л Торк. И добавил уже на ходу:
   - Чтобы я понимал, кому может быть нужно такое...
   Юный жрец постарался не  обратить  внимание  ни  на  издевку,  ни  на
вспышку резкой боли в перетруженных суставах. Просто  поднялся  и  пошел
следом за Торком, на ходу разминая затекшие плечи  и  говоря  себе:  как
славно что можно хоть выпрямиться!
   - Поторопись! - оглянулся второй помощник. - Некогда нам ждать,  пока
ты будешь потягиваться спросонок!
   Тело Уинтроу  сделало  попытку  прибавить  шаг  еще  прежде,  чем  он
предпринял к тому осознанное усилие. Торк хоть и  грозил  ему  несколько
раз, замахиваясь  линьком  с  узлами,  но  в  действительности  не  бил.
Происходило это в отсутствие на борту отца и старпома. Уинтроу для  себя
сделал вывод, что Торк был бы очень не прочь его отхлестать, но пока  не
решался. Пока?.. Всякий раз в присутствии  Торка  у  Уинтроу  бежали  по
спине мурашки...
   Второй помощник довел мальчика  до  самой  двери  капитанской  каюты,
словно боялся, что тот не сумеет сам о себе доложить. Может, так оно  на
самом деле и было. Отец не уставал  напоминать  ему,  что  "помыслы  Са"
уделяли немало внимания отношениям родителей  и  детей:  сыну  следовало
чтить отца и беспрекословно повиноваться ему. Тем не менее  Уинтроу  для
себя решил: буде представится ему такая возможность -  он  всенепременно
удерет с корабля и хоть  пешком,  хоть  ползком,  а  вернется  в  родной
монастырь. Иногда эта надежда казалось ему единственной  соломинкой,  за
которую еще можно было уцепиться.
   Косясь на стоявшего рядом Торка, Уинтроу четко, как  учили,стукнул  в
дверь.
   - Входи, - отозвался изнутри отец.
   Он уже сидел за небольшим столом. Белая скатерть,  хорошая  посуда...
Стол был накрыт на двоих, и Уинтроу замер на пороге, отчаянно  спрашивая
себя,  -  может  ли  быть,  что  его  появление  уже  помешало  какой-то
встрече?..
   - Да входи же, - повторил отец, и нотка раздражения прозвучала в  его
голосе. - И дверь закрой, - добавил он чуточку мягче.
   Уинтроу повиновался, но остался стоять, где  стоял,  недоумевая,  что
могло от него на сей раз  потребоваться  капитану.  Может,  его  вызвали
прислуживать за столом отцу  и  какому-то  важному  гостю?  Отец  был  в
хорошей одежде - почти как на званый прием.  Синие  облегающие  штаны  с
синей же курткой, рубашка цвета  сливок,  а  волосы,  смазанные  маслом,
отливают золотом в свете масляной лампы... - Уинтроу, сын мой, подойди и
сядь здесь со мной. Забудь на некоторое время, что  я  -  твой  капитан.
Поешь как следует, и давай поговорим с тобой по-простому.
   Отец указывал на стул и тарелки напротив  себя..,  и  тепло  улыбался
ему. От этого Уинтроу только почувствовал себя в западне. Он подошел  на
цыпочках и осторожно уселся. Пахло жареной бараниной,  пареной  репой  с
маслом и яблочным соусом. И  вареным  горохом  с  мятой...  Только  диву
даешься, какую остроту приобретает обоняние  после  нескольких  дней  на
черством хлебе и сальном  вареве  из  солонины.  Тем  не  менее  Уинтроу
принудил себя  соблюдать  должные  манеры.  Чинно  разложил  на  коленях
салфетку и стал ждать, чтобы отец велел начинать трапезу.  Он  не  забыл
сказать "с удовольствием!", когда отец предложил ему  вина,  не  забывал
благодарить после каждого блюда. Уинтроу чувствовал, что отец  наблюдает
за ним. Но, наполняя и опустошая тарелку, взглядом  с  ним  старался  не
встречаться.
