, дюйм  за  дюймом  возводил  для  старца  алтарную  плиту.  Она
медленно поднималась и загораживала огонь в очаге. Каменная поверхность ее
переливалась и мерцала, вокруг рябили  и  наплывали  волны  света,  словно
каменная плита плыла по освещенной солнцем воде. Потом, один за другим,  я
зажег девять светильников, и они поплыли вместе с плитой,  будто  болотные
огни. В чаше заплескалось вино, из  курильницы  повалил  благовонный  дым.
"Invicto", - начертал я на камне и, весь в поту, стал  подбирать  имя  для
бога.  Но  ничего  не  приходило  в  голову,  кроме  одного  только  слова
"Invicto". Потом меч выступил из камня, словно вспорол ножны, клинок белой
стали, и вдоль  него,  в  бликах  водянистого  света,  из-под  драгоценной
рукояти - руны, сложившиеся в слово: "...непобежденному..."


     Было утро, просыпались птицы. В каморке и в часовне было тихо. Старец
почил, отошел незаметно, как и те видения, что я для него вызвал. А  я,  с
трудом разогнувшись, измученный и вялый, побрел в часовню натянуть  покров
на алтарь и подправить фитиль в лампе.




                            КНИГА ТРЕТЬЯ. МЕЧ


                                    1

     Обещая старцу позаботиться о его святилище, я вовсе не имел  в  виду,
что стану блюсти его сам.  В  одной  из  долин  близ  замка  графа  Эктора
расположен небольшой монастырь, где нетрудно будет, как я  полагал,  найти
желающего стать блюстителем часовни. Это не значило, впрочем, что я должен
буду передать ему тайну  меча:  она  принадлежала  мне,  и  окончание  его
истории было в моих руках.
     Но шли дни, и я раздумал обращаться к монашеской братии.  Поначалу  у
меня просто не было такой возможности, зато оказалось  много  времени  для
размышлений.
     Я похоронил старца, и как раз вовремя: на следующий день выпал  снег,
лег на землю мягко, глухо и глубоко, одев белым саваном лес и засыпав  все
пути,  связывавшие  часовню  с  остальным  миром.  По  правде  сказать,  я
обрадовался заточению: пищи и дров  было  вдоволь,  а  мы  оба  с  кобылой
нуждались в отдыхе.
     Снег пролежал недели две с лишком. Я потерял счет дням, зная  только,
что пришло и миновало рождество, наступил  Новый  год.  Артуру  сравнялось
девять лет.
     Так, поневоле, я стал блюстителем святилища. Я понимал, что тот,  кто
потом придет на смену старцу, постарается опять  изгнать  из  часовни  все
следы чуждых ему религий, я же пока что распахнул  ее  двери  всем  богам.
Пусть входят, кому нужда. Я убрал покров с алтаря, начистил три  бронзовые
лампы, расставил их вокруг и зажег девять светильников. Камнем и  родником
мне предстояло заняться позже, когда растает снег. Не  удалось  мне  также
разыскать жертвенный нож, чему я про себя был рад: зазывать в часовню  эту
богиню у меня не было особой охоты. В ее жертвенной чаше я держал  сладкую
свежую воду и по утрам и вечерам сжигал  щепотку  благовоний.  Белая  сова
прилетала и улетала, когда ей вздумается. На  ночь  я  затворял  дверь  от
холода  и  ветра,  но  никогда  не  запирал,  а  днем  она  всегда  стояла
распахнутая, отбрасывая на снег отблески огней.
     Вскоре после зимнего солнцеворота снег  растаял,  и  в  лесных  топях
снова открылись черные тропы. Но я все медлил. У меня было вдоволь времени
все обдумать, и я заключил, что в эту часовню меня привела та же рука, что
и в Сегонтиум. Можно ли найти место лучше этого, где я мог бы жить  вблизи
от Артура, не привлекая ничьего  внимания?  Здесь  мне  так  удобно  будет
спрятаться. Жители питают к таким местам священный ужас -  а  заодно  и  к
отшельникам, их охраняющим. "Святой человек в лесу" ни у кого  не  вызовет
подозрения. Пройдет слух, что в часовне живет новый, молодой отшельник, но
местные предания уходят в глубокую  старину,  люди  привыкли,  что  каждый
святой старец, умирая, оставлял после себя преемника, и  скоро  я  в  свою
очередь стану просто "отшельником Дикого леса", какие были и  до  меня.  А
обосновавшись в часовне, я займусь лечением больных и смогу  спускаться  в
деревни за провизией, разговаривать с людьми и  так  узнавать  новости,  и
рано или поздно до графа Эктора дойдут известия о том, что я  поселился  в
Диком лесу.
