезать:
   - Лучше я со змеями потягаюсь, слышишь, ублюдок! Родель, режь тали!!!
   Подстреленная тварь как раз в это время нырнула и скрылась  из  виду.
Однако моряк по имени Родель, в отличие от  своего  капитана,  предпочел
довериться  пиратам.  С  выкриком  отчаяния  и  смертельного  испуга  он
перепрыгнул  из  качающейся  шлюпки  обратно  на  палубу.   Кеннит   без
промедления обездвижил его, пырнув в ногу, и вновь повернулся к  шлюпке.
Раненый корчился на палубе и кричал, пытаясь ладонями остановить  кровь.
Кеннит больше не обращал на него внимания.
   Ему не потребовалось разбега, чтобы перескочить в шлюпку.  Оказавшись
там, он приставил кончик шпаги к горлу капитана.
   - Лезь назад. Или умри здесь, - с улыбкой на устах предложил  он  ему
выбор.
   Заклинивший блок выбрал именно этот  момент,  чтобы  начать  свободно
вертеться. Один конец подвешенной шлюпки резко упал  вниз,  и  люди,  не
успевшие ни за что ухватиться, вывалились в воду.., из которой навстречу
им показался вынырнувший змей.
   Кеннит, по-кошачьи ловкий и гибкий, успел уже в падении  оттолкнуться
от шлюпки. И вцепиться в фальшборт "Сигерны" сперва одной рукой, потом и
обеими. Он как раз подтягивался, когда змей поднял голову и посмотрел на
него из воды. Простреленный  глаз  подтекал  ихором  <Ихор  -  жидкость,
текущая,  согласно  мифологическим  представлениям,  в  жилах  волшебных
существ.> и кровью. Из широко разинутой пасти рвался визг, полный ярости
и отчаяния. И надо же было такому случиться, что  слепой  глаз  оказался
обращен к барахтавшемуся в воде капитану "Сигерны" и  его  спутникам.  А
перед зрячим болтались  ноги  Кеннита,  перелезавшего  через  фальшборт.
Кеннит заметил опасность и быстро перекинул одну ногу.., вторую  уже  не
успел. Разверстая пасть взмыла высоко вверх - и сомкнулась на ней.
   Боль впилась тысячей  раскаленных  кинжалов,  и  у  Кеннита  вырвался
страшный крик... Но потом  все  прекратилось.  Снизу  вверх  прокатилось
благословенное  онемение.  Оно  без  следа  смыло  страдание  и   начало
распространяться по телу. Какое облегчение! Какое  спасение  от  боли!..
Крик пирата завершился стоном и смолк.
   - НЕТ!!! - шлюха  Кеннита  с  визгом  летела  к  нему  через  палубу.
Наверное, она наблюдала за боем с "Мариетты". Никто не встал  у  нее  на
пути; еще остававшиеся в живых при виде всплывшего  змея  шарахнулись  в
разные стороны. Этта размахивала  оружием,  попавшим  ей  под  руку:  на
солнце вспыхивал топорик, не то плотницкий, не то вовсе кухонный. И  она
кричала!  Да  как!  В  морду  чудовища,  уже  отдиравшего   Кеннита   от
фальшборта, летели чудовищные матюги, способные вызвать оторопь  даже  у
видавших виды пиратов...
   Сила человека несоизмерима с силой морского змея, но Кеннит  вцепился
в поручни мертвой хваткой  гибнущего.  Очень  скоро,  однако,  его  руки
должны будут  разомкнуться  сами  собой:  парализующий  яд,  попавший  в
глубокие раны, быстро разбегался по телу. Еще  чуть  -  и  Кеннит  будет
беспомощен. Когда Этта обхватила его поперек  тела,  он  едва  смог  это
почувствовать.
   -  Отпусти  его!  -  бесстрашно  приказала  она  нависшему  над  ними
чудовищу.  -  Отпусти,  ты,  сучий  потрох,  говно   протухшее,   червяк
слизистый! Отпусти, говорю!!!
   Борьба длилась только потому, что подраненный змей тоже  слабел.  Тем
не менее он упрямо сжимал зубами ногу Кеннита в сапоге, так что  капитан
плашмя висел над водой. Этта столь же упрямо держала Кеннита и цеплялась
за борт. Женщина оказалась сильней,  чем  мог  предположить  Кеннит.  Он
скорее увидел, нежели почувствовал, как змей крепче  сжал  челюсти.  Его
зубы рассекли мышцы, как горячий нож - масло. Обнажились кости, и  едкая
слюна из пасти страшилища сразу оставила на них выщерблины.
   Вот голова змея начала приходить в движение: сейчас  он  как  следует
тряхнет ею.., и либо оторвет Кеннита от фальшборта,  либо  выдернет  его
ногу из тела.
   Этта всхлипнула и занесла свой топорик...
