заметил.
Поймав меня  за руку,  он, захлебываясь, рассказал о событиях  этой ночи. Из
его сбивчивого рассказа мне стало ясно одно: солдаты с младенцами проскакали
здесь совсем недавно.
     - Они были  еще  живы  и плакали - только вообрази, мастер Эмрис!  - Он
горестно заламывал руки. -  Ужасно,  ужасно! Поистине дикие времена!  И  эта
болтовня про Артуров  приказ, кто в нее поверит?  Но тише, ни  слова больше,
чем  скорее  мы будем  в пути,  тем  оно лучше.  Не место здесь  для честных
ремесленников. Я бы выехал еще раньше, мастер  Эмрис, но я дожидался тебя. Я
думал,  тебя  позвали  оказать  помощь,  говорят,  в  городе  есть  раненые.
Младенцев собираются уничтожить, ты слышал? О милостивые боги, подумать, что
только  вчера я  ...  А  вот  и  Кассо,  добрый  человек!  Я  позволил  себе
распорядиться, чтобы  он оседлал ваших мулов, мастер Эмрис. Я уверен, что ты
со мной  согласишься.  Надо  уезжать  немедленно.  Я заплатил  хозяину,  все
улажено, мы с  тобой сочтемся в дороге... Я, как видишь, купил  мулов и  для
нас с Кассо, давно  подумывал  об этом, а вчера, когда мне в замке привалила
такая удача...  Ах, как это  вышло кстати, как кстати! Но какова милая дама?
Кто бы подумал. .. но ни  слова  больше, покуда мы здесь! Стены имеют уши, а
времена нынче страшные.  Ну а  это  кто? - Он  близоруко всматривался в лицо
Линд, а она едва держалась на ногах, опираясь на руку Ульфина. - Господи! Да
ведь это, кажется, юная фрейлина?..
     -  Потом, - остановил я его. - А пока - никаких  вопросов.  Она  едет с
нами. Прими  мою благодарность, мастер Бельтан.  Ты -  верный  друг.  Правда
твоя, надо уезжать без промедления. Кассо, сними-ка поклажу с этого мула, на
нем  поедет  дама. Ульфин, ты  говорил,  у  тебя  завелось знакомство  среди
стражников  у городских  ворот?  Поезжай  вперед  и  позаботься,  чтобы  нас
выпустили из города. Подкупи их, если понадобится.
     Впрочем, в этом  нужды не  оказалось.  Когда  мы  подъехали,  городские
ворота как  раз  закрывались, но стражники не стали чинить  нам препятствий.
Можно было даже понять из  того, о чем они переговаривались между собой, что
они  не  менее  горожан  были  потрясены  происшествием  и  находили  вполне
понятным,  что  мирные торговцы  и ремесленники спешили покинуть город прямо
среди ночи.
     Немного отъехав по дороге и убедившись, что стражники нас уже не видят,
я натянул поводья и сказал:
     - Мастер Бельтан,  у  меня еще осталось одно неотложное дело. Нет, не в
городе, так что тебе нет нужды за меня опасаться.  Я скоро догоню тебя. А вы
поезжайте в  ту таверну,  где мы  останавливались по пути  сюда, с ракитой у
входа,  помнишь?  Там ждите нас.  Линд, ты  будешь  в  безопасности с  этими
людьми. Ничего  не бойся, но будет лучше, если до моего приезда  ты  станешь
хранить  молчание. Ты  поняла? - Она безмолвно кивнула. - Итак , до  встречи
под ракитой, мастер Бельтан?
     - Да, да, пусть будет так.  Не могу  сказать, чтобы мне было что-нибудь
понятно, но, возможно, утром...
     - Утром, я надеюсь, все разъяснится. А пока - прощай.
     Они потрусили дальше. Я натянул узду своего мула.
     - Ну, Ульфин?
     - Они свернули на восточную дорогу, милорд. И мы поехали на восток.
     Верхом на мулах нам бы не  вод силу было нагнать конный отряд, если  бы
не  то, что  наши  "скакуны"  хорошо отдохнули, а  они  на своих  взмыленных
прискакали издалека этой же ночью.
     И потому, когда через полчаса скачки оказалось, что их все еще не видно
и не слышно, я натянул поводья и обернулся.
     - Ульфин! На два слова.
     Он подогнал своего мула. Лица Ульфина  в темноте я не видел, но ощутил,
что с ним что-то происходит: он боялся.
     До сих пор он ни разу не выказал  страха,  даже в  домике Мачи. А здесь
ему нечего было бояться - кроме меня.
