юда на север, не  найдется  для  мальчика
иного укрытия, чем только на самой границе?
     - Может быть, и нашлось бы, но  там  у  меня  есть  верный  дом.  Дом
единственного на обе Британии человека, который  точно  знает,  что  нужно
ребенку в первые четыре года жизни, и будет заботиться о нем, как о  своем
родном дитяти.
     - Женщина?
     - Да. Моя кормилица Моравик. Она родом бретонка и когда в  Камлахской
войне разорили Маридунум, оставила Южный Уэльс и вернулась на  родину.  Ее
отец содержал таверну в местечке под  названием  Колль.  Состарившись,  он
нанял себе помощника по имени Бранд. Бранд  был  вдов,  и  Моравик  вскоре
после приезда вышла за  него  замуж,  ну  просто  чтобы  все  у  них  было
по-божески... я имею в виду не  только  хозяйство,  так  как  хорошо  знаю
Моравик... Там они живут и теперь. Ты, наверно, не раз проезжал  их  тихую
таверну, хотя вряд ли когда останавливался в ней - она стоит  при  слиянии
двух речек у моста. Бранд - отставной солдат твоего войска и добрый  малый
и, конечно, делает все, что Моравик ему велит. - Я улыбнулся.  -  Не  знаю
мужчины, который бы ей не подчинился, разве что, может мой дед.
     - М-м, да, -  все  еще  с  сомнением  протянул  Хоэль.  -  Помню  эту
деревеньку. Кучка домишек у моста, только и всего... Как ты говоришь, мало
кому придет в голову  искать  там  королевского  наследника.  Но  таверна,
придорожный постоялый двор? Разве одно это  не  грозит  опасностью?  Когда
столько народу - и Горландовы люди тоже: ведь сейчас перемирие - проезжает
мимо и останавливается в ней?
     - Да, и потому никого не удивит, что туда начнут наведываться люди от
тебя или от меня. Мой слуга Ральф останется там охранять мальчика, но  его
нужно будет оповещать о событиях в Британии, да  и  сам  он  должен  будет
время от времени отправлять известия тебе и мне.
     - Да. Я понимаю. А как ты его туда доставишь?
     -   Никто   не   обратит   внимание   на   странствующего    арфиста,
зарабатывающего в пути на  пропитание  своим  искусством.  А  Моравик  уже
загодя распустила слухи, которые объяснят  внезапное  появление  Ральфа  с
младенцем и кормилицей. Будет считаться, если кто  спросит,  что  Бранвена
приходится Моравик племянницей, что,  служа  в  Британии,  она  родила  от
своего хозяина и хозяйка вышвырнула ее из дому; но хозяин дал ей денег  на
дорогу и подрядил странствующего певца со слугой, чтобы отвезли ее в дом к
тетке. А там певцов слуга решит оставить свое место и поселиться с молодой
женщиной.
     - А сам певец? Сколько времени ты там пробудешь?
     - Не дольше, чем пробыл бы настоящий  странствующий  певец,  а  потом
снова пущусь в странствие, и все обо мне забудут. К  тому  времени,  когда
недруги спохватятся и вздумают разыскивать Утерова сына,  им  его  уже  не
найти. Бранвену никто не знает, а ребенок - обыкновенный ребенок. В  любом
доме таких по нескольку.
     Хоэль кивал, слушал,  обдумывал,  задавал  еще  вопросы.  Наконец  он
признал:
     - Да, пожалуй, это все разумно. Чего же ты ждешь от меня?
     - У тебя есть соглядатаи в королевствах, которые граничат с твоим?
     Он засмеялся.
     - Шпионы? У кого их нет?
     - Значит, тебе сразу станет известно, как только со стороны  Горланда
или кого другого возникнет опасность.  И  если  ты  обеспечишь  быструю  и
тайную связь с Ральфом, случись в том нужда...
     - Ничего нет проще! Положись на меня. Я все сделаю, разве вот  войной
на Горланда, пожалуй что, не пойду, - со смешком заключил  он.  -  Знаешь,
Мерлин, я так рад тебя видеть после долгой разлуки. Сколько  ты  можешь  у
нас прогостить?
     - Завтра же я должен выехать с младенцем на север. И поеду, с  твоего
изволения, без всякого эскорта. Оттуда вернусь, как  только  удостоверюсь,
что все устроились как надо. Но во дворец больше не приду. Ты мог один раз
принять у себя заезжего менестреля, но, если возьмешь это за правило,  все
будут очень удивлены.