     Через неделю после того, как стаял  снег,  когда  я  еще  не  решался
вывести Ягодку на топкую черную тропу, ко мне явились гости. Двое  жителей
леса: низкорослый коренастый мужчина в плохо  выделанных  оленьих  шкурах,
издававших  неприятный  запах,  и  девушка,   его   дочь,   закутанная   в
грубошерстное полотнище. Они были такие же смуглые и  черноглазые,  как  и
жители холмов в Гвинедде, но притом еще обветренное  темное  лицо  девушки
было осунувшимся, бескровным. Она страдала, хотя и немо, как  животное,  -
не дернулась, не издала ни звука, когда отец  размотал  ветошь  у  нее  на
руке, от локтя до запястья раздувшейся и почерневшей от яда.
     - Я обещал ей, что ты ее исцелишь, - просто сказал мужчина.
     Я ничего не ответил на это, но взял ее руку и ласково обратился к ней
на древнем языке. Она отшатнулась в страхе, когда я объяснил мужчине - его
звали Маб, - что должен нагреть воды и прокалить в огне нож, и он ввел  ее
в мое жилище. Я взрезал опухоль, очистил и  перевязал  рану.  Продолжалось
это довольно долго, и за все время девушка  не  издала  ни  звука,  только
бескровное лицо ее под слоем грязи еще больше побледнело, поэтому,  сделав
перевязку, я подогрел им обоим немного вина и вынес последние запасы изюма
и  несколько   ячменных   лепешек.   Лепешки   были   моего   собственного
приготовления - я припомнил, как пекли  их  дома  слуги,  и  попытался  им
подражать. Первый мой хлеб был малосъедобен, даже будучи размочен в  вине,
но постепенно дело у меня пошло на лад, и теперь я с  гордостью  наблюдал,
как Маб и его дочка едят  и  тянутся  взять  еще.  Вот  так,  от  магии  и
божественных голосов до ячменных лепешек, и этим самым низменным  из  моих
искусств я гордился не меньше, чем другими.
     - Ну, - сказал я Мабу, - так вы, выходит, знали, что я здесь?
     - Слух прошел по лесам. Нет, ты не  смотри  так,  Мирддин  Эмрис.  Мы
никому не передаем. Но мы следуем за каждым, кто движется лесом,  и  знаем
все, что происходит.
     - Да. В этом ваша сила. Мне говорили. Мне еще придется, быть может, к
ней прибегнуть, покуда я сижу в этой часовне.
     - Наша сила - к твоим услугам. Ты возжег здесь старые светильники.
     - Тогда поведай мне, что слышно на свете.
     Он выпил и утерся.
     - Зима прошла спокойно. На побережьях тихо -  благодаря  штормам.  На
юге шли сражения, но кончились, и  границы  восстановлены  прежние.  Цисса
уплыл на корабле обратно в Германию. Аэлле с сыновьями остался. На  севере
мир. Правда, Гвартегидд повздорил с отцом  своим  Кау,  ну  да  это  племя
отродясь не сидело спокойно. Он убежал в Ирландию, но это все пустое.  Еще
говорят, Риагат в Ирландии у Ниалла. Ниалл задал пир Гилломану,  и  теперь
между ними мир.
     Это было голое перечисление фактов, и говорилось все без понимания  и
выражения, будто заученное наизусть. Но я смог  разобраться,  о  чем  идет
речь. Саксы, Ирландия, пикты на севере: угрозы со всех сторон,  но,  кроме
угроз, ничего - пока что.
     - А король? - спросил я.
     - Король в себе, но не тот, что был. Раньше был  храбр,  теперь  зол.
Приближенные его боятся.
     - А сын короля? - Я ждал ответа. Много ли знают эти люди?
     Черные глаза посмотрели загадочно.
     - Он, слышно, находится на Стеклянном острове, но тогда  что  делаешь
здесь ты, Мирддин Эмрис?
     - Смотрю за святилищем. Чтобы ты мог зайти,  когда  вздумаешь.  Чтобы
каждый мог зайти.
     Он промолчал. Его дочь сидела на корточках у очага и смотрела на меня
уже без всякого страха. Она поела и еще украдкой сунула несколько  лепешек
себе за пазуху. Я посмеялся про себя.