     Я спросил:
     - Почему ты солгал мне?
     - Милорд...
     - Ведь отряд этим путем не проезжал?
     - Нет, милорд.
     - Тогда куда же они поскакали?
     - К морю. Кажется, так говорили, что они положат детей в барку и пустят
по волнам. Король объявил, что отдает их в руку божию, чтобы невинные...
     - Вздор! - оборвал я его. - Не Лоту говорить  о руке  божией. Просто он
боялся гнева людского, если бы люди увидели зарезанных младенцев.  Теперь он
еще, конечно,  станет нашептывать, что будто бы Артур  велел их  зарезать, а
он,  Лот, смягчил приговор и предоставил решать случаю! Скорее  на берег. По
какой дороге?
     - Я не знаю.
     - Это правда?
     -  Истинная  правда,  милорд. Туда ведет несколько дорог. По  какой они
поехали, никто точно не знал. Это правда, милорд.
     - Да,  если  бы  кто-то  узнал, горожане  бы  еще,  пожалуй,  пустились
вдогонку. В таком случае едем  назад и свернем на первую  же дорогу  к морю.
Можно будет ехать вдоль берега и высматривать их у воды. Поскакали!
     Я  стал  поворачивать мула, но Ульфин протянул  руку и. взялся  за  мои
поводья. Такую  вольность  он  бы никогда  себе  не  позволил,  если  бы  не
совершенная крайность.
     - Милорд , прости меня.  Что ты собираешься делать?  После  всего... Ты
по-прежнему хочешь разыскать этого ребенка?
     - А ты как думаешь? Артуров сын.
     - Но Артур сам хочет, чтобы его не стало!
     Вот оно что. Я мог бы давно догадаться. Я дернул повод, и мул подо мной
стал перебирать копытами.
     -  Стало быть,  ты  в Каэрлеоне  подслушивал. И  слышал все,  что  было
сказано в ту ночь.
     - Да, - признался он еле слышно. -  Не  согласиться убить малое дитя  -
это одно, но когда убийство совершается чужими руками...
     -  ...незачем этому препятствовать, так, по-твоему? Может быть. Но  раз
уж ты подслушивал в ту ночь, ты  должен знать и ответ, который я дал королю.
Я  сказал, что  надо мною есть власть более высокая, чем он.  И до сего часа
мои боги не  дали мне никакого знака. Неужто  ты думаешь,  что они велят мне
поступить так, как поступают Лот и его преступная королева? А слышал ты, как
они клевещут  на Артура? Ради  чести Артура и ради  спокойствия его  души он
должен знать правду. Я послан  сюда  им, дабы все увидеть  и поведать ему. И
то, что надо будет сделать, я сделаю. А теперь отпусти мой повод.
     Он повиновался. Я пришпорил в галоп. И мы поскакали по дороге обратно.
     Этим путем  мы уже  проезжали в тот день, когда прибыли  в Дунпелдир. Я
постарался  припомнить,  какой  здесь  берег. Запомнились отвесные  каменные
кручи над самой  водой и перемежающиеся с  ними песчаные  бухты.  Примерно в
миле от города в море выдавался  скалистый мыс, который даже во время отлива
невозможно было объехать на лошади, так круто обрывались в воду его отвесные
бока. Но за мысом к берегу вела тропа, и оттуда  при низкой воде, прикинул я
теперь, можно было ехать вдоль самого моря до устья Тайна.
     А ночная темнота исподволь, но  неуклонно редела. Занимался рассвет. Мы
уже ехали не вслепую.
     Впереди  по правую руку обозначилась груда камней. У ее подножия  ветер
теребил пучок перьев. Мулы всхрапели и стали косить глазами - видно, почуяли
запах  крови. Отсюда начиналась тропа к морю. Мы свернули на нее, поехали по
каменистой зеленой равнине под уклон  - и перед нами открылся берег и  серая
неумолчная гладь моря.
     Высокий мыс остался справа, с левой стороны был гладкий серый песок. Мы
свернули налево и пустились галопом по плотно убитому ребристому песку. Море
сильно  отступило  и  там,  вдали, как  большое серое  зеркало,  отбрасывало
тусклый блеск к пасмурному небу.  Впереди, окруженная серым сиянием, темнела
скала, на которой установлен маяк. Он ровно рдел. Скоро, думал я, трясясь на
муле, слева должна открыться гора Дунпелдирского замка, а перед нею - низкие
берега бухты, в которой река встречается с морем.
