ую  светлую  комнату  с  высокими  окнами,
роскошно обставленную всякой  необычной  мебелью  и  обтянутую  тканями,
привезенными из невообразимого далека. На стенах  красовались  веера  из
перьев и маски, вырезанные из раковин, целые ковры, сплетенные из бус, и
чеканные пейзажи из меди. Спинка кровати была сработана из резного тика.
Поверх толстенного матраца зимой укладывали пуховые перины  и  покрывала
из пушистого меха. А летом - прохладные хлопковые простыни, благоухавшие
розовыми лепестками. И вазы - повсюду стояли вазы с цветами...
   Теперь за открывшейся дверью царил сумрак. И пахло не розами, а  так,
как  пахнет  в  комнате,  где  лежит  тяжелый  больной,  -   немощью   и
лекарствами.  Все  окна  закрыты,  занавески  задернуты,   чтобы   яркий
солнечный свет не тревожил лежавшего на кровати...
   Альтия осторожно шагнула внутрь, ее глаза никак не могли привыкнуть к
полумраку.
   - Папа? - неуверенно спросила она, обращаясь к  смутно  угадывавшейся
постели. Ответа не последовало.
   Альтия подошла к окну и шевельнула тяжелые  парчовые  шторы,  впуская
внутрь косой луч. Луч озарил покрывало и  на  нем  -  желтую  бесплотную
руку. Эта рука показалась ей  скрюченной  лапой  мертвой  птицы.  Альтия
подошла к прикроватному креслу и  села  в  него  -  так,  как,  по  всей
видимости, только что сидела мать. Она взяла вялую руку отца..,  и  даже
при всей ее к нему любви не смогла побороть постыдного  отвращения.  Она
помнила эту руку мозолистой и мускулистой. Теперь не было  ни  мускулов,
ни мозолей... Альтия наклонилась, силясь различить лицо.
   - Папа?.. - вновь спросила она.
   И пронеслось жуткое: "Да он уже  умер!.."  Но  потом  она  расслышала
сиплый, скрежещущий звук - Ефрон Вестрит втягивал в легкие воздух.
   - Альтия... - выдохнул он затем, и в горле заклокотала мокрота.  Веки
задрожали  и  с  величайшим  трудом   приоткрылись...   Куда   подевался
пронизывающий взор черных  глаз?  Белки  пожелтели,  налились  кровяными
жилками... Он не сразу нашел ее взглядом. Альтия постаралась согнать  со
своего лица выражение ужаса.
   - Папа, я уже дома, - сообщила она ему  с  деланной  веселостью.  Как
будто от этого что-нибудь могло измениться!
   Его рука слабо дернулась в ее ладони. Потом глаза снова закрылись.
   - Я умираю, - проговорил он с сердитым отчаянием.
   - Нет, папа, ты непременно выздоровеешь, ты...
   - Тихо. - Это был едва слышный шепот, но шепот вполне  повелительный.
Ефрон приказывал ей  и  как  отец,  и  как  ее  капитан.  -  Осталось..,
только.., одно. Пусть  меня..,  отнесут  на  "Проказницу".  Я  должен..,
умереть на ее палубе. Я должен.
   - Я знаю, - ответила она, и боль, начавшая затапливать сердце, как-то
сразу притихла. Не было времени ей предаваться. - Я все приготовлю.
   - Сейчас же, - предупредил он. - Прямо.., сейчас...
   Его голос  угасал.  Альтию  накрыла  новая  волна  отчаяния,  но  она
запретила себе раскисать.
   - Я тебя не подведу, - пообещала она. Его рука снова дрогнула и упала
на покрывало. - Я все сделаю. Прямо сейчас.
   Она уже встала, когда он выдавил, задыхаясь:
   - Альтия!
   Она замерла на месте. Ефрон  боролся  за  новый  глоток  воздуха,  но
все-таки совладал с собой:
   - Кефрия и ее дети.., они не как ты. - Еще одно судорожное усилие.  -
Мне следовало о них позаботиться...
   Он хотел говорить еще, но это было уже свыше его сил.
   - Конечно, папа. Ты и позаботился. Ты позаботился обо  всех  нас.  Не
волнуйся ни о чем, пожалуйста. Все будет хорошо. Я тебе обещаю.
   Она выскочила из комнаты и успела пробежать полкоридора,  прежде  чем
задумалась о только что вырвавшихся словах.  Что,  интересно  бы  знать,
означало данное ею обещание? Обеспечить ему  кончину  на  палубе  живого
корабля, который он столько лет водил по  морям?..  Странный  смысл  для
выражения "все будет хорошо"...
