ля, так что он
смог подняться с постели, но все дни проводил, сидя у  пылающего  очага,
закутавшись в меха. Бывший в юности здоровяком, Хоель с годами  раздался
вширь, а пышные телеса принесли за собой и сопутствующие недуги; кости у
него,  как  говаривал  король,  теперь  скрипели   на   сквозняках   его
старомодной и сравнительно лишенной комфорта цитадели.
   Артур с Мордредом и тремя военачальниками Хоеля отужинали с королем и
теперь сидели за чаркой разогретого с пряностями вина. Бедуира с ними не
было. Он по собственной просьбе вернулся в свои земли  на  севере  Малой
Британии. Причиной тому было здоровье его молодой жены. Как доверительно
объяснил он Мордреду на обратном пути, когда они возвращались в Керрек с
телом убиенной  принцессы,  его  собственная  Елена,  будучи  подвержена
страхам, обычным в ее положении, видела сны о смерти и не найдет  теперь
себе покоя, пока супруг не вернется  к  ней  здоровым  и  невредимым.  И
потому сразу по окончании похорон Бедуир ускакал на  юг,  что  заставило
"младокельтов", прибывших с Артуром в Малую Британию, перешептываться  и
сплетничать о том, что он предпочел уехать, только бы не  встречаться  с
Гавейном.
   А Гавейн и впрямь держал путь в Малую Британию. Артур  счел  разумным
позвать  сюда  племянника,  теперь  вновь  получившего  доступ  в   ряды
Соратников, чтобы тот принял  участие  в  возможных  военных  действиях.
Ожидаемое  сражение  обернулось  карательным  рейдом,  и  схватиться   с
разбойниками Гавейн уже опоздал. И  потому  сейчас,  обсуждая  с  Хоелем
состав совместного  посольства,  Артур  предложил  кандидатуру  Гавейна.
Поскольку сам Хоель не мог поехать, а Артур  решил,  что  ему  ехать  не
стоит, кто-то из представителей королевского дома должен был  принять  в
нем участие, чтобы придать весу и достоинства всему вояжу.
   Хоель, гудя и пыхтя в бороду,  бросил  взгляд  на  Мордреда,  который
неверно понял его насупленные брови и прочистил было горло, но Артур, от
внимания которого не укрылся этот обмен взглядами, быстро добавил:
   - Нет, Мордреду не стоит ехать. Он кандидатура  самая  очевидная,  но
мне он нужен в другом месте. Если я остаюсь  здесь,  пока  это  дело  не
будет улажено, ему придется вернуться в Великую Британию вместо меня. Из
королевы и Совета вышло неплохое временное правительство, но этого мало,
а дома остались насущные дела, для улаживания которых потребуется власти
больше, чем я им оставил.
   Артур повернулся к сыну.
   - Вот и все  мои  разговоры,  а?  Вот  уж  поистине  новые  сраженья!
Переправиться на веслах по  озеру  и  убить  пару  разбойников.  Прости,
Мордред, но депеша, которую я сегодня получил, превращает твой отъезд  в
необходимость. Ты поедешь?
   - Я поступлю, как прикажешь, государь. Разумеется, я поеду.
   -  Тогда  мы  поговорим  позднее,  -  ответил  король  и  вернулся  к
обсуждению предстоявшего посольства.
   Мордред испытывал отчасти разочарование, отчасти  ликование,  но  был
тем не менее совершенно озадачен. Какое дело могло  вынудить  Верховного
короля так резко изменить свои планы? Только вчера он говорил о том, что
пошлет с посольством Мордреда.  А  теперь  вместо  него  поедет  Гавейн.
Мордред сомневался в мудрости такого выбора.  Его  сводный  брат  плывет
сюда с надеждой на жаркие битвы; он будет разочарован, если  не  сказать
разгневан, когда обнаружит, что его заставили принять участие  в  мирной
делегации. Но Артур излучал  уверенность.  Отвечая  на  какой-то  вопрос
Хоеля, он говорил о том, что в недавнее время - в  истории  с  королевой
Морганой, и в последние месяцы на Оркнейских  островах,  и,  наконец,  в
умеренных тонах, в каких он говорит теперь об убийце Гарета  Бедуире,  -
Гавейн доказал, что обрел определенную здравость суждений, и приключение
в чужой земле, пусть это будет просто дипломатическая  миссия,  послужит
для него наградой.