     Показался  еще один  мыс,  у черной, каменистой  оконечности его белели
кружева пены. Мы объехали его по кромке, копыта мулов ступали прямо в кипень
прибоя. И вот милях в двух от  берега показался Дунпелдир, все еще мерцающий
встревоженными, бессонными огнями. Впереди расстилался ровный, убитый песок,
дальше смутно чернели древесные купы, очерчивая невидимое русло реки, а там,
где она разливалась, встречаясь с морем,  золотисто отсвечивала  вода. Вдоль
реки, удаляясь  от  моря,  мерной  рысью  ехали  всадники  с  факелами.  Они
возвращались в город: дело было сделано.
     Мой мул с готовностью послушался узды и  встал. За его  крупом, фыркая,
остановился мул  Ульфина.  Из-под  копыт,  послушные тяге  отлива,  поползли
прибрежные камешки.
     Помолчав, я сказал:
     - Похоже, что твое желание исполнилось.
     - Милорд, прости меня. Я только думал о том, чтобы...
     -  За  что  прощать? Я  не  могу  тебе  пенять,  что  ты  служил своему
господину, а не мне.
     - Надо было верить, что ты лучше знаешь, как поступить.
     - Когда я сам не имел об этом представления? Может быть, ты и был прав,
а не я. Во всяком  случае, теперь, когда преступление свершилось и Артуру со
своей  стороны  все  равно  придется за  него  поплатиться,  будем  хотя  бы
надеяться, что ребенок, рожденный Моргаузой, погиб вместе с остальными...
     - Разве возможно, чтобы кто-то из них спасся? Взгляни, милорд!
     Я обернулся и посмотрел, куда он показывал.
     В море за скалистым рифом, замыкающим залив, бледным полумесяцем мерцал
одинокий  парус.  Оставив  риф позади, барка выплыла в открытое море. Ровный
береговой ветер  наполнил  парус, и она заскользила по  волнам, точно чайка,
несущаяся  над морем. Вот оно,  иродово милосердие к младенцам  -  в качании
волн и песне ветра! Уплывающая барка подпрыгивала и зарывалась носом, быстро
унося прочь от земли свой злосчастный груз.
     Наконец  парус  растаял  в  серой  дали. Море  под  ветром  вздыхало  и
бормотало.  Маленькие волны ударяли  в скалу и  вымывали  из-под копыт наших
мулов  песок и осколки ракушек.  Вверху  над прибрежным  обрывом шелестела и
стлалась на ветру сухая трава.  И  вдруг,  сквозь все эти звуки и  шорохи, я
услышал  в   мгновенье   затишья  едва  уловимый  тонких  нарастающий   вой,
нечеловеческий голос, подобный пению  серых  тюленей в  морском просторе. Мы
прислушались;  вой  постепенно стих;  но  вдруг возник  снова,  пронзительно
громкий, он зазвучал прямо над нашими головами, будто обреченная на погибель
душа покинула тонущую барку и прилетела к родным берегам. Ульфин вздрогнул и
отшатнулся, словно увидел призрак, и осенив себя охранительным знамением. Но
то была лишь чайка, с криком пронесшаяся высоко над нами.
     Ульфин  не проговорил ни слова, я  тоже сидел в седле и молчал.  Что-то
гнетущее ощущалось  в  обступившей  нас полутьме,  оно давило и клонило меня
долу. Что это было? Не одна только злая доля  этих детей.  И уж  конечно, не
гибель  Артурова  отпрыска. Но  бледному  парусу, убегающему вдаль по  серой
воде, и плачу, прозвучавшему во мгле, отозвалось что-то в самой глубине моей
души.
     Я недвижно  сидел в  седле,  а предрассветный  ветер  замирал, сменяясь
затишьем, прибой лениво ударял в скалы, и плач замер в морской дали.




      * Книга 2. КАМЕЛОТ *


     1
     Мне очень  не  хотелось, но  пришлось все же задержаться в  Дунпелдире.