     Я спросил у Маба:
     -  Если  мне  понадобится  послать  весть,  ваши  люди  возьмутся  ее
доставить?
     - С охотою.
     - Даже королю?
     - Мы так устроим, что она дойдет до короля.
     - А теперь про сына короля, - сказал я. - Ты говоришь, вы знаете все,
что происходит в лесу. Если моя магическая сила доберется до сына короля в
его укрытии и привлечет его ко мне, будет ли он в  безопасности,  проезжая
через лес?
     Он сделал странный знак, который у меня на глазах делали раньше  люди
Ллида, и кивнул.
     - Он будет в безопасности. Мы позаботимся об  этом.  Ты  ведь  обещал
Ллиду, что он будет и для нас королем, а не  только  для  жителей  городов
юга?
     - Он будет король для всех, - ответил я.


     Рука его дочери, как видно, заживала хорошо, потому что больше он  ее
ко  мне  не  приводил.  Через  два  дня  у  моей  задней  двери   появился
свежезабитый фазан и мех с медвяным пивом. Я  в  ответ  расчистил  снег  с
жертвенного камня и поставил чашу  в  нише  над  родником.  На  глаза  мне
по-прежнему никто не попадался, но я заметил кое-какие следы,  и  ячменные
лепешки, оставляемые мною у порога от свежей выпечки, всякий  раз  к  утру
исчезали, а взамен появлялись разные приношения: олений бок, например, или
ползайца.
     Как только лесные тропы  достаточно  просохли,  я  оседлал  Ягодку  и
поехал в Галаву. Путь шел вдоль речки, а  потом  вокруг  озера.  Это  было
озеро небольшое, много меньше того, над которым стояла Галава, наверное  в
милю длиной и в треть мили шириной, и лес со всех сторон подступал к самой
воде. Я уже доехал до середины, и вдруг посреди озера,  но  ближе  к  тому
берегу, я  увидел  небольшой,  густо  поросший  деревьями  остров,  словно
кусочек окрестных лесов, оторванный и заброшенный в тихую  заводь.  Остров
был скалистый, деревья теснились на валунах, обступая  высокий  обрывистый
утес, возвышавшийся посредине.  Серый  каменный  утес,  еще  припорошенный
последним снегом, стоял на островке как настоящий  неприступный  замок.  В
свинцовом  свете  безветренного  дня  слегка  поблескивали  его   скальные
бастионы. Остров,  казалось,  плавал  на  воде  над  своим  отражением,  и
перевернутые башни уходили в тихую глубину, к самому сердцу озера.
     У  дальнего  конца  озера   речка   снова   вытекала,   помолодевшая,
многоводная после таяния снегов, и бежала резво  и  решительно  в  Галаву,
прокладывая себе путь среди тростников и  черных  болотистых  низин  между
рядами ивняка и ольшаника.  Еще  через  милю  долина  расширялась,  болота
уступили место полям и жилицам поселян, а под защитой замковых стен жались
ремесленные слободки. Позади замка, принадлежавшего  графу  Эктору,  между
черными голыми деревьями сквозила серая холодная гладь большого озера, оно
тянулось на запад сколько хватал глаз и сливалось с суровым небом.
     Первая  сельская  усадьба,  которая  попалась  мне  на   пути,   была
расположена чуть отступя от речного берега. Это не была  настоящая  ферма,
забитая по римскому плану, как у  нас  на  юге  и  юго-западе,  а  простой
крестьянский дом, к каким я  привык  здесь  на  севере,  -  кучка  круглых
строений, побольше и поменьше, от жилого дома и  до  сараев  для  скота  и
птицы, теснящихся в кольце прочной ограды из дерева и камня. Пес  у  ворот
завелся лаем, натягивая цепь. В дверях сарая появился  мужчина  -  хозяин,
судя по одежде, - и уставился на меня, не переступая порога. Он  держал  в
руке большой садовый нож. Я натянул поводья и  выкрикнул  приветствие.  Он
вышел мне навстречу с выражением любопытства, но и настороженности,  какую
постоянно приходилось видеть теперь у людей при появлении незнакомца.
     - Куда ты держишь путь, господин? В графский замок в Галаве?
     - Нет. До ближайшего дома, где я смогу купить  себе  пищу  -  мяса  и
лепешек и, может быть, немного вина. Я еду из лесной  часовни,  что  стоит
там, наверху. Ты ее знаешь?
     - Кто же ее не знает. Как поживает старец, добрый человек Проспер?
     - Он умер на рождество.
     Селянин перекрестился.
     - Ты был с ним?