   В этом Артур, как было положено ему судьбой  во  всем,  что  касалось
сыновей  Моргаузы,  совершил  ошибку.  В  то  самое  время,   когда   он
расхваливал самообладанье племянника, Гавейн и  его  закадычные  друзья,
пока их корабль подходил к бретонскому  побережью,  деловито  затачивали
клинки и с жаром говорили о предстоявших битвах.

***

   Позже вечером Артур,  пожелав  доброй  ночи  Хоелю,  позвал  Мордреда
пройти в отведенные ему, Артуру, покои для обещанного разговора.
   Разговор вышел долгий и затянулся глубоко за полночь.  Сперва  король
заговорил о депеше, которая заставила его так резко изменить свои планы.
Это было письмо от королевы.
   Гвиневера не приводила подробностей, но сознавалась, что  тревога  ее
растет, а оставленная ей роль местоблюстительницы становится  все  более
рискованной  и  опасной.  Гвиневера  сообщала,  что  герцог  Константин,
удалившийся  в  Каэрлеон  со  свитой  своих  рыцарей,  объявил  о  своих
намерениях двигаться на Камелот как "более подходящий  для  того,  чтобы
править Верховным королевством". Раз за разом королева посылала  к  нему
гонцов, моля исполнить волю Артура, но ответ герцога был нетерпеливый  и
неумеренный".
   "Я страшусь того, что может случиться, - писала она. - Мне уже сейчас
приходят сообщения о том, что вместо того, чтоб держать в Каэрлеоне свои
полки в готовности и в распоряжении Совета, герцог действует  и  говорит
как человек, который уже сам правит своим именем и  как  единственный  и
законный  представитель  Верховного  короля.  Господин  мой   Артур,   я
повседневно жду твоего возвращения. Я  живу  в  страхе  перед  тем,  что
какая-то беда может пасть на тебя или на твоего сына".
   По прочтении письма Мордред возжелал поехать. Он не помедлил, даже не
желал обдумать то, что испытывал по  отношению  к  герцогу  Константину.
Достаточно того, что этот человек все  еще  ведет  себя  так,  словно  у
Артура нет сына от его плоти, не говоря уж о  Гавейне,  кровном  родиче,
сыне сводной сестры. И, как упоминал Артур, рассказы о некоторых деяниях
Константина предвещают для королевства беду.  Константин  был  правитель
суровый, а человек жестокий, и легко было понять,  откуда  взялись  ноты
страха в строках письма Гвиневеры.
   Любое сожаление Мордреда  о  том,  что  он  оставляет  армию  Артура,
развеялось без следа Регентство, пусть даже оно будет кратким, - вот что
ему необходимо время проявить себя, когда он  будет  править  один  и  с
полнотой власти. Он не боялся того, что Константин по  возвращении  его,
Мордреда,  в  Камелот  во  главе   полка   королевской   стражи   станет
упорствовать  в  своих  надменных  притязаниях.  Возвращения   Мордреда,
облеченного властью самим Артуром и с печатью Верховного короля,  должно
быть достаточно.
   - А здесь ты найдешь, - Артур коснулся кожаного мешочка с письмами  с
его печатью, - верительные грамоты, которые  позволят  тебе  собрать  то
войско, какое ты сочтешь необходимым,  чтобы  поддерживать  мир  дома  и
чтобы оно могло отплыть к нам сюда, буде нам придется драться.
   Так во взаимном доверии беседовали они, и текли  ночные  часы,  и  за
настоящим, омраченным облаками, будущее казалось столь же  ясным,  сколь
рассвет, который медленно золотил волны Узкого моря  за  высоким  окном.
Если б призрак Моргаузы проплыл меж ними в дымном  свете  лампы  и  стал
нашептывать им слова проклятия, предреченного много лет  назад,  они  бы
только рассмеялись, и их смех развеял бы проклятый  призрак.  Но  это  -
последний раз, когда они встречаются друзьями. Дальше они будут говорить
лишь как противники и враги.
   Наконец король вернулся к будущему посольству. Хоель питал надежды на
успех, но Артур, хотя он и скрыл это от кузена, был  настроен  не  столь
оптимистично.
   - Дело еще может дойти до столкновения, -  сказал  он.  -  Квинтилиан
служит теперь новому хозяину и сам проходит, так сказать,  испытательный
срок, и хотя мне мало что известно о людях из его окружения, подозреваю,
он побоится уронить себя в глазах  нового  хозяина,  вступив  с  нами  в
переговоры. И ему тоже нужно, чтоб все видели, как он проявляет силу.