   Если отец задумал этот обед и хорошее обращение в качестве взятки  за
примирение - он просчитался. Желудок Уинтроу постепенно наполнялся,  все
кругом как бы  говорило  ему  о  возможности  возвращения  к  достойному
существованию...  И  вместе  с  тем  в  душе  росло   ледяное   ощущение
надругательства. Вначале Уинтроу  просто  не  знал,  что  сказать  этому
человеку, который с  видимым  удовольствием  наблюдал  за  своим  сыном,
поглощавшим еду, точно изголодавшийся пес.., а  теперь  ему  требовалось
усилие, чтобы удержать язык  за  зубами.  Пришлось  вспомнить  жреческую
науку. "Не выноси  суждений  и  воздержись  от  каких-либо  действий,  -
поучали его, - пока не поймешь, каковы истинные намерения противостоящих
тебе..." И он ел, пил да помалкивал,  исподволь  наблюдая  за  отцом.  В
конце концов тот самолично  поднялся,  чтобы  переставить  на  буфет  их
тарелки. И предложил Уинтроу десерт - сладкий крем с фруктами.
   - Спасибо, - поблагодарил Уинтроу, сумев  произнести  это  совершенно
спокойно. Глядя, как отец усаживается  обратно  за  стол,  он  уловил  и
понял: вот сейчас и узнаем чего ради все затевалось.
   - А неплохой стал у тебя аппетит, - заметил Кайл добросердечно. - Вот
что делают с человеком добрая работа и морской воздух!
   Уинтроу ответил ровным голосом:
   - Похоже на то.
   - Все страдаем, стало быть? - расхохотался отец.  -  Да  ладно  тебе,
сынок. Верно, тебе пришлось нелегко, и я догадываюсь,  что  ты  все  еще
дуешься на меня. Однако пора уже тебе начать понимать: вот оно  то,  для
чего ты на этот свет родился. Честная тяжкая работа, мужское общество  и
красота корабля под всеми парусами.., хотя где тебе было  пока  еще  все
это постичь? Я просто хочу, чтобы ты понял: то, что я делаю с тобой, это
не от жестокости или грубости. Настанет время, и ты еще благодарить меня
будешь. Вот это я точно тебе обещаю. Когда ты пройдешь полное  обучение,
ты будешь знать этот корабль  так,  как  положено  его  знать  истинному
капитану. Ибо на Проказнице не останется уголка, который ты  не  вылизал
бы языком, и не будет на борту ее такой  работы,  которую  ты  сам,  вот
этими руками не сделал бы... - Кайл помедлил и горько улыбнулся:
   -  Не  в  пример  Альтии,  которая  только  попусту  треплется.   Она
забавлялась, играя в работу, когда ей того  хотелось.  А  ты  все  науки
пройдешь своим горбом, как положено моряку. Ты будешь стоять  вахты,  не
бездельничая ни минуты. И будешь браться за работу тогда, когда увидишь,
что это необходимо, а не только по чьему-то приказу!
   Отец умолк. Он определенно ожидал от  сына  ответа.  Уинтроу  молчал.
Молчание затянулось, сделалось тягостным, и отец прокашлялся.
   - Я знаю, это не легко и не просто - то, что я  прошу  тебя  сделать.
Поэтому я заранее скажу, что ожидает тебя по истечении двух  лет.  Через
два года я намерен сделать Гентри Эмсфорга капитаном  этого  корабля.  К
тому времени ты должен быть готов занять должность помощника. Только  не
обманывайся.  Ты  будешь  еще  слишком  юн  для   такого   поста   и   в
действительности не получишь его. Ты просто должен будешь доказать мне и
Эмсфоргу, что в самом деле готов. И если  докажешь,  тебе  еще  придется
завоевывать уважение команды. Каждодневно и ежечасно. И это будет  очень
непросто. Тем не менее тебе предоставлен  шанс,  которого  удостаивались
единицы. Так-то вот, сын.