     - Да. А теперь блюду святилище. - В подробности я не стал  вдаваться.
Если он заключит, что я прожил там какое-то время и  помогал  старцу,  тем
лучше. - Мое имя Мирддин, - сказал я ему. Я решил  не  добавлять  "Эмрис".
Имя Мирддин достаточно распространено на западе и  не  обязательно  должно
связываться с пропавшим Мерлином; с другой стороны,  если  Артур  все  еще
зовется здесь  Эмрис,  могут  обратить  внимание,  что  появился  какой-то
приезжий человек, носящий такое же имя, и находится при мальчике.
     - А-а, Мирддин. Откуда же ты?
     - Я до этого жил в пещерном святилище Дифеды.
     - Понятно. - Он обвел меня взглядом, счел неопасным и кивнул.  -  Что
ж, каждому свое. Надо думать, твои молитвы приносят такую же пользу, как и
меч графа в грозное время. А графу известно о перемене в часовне?
     - Я еще никого не видел. Сразу после кончины Проспера выпал  снег.  А
что он за человек, граф Эктор?
     - Хороший господин и хороший человек.  И  госпожа  хорошая,  ему  под
стать. Ты не будешь испытывать лишения, покуда лес принадлежит ему.
     - Есть у него сыновья?
     - Двое, и оба парнишки на славу. Да ты их небось скоро  увидишь,  вот
только установится погода. Они что ни  день  ездят  в  лес.  А  граф,  как
вернется домой, непременно за тобою пошлет.  Сейчас-то  он  в  отъезде,  и
старший сын с ним. Их ждут обратно с весной.  -  Он  отвернулся  от  меня,
позвал, и на порог дома  вышла  женщина.  -  Катра,  вот  новый  хранитель
часовни. Старый Проспер недавно помер. Ты правильно говорила,  что  он  до
нового года не дотянет. Найдется у тебя несколько хлебов нынешней  выпечки
и мех вина? Добрый господин, перекуси пока с нами, а  тем  временем  вынут
хлеб из печи.
     Я принял приглашение и воспользовался  их  гостеприимством.  Здесь  я
нашел все, в чем нуждался: хлеб и муку, и мех с  вином,  овечье  сало  для
изготовления свечей, масло для лампы и корм  для  кобылы.  Расплатился,  и
Федор - так он назвался - помог мне  упаковать  припасы  в  чересседельные
сумки. Вопросов я больше не задавал, но внимательно  слушал  все,  что  он
рассказывал, а потом, вполне довольный, поехал обратно в часовню. Сведения
о моем появлении дойдут до Эктора, и имя тоже, и уж кто-кто, а он сразу же
сопоставит  нового  отшельника  в  Диком  лесу  с  тем  Мирддином,  что  с
наступлением зимы в один прекрасный день исчез из холодных пещер Уэльса.
     В начале февраля я опять спустился вниз, на этот раз заехал  прямо  в
селение, и оказалось, что жители уже наслышаны обо мне и, как я  и  думал,
приняли мое присутствие в  лесу  как  должное.  Отыщи  я  себе  пристанище
где-нибудь в деревне или в замке, я бы до сих пор, конечно, был бы для них
"тот приезжий человек" и "чужак", и обо мне судачили бы все кому не  лень;
но святые отшельники - люди особенные, они часто перебираются с  места  на
место, и добрым поселянам это не в диковину. Я с  облегчением  узнал,  что
наверх, в часовню, они никогда не ездят, это место своей древней святостью
пугает их. Они почти все христиане и за душевным  утешением  обращаются  к
святой братии в близлежащий монастырь, но старые верования  так  легко  не
умирают, и я внушал им, наверное, больше трепета, чем сам аббат.
     Та же древняя святость одевала в их представлении,  как  я  узнал,  и
скалистый остров посреди озера. Я спросил о нем одного из лесных  жителей.
Название этого острова, сказал он мне, Каэр Банног, что  значит  "замок  в
горах",  и  в  нем,  согласно  поверьям,  обитает  Крошка  Билис,   король
Загробного царства. Островок  может  ни  с  того  ни  с  сего  исчезать  и
появляться, может плавать на воде невидимо для глаз, будто бы сделанный из
стекла. К нему никто не рискует приблизиться. Люди, правда,  удят  рыбу  в
озере, и на тучных лугах в западном конце долины пасутся стада, но  остров
объезжают стороной. Как-то одного рыбака  забросило  туда  штормом,  и  он
провел на островке ночь. А когда возвратился домой, то оказался не в своем
уме, толковал, что будто бы целый год жил в огромном  замке  из  стекла  и
золота, где невиданные ужасные чудовища караулят  сокровища,  которым  нет
счета. За сокровищами этими так никто и не съездил, потому что  рыбак,  не
приходя в себя, через неделю помер. С тех пор на остров никто ни ногой,  и
хотя, как говорят, ясным вечером на закате  замок  бывает  отлично  виден,
подгребешь поближе - и он бесследно исчезает, а стоит  ступить  на  берег,
как остров тут же и потонет.