   - Будь ты проклят! - закричала она. - Проклят, проклят, проклят...
   Ее ничтожное оружие сверкнуло и нанесло удар.  Но  не  такой,  какого
ожидал Кеннит. Он-то думал,  Этта  бестолково  рубанет  по  несокрушимым
чешуям, покрывавшим бронированную морду  змея...  Вместо  этого  топорик
обрушился на кость, и так уже наполовину разъеденную. Раздался  треск...
Голова змея исчезла, а Кеннит сразу оказался на  палубе  и  увидел,  как
хлещет кровь из бесформенного, размочаленного  огрызка,  оставшегося  от
ноги.  Этта  по-прежнему  держала  его  поперек  тела,  таща  прочь   от
фальшборта.  Он   услышал,   как   закричали   матросы:   змей,   высоко
выпроставшийся из  моря,  начал  заваливаться  навзничь..,  и,  внезапно
обмякнув, рухнул в волны. Покрасневшая вода сомкнулась над  ним.  Больше
он не появится. Он умер. А Этта скормила ему его, Кеннита, ногу.
   - Зачем ты.., это.., сделала? -  спросил  он  еле  слышно.  -  Что  я
такого.., тебе причинил.., чтобы мне ногу рубить?
   - Жизнь моя, любовь моя...  -  в  голос  рыдала  она.  Потом  Кеннита
поглотила милосердная тьма.

***

   Невольничий рынок был царством немыслимой вони. Самой скверной, какую
Уинтроу доводилось когда-либо обонять. Оставалось  только  предположить,
что для любого живого существа среди прочих  запахов  самым  невыносимым
был запах сородича, настигнутого смертью или болезнью. Уинтроу ничего не
хотел так, как поскорее миновать это место. Его отвращение было  особого
рода. Оно взывало из коренных, неподвластных сознанию глубин его  плоти.
Оно быстро перекрыло жалость, сострадание и  гнев,  охватившие  его  при
виде человеческого несчастья. Уинтроу шел так быстро,  как  только  мог,
еле  сдерживаясь,  чтобы  не  побежать.  Но  невольничьи  рынки  все  не
кончались...
   Когда-то ему доводилось видеть животных,  согнанных  и  во  множестве
запертых  вместе.  Он  наблюдал  скот,  приготовленный  для  забоя.   Но
бессловесные твари не понимали происходящего. Они ожидали своей  участи,
жуя жвачку и отгоняя хвостами мух. И держали их все-таки во дворах  либо
в загонах. Их не  сковывали  по  рукам  и  ногам,  они  не  плакали,  не
выкрикивали слов ярости, отчаяния и тоски...
   - Я не могу вам помочь.., не могу...
   Уинтроу поймал себя на том, что начал потихоньку бормотать это вслух,
и прикусил язык. Все было верно. Он ничем не мог им помочь.  Ни  кандалы
сломать, ни татуировки с лиц вывести,  ни  убежать...  Каждому  придется
один на один спорить с немилосердной судьбой. Кто-то,  будем  надеяться,
еще обретет в этой жизни свободу и счастье. Не вечно же продлится  такое
безысходное горе...
   Через несколько шагов Уинтроу увидел вещественное подтверждение  этой
мысли. Ему попался человек, кативший ручную тележку,  нагруженную  тремя
безжизненными телами. Истощенные  мертвецы  выглядели  обтянутыми  кожей
скелетами, но работнику все равно было нелегко.
   За ним, безутешно всхлипывая, плелась какая-то женщина.
   - Пожалуйста.., пожалуйста... - вырвалось у нее  как  раз  когда  она
проходила мимо Уинтроу.  -  Хоть  тело  отдайте...  Ну  зачем  оно  вам?
Позвольте отвезти сына домой и похоронить по-людски... Пожалуйста...
   Кативший  тележку  не  обращал  на  причитания  несчастной   никакого
внимания. Как и  все  прочие  в  деловитой,  многолюдной  толпе.  Только
Уинтроу проводил их взглядом... "Может, она сумасшедшая? -  мелькнула  у
него мысль. - И там, на тележке, совсем  не  ее  сын,  и  работнику  это
известно?.."
   Потому что иначе умалишенными следовало признать  всех  горожан.  Ибо
может ли человек в здравом рассудке смотреть  на  то,  как  мать  просит
отдать ей тело умершего  сына,  -  смотреть  и  не  вмешиваться?  Но  не
вмешивался никто. В том числе и он  сам,  Уинтроу.  Или  он  совсем  уже
очерствел и человеческое страдание перестало  трогать  его?  Он  вскинул
глаза и по-новому пригляделся ко всему, что происходило на улице.
   Здесь действительно легко можно было  спятить.  Посредине  улицы  под
ручку прохаживались люди. Они заглядывали в  палатки  и  загородки,  как
любые посетители самой обычной  ярмарки,  гуляющие  между  лотками.  Они
рассуждали о размере и цвете, оценивали  возраст  и  пол...  Вот  только
живность, которую они себе выбирали, была двуногая.