   И с неторопливой улыбкой он сунул руку в  карман.  Вытащил  маленькую
коробочку... Открыл ее, полюбовался содержимым, потом  показал  Уинтроу.
Это  была  маленькая  золотая  сережка,  украшенная  крохотным  подобием
носового изваяния Проказницы. Уинтроу видел  подобные  серьги  у  других
моряков. Многие в команде носили знаки сопричастности к своему  кораблю.
Кто сережку, кто шарф, кто булавку, а кто  и  наколку  на  теле  -  если
только матрос был уверен, что здесь  его  ждет  продолжительная  служба.
Такие знаки считались высшими проявлениями верности своему судну...
   Одна беда - жрецу Са не пристало носить нечто подобное. И отец,  надо
думать, заранее знал, что именно ответит ему сын. Но он продолжал  тепло
и дружески улыбаться, протягивая серьгу:
   - Это тебе, сынок. Носи с гордостью.
   "Правду. Только правду, - сказал себе Уинтроу. - Без горечи и  обиды.
Вежливо. Почтительно..."
   - Благодарю. Но мне не нужен  этот  редкостный  шанс,  о  котором  ты
говоришь. И ты, конечно, знаешь, что я ни за что не стану искажать  свой
телесный облик дыркой в ухе для ношения этой серьги. Я хочу быть  жрецом
Са. Я верю, что это и есть мое истинное призвание. Я знаю, тебе кажется,
что ты предлагаешь мне очень...
   - Заткнись! - В голосе отца был не только гнев, в нем угадывалась еще
и обида. - Заткнись, говорю!
   Мальчик крепко сжал зубы и заставил себя опустить  глаза  в  стол.  А
отец продолжал:
   - Я что угодно готов  выслушать  от  тебя,  кроме  этого  лицемерного
лепета про Са и про твое жречество. Ну, скажи что ненавидишь меня, что у
тебя спина трещит от непосильной работы.., и я  буду  знать,  что  сумею
переубедить тебя. Но когда ты прячешься  за  этой  своей  священнической
лабудой... Или ты, может,  боишься?  Боишься,  что  тебе  ухо  проткнут?
Боишься новой неизведанной жизни?..
   Кажется, он был близок к отчаянию. И готов был  ухватиться  за  любой
способ переманить Уинтроу на свою сторону.
   - Я не боюсь. Я просто этого не хочу. Почему ты не предложишь  то  же
самое человеку, который просто жаждет  этим  заняться?  -  тихо  ответил
Уинтроу. - Почему ты не предложишь этого Альтии?
   Глаза отца засверкали, точно синие  камни.  Он  наставил  на  Уинтроу
палец так, словно это было оружие.
   - Все просто!  Она  баба!  А  ты,  чтоб  тебя,  когда-нибудь  станешь
мужчиной! Мне блевать хотелось все эти годы, покуда Ефрон Вестрит таскал
за собой дочь, обращаясь с ней так, словно она была ему сыном.  И  после
всего ты возвращаешься  ко  мне  и  стоишь  передо  мной  в  этих  своих
коричневых юбках! С елейным голоском и  телом  как  кисель.  И  тогда  я
поневоле себя спросил - а я-то чем лучше Ефрона? Вот передо  мной  стоит
мой сын. И гораздо больше смахивает на бабу, чем Альтия. И я понял,  что
настало-таки время навести порядок в этой семье!
   - Ты рассуждаешь как калсидиец, - заметил  Уинтроу.  -  Я  слышал,  с
женщинами там считаются чуть больше, чем с невольниками.  Наверное,  это
оттого, что у них издавна было рабство.  Если  ты  вправду  веришь,  что
другой человек может быть у тебя  в  собственности,  -  еще  шаг,  и  ты
начнешь считать своей собственностью и дочь, и жену. И заставишь их жить
так, чтобы тебе было удобно. Но здесь, в Джамелии  и  Удачном,  привыкли
гордиться деяниями наших женщин Я ведь  изучал  исторические  хроники...