   Но потом Альтия с ясностью озарения поняла: если  она,  когда  придет
уже ее час умирать, умудрится испустить дух не где-нибудь, а  на  палубе
"Проказницы", - для нее тоже БУДЕТ ВСЕ ХОРОШО. Вот так-то.  Она  потерла
щеки ладонями, чувствуя себя так, словно только что проснулась.
   Щеки были мокрыми. Она, оказывается, плакала.  Нет  времени  на  это,
нет! Нет времени плакать - или что-нибудь чувствовать...
   Выбежав из дому на яркий солнечный свет,  она  чуть  не  врезалась  в
кучку собравшихся там людей. Альтия моргнула и увидела перед собой  свою
мать, и Кайла, и Кефрию и детей. Они молча смотрели  на  нее.  Мгновение
она столь же потрясенно смотрела на них. Потом сказала:
   - Я сейчас на корабль, там  надо  все  приготовить.  Мне  понадобится
около часа. Потом пускай папу несут вниз.
   Кайл угрюмо нахмурился и, кажется, хотел говорить, но прежде, чем  он
успел издать хоть звук, мать кивнула Альтии.
   - Ступай. - Голос прозвучал глухо, горло зримо перехватил  спазм,  но
мать все же выдавила:
   - Поспеши.
   Альтия помчалась по знакомой вымостке к воротам. Можно было послать в
город гонца за коляской, но пока он обернется, она успеет и так добежать
до корабля.
   - Хоть бы слугу с ней послали! - догнал ее сердитый голос Кайла.
   -  Нет,  -  ответила  мать.  -  Пусть  бежит.  Некогда  заботиться  о
приличиях. Не спорь... Идем лучше, поможешь мне приготовить носилки...
   К тому времени когда Альтия достигла  порта,  платье  на  ней  успело
промокнуть от пота. Она  проклинала  судьбу,  сотворившую  ее  женщиной:
таскать  на  себе  столько  тряпья!..  Но  в  следующий   миг   сердечно
возблагодарила того же самого Са, к которому  только  что  обращалась  с
гневным  упреком.  Место   у   причала   успело-таки   освободиться,   и
"Проказница" как раз швартовалась.  Дожидаться,  пока  подадут  трап,  у
Альтии уже не было сил. Она решительно подхватила юбки и  перемахнула  с
пристани прямо на палубу.
   Гентри, Кайлов старпом, стоял на верхней палубе, уперев руки в  бока.
Он так и вздрогнул, увидев ее. Она мельком  заметила,  что  он,  похоже,
только что пережил потасовку: половина его лица успела  опухнуть  и  уже
наливалась лиловым. Альтия  не  стала  об  этом  задумываться.  В  конце
концов, кому, как не старшему помощнику, держать команду в  повиновении,
а первый день на берегу всегда чреват неожиданностями.  Тут  и  близость
свободы, и взаимная ревность береговой и палубной матросни...
   Однако его хмурый взгляд был  предназначен  именно  ей,  а  в  голосе
прозвучала ярость.
   - Госпожа Альтия! Что ты тут делаешь?
   В другое время она  оскорбилась  бы,  услышав  подобный  тон.  Но  не
теперь.
   - Мой отец при смерти, -  ответила  она  просто.  -  Я  здесь,  чтобы
приготовить корабль.
   Вид у Гентри остался очень враждебным, но тон он все-таки сбавил:
   - Что нам следует делать?
   Она прижала руки к вискам... Как  все  было  устроено,  когда  умирал
дедушка? Это было очень, очень давно, но ей  полагалось  помнить  что  к
чему... Альтия перевела  дух,  стараясь  привести  в  порядок  мысли.  А
потом.., припала на колени и прижала ладони к палубе. Проказница.  Скоро
она оживет...
   - Надо натянуть над палубой шатер. Вон там. Парусина вполне подойдет,
только надо, чтобы бриз внутрь задувал.
   - А в каюту почему нельзя отнести? - спросил Гентри.
   - Просто ЭТО ТАК ДЕЛАЕТСЯ, - ответила Альтия  коротко.  -  Он  должен
быть здесь. На палубе. И чтобы ничто не отделяло его от корабля. И шатер
должен вместить все семейство:  мы  будем  свидетелями.  Пусть  поставят
дощатые скамейки для тех, кто будет нести "смертную вахту"...
   - Мне вообще-то корабль разгружать надо, -  заявил  Гентри.  -  Часть
груза не выносит хранения и обязательно должна быть доставлена на берег.
Каким образом, по-твоему, моя команда должна будет все это  проделывать,
если мы загромоздим палубу шатром,  да  еще  тьма  народа  кругом  будет
толочься?