     - О да, клянусь богом!
     Мы посмеялись.
     - Если  погода  продержится,  Хоэль,  нельзя  ли,  чтобы  твое  судно
повременило с отплытием, пока я не вернусь? - спросил я.
     - Сколько угодно, - ответил он. - А далеко ли ты думаешь отправиться?
     - Сначала в Массилию, потом сушей в Рим. А дальше - на Восток.
     Он удивился.
     -  Вот  как?  Ну  и  чудеса!  Я-то  всегда  считал,  что  ты   сидень
несдвигаемый, как твои туманные холмы. Что это тебя надоумило?
     - Не знаю. Что подсказывает нам решения? Я должен  на  несколько  лет
затеряться,  покуда  не  понадоблюсь   мальчику,   и   такое   путешествие
представляется как раз кстати. Притом еще я слышал кое-что. -  Я  не  стал
ему рассказывать, как ветер звенел  тетивами.  -  У  меня  возникла  охота
повидать места, о которых мне столько пели в детстве.
     Мы побеседовали еще немного. Я обещал слать ему письма  из  восточных
столиц и наметил несколько городов, куда он  сможет  направлять  для  меня
свои и Ральфовы сообщения об Артуре.
     Огонь в очаге прогорел, и Хоэль громовым басом кликнул  слугу.  Когда
мы снова остались одни, Хоэль сказал:
     - Скоро тебе надо будет идти распевать в зале. Так что  если  мы  обо
всем договорились, то и дело с концом. - Он откинулся  на  спинку  кресла.
Один из псов поднялся, подошел к нему  и  ткнулся  в  колено,  ища  ласки.
Склонившись над шелковистым загривком, король сверкнул  на  меня  веселыми
глазами. - Ну так какие же новости в Британии? Перво-наперво жду  от  тебя
рассказа из первых рук о том,  что  же  на  самом  деле  произошло  девять
месяцев назад.
     - Если только ты прежде поведаешь мне, что об этом люди рассказывают.
     Он засмеялся.
     - Да что рассказывают? Те же самые байки, что  и  всегда  тянутся  за
тобою, словно плащ, хлопающий  на  ветру.  Колдовство,  летающие  драконы,
люди, невидимо перенесенные по воздуху и сквозь стены. Удивляюсь  я  тебе,
Мерлин, зачем только ты переезжаешь через  море  на  корабле  и  мучаешься
морской болезнью, как простой смертный? А теперь давай выкладывай.


     Вернулся я на наше подворье поздно. Ральф ждал в моей  комнате,  клюя
носом в кресле у очага. При виде меня он вскочил и принял у меня арфу:
     - Все хорошо?
     - Да. Завтра утром мы отправляемся на север. Нет, спасибо,  вина  мне
не надо, я пил с королем, и потом меня еще заставили выпить в зале.
     - Дай я помогу тебе снять плащ. У тебя усталый вид. Тебе пришлось  им
петь?
     - Разумеется. - Я протянул на ладони кучку золотых и серебряных монет
и булавку с алмазом. - Приятно сознавать, что способен заработать себе  на
жизнь, да еще с избытком. Алмаз - это от короля, отступное, чтобы я кончил
петь, иначе они бы меня по сию пору держали. Я  тебе  говорил,  что  здесь
культурная страна. Да, запри в ящик большую арфу, я возьму с собой  завтра
маленькую. - Он повиновался. - А как Бранвена и ребенок?
     - Улеглись  спать  три  часа  назад.  Она  легла  с  женщинами.  Они,
по-моему, рады-радешеньки, что могут повозиться с младенцем.
     В его тоне прозвучало недоумение, и я засмеялся.
     - А он перестал орать?
     - Не сразу. Часа через два. Но им, кажется, и это хоть бы что.
     - Ну, так завтра с петухами, когда мы их поднимем, он снова  примется
за дело. Ступай поспи, пока можно. Мы выезжаем на рассвете.



                                   13

     Из Керрека почти строго на север идет старая римская дорога,  которая
протянулась по голым, засоленным лугам, прямая, как бросок копья.  В  миле
от города, за бывшей развалившейся  заставой,  впереди  появляется  темная
стена леса, словно медлительная волна  морского  прилива,  наступающая  на
солончаковую низину. Это и есть большой бретонский лес,  густой  и  дикий.