   -  Опасная  ситуация.  Почему  ты  не  едешь  сам,  государь?   Артур
улыбнулся.
   - Можно сказать, это тоже вопрос репутации.  Если  я  отправлюсь  как
посол, то не смогу взять с собой войска, а если  посольство  провалится,
то все увидят, что я потерпел неудачу. Здесь,  в  Малой  Британии,  я  -
орудие устрашения, не как оружие... Я не могу себе позволить выступить в
роли проигравшего, Мордред.
   - Ты не можешь проиграть.
   - Эта вера и должна усмирить Квинтилиана и тех в новом  Риме,  кто  с
надеждами заглядывается на кельтские государства.
   Мордред помедлил, потом откровенно сказал:
   - Прости мне, но есть и еще кое-что. Позволь мне говорить теперь  как
твоему местоблюстителю, если не как твоему сыну. Ты уверен,  что  можешь
доверять Гавейну и молодым рыцарям в миссии  подобного  рода?  Если  они
отправятся с Валерием и Борсом, то, думаю, дело дойдет до схватки.
   - Возможно, ты и прав. Но от этого  мы  не  много  теряем.  Рано  или
поздно нам придется сражаться, и я  бы  предпочел  вступить  в  сраженье
здесь и с врагом, который не успел еще подготовиться к  битве,  а  не  в
моих собственных землях по ту сторону Узкого моря.  Если  франки  станут
бок о бок с нами, то, быть может, нам еще удастся отвадить этого  нового
императора. Если нет, то в наихудшем случае мы потеряем Малую  Британию.
Тогда мы увезем наших людей, тех, кто останется жив, на родину  и  снова
засядем за преградой наших благословенных морей. -  Он  отвел  взгляд  и
уставился в огонь, и лицо у него стало суровое. - Но  в  конечном  итоге
это время наступит. Не при мне, и, молю бога, не в твое время, но еще до
того, как состарятся твои сыновья, это время придет. Кто бы  ни  устроил
вторжение на остров, ему придется несладко. Сперва Узкое море,  а  затем
бастионы королевств саксов и англов; там его встретят люди,  сражающиеся
за свои дома. Зачем еще, по-твоему, я отдал саксам во владение земли, на
которых они поселились? Мужи сражаются за то, что  принадлежит  им  А  к
тому времени, когда  серьезная  угроза  надвинется  на  наши  берега,  я
перетяну на свою сторону Сердика.
   - Понимаю. Но я все спрашиваю себя, почему ты не тревожишься за исход
посольства.
   - Нам нужно время, и посольство может выиграть его для нас. Если  оно
потерпит неудачу, мы будет драться теперь. Вот так все  просто.  Но  уже
близится утро, так что давай закончим с делами.  -  Он  тронул  пальцами
письмо, скрепленное печатью с драконом. - Непобедимый или нет, я  немало
размышлял о том, что  произойдет  в  случае  моей  смерти.  Вот  письмо,
которым ты тогда воспользуешься. В нем я извещаю Совет о том, что  ты  -
мой наследник. Герцогу Константину доподлинно известно, что клятва,  что
я дал его отцу, вступит в действие лишь тогда? когда у меня не  окажется
наследника моей крови. Понравится ему это  или  нет,  ему  придется  это
признать. Ему я тоже написал, и это письмо он отрицать или замолчать  не
сможет. В нем я жалую  ему  земли;  в  его  герцогство  войдут  области,
которые  принесла  мне  в  приданое  моя   первая   супруга,   Гвиневера
Корнуэльская. Надеюсь, он будет удовлетворен. Если нет, -  глаза  короля
блеснули, когда он поглядел на сына, - это уже  будет  твоя,  а  не  моя
забота.
   Присматривай  за  ним,  Мордред.  Если  я  буду  жив,  то  сразу   по
возвращении в Камелот сам созову Совет, и это будет прилюдно улажено раз
и навсегда.
   Выслушивать последнюю  волю  живого  еще  человека  всегда  непросто.
Мордред, который на сей раз не нашелся что сказать, открыл было рот,  но
король взмахом руки призвал его  к  молчанию,  собираясь  поговорить  по
делу, которое для Мордреда было на первом месте.
   - Королева, - сказал король, не отрывая глаз от  огня,  -  будет  под
твоим покровительством. Ты будешь любить ее и заботиться о ней так,  как
если бы был ее собственным сыном, и ты позаботишься о том, чтобы остаток
своих дней она провела в почете и комфорте, которые ей  пристали.  Я  не
стану просить тебя поклясться в этом, Мордред, поскольку знаю, что в том
нет нужды.