Вспомни сатрапессу Мэловду, двадцать лет правившую без супруга,  -  ведь
именно ей мы обязаны установлением Прав  Личности  и  Собственности,  на
коих зиждется вся наша законность. А наша религия? Мы, мужчины, почитаем
Са как Всеотца, тогда как женщины видят в Са  Великую  Мать,  но  Са  от
этого не меняется! "Только Союз может породить Продолжение". Так  гласит
самый первый помысел Са. Лишь в течение последних  нескольких  поколений
мы принялись разделять целое на две половины, и...
   - Я тебя сюда вызвал не затем, чтобы слушать жреческую болтологию!  -
оборвал его Кайл. Он поднялся, с  такой  силой  толкнув  стол,  что  тот
неминуемо опрокинулся бы, не будь он намертво привинчен  к  полу  каюты.
Широким шагом он обошел кругом комнаты. - Возможно, ты не помнишь ее, но
твоя бабка, моя мать, была из Калсиды. И, верно, она вела себя так,  как
надлежит женщине, а мой отец поступал как мужчина. И я не нахожу,  чтобы
подобное воспитание меня хоть как-то испортило. Ты на своих бабку и мать
лучше  посмотри.  Они  что,  выглядят  счастливыми  и  довольными?   Они
обременены кучей обязанностей и вынуждены все время  принимать  решения,
неизбежно сталкиваясь при этом со всей жестокостью мира.  Им  приходится
иметь дело со всяческими мерзавцами, они без конца переживают о каких-то
счетах и долгах, не отданных вовремя. Не такую жизнь я когда-то пообещал
твоей матери, Уинтроу, и твоей сестре! И я не хочу, чтобы твоя  мать  до
срока состарилась под грузом забот, как твоя бабка со стороны Вестритов.
Покуда я еще мужчина - такому не бывать. И  покуда  я  в  силах  сделать
мужика из тебя, чтобы  ты  наследовал  мне  и  в  свой  черед  воспринял
обязанности главы этой семьи!
   Вернувшись, Кайл Хэвен крепко хлопнул ладонью по столешнице  и  резко
кивнул головой - ни дать ни взять припечатал судьбу всего семейства.
   Уинтроу молчал. Просто глядел на отца и мысленно пытался  найти  хоть
что-нибудь, что было у них общего, хоть какое-то основание для взаимного
понимания. Пытался.., и не мог. При всем их кровном родстве этот человек
был ему совершенно чужим. Все, во  что  свято  верил  Кайл  Хэвен,  было
полностью противоположно жизненным установлениям его сына. Попытки  хоть
как-то достучаться до  него  были  вполне  безнадежны.  В  конце  концов
Уинтроу тихо проговорил:
   - Са учит нас: никто не властен предначертывать ближнему  своему  его
жизненный путь. И даже если ты закуешь в кандалы его плоть  и  запретишь
высказывать мысли, хотя бы и вырвав язык -  душу  его  удержать  ты  все
равно не сумеешь.
   Какой-то миг отец просто смотрел на него... "И тоже видит перед собой
чужака", - подумал Уинтроу.
   - Ты трус, - хрипло выговорил Кайл. - Паскудный трус.
   Он шагнул мимо Уинтроу, и тому понадобилась вся его  выдержка,  чтобы
от испуга не съежиться на стуле. Но  Кайл  всего  лишь  распахнул  дверь
каюты и взревел во все горло, призывая  Торка.  Тот  появился  настолько
стремительно, что Уинтроу понял - шлялся  небось  где-то  поблизости,  а
может, даже подслушивал. Что до Кайла Хэвена, он то ли этого не заметил,
то ли внимания не обратил.