   Вот такие слова. На виду и на слуху у всей команды. Это был вызов.
   Альтия молча смотрела  на  него,  недоумевая,  что  за  нечистый  дух
вселился в мужика - спорить с нею в такой  момент!  Он  что,  не  видел,
насколько важно то, о чем она с ним толкует?.. Хотя.., может, и не знал.
Он  ведь  был  человеком  Кайла.  Откуда  ему  знать,  как   совершается
пробуждение живого корабля? Ей показалось, будто Ефрон  Вестрит  незримо
встал у нее за плечом. И подсказал дочери очень знакомую команду  -  ту,
что всегда слышал от него Брэшен, когда возникали серьезные затруднения.
   - А ты справься, - велела она  Гентри.  И  оглядела  палубу.  Матросы
побросали дела  и  ждали,  чем  у  них  кончится.  Одни  лица  светились
пониманием и участием. А другие - просто любопытством: всегда интересно,
когда сталкиваются две воли. - А если  справиться  не  можешь,  -  почти
прорычала она, - тогда пускай этим занимается Брэшен! У него  получится!
- И повернулась идти, потом остановилась:
   - Да, это и в самом деле лучший  выход  из  положения!  Пусть  Брэшен
займется подготовкой  к  встрече  капитана  Вестрита.  Он  при  нем  был
старпомом, так что  все  правильно.  А  ты  позаботься  о  грузе  СВОЕГО
капитана!
   - Капитан на борту только один, - заметил Гентри.  Вернее,  пробурчал
этак в сторону, словно бы вовсе и не к ней обращаясь, но  Альтия  решила
ответить.
   - Это верно, моряк! И когда капитан Вестрит на  борту  -  он  и  есть
капитан. Многие ли здесь на борту станут в том сомневаться?
   И она уперлась взглядом в корабельного плотника. Этого  человека  она
сильно недолюбливала (и было за что), но его абсолютная  преданность  ее
отцу никакому сомнению не подлежала. И, глядя ему в глаза, она сказала:
   - Ты поможешь Брэшену со всем, что может понадобиться. И  поторопись!
Отец скоро прибудет. И если он и правда в последний раз взойдет нынче на
борт, я желаю, чтобы "Проказница" предстала перед ним такой, какую он ее
любил! Добрым кораблем со славной командой!
   И этот простой призыв нашел  немедленный  отклик  в  сердцах.  Первым
понял плотник, а за  ним  и  все  остальные:  дело  было  нешуточное.  И
совершенно безотлагательное. Человек, под чьим водительством они  ходили
по морям (а иные больше двадцати лет), -  этот  человек  сегодня  придет
сюда УМИРАТЬ. Как часто он хвастался, что самолично подобрал себе лучших
людей, равных которым не найти ни в Удачном, ни где-либо еще!.. И платил
им столько, сколько они ни на одном другом судне не заработали бы...
   - Я за Брэшеном, - и плотник быстро убежал. Гентри открыл рот, словно
собираясь в сердцах позвать его обратно... Но просто помедлил  несколько
мгновений  -  и  принялся   вылаивать   приказы,   командуя   начавшейся
разгрузкой. Встал же он так, чтобы Альтия как  можно  меньше  попадалась
ему  на  глаза.  Дескать,  свободна.  Она  осердилась  было   (форменное
оскорбление!).., но не время было предаваться мелким обидам.
   У нее отец умирал.
   Бросившись к парусному мастеру, она велела  ему  приготовить  большой
кусок чистой парусины. Когда же Альтия поднялась обратно на палубу, там,
о  чем-то  разговаривая  с  корабельным  плотником,  стоял  Брэшен.  Оба
жестикулировали, обсуждая, как устроить растяжки для шатра.  Вот  Брэшен
повернулся к Альтии, и она увидела большую шишку, вспухшую у него на лбу
повыше левого глаза.  Так  вот,  стало  быть,  с  кем  сцепился  старший
помощник...
   Впрочем, что бы  там  эти  двое  ни  выясняли,  они  определенно  уже
разобрались. Как это обычно и происходило.
   Итак, все необходимые распоряжения были сделаны, и теперь Альтии мало
что  оставалось,  кроме  как  стоять  в  сторонке   и   наблюдать.   Она
перепоручила  Брэшену  командование,  и  он  его  принял.  Самое   время
вспомнить одну из премудростей, внушенную ей отцом: если ты дал  кому-то
задание, так и не стой над душой, пока он его исполняет...  Ей  впрочем,
не хотелось и заработать замечание от Гентри -  дескать,  болтается  тут
под ногами. Альтия решила убраться с глаз долой  и  направилась  в  свою
каюту.
   ...И  увидела,  что  там  было  пусто,  лишь  картина,   изображавшая
"Проказницу"  под  парусами,  еще  висела  на  стене.  Все  прочее  было
аккуратно уложено в деревянные ящики  стоявшие  на  полу.  Рядом  лежали
крышки, гвозди и молоток... Альтия оглядела оголенные полки, ощущая, как
невидимая рука больно стискивает сердце. Так вот, стало  быть,  от  чего
пришлось оторваться Брэшену, когда его позвали выполнять ее поручение...
   Альтия опустилась на колючий матрац, еще лежавший на  койке,  и  тупо
уставилась на ящики. Некая сторона ее души при виде незаконченной работы
готова была усесться  заколачивать  крышки.  Другая  часть  ее  существа
возмущалась и требовала немедленно разложить и расставить все вещи по их
законным местам. Некоторое время Альтия  просто  сидела  неподвижно,  не
зная, как поступить.
   А потом, совершенно неожиданно, ее горе нашло  выход  в  ужасающем  и
очень болезненном  спазме,  стиснувшем  горло.  Рыдания  с  такой  силой
рвались наружу, что она не  могла  и  вздохнуть.  Когда  же  наконец  ей
удалось втянуть в легкие  воздух  -  она  не  зарыдала,  лишь  принялась
тихонько всхлипывать. Слезы текли  по  щекам,  а  у  нее  не  было  даже
носового платка, только рукава платья да ненавистные юбки ("И что  же  я
за бездушная такая, что в подобный момент думаю о платочках?.."). Альтия
уронила голову на руки...

***

   Шествие напоминало Уинтроу стаю квохчущих кур. Ему пришлось следовать
за ними - а что еще оставалось делать? Он провел здесь, в  Удачном,  вот
уже пять дней, но до сих пор так и  не  понял,  зачем,  собственно,  его
вызвали из монастыря, да еще так спешно. Ну то есть, правильно, его  дед
умирал. Это ему было  известно.  Другое  дело  -  чего  они  от  него-то
ожидали? Что он должен был по этому поводу предпринять? Или  хотя  бы  -
какой вид он должен был на себя напустить, чтобы им были довольны?..
   Между прочим, на  смертном  одре  старикан  наводил  на  Уинтроу  еще
большую оторопь, чем когда пребывал  в  полной  силе  и  здравии.  В  те
времена он, собственно, и пугал-то внука  самой  мощью  своей  жизненной
энергии. А теперь пугала непроглядная чернота надвигающейся смерти.  Эта
чернота, исходившая от него, наполняла опочивальню и весь дом. Помнится,
еще во время плавания на корабле Уинтроу  твердо  решил  про  себя,  что
постарается хоть как-то познакомиться с дедом прежде, чем  тот  испустит
дух. Но, прибыв домой, скоро понял - слишком поздно. Последние несколько
недель вся духовная и телесная сила Ефрона Вестрита уходила на то, чтобы
хоть как-то удержать в себе жизнь  до  прихода  "Проказницы".  Человеку,
боровшемуся за каждый вздох, недосуг было  обращать  внимание  на  такую
мелочь как присутствие внука. Нет! Он ждал только свой корабль.
   Да и не очень-то много времени Уинтроу с ним проводил. То есть  когда
он только-только приехал, мать едва позволила ему умыть с дороги лицо  и
руки - немедленно потащила его в комнату и  представила  деду.  Уинтроу,
еще не пришедший в себя после морского путешествия и поездки по жарким и
суетным городским улицам, толком не успел осознать даже того, что эта-то
невысокая темноволосая женщина и есть  та  самая  МАМА,  на  которую  он
привык смотреть снизу вверх. Опочивальня, куда она торопливо втащила его
за руку, была плотно занавешена от яркого солнечного  света.  Внутри  он
увидел женщину, сидевшую в кресле возле кровати. В комнате было душно  и
пахло кислятиной, и все, на что оказался способен Уинтроу, - это  стоять
смирно и терпеть, пока та вторая женщина обнимала его. Она схватила  его
за руку, как только эту руку выпустила мать. И потащила  его  к  постели
больного.
   - Ефрон, - сказала она тихо. - Ефрон, Уинтроу приехал.
   Лежавший на кровати еле заметно пошевелился,  потом  закашлялся  -  и
наконец пробормотал нечто, отдаленно  похожее  на  приветствие.  Уинтроу
стоял, удерживаемый, как кандалами, рукой бабушки, стиснувшей  запястье,
и только с большим запозданием сумел выдавить:
   - Здравствуй, дедушка. Я в гости приехал.
   Старик не удосужился ответить - если вообще  услышал  его.  Несколько
мгновений спустя он снова закашлялся и хрипло спросил:
   - Что корабль?..
   - Нет. Еще не пришел, - ласково отозвалась бабушка.
   Они еще постояли там все трое - он, мать и бабушка
   Умирающий больше не двигался и ничего не говорил, и  наконец  бабушка
сказала:
   - Мне кажется, Уинтроу, теперь ему надо бы отдохнуть. Попозже,  когда
ему станет немножко лучше, я за тобой пришлю.
   Это "попозже" так и не наступило. А теперь вот и отец приехал домой -
и для него, как и для всех остальных,  весть  о  скорой  кончине  Ефрона
Вестрита тоже сразу заслонила весь мир. Обнимая  мать,  он  едва  глянул
через ее плечо на Уинтроу. Глаза отца чуть расширились - вот,  мол,  как
вырос, - и он даже кивнул своему старшему сыну, но  тут  мать  принялась
без умолку трещать о несчастьях и всяких сложностях, постигших семью.  И
Уинтроу стоял в  стороне  как  чужак,  пока  сестрица  Малта  и  младший
братишка Сельден обнимали  отца.  Еле  дождавшись,  пока  мать,  занятая
бесконечной жалобой, сделает краткую передышку, Уинтроу  шагнул  вперед,
чтобы поклониться отцу и пожать ему руки.
   - Так-так. А вот и мой сын, священник, - приветствовал  его  Кайл,  и
Уинтроу до сих пор не мог решить для себя, действительно в  голосе  отца
прозвучала насмешка или же ему показалось. Зато  последующие  слова  его
совсем не удивили.  -  Смотри-ка,  даже  младшая  сестренка  и  та  тебя
переросла. А почему на тебе длиннополая, как у женщин, одежда?
   - Кайл, - упрекнула мужа Кефрия. Но тот уже отвернулся от Уинтроу, не
ожидая и не дожидаясь ответа.
   И вот теперь тетка Альтия умчалась что-то там такое готовить,  а  все
пошли  в  дом,  и  Уинтроу  потащился  следом  за  всеми.  Взрослые  уже
обсуждали, как лучше доставить Ефрона на корабль и что следует захватить
с собой сразу, а что можно принести и потом. Дети, Малта и Сельден,  все
пытались пристать с расспросами к матери, а  бабушка  раз  за  разом  их
утихомиривала. Уинтроу шел позади всех, не чувствуя себя ни ребенком, ни
взрослым.., и подавно не захваченный  той  бурей  чувств,  что  бушевала
кругом.
   Во время поездки сюда из Джамелии он осознал, что понятия  не  имеет,
чего вообще ждать от домашних. И с момента приезда  это  чувство  только
усиливалось. Может, оттого, что  общаться  ему  довелось  в  основном  с
матерью, да и разговор обычно состоял из сплошного ее монолога, да и тем
было небогато. Либо она принималась ахать и охать - какой,  дескать,  он
худенький, либо же принималась  перебирать  какие-то  милые  глупости  и
пустяки из его детства, и эти воспоминания неизбежно начинались со слов:
"Ты, конечно, не помнишь, но..."
   С Малтой они когда-то были до  того  близки,  что  она  казалась  его
вездесущей тенью. Но теперь эта самая Малта была вроде бы недовольна его
появлением в доме и вовсю ревновала его к матери  -  как  это  он  смеет
отнимать у нее, любимой, хоть какую-то частичку  ее  внимания.  Конечно,
впрямую она ему ничего не говорила. Просто  дожидалась,  когда  мать  не
могла слышать, и отпускала какую-нибудь ядовитую  колкость  -  да  и  то
обращаясь якобы не к нему, а к Сельдену или слугам. И что  она  взъелась
на него, интересно бы знать?.. В свои двенадцать она была  действительно
выше ростом и гораздо больше походила на женщину, чем он -  на  мужчину.
Никому и в голову не пришло бы, что он - старший...
   А Сельден? Сельден, которого он в последний раз видел едва  ли  не  в
колыбели,  теперь  относился  к  нему  как  к   дальнему   родственнику,
заехавшему  проведать  семью.  С  таким  человеком  нет  смысла   близко
знакомиться, потому что он все равно скоро  уедет...  Уинтроу  надеялся,
кстати, что так оно  и  произойдет.  Он  отдавал  себе  отчет,  как  это
недостойно -  желать,  чтобы  дед  поскорее  преставился  и  можно  было
вернуться в монастырь, к своей собственной  жизни.  Однако  делать  вид,
будто подобные мысли совсем его не посещали, было не менее грехо