   - Но я клянусь! - Мордред опустился на колени перед  креслом  отца  и
заговорил, не тая чувств:
   - Всеми богами сущими,  богом  христианских  церквей  королевства,  и
богиней  островов,  и  духами  воздуха  я  клянусь,  что  буду   держать
королевства для королевы Гвиневеры и любить, и лелеять ее, и  заботиться
о ее чести, как делал бы ты, если был бы жив.
   Артур склонился, чтобы взять руки сына в свои, и, подняв его с колен,
поцеловал его. А потом улыбнулся.
   - Хватит разговоров о моей смерти, которая, заверяю тебя, придет  еще
не скоро! Но когда это случится, я со спокойной душой и с благословеньем
моим и бога оставлю в твоих руках мое королевство и мою королеву.

***

   На следующий день Мордред отплыл домой. Спустя несколько  дней  после
его отъезда посольство - среди  веселья  и  ярких  красок  развевавшихся
знамен и плюмажей - отправилось в лагерь Квинтилиана Иберия.
   Гавейн и его друзья ехали не спеша. Хотя Мордред без труда  узнал  бы
тон их речей - молодежь обращала взоры на Гавейна, ища в нем  разудалого
и жадного до приключений заводилу, - держались  они  в  дороге  со  всей
внешней чинностью. Но никто из  этой  клики  молодых  не  делал  попыток
скрыть надежды на то, что мирная прелюдия, потерпев  неудачу,  обернется
военными действиями, в которых им наконец, доведется принять участие.
   - Говорят, Квинтилиан - человек горячий, да и солдат бывалый. К  чему
ему слушать старика, прибывшего к нему с посольством от старика другого?
- так называл Мадор посольство короля Хоеля.
   Остальные поддакивали.
   - Если не будет боя, то, уж  конечно,  можно  будет  посостязаться  -
игры, охота -  и  тяжко  придется,  если  мы  не  сможем  показать  этим
иноземцам, на что мы способны!
   Или:
   - Говорят, красивей галльских лошадей  в  мире  не  найти.  На  худой
конец, может, попытаемся сторговаться.
   Но, похоже, этих безрассудных сорвиголов во всем  без  остатка  ждало
разочарованье. Ставкой Квинтилиана был  временный  лагерь,  разбитый  на
унылой и почти лишенной растительности  пустоши.  Посольство  выехало  к
нему на закате тусклого дня, когда ветер бил в спину косым накрапывающим
дождем. Во все стороны тянулся черный и мокрый, мертвый по весне вереск,
и единственными пятнами красок во всей открывшейся кельтам картине  были
и зелень зацветших ряской болотных  низинок,  и  серость  отблескивавших
металлом луж. Сам лагерь был разбит по римскому образцу. Он был возведен
из крепких  стволов,  обложенных  дерном,  и  как  временная  стоянка  -
достаточно внушителен, но у молодых британцев, невежественных в воинском
искусстве и привычных к великолепным постоянным постройкам  Каэрлеона  и
Сегонтиума, возведенным еще римлянами, он вызвал  лишь  разочарованье  и
презренье.
   Трудно сказать, осторожность или забота об удобстве  гостей  побудили
Квинтилиана Иберия разместить посольство за стенами лагеря. В шагах  ста
от окружавшего лагерь рва были разбиты шатры с собственной  коновязью  и
павильоном, предназначенным служить общим залом. Здесь гостям предложили
спешиться, потом конюхам был отдан приказ почистить лошадей и задать  им
корма. Затем посольство пешком провели главной дорогой к центру  лагеря,
где находилась ставка командующего.
   Тут посольство с прохладной любезностью приняли Квинтилиан  Иберии  и
Марцелий, его младший по званию. Последовал обмен речами, заготовленными
заранее и заученными назубок. Речи эти были длинные  и  столь  чрезмерно
осторожные, что сами говорившие  едва  улавливали  их  смысл.  Никто  ни
единым словом не упомянул ни о  послании  императора,  ни  о  намерениях
Хоеля. Скорее в  ответ  на  довольно  равнодушный  вопрос  хозяев  послы
пустились в пространный доклад о здоровье  старого  короля,  к  которому
тонко присовокупили рассказ о том,  сколь  встревожен  был  этим  король
Артур и как скоро этот полководец покинул свою страну,  чтобы  навестить
короля Малой Британии. То, что с собой он  привел  значительное  войско,
обошли молчанием, но римскому консулу это было известно, и послы  знали,
что он это знает...