   - Отведи юнгу обратно в рундук! - резким голосом приказал Торку отец.
- И в дальнейшем наблюдай за ним пристально. Пусть  до  отплытия  выучит
все свои обязанности, и выучит хорошенько!  И  чтобы  на  глаза  мне  он
больше не попадался!..
   Эта последняя фраза была  исполнена  очень  глубокого  чувства.  Так,
словно на капитана Хэвена ополчился весь мир.
   Торк мотнул головой, и Уинтроу, молча  поднявшись,  вышел  следом  за
ним. Он разглядел ухмылочку на роже Торка, и сердце  у  него  упало.  Он
понял: отец только что отдал его мерзавцу  на  растерзание.  И  тот  это
знал.
   Он беспощадно подгонял Уинтроу, ведя его обратно в узилище, а  внутрь
через порог буквально швырнул - мальчик  едва  успел  нагнуть  голову  в
низкой двери. Он едва не упал, споткнувшись. Кажется, Торк еще  отпустил
какое-то ядовитое замечание прежде, чем с треском захлопнуть  дверь,  но
Уинтроу не расслышал. Отчаяние было бездонным. Но  вот  снаружи  лязгнул
грубый засов, и юный жрец понял: по крайней мере  на  последующие  шесть
часов его оставят в покое.
   Торк ему не оставил даже свечи. Уинтроу пробирался ощупью  по  стене,
пока его пальцы не ткнулись в сетку гамака. Он неловко забрался в него и
попытался устроиться поудобней. Все тело слишком болело, но  наконец  он
вытянулся и замер. Корабль едва заметно  покачивался  на  тихих  волнах,
приглушенные звуки едва достигали канатного рундука...  Уинтроу  зевнул,
едва не вывихнув челюсть.  Непосильная  работа,  потом  плотный  ужин..,
владевшие им гнев и отчаяние постепенно  начали  отдаляться.  По  долгой
привычке он начал готовить дух и тело ко сну. Следовало одну  за  другой
потянуть и расслабить все большие и  малые  мышцы  тела,  приводя  их  в
гармонию и порядок.., насколько позволял жесткий гамак.
   Умственные упражнения были  труднее.  Когда  его  только  привезли  в
монастырь,  ему  был  преподан  очень   простой   ритуал,   называвшийся
Ежедневным  Прощением.  Он  был  доступен  даже   младенцу.   Все,   что
требовалось, - это мысленно пересмотреть события дня  и  отделаться  ото
всего,  что  причиняло  боль:  скверное  должно  покоиться  в   прошлом.
Запоминать следовало лишь успешно  выученные  уроки  и  светлые  моменты
прозрения.
   Потом,  по  мере  продвижения  по  пути   Са,   Ежедневное   Прощение
усложнялось. Нужно было уметь приводить день  в  равновесие:  осознавать
ответственность за те или  иные  поступки  и  учиться  на  приобретаемом
опыте, не отягощая себя сожалениями и вековечной виной...  Было  похоже,
что сегодня должным образом провести ритуал Уинтроу не удастся.
   Странно . Как просто было любить путь Са и  заниматься  медитацией  в
тиши упорядоченных дней монастырского быта! Там, за  толстыми  каменными
стенами, был так очевиден глубинный смысл  мироздания.  Как  легко  было
всматриваться  оттуда  в  жизни   пахарей   и   пастухов   и   неизбежно
обнаруживать, сколь многие из своих  несчастий  они  накликали  на  себя
сами!.. А вот теперь Уинтроу оказался в самой гуще, в  самой  круговерти
суетной мирской жизни.
   И, отнюдь не утратив способности к постижению ее законов, был слишком
придавлен усталостью, чтобы как следует поразмыслить  и  прикинуть,  что
можно изменить. Что бы  он  ни  предпринимал,  клубок  лишь  еще  больше
запутывался...