Артур по-прежнему  находился  в Линнуисе,  он ждал  от меня донесений,  и не
только о самом избиении младенцев, но и о том, что последует за ним. Ульфин,
я знал, надеялся, что его отпустят домой, но я, поскольку в самом Дунпелдире
мне  оставаться было  небезопасно,  обосновался  в  таверне  под ракитой,  и
Ульфину пришлось послужить  моим посыльным и  связным.  Бельтан, потрясенный
событиями  той  страшной ночи,  отправился  с  Кассо  на юг.  Однако я  свое
обещание выполнил; я дал это обещание не раздумывая,  оно просто сорвалось у
меня  с языка, но  жизнь показала, что  такие наития рождаются из источника,
которым нельзя  пренебрегать. Я поговорил с золотых дел мастером и без труда
убедил его, что от слуги, знающего  грамоту, ему будет гораздо больше проку;
к тому же я прямо объявил, что отдаю ему Кассо за меньшую цену, чем заплатил
за него сам, но только на этом  единственном условии. Впрочем, я мог бы и не
настаивать:  Бельтан, добрая душа, с готовностью взялся  сам  обучать  Кассо
чтению и письму, после чего они оба со мной простились и  направились к югу,
держа путь обратно  в Йорк.  С  ними вместе уехала и Линд, у которой в Йорке
остался  знакомый,  на  чье покровительство  она могла рассчитывать. Был  он
мелкий торговец и звал ее за себя замуж, но она,  боясь королевина гнева, до
сих  пор ему отказывала. Итак,  мы  расстались, и я расположился ждать,  что
принесут ближайшие несколько дней.
     Спустя два  или  три  дня после страшного Лотова  возвращения  к берегу
стало  прибивать обломки барки с телами младенцев. Как видно,  ее  выбросило
где-то на  скалы, а потом разбило прибоем.  Бедные матеря на берегу заводили
зловещие перебранки  о том, который младенец чей. Они целыми днями бродили у
моря, много плакали  и мало говорили: видно, они привыкли,  как бессловесные
твари, принимать от хозяев и  милостыню, и кару. Убедился я, сидя в тени под
навесом и прислушиваясь к разговорам, и  в том, что, вопреки пущенному слуху
об  Артуровом  приказе,  люди  все  же  возлагали  вину  на  Моргаузу  и  на
одураченного,  рассвирепевшего Лота.  И  поскольку  мужчины  всегда остаются
мужчинами, горожане даже  не очень  винили своего короля, действовавшего  со
зла и впопыхах.  Всякий мужчина поступил бы на его  месте так же, вскоре уже
поговаривали они. Легко ли вернуться домой и узнать, что  твоя жена принесла
тебе  в подоле чужого ублюдка. Как тут не рассерчать? Ну а  что  до избиения
младенцев, так король  есть король, у него голова болит  не  только о  своем
ложе, но и троне.  И кстати о делах королевских: разве Лот не  по-королевски
возместил  нанесенный урон?  Ибо  у Лота действительно  хватило  соображения
вознаградить  пострадавших,  так что женщины, хоть и продолжали  горевать  и
плакать, но мужчины смирились и приняли  Лотово золото как должное, а Лотово
злодейство  как  вполне  понятный  поступок  обманутого  мужа  и  гневливого
монарха.
     А  как же тогда Артур? - задал  я однажды, словно бы  невзначай, вопрос
собравшимся  в таверне  говорунам. Если  справедливы  слухи  о  причастности
Верховного короля к убийству, тогда, быть может, и его можно оправдать? Если
младенец Мордред в самом деле  его сын и был  бы  заложником  у  короля Лота
(который  не  сказать,  чтобы всегда верой и  правдой служил  Артуру), тогда
разве  политические  соображения  не  оправдывают этого поступка? Разве  для
того, чтобы заручиться дружбой могучего короля лотианского, Артуру не вернее
всего было бы убить кукушонка в гнезде и принять вину на себя?
     Ответом  мне было  бормотание  и качание голов, которое свелось в конце
концов  к  согласию, хотя и с оговорками.  Тогда я подкинул им другую мысль.
Всякий  знает,  что в делах государственных  -  в  вопросах  высшей и тайной
политики и сношений с таким соседом, как Лотиан, - всякий знает, что в таких
делах  решает  не  юный  Артур,  а его главный  советник, Мерлин.  Можно  не
сомневаться, что  это было решением безжалостного и хитроумного интригана, а
не  храброго молодого воина, который все  свои  дни проводит  на поле брани,
сражаясь  с  врагами  Британии,  и  которому недосуг  заниматься  постельной
политикой, за исключением того, на что у каждого мужчины найдется время...
     Так  было  посеяно  семя и, как трава, взялось  и  распространилось  по
земле; к  тому времени, когда  пришло известие  о  новой  победе  Артура  на
бранном  поле,  избиение  младенцев в  городе  Дунпелдире не  служило больше
главным предметом разговоров и вина за него, на кого бы  ее ни возлагали: на
Мерлина,  Артура или Лота, - уже, можно сказать,  была  прощена.  Всем  было
ясно, что Верховный король  - да оборонит его господь от врагов - не имел  к
этому делу иного касательства, помимо того,  что сознавал его необходимость.