   Только когда вежливое  затачивание  клинков  тянулось  уже  некоторое
время, Герин и Боре позволили себе перейти к заявлению  -  цветистому  и
далекому от прямоты - о том, как настроен Хоель и какую поддержку  готов
оказать ему сам Артур.
   Молодые  рыцари,  которые  ожидали,  по  обычаю,  за  спиной  послов,
томились после  благочинного  бездействия  в  пути  и  думали  о  еде  и
увеселениях, давно уже  заскучали  и  потому  принялись  с  любопытством
осматриваться по сторонам и обмениваться тяжелыми  взглядами  с  воинами
противоположной  стороны,  с  равной   скукой   стоявшими   за   спинами
собственных вождей.
   Наконец в этом затянутом и едва-едва  продвигавшемся  обмене  речами,
еще более утомительном от того, что Борс почти не говорил  по-латыни,  а
Марцелий не знал  никакого  другого  языка,  возникла  тупиковая  пауза.
Переговоры будут продолжены завтра, сказал, вставая  и  заворачиваясь  в
плащ, Квинтилиан. Тем временем гостям, без сомнения, захочется отдохнуть
и освежиться с дороги. Их отведут в подготовленные для них шатры.
   Послы серьезно откланялись. Вскоре эскорт повел  гостей  назад  через
лагерь.
   -  Не  сомневаюсь,   -   с   натянутой   вежливостью   сказал   юнец,
сопровождавший  Гавейна,  -  что  вы  устали  с  дороги.  Шатры,  боюсь,
покажутся вам грубыми  и  лишенными  удобств,  но  мы  привыкли  жить  в
походном лагере...
   С этими словами он зевнул. Зевок означал всего  лишь  то,  что  юноша
устал от длительных речей не  менее,  чем  остальные  молодые  люди,  но
Гавейн, которому наскучили те же самые  речи,  который  был  преисполнен
пренебрежения и уже видел, как начинают тускнеть его надежды  на  славу,
предпочел расценить это иначе.
   - С чего вы решили, что мы не привыкли к походной жизни? То,  что  мы
прибыли с мирным посольством, еще не означает, что мы не умеем сражаться
и так же готовы к бою, как любой сброд по эту сторону Узкого моря!
   Светловолосый юнец, удивленный и разгневавшийся столь же быстро,  как
и его собеседник, покраснел до корней волос.
   - А в каком бою ты когда-либо бывал, господин  Хвастун?  С  Агнеда  и
Бадона  прошло  немало  времени!  Даже  прославленному  Артуру,  которым
похвалялись тут ваши послы, нелегко будет вести войну  теперь,  когда  в
войске у него одни только болтуны!
   Не успел  Гавейн  набрать  в  грудь  воздуха  для  гневной  отповеди,
вмешался  еще  один  юнец,  издевательски  передразнивая   неразборчивый
латинский выговор Борса:
   - Да и те не слишком уж хороши.
   Раздался взрыв смеха, и хотя кто-то, кто сохранил трезвую  голову  на
плечах, попытался обратить эту перепалку в шутку, Гавейн потемнел лицом,
и в вечернем воздухе вновь зазвучали обидные слова. Светловолосый  юнец,
который, похоже, был  лицом  значительным,  вмешался  в  беседу  звонким
гневным возгласом:
   - И что с того? Разве не вы проделали весь этот путь,  чтобы  умолять
нас не драться с вами? А теперь вы похваляетесь этим,  на  что  способны
ваши вожди! Кем еще считать вас теперь, как не пустыми хвастунами?
   Тогда Гавейн выхватил меч и пронзил его насмерть.
   Мгновенья потрясения, которые последовали за  этим,  минуты  неверия,
сменившегося  затем  смятеньем  и  ужасом,  когда   товарищи   бросились
поднимать павшего юношу и  обнаружили,  что  жизнь  покинула  его,  дали
бриттам возможность ускользнуть. Гавейн с криком "По коням!" уже был  на
полпути к коновязям, за ним  по  пятам  следовали  его  друзья,  которые
предвидели грядущее насилие с того самого момента, как их главарь и  его
собеседник  обменялись  горькими  оскорбленьями.   Встревоженные   послы
промедлили не более минуты,  а  затем  последовали  за  молодежью.  Будь
зачинщик кем-либо иным, а не племянником Артура, они бы выдали  его  или