Дорога прорезает его насквозь и выходит к реке, которая  делит  страну  на
две части. Когда римляне  владели  Галлией,  на  том  берегу  реки  стояла
крепость, и дорога была построена, как раз чтобы соединить ее с морем;  но
теперь владения Хоэля доходят лишь до реки, и римская крепость служит  уже
твердыней Горланду. Однако далеко в леса не простирается власть  ни  того,
ни другого короля - труднопроходимые, они тянутся на много миль,  покрывая
холмистую сердцевину полуострова Бретань. Если кто и проезжает  здесь,  то
только по старой дороге, а в лесную глушь уходят лишь проселки лесорубов и
угольщиков да тропы, проложенные теми, кто не ведает закона. Во времена, о
которых я веду речь, эта местность носила название Гиблый лес и  считалась
заколдованной, нечистой. Стоило только свернуть с дороги  и  углубиться  в
чащу по одной из троп, извивающихся среди переплетенных стволов,  и  можно
было ехать день за днем, не видя дневного света.
     Когда мой отец стоял в Бретани  у  короля  Будека,  его  воины  блюли
порядок даже в  лесной  чаще  до  реки,  за  которой  начинались  владения
Горланда. Вырубали деревья по обе стороны от дороги, расчищали  просеки  в
лесу. Но все это теперь пришло  в  запустенье,  молодой  лес  и  кустарник
подступили вплотную, мощеную поверхность  дороги  давно  взломали  морозы,
местами она уже совсем исчезла, и под ногами  лежала  твердая,  смерзшаяся
земля, которая с оттепелью превратится в непролазную, жидкую грязь.
     Мы выехали на заре холодного серого дня. Солоноватый ветер дул нам  в
спину. Он летел с моря и был полон влаги, но дождя не принес, и ехать было
нетрудно. Огромные, вековые деревья стояли вдоль  дороги,  точно  чугунные
колонны, поддерживающие низкий, серый свод небес. Мы ехали  молча.  Густой
подлесок справа и слева принудил нас даже по дороге двигаться не иначе как
гуськом. Я ехал впереди, за мной Бранвена, а позади Ральф,  ведший  еще  в
поводу мула с поклажей. Первый час пути я чувствовал, что Ральф насторожен
- он все поглядывал по сторонам,  прислушивался;  но  в  лесу  видна  была
только обычная, мирная земная жизнь: лиса,  олень  с  оленихой,  один  раз
промелькнула черная тень - быть может, волк, уходящий в чащобу.  И  больше
ничего - ни стука копыт, ни следа человека.
     А Бранвена не выказывала признаков  боязни.  Она  спокойно  ехала  за
мной, безмятежно сидя на своем семенящем муле. Я не много рассказал  здесь
о Бранвене, потому что признаюсь, мне мало что о ней известно. Оглядываясь
теперь на давно прошедшие годы,  я  вспоминаю  только  каштановую  голову,
склоненную к младенцу, округлую щеку, опущенный взор, кроткий голос. Тихая
молодая женщина; она, правда, свободно болтала с Ральфом, но ко мне  почти
никогда не обращалась, видно, я внушал  ей  трепет  и  как  принц,  и  как
колдун. Она словно и не догадывалась об опасностях нашего  путешествия.  И
то, что она очутилась за морем, в незнакомой стране, тоже ее, в отличие от
большинства  ее  сверстниц,  оставляло  равнодушной.  Такое   несокрушимое
спокойствие проистекало не  из  особого  доверия  ко  мне  или  Ральфу;  я
убедился, что она просто кротка и  послушна  до  глупости  и  так  предана
ребенку, что остального ничего не замечает. Она  относилась  к  тому  типу
женщин, для которых весь смысл жизни - в рождении и  вскармливании  детей,
и, не будь у нее сейчас Артура, она бы, без сомнения, горько убивалась  по
своем умершем младенце. А так она, как видно, и думать забыла о  постигшем
ее горе и пребывала в эдаком полусонном  блаженстве  -  как  раз  то,  что
нужно, для того чтобы Артур благополучно перенес все тяготы путешествия.
     К полудню мы уже далеко углубились в лес. Над головами  у  нас  