ся в постели? Снаружи весна, хороший день стоит. Пусть
помогут мне выбраться на палубу, подняться на бак... ОНА наверняка будет
рада снова видеть меня. Мы с ней так давно не беседовали..."
   Память Кеннита хранила лишь смутные и притом омраченные  воспоминания
о ласковых руках матери, осторожно разжимавших его детские пальцы, когда
он завладел неким предметом,  воспрещенным  ему  по  малости  лет.  Этим
предметом был нож. Гладкое дерево и сверкающий металл. Мать  негромко  и
очень разумно увещевала его... Кеннит помнил: он не купился на ласку, а,
наоборот, вопил что было  сил,  всячески  выказывая  свое  несогласие...
Примерно  так  же  он  чувствовал  себя  и  теперь.  Он   не   собирался
прислушиваться к  доводам  разума.  Или  дать  себя  утешить  и  отвлечь
какой-то иной, безопасной игрушкой. Нет! Он желал настоять на своем -  и
будь что будет!
   Но Проказница успела уже проникнуть в его  сознание  и  вплести  свои
мысли в ткань его души.  А  он  слишком  ослаб,  чтобы  должным  образом
воспротивиться, когда она  забрала  его  гневные  подозрения  и  утащила
куда-то, чтобы он не  мог  дотянуться,  оставив  ему  лишь  беспричинное
раздражение, от которого немедленно разболелась голова.  Глаза  капитана
обожгли слезы... "Ну вот,  только  этого  еще  не  хватало.  Плачу,  как
баба..."
   Кто-то постучал в дверь. Кеннит отнял руки от лица и поспешно прикрыл
одеялом  обрубок  ноги.  Ему  потребовалось  мгновение,   чтобы   заново
собраться с духом. Он прокашлялся:
   - Кто там, входи!
   Он думал, что войдет Этта, но это был мальчишка.  Уинтроу  неуверенно
остановился на пороге. За ним была темнота коридора, и  только  на  лицо
падал свет из кормовых окон. Рабская татуировка пряталась  в  тени,  так
что лицо казалось открытым и ничем не замаранным.
   - Капитан Кеннит? - спросил он негромко. - Я тебя разбудил?
   - Нет, не разбудил. Входи.
   Он сам не взялся бы объяснить, почему появление Уинтроу оказалось для
него сущим бальзамом на душу. Наверное, все из-за корабля. Кстати, нынче
мальчишка выглядел получше, чем раньше, когда он  все  время  сидел  при
постели Кеннита. Капитан  улыбнулся  подходившему  пареньку.  И  душевно
обрадовался, когда тот застенчиво ответил ему  тем  же.  Жесткие  черные
волосы  мальчика  были  гладко  зачесаны  назад  со  лба  и  увязаны   в
традиционную матросскую косицу. И одежда, скроенная Эттой, шла  ему  как
нельзя лучше. Свободная, чуточку великоватая белая рубашка, заправленная
в темно-синие штаны. Уинтроу выглядел младше своих лет. Такой худенький,
гибкий. Солнце и ветер прокалили его лицо, придав коже  красивый  теплый
оттенок. Добавить к этому темные глаза и белые зубы - все вместе на фоне
сумрачного коридора давало изысканное сочетание света  и  тени.  И  даже
неуверенное, вопрошающее выражение лица точно вписывалось в картину...
   Уинтроу словно бы проявлялся из тьмы в приглушенном свете каюты.  Еще
шаг  -  и  от  совершенства  остались  одни  воспоминания.  Стала  видна
татуировка. И не  просто  видна.  Она  прямо-таки  торчала,  непоправимо
разрушая облик юной невинности. Кеннит ощутил,  как  в  нем  просыпается
настоящая ярость.
   - Почему? - спросил он неожиданно. -  Почему  на  тебя  наложили  это
клеймо? Чем он может оправдать такое деяние?