   Люди покупали людей. Оптом и в розницу. Уинтроу шел  мимо  внутренних
двориков, где стояли  вереницы  скованных  вместе  невольников.  Их  так
вереницами и приобретали, чтобы приставить к общим работам в городе  или
на ферме.
   В углу такого дворика предлагал свои услуги татуировщик. Он развалясь
сидел в кресле, а рядом стояли  выложенные  кожей  тиски  для  зажимания
голов и лежал большой камень с вделанным в него кольцом для цепи.
   - Недорого! Недорого! Купил нового раба - пометь  его  своим  знаком!
Недорого!..
   Мальчишка-зазывала был  прикован  за  ногу  к  тому  самому  камню  с
кольцом. Несмотря на зимний день, он  был  облачен  в  одну  набедренную
повязку. Всю его кожу покрывали татуировки, сделанные хозяином, так  что
каждый мог подойти и сам убедиться в его  мастерстве.  Недорого.  Совсем
недорого...
   А еще здесь были здания, в каждом из  которых  держали  разного  рода
рабов-ремесленников. Уинтроу замечал вывески,  призывавшие  покупать  то
плотников, то каменщиков, то белошвеек... В одном месте  продавали  даже
танцоров и музыкантов. Всякий человек может впасть в нужду  и  долги,  и
потому-то здесь можно было подобрать себе совершенно любого раба,  какой
только понадобится. Лудильщика, портного,  солдата,  моряка...  Учителя,
няньку, приказчика и писца... "Чего ради  нанимать,  если  можно  просто
купить, и дело с концом?" - такова,  кажется,  была  философия,  которую
здесь исповедовали. Уинтроу только  задавался  вопросом,  каким  образом
получалось, что люди, выбиравшие  себе  живую  покупку,  не  узнавали  в
несчастных невольниках себя самих, своих соседей и ближних?..
   Но это волновало только его одного. Остальные  разве  что  прикрывали
лица надушенными кружевными платочками, спасаясь от вони.  Облюбованного
раба ничтоже сумняшеся заставляли подняться, пройтись, даже  пробежаться
по кругу рысцой. Женщин и девушек уводили в зарешеченные помещения и там
подвергали тщательному осмотру...
   Видно, в глазах здешнего люда денежная неудача, неспособность  отдать
долги сразу низводила друга или соседа  до  положения  простого  товара,
который не зазорно выставить на продажу, не стыдно купить...
   С иными рабами обращались заметно лучше, чем с прочими. То были особо
ценные приобретения: люди ученые, талантливые и умелые. Кое-кто из  них,
невзирая на все ничтожество  своего  нынешнего  положения,  держался  со
спокойным достоинством, вполне осознавая собственную стоимость и гордясь
ею.
   Но были и другие -  их,  как  услышал  краем  уха  Уинтроу,  называли
расписными: это оттого, что историю их путешествия из рук в  руки  можно
было проследить по густой росписи татуировок. В основном  таковыми  были
невольники строптивые  и  неукротимые:  покладистые  и  послушные  легче
приживались у хозяина и задерживались в одном доме  надолго.  Тот,  кого
украшало более пяти  татуировок,  считался  далеко  не  подарком.  Таких
продавали дешево и шпыняли, как норовистый скот.
   Татуировки же на лицах рабов, когда-то считавшиеся варварским обычаем
калсидийцев, были теперь в Джамелии более чем обычны.  Уинтроу  с  болью
видел,  что  великолепная  Джамелия  не  только  восприняла  "варварский
обычай", но  даже  развила  его.  Танцоров  и  разного  рода  забавников
помечали татуировками маленькими и неяркими - чтобы они своим  видом  не
оскорбляли хозяйского взгляда, не мешали развлекаться... Закон пока  еще
запрещал покупать раба или рабыню единственно для плотских утех, но  там
и сям Уинтроу попадались татуировки, не оставлявшие никакого сомнения  в
том, для чего их  носители  были  в  действительности  предназначены.  И
поистине проще было разглядывать татуировки, чем смотреть этим  людям  в
глаза.
   ...На каком-то углу, из тысяча первой по счету вереницы  выставленных
на продажу рабов Уинтроу неожиданно окликнули:
   - Жрец! Жрец!.. Напутствие и утешение Са умирающему!..
   Уинтроу замер на месте, соображая, к нему  ли  обращаются.  И  увидел
раба, который тянулся вперед, насколько позволяли цепи. Он, впрочем,  не
очень похож был на человека, склонного искать  утешения  Са.  Татуировки
строптивого покрывали не только все его лицо, но даже и шею. Не  слишком
похож он был и на умирающего. Правда, на обнаженном торсе были отчетли