Притом же младенцы так  или иначе почти все померли  бы, не дожив до года, и
не  видать бы их отцам золота,  которое они получили от короля Лота. А сверх
всего, женщины вскоре уже снова понесли и волей-неволей забыли свое горе.
     Забыла свое горе и королева. Король Лот, как теперь считалось, поступил
воистину по-королевски. Примчался домой, объятый  гневом, убрал бастарда (по
Артурову  ли приказу, по  своей ли воле -  неважно),  зачал нового законного
наследника на  место убиенного  и  ускакал  опять  служить  верой и  правдой
Верховному  королю.  И многие  из пострадавших отцов, вступив  в его войско,
уехали  вместе с  ним.  Моргауза же вовсе не  казалась  перепуганной яростью
своего супруга и повелителя  или устрашенной народным возмущением  - раз или
два, что я  ее видел, она проезжала мимо гладкая,  довольная, торжествующая.
Что бы люди  ни говорили о ее участии в убийстве  детей, ей теперь все  было
прощено,   ведь  она,  по  слухам,  носила   в  чреве  законного  наследника
лотианского престола.
     Об убитом же сыне она если и горевала,  то  виду  не показывала.  А это
верный знак, говорили люди, что Артур взял ее силой и зачатый ею ребенок был
ей  не мил.  Но для меня,  выжидавшего в  серой незаметности, это  был знак,
означавший, пожалуй, нечто иное.  Я не верил, что младенец Мордред находился
в той  барке среди обреченных на гибель  детей.  Я  помнил троих вооруженных
мужчин, которые вошли в замок через задний вход незадолго до прибытия Лота -
после того как прискакал по  южной  дороге королевин  гонец. Помнил  женщину
Мачу, которая лежала в своем доме с перерезанным горлом у пустой колыбели. И
помнил, как Линд  под покровом  ночи выбежала из замка без ведома и согласия
Моргаузы, спеша предупредить Мачу и перенести младенца Мордреда в безопасное
место.
     И, сопоставив все это, я, кажется,  понял, как в  действительности было
дело.  Мача  была  избрана  в  мамки Мордреду, потому  что  родила  от  Лота
мальчика.  Моргаузе,  наверно, даже  приятно  было  наблюдать  смерть  этого
ребенка, недаром же она смеялась, как рассказывала  Линд. Спрятав Мордреда и
подложив в  колыбель  подменыша на верную  погибель, Моргауза спокойно ждала
Лотова возвращения. Как только пришло известие, что король приближается, она
послала  троих  воинов из замка переправить Мордреда в другое место, а  Мачу
убить, чтобы  та, узнав о гибели своего ребенка, с горя не  выдала  королеву
Моргаузу. Теперь Лот поостыл, горожане успокоились, и где-то в безопасности,
я был уверен, рос мальчик - ее тайное орудие власти.
     Когда  Лот  уехал, чтобы присоединиться к Артуру, я отправил Ульфина на
юг, сам  же еще остался в Лотиане выжидать и  присматриваться. Теперь, когда
Лот был далеко,  я мог  без опасений возвратиться в Дунпелдир и прилагал все
старания  к тому,  чтобы найти  какой-нибудь  след, ведущий  туда,  где  был
спрятан Мордред.  Что я должен был сделать, найдя его, я не имел понятия, но
мне  так  и не пришлось  принимать  этого решения,  бог не  возложил на меня
такого бремени. Я прожил в грязном  северном городишке добрых четыре месяца,
и,  хотя  ходил по  берегу  моря  и  при свете  звезд, и при  свете солнца и
обращался к моему богу на всех известных мне языках и наречиях, я не  увидел
ничего  ни  среди  бела дня,  ни во  сне, что могло  бы привести меня к сыну
Артура.
     Постепенно я начал склоняться к мысли, что, наверно, я все же ошибался,
что  даже  Моргауза  не  могла быть такой  злодейкой и не  иначе как Мордред
утонул вместе с остальными младенцами в ночном море.
     Итак, наконец, когда уже в осень закрались первые зимние морозы и стало
известно  о  победном  исходе битвы  при Линнуисе,  так что в  городе  снова
ожидали  скорого   возвращения  короля  Лота,  я  с   удовольствием  покинул
Дунпелдир.  Артур на Рождество  намерен был прибыть в Каэрлеон и ожидал меня
там. На пути к  югу я сделал только одну  остановку - погостил день-другой в
Нортумбрии  у Блэза,  рассказал ему все новос