   - И я не знаю, как с этим быть, - тихо  произнес  он  в  темноту.  Он
горевал, как покинутое дитя. И беспомощно гадал, скучает ли по нему хоть
кто-нибудь из его прежних наставников...
   Он вспомнил свое последнее утро в монастыре. И чудесное  дерево,  что
само собой сложилось под его руками  из  кусочков  цветного  стекла.  Он
всегда втайне гордился своей способностью вызывать из небытия красоту  и
придавать  ей  вещественный  облик.  Но..,  ему  ли  в  действительности
принадлежало  это  искусство?  Или  всю  заслугу   следовало   приписать
наставникам, которые отъединили его от мира и дали ему  время,  место  и
возможность работать? Быть может, в тех-то условиях всякий справился  бы
не хуже Уинтроу?.. А что если он и выделялся-то среди всех прочих только
лишь тем, что у него была такая возможность?..
   Мысль о собственном безличии ошеломила его. Вот  он,  Уинтроу,  самый
обычный мальчишка. Ничем не выделяющийся из толпы. Самый обычный юнга на
корабле. Неумелый моряк. Что толку  о  нем  вообще  упоминать?..  Минует
время, он умрет, и житейское море сомкнется над  ним,  как  если  бы  он
вообще не рождался. Уинтроу почти физически ощутил, как  растворяется  в
темноте...
   Нет. Нет!.. Он так просто не сдастся. Он будет держаться за себя,  за
свою веру, он будет драться. И рано или поздно что-нибудь произойдет. Ну
хоть что-нибудь. Пришлют ли из монастыря  гонца  разузнать,  что  с  ним
сталось и почему он не возвращается?..
   - Кажется, я надеюсь, что меня выручат, - сказал он вслух.
   Вот оно. Вот, значит, какую  высшую  цель  он  себе  нынче  поставил.
Выжить и остаться самим собой, пока кто-нибудь не явится спасать его.  А
он был совсем не уверен в том, что..
   У него определенно начала рождаться какая-то дельная мысль. Но он  не
успел даже издалека к ней подступиться. Незаметно  подкравшаяся  чернота
сна без сновидений затопила его разум.

***

   Проказница вздохнула,  покачиваясь  возле  темного  ночного  причала.
Сложила на груди изящные руки - и стала смотреть на  яркие  огни  ночных
рынков. Она была так занята собственными  невеселыми  думами,  что  даже
вздрогнула, когда к доскам обшивки тихо прикоснулась человеческая рука.
   - Роника! - воскликнула она удивленно, посмотрев вниз.
   - Да, это я... Только тихо, прошу тебя. Давай посекретничаем.
   - Как скажешь, - понизила голос Проказница. Ей сделалось интересно.
   - Я хочу у тебя  спросить...  Ну..,  в  общем,  Альтия  прислала  мне
записку. Она боится, что у тебя не все  в  порядке...  -  голос  женщины
дрогнул. - На самом  деле  записка  прибыла  несколько  дней  назад,  но
служанка, решив, что там ничего важного, сунула ее куда-то  у  Ефрона  в
кабинете.., так что я ее только сегодня случайно нашла.
   Ее ладонь оставалась прижата к корпусу  судна.  Проказницы  достигали
кое-какие ее чувства, хотя и не во всей полноте.
   - Тяжко тебе заходить в ту комнату, правда ведь? И сюда, ко мне, тебе
нелегко было прийти...
   - Ефрон... - трудно выговорила Роника. -  Он  ведь..,  там,  в  тебе?
Может ли он.., поговорить со мной твоими устами?
   Проказница медленно, печально покачала головой. Как часто видела  она
эту  женщину  глазами  то  Ефрона,  то  Альтии.  Они  знали   ее   такой
решительной, такой властной. А сейчас,  в  темном  плаще  и  с  поникшей
головой, она выглядела.., такой мале