     Такими пастушескими  баснями  лучше  не  пренебрегать.  Я  давно  уже
подумывал о здешнем "стеклянном острове", который оказался  прямо  у  меня
под боком, прикидывал, будет ли он со  своей  зловещей  славой  достаточно
надежным укрытием для меча Максена. Пройдет еще несколько лет, прежде  чем
Артур вырастет и сможет поднять меч Британии, а до тех пор небезопасно, да
и не подобает, хранить его запрятанным под стрехой  хлева  при  часовне  в
дальнем лесу. Чудо еще, думалось мне, что от него до сих пор не загорелся,
не вспыхнул сухой тростник кровли. Если  это  в  самом  деле  меч  королей
Британии и если Артур в самом деле станет тем  королем,  которому  суждено
поднять этот меч, то пусть  до  поры  до  времени  меч  дожидается  его  в
священном и издревле волшебном месте  наподобие  того,  где  он  был  мною
найден. А настанет срок, и юный король разыщет его, ведомый свыше, как был
ведом я. Потому что я - орудие бога, но не десница его.
     Вот я и думал про этот остров. Думал, думал и в один прекрасный  день
принял решение.
     В марте я в третий раз  спустился  в  деревню,  чтоб  пополнить  свои
запасы. Когда я ехал обратно берегом озера,  как  раз  садилось  солнце  и
легкий туман заклубился над водой. Из-за этого островок казался-отдаленным
и как бы плавающим на поверхности озера, так что  легко  было  представить
себе его волшебным, готовым затонуть  под  ногой.  Лучи  пылающего  заката
падали на  отвесные  утесы,  и  они  выступали,  алые,  из  темной  завесы
окружающих деревьев. В этом освещении  причудливые  каменные  очертания  и
впрямь напоминали башни и бастионы солнечного  замка,  возвышающегося  над
лесом. Я любовался им и вспоминал старинные поверья, потом поглядел  снова
и, вытаращив глаза, резко натянул поводья. Там, за блестящей  гладью  вод,
из  зыбкого  тумана  выступала  башня  моего  видения,  Максенова   Башня,
неразрушенная, целая, сложенная из закатного света. Башня меча.
     На следующий день  я  перевез  меч  туда.  Туман  скопился  еще  гуще
прежнего и скрывал меня от любого любопытного глаза.
     Остров находился менее чем в двухстах ярдах от южного берега озера. Я
хотел было пустить Ягодку вплавь, но оказалось, что там глубины  ей  всего
по грудь. Озеро лежало тихое и гладкое, как стекло.  Несколько  осторожных
всплесков - так переходят воду дикие олени, -  и  мы  перебрались  на  тот
берег, не встретив никого, если не считать пары  уточек-нырков  да  цапли,
которая пролетела мимо в тумане, плавно взмахивая крыльями.
     Оставив кобылу пастись у берега, я взял меч и поднялся с  ним  сквозь
заросли к подножию отвесного утеса. Наверное,  я  знал  заранее,  что  там
увижу. Кусты и молодая древесная поросль вплотную подступали к  каменистой
осыпи под скалами, но, еще не одетые  листвою,  они  не  могли  скрыть  от
взгляда узкого отверстия пещеры, круто уходящей в глубину.  Я  захватил  с
собою факел. И теперь, запалив его, по тесному проходу спустился в грот  у
глубинных оснований утеса, недоступный для дневного света.
     У ног моих лежала черная, недвижная гладь воды, покрывшей дно  грота.
В  дальнем  конце  виднелась  плоская  каменная  глыба,  естественного  ли
происхождения или обтесанная человеческой рукой, трудно  сказать;  но  она
стояла там наподобие алтаря, а сбоку в камне было выдолблено углубление  в
виде чаши. В нем накопилось полно воды, и в дымном свете моего факела  она
казалась красной, как кровь. Вода скапливалась и на потолке и падала там и
сям вниз медлительными каплями. Шлепаясь о черную  поверхность