   Рука  мальчишки  мгновенно  взлетела  к   щеке,   а   лицо   отразило
стремительную  смену  чувств:   стыд,   гнев,   смятение   и,   наконец,
бесстрастие. Его голос, как всегда, прозвучал негромко и ровно:
   - Думается, он полагал, что это должно было кое-чему меня научить.  А
может, это была месть за то, что я оказался не тем сыном, о  котором  он
мечтал, и таким образом он хотел  что-то  поправить...  Раз  я  оказался
скверным сыном, он сделал меня рабом. Или... или еще  что-нибудь,  я  не
знаю. По-моему, он с самого начала ревновал меня к кораблю. И  когда  на
моем лице оказалось ее изображение, тем самым он как  бы  сказал:  ну  и
пожалуйста! Можете  миловаться  друг  с  другом,  раз  меня  к  себе  не
пускаете! Я не знаю...
   Между тем лицо Уинтроу говорило Кенниту гораздо  больше,  чем  слова,
тщательно подбираемые, но при всем том не способные  полностью  спрятать
боль. А беспомощные попытки дать  объяснение  только  свидетельствовали,
что этот вопрос был причиной мучительных раздумий. И было похоже, что ни
единый  из  высказанных  ответов  не  удовлетворял  Уинтроу.  А  папаша,
очевидно, не удосужился объяснить.
   Мальчик подошел ближе к кровати.
   - Мне бы, - сказал он, - твою культю осмотреть.
   Вот такой он был. Всегда шел напрямик.  Не  сказал  ведь  "нога"  или
"рана". Не стал изворачиваться, щадя тонкие чувства увечного... И  между
прочим, такая откровенность странным образом утешала. Паренек не  станет
ему лгать.
   - Ты как-то сказал, что отвергаешь своего отца. Ты и до сих  пор  так
же к нему относишься?
   Почему-то для Кеннита был очень важен ответ Уинтроу. Почему - он  сам
не мог бы сказать.
   По лицу мальчика прошла тень...  В  какое-то  мгновение  капитан  был
уверен, Уинтроу солжет ему.  Но,  когда  тот  заговорил,  в  его  голосе
прозвучала вся безнадежность истины:
   - Он же все равно мой отец. И на мне  сыновний  долг  перед  ним.  Са
велит нам чтить родителей и восторгаться любой крупицей  добра,  которую
мы в них видим. Но, сказать  по  правде,  я  хотел  бы...  -  Его  голос
зазвучал еле  слышно,  как  если  бы  он  высказывал  нечто  до  предела
постыдное:
   - Я хотел бы, чтобы он никогда не присутствовал в  моей  жизни.  Нет,
нет,  смерти  я  ему  не  желаю,  -  добавил  он  поспешно,   перехватив
пронзительный взор Кеннита. -  Просто...  чтобы  он  куда-нибудь  делся.
Чтобы ему было безопасно  и  хорошо,  но  чтобы...  -  Уинтроу  виновато
запнулся, - чтобы мне больше никогда не приходилось иметь с ним дело,  -
договорил он совсем уже шепотом.  -  Чтобы  я  больше  не  казался  себе
ничтожеством от каждого его взгляда.
   - Ну, это нетрудно устроить, - легко кивнул  Кеннит.  Судя  по  тому,
какое потрясение отразилось в глазах мальчика, он в ужасе гадал, что  за
исполнение желаний было ему только что пожаловано. Он явно хотел  что-то
сказать, но затем решил, лучше не спрашивать, так оно целей будет.
   Уинтроу отвернул одеяло.
   -  Беспокоит  татуировка?  -   неожиданно   вырвалось   у   капитана.
Мальчик-жрец склонился над обрубком  ноги,  его  ладони  были  готовы  к
работе. Кеннит уже чувствовал щекотку бестелесного прикосновения.
   - Подожди, пожалуйста, - тихо  попросил  Уинтроу.  -  Дай  я  кое-что
попробую.
   Кеннит кивнул и стал заинтересованно ждать, что тот  сделает  дальше.
Но Уинтроу ничего не стал делать. Наоборот, он просто застыл.  Его  руки
были так близко от культи, что  Кеннит  ощущал  их  тепло.  Сам  Уинтроу
смотрел на тыльную сторону своих кистей. Он даже прикусил кончик  языка,
так велико было его сосредоточение. И дышал он  до  того  тихо,  что  со
стороны было совсем незаметно. Зато  зрачки  у  него  расплылись,  почти
поглотив  радужную  оболочку.  И  вот  руки  начали  дрожать,  словно  в
предельном усилии...
   Прошло несколько мгновений - и вот Уинтроу глубоко и резко  вздохнул.
Поднял на Кеннита затуманенные глаза и недоуменно пожал плечами.
   - Наверное, - сказал он, - я сработал не  правильно.  Ты  должен  был
что-то почувствовать. -  И  он  нахмурился,  соображая.  Потом  вспомнил
вопрос Кеннита насчет татуировки. И ответил так, словно они беседовали о
погоде:
   - Беспокоит, только когда я о ней думаю. Хотел бы я, чтобы ее там  не
было. Но она есть и пребудет до конца моих дней. Так что  чем  скорее  я
приму ее как неотъемлемую часть моей внешности, тем мудрее оно  будет  с
моей стороны.
   Кеннит тотчас спросил:
   - В каком смысле мудрее?
   Уинтроу улыбнулся, сперва вымученно, но по мере того, как он говорил,
улыбка все более делалась настоящей:
   - В нашем монастыре любили повторять: "Мудрый ищет кратчайший путь  к
душевному   равновесию".   И   этот   кратчайший   путь   -    принимать
действительность такой, какова она  есть.  -  С  этими  словами  Уинтроу
обхватил культю пальцами и осторожно сдавил:
   - Больно?
   Из рук  мальчика  истек  пронзительный  жар,  достиг  позвоночника  и
стремительно распространился. Кеннит  на  некоторое  время  потерял  дар
речи. Услышанное  от  Уинтроу  отдавалось  у  него  в  мозгу.  Принимать
действительность такой, какова она есть... Вот  он,  кратчайший  путь  к
примирению с самим собой. Вот она, мудрость. Больно  ли  мне?  Но  разве
мудрость  причиняет  боль?  Разве  доставляет  боль  спокойствие?..  Ему
казалось, что кожа на всем  теле  натянулась,  ее  начало  жечь.  Кеннит
задыхался и не  мог  ничего  ответить  Уинтроу.  Простая  вера  мальчика
оказалась слишком велика для него. Это  она  жаром  неслась  сквозь  его
жилы, даруя уверенность и тепло. Конечно же, Уинтроу был  прав.  Приятие
бытия... "О чем я только что думал?.." Откуда  вообще  взялась  слабость
души, недавно едва не овладевшая им?.. Мысли о  самоубийстве  -  о  том,
чтобы вывалиться в воду и утопиться, - показались кощунственными.  Нытье
слабака, преисполненного жалости к себе самому. Надо идти вперед! Вперед
- как это ему и предначертано свыше! Какой  глупостью  было  вообразить,
будто Госпожа Удача от него отвернулась, позволив морскому змею оттяпать
ему  ногу.  Вздор!  Наоборот,  именно  она  помогла  ему  выжить.  Какая
смехотворная потеря - всего лишь нога!..
   Уинтроу отнял руки.
   - Тебе плохо? - спросил он обеспокоенно.
   Кенниту показалось, будто голос мальчика  прозвучал  слишком  громко,
так обострены были все его чувства.
   - Напротив. Мне очень хорошо. Ты  меня  исцелил,  -  хриплым  шепотом
выговорил пират. - Отныне я здоров!
   Кое-как с помощью рук ему удалось сесть на постели.  Сверху  вниз  он
посмотрел на  свою  ногу  -  и,  право  же,  не  особенно  удивился  бы,
обнаружив,  что  она  заново  отросла.  Нет,  конечно,  там  по-прежнему
красовался  обрубок,  и  лицезрение  его  по-прежнему  вызывало  чувство
невосполнимой потери. Но не более.  Его  тело  изменилось,  вот  и  все.
Когда-то оно было совсем юным и безбородым, потом это ушло. Когда-то  он
ходил на двух  ногах,  теперь  придется  обходиться  одной.  Ну  и  что?
Подумаешь! Произошла перемена, которую следовало принять...
   По-кошачьи быстрым движением он сгреб Уинтроу за плечи и притянул его
вплотную к себе. Уинтроу вскрикнул от неожиданности и  схватился  обеими
руками за койку, чтобы не упасть. Кеннит заключил  в  ладони  его  лицо.
Сначала Уинтроу  воспротивился  было,  но  потом  капитан  перехватил  и
удержал  его  взгляд.  Глаза  мальчика  раскрывались  все  шире.  Кеннит
улыбнулся  ему.  И  провел  длинным  пальцем   по   татуировке,   словно
разглаживая.
   - Сотри ее, - проговорил он  повелительно.  -  Она  затронула  только
кожу, не глубже. Незачем тебе таскать ее еще и на душе!
   Несколько мгновений он не отнимал ладоней, пока  не  увидел  на  лице
Уинтроу настоящего  изумления.  Тогда  Кеннит  поцеловал  его  в  лоб  и
выпустил.  Уинтроу  выпрямился,  а  Кеннит  сделал  еще  усилие  и   сел
по-настоящему, спустив здоровую ногу на пол.
   - Мне до смерти обрыдло здесь валяться, - сказал он. - Пора  мне  уже
вставать и начинать двигаться. А то - посмотри на меня! - я совсем уже в
собственную тень превратился. Мне нужен  ветер  в  лицо,  добрая  еда  и
питье. Это мой корабль, и я должен командовать. А всего более мне  нужно
выяснить, что я теперь могу, а чего - нет. Помнится, Соркор вырезал  мне
костыль. Куда он завалился?
   Уинтроу даже отступил на несколько шагов от постели, так поразила его
неожиданная перемена, происшедшая с болящим.
   - Он... он тут где-то, - запинаясь выговорил мальчик.
   - Ну и отлично. Раздобудь какую-нибудь одежду и помоги  мне  одеться.
Хотя нет! Я  сам  оденусь.  А  ты  сбегай  на  камбуз  и  раздобудь  мне
чего-нибудь вкусненького пожрать. Увидишь Этту  -  пришли  ее  сюда.  Да
скажи, чтобы захватила водички помыться. Ну, шевелись, парень! А то день
скоро кончится!
   И с величайшим удовлетворением проводил глазами Уинтроу,  умчавшегося
исполнять приказание. Да, что-что, а исполнять  приказы  парнишка  умел.
Полезное свойство, особенно для такого симпатичного мальца.  Вот  только
он толком не знал, как были разложены вещи Кеннита. Этта лучше подобрала
бы ему одежду. Но ничего, для первого раза сойдет. А  научить  мальчика,
что к чему, времени еще хватит.
   Оставшись один, Кеннит принялся кое-чему учить заново себя самого.  С
рубашкой он справился без больших затруднений, заметив, правда,  что  на
груди и плечах  здорово  поубавилось  мышц.  Ну  и  шут  с  ними,  новые
нарастут, и незачем об этом слишком много задумываться.
   Штаны... штаны оказались сущим испытанием. Кеннит встал, опираясь  на
здоровую ногу и прислоняясь к кровати, но все  равно  едва  совладал.  К
тому же ткань  свисала  с  обрубка  и  неприятно  щекотала  новую  кожу.
"Ничего, скоро намозолю..." Пустая штанина  болталась  и  жутко  мешала.
Надо будет сказать Этте, чтобы заколола ее... нет, пускай лучше  зашьет.
Ноги все равно нет, и нечего притворяться, будто это не навсегда!
   Криво усмехнувшись, он принялся сражаться  с  единственным  чулком  и
башмаком. Половина обычной работы, так отчего же  он  с  ней  провозился
вдвое дольше обычного? Тело никак не желало сохранять должное равновесие
и порывалось съехать с края постели.
   Тем не менее он сделал почти  все,  когда  в  каюте  появилась  Этта.
Увидав его примостившимся на краешке кровати,  она  ахнула  и  упрекнула
его:
   - Зачем же ты сам, я помогла бы тебе...
   Она поставила у постели тазик и кувшин с горячей водой. Ее алая блуза
перекликалась  с  цветом  губ.  На  ней  была  юбка  из  черного  шелка,
волновавшаяся при каждом движении  бедер.  Кеннит  проследил  за  танцем
ткани, сопровождавшим ее шаги, и нашел его привлекательным.
   - Не надо  мне  никакой  помощи,  -  сказал  он.  -  Вот  только  эта
штанина... Почему ты не позаботилась ее зашить? Я встать собираюсь.  Дай
мне бритву. И где, наконец, мой костыль?
   - По-моему, ты слишком торопишься, - пожаловалась она хмуря брови.  -
Вспомни: позапрошлой  ночью  тебя  еще  лихорадило.  Может,  сегодня  ты
чувствуешь себя получше, Кеннит, но до поправки тебе еще  очень  далеко!
Тебе бы еще полежать...
   Она подошла к постели и принялась  тщательно  взбивать  подушки,  как
будто это могло заставить его снова лечь. Да как  она  смеет?  Она  что,
вконец позабыла, кто такой он и что такое она?
   - Полежать,  значит?  -  Его  рука  метнулась  вперед  и  поймала  ее
запястье. Этта ничего не успела предпринять.  Он  дернул  ее  к  себе  и
другой рукой взял за подбородок, силой  повернул  ее  лицо  к  своему  и
сурово велел:
   - Не  вздумай  только  мне  объяснять,  на  что  я  гожусь  со  своим
здоровьем, на что не гожусь!
   Ее близость, тепло ее тела и расширившиеся глаза  самым  определенным
образом взволновали его. Вот она испуганно втянула в  себя  воздух...  и
Кеннит ощутил настоящее торжество.  Все  правильно!  Прежде  чем  заново
вступать в командование кораблем, надо в  собственной  каюте  главенство
завоевать. Пусть эта женщина не воображает,  будто  заполучила  над  ним
какую-то власть! Кеннит обхватил ее за талию и притянул ближе, свободной
рукой задирая на ней юбку. Этта только ахнула.
   - Полежать, значит? Но только если с тобой, девка! -  пробормотал  он
хрипло.
   - Как скажешь, господин мой... - ответствовала она покорно. Она часто
дышала, черные глаза расширились и стали бездонными. Кеннит  чувствовал,
как колотится ее сердце. Он прижал ее к постели. Этта не сопротивлялась.
***

   Солнце как раз  садилось,  когда  "Канун  весны"  втянулся  в  гавань
Делипая. Вернее, в  то,  что  в  более  приличном  месте  называлось  бы
гаванью.  Брэшен  с  изумлением  рассматривал  раскинувшееся  по  берегу
поселение. Когда он был здесь последний раз  -  годы  назад,  -  Делипай
насчитывал всего несколько домишек, единственный причал и две-три вшивые
развалюхи, гордо именовавшиеся тавернами. А теперь!.. Множество окон, за
которыми угадывались огоньки зажженных свечей. И целый  лес  мачт.  Даже
запах помоев сделался гуще, жизненней. Чтобы  превзойти  Делипай  и  его
население, пришлось бы собрать воедино, пожалуй, все до сих пор виденные
им пиратские деревушки. А ведь они тоже росли.  Да...  Если  они  еще  и
обзаведутся единовластным вожаком, то  превратятся  в  силу,  с  которой
придется очень серьезно считаться! Брэшен гадал про себя, уж не об  этой
ли грядущей силе мечтал Кеннит, восхотевший стать пиратским  королем.  И
что он станет дальше делать с такой властью, если сумеет  завоевать  ее?
Кажется, капитан Финни считал, что они имеют дело с пустым хвастунишкой.
Брэшен всей душой надеялся, что так оно и было в действительности.
   А потом, когда они медленно  проходили  вдоль  строя  пришвартованных
кораблей, Брэшен  различил  на  фоне  закатного  солнца  очень  знакомый
силуэт. Сердце перевернулось у него в  груди,  чтобы  затем  провалиться
неизвестно куда. Там, поставленная на якорь, покачивалась  "Проказница".
И на ее мачте трепыхался на вечернем ветру флаг Ворона. Брэшен  принялся
судорожно  убеждать  себя,  что  перед  ним  просто  корабль  с  похожей
оснасткой. И с похожим носовым изваянием.  Но  вот  Проказница  покачала
головой... Подняла руку, поправила волосы... Сомнений не осталось. Перед
Брэшеном был живой корабль. И  никакой  другой  -  именно  "Проказница".
Итак, этот Кеннит ее все-таки захватил...  А  стало  быть,  если  только
слухи не лгали, вся ее команда оказалась истреблена.  Брэшен  прищурился
против света, стараясь рассмотреть поподробнее. По палубам  без  большой
спешки сновали очень немногочисленные матросы. Брэшен ни одного  из  них
не узнал, да и мог ли он хоть кого-то узнать  на  таком  расстоянии,  да
сквозь свет, бьющий в глаза? Ах, чтоб тебя...
   Но вот он заметил невысокую худенькую фигурку,  поднявшуюся  на  бак.
Носовое  изваяние  повернулось  навстречу,  обмениваясь   приветствиями.
Движения матросика показались ему  очень  знакомыми.  Брэшен  мучительно
нахмурился. Альтия?! "Нет, ни  в  коем  случае,  -  сказал  он  себе.  -
Последний раз я ее видел в Свечном. И она собиралась  подыскивать  место
на корабле, идущем в Удачный. "Проказницы" тогда в  гавани  не  было.  А
значит, и Альтия оказаться на ней не могла. Нет, конечно,  это  не  она.
Невозможно!.."
   Вот только Брэшен был слишком хорошо знаком  с  удивительными  путями
ветров,  морских  течений,  приливов...  и  кораблей.  И  с  тем,  какие
невообразимые кренделя порою выделывала судьба.
   Он видел, как матросик прошел на самый нос корабля и  облокотился  на
поручни. Брэшен вглядывался до рези в глазах, ожидая какого-нибудь жеста
или иного знака, который с определенностью поведал бы  ему,  Альтия  это
или все-таки нет. Ничего! И, к сожалению, чем  дольше  он  смотрел,  тем
более уверивался, что там в самом деле она. Именно так  Альтия  склоняла
голову набок, слушая, что ей  скажет  корабль.  Именно  так  подставляла
ветру лицо... Да и кто еще способен был настолько по-свойски  беседовать
с носовой фигурой?..
   Похоже, небываемое все же случилось: там, на  палубе,  была  все-таки
Альтия...
   У Брэшена кровь застучала в  висках.  И  что  же  ему,  спрашивается,
теперь делать? Он был один,  совершенно  один.  Он  даже  не  мог  сразу
придумать, как ему подать весть о себе - все равно, ей или кораблю.  Что
бы он ни сотворил, это только приведет к тому, что его сразу  убьют,  и,
таком образом, никто в Удачном даже не узнает, что же сталось с ними  со
всеми.
   Сбитые ногти глубоко вонзились в мозолистые ладони...  Брэшен  плотно
зажмурился и попытался ни о чем не думать. Совсем ни о чем...
   Незаметно подошедший капитан Финни тихонько окликнул его:
   - Так ты уверен, что не узнаешь ее?
   Брэшен  кое-как  вымучил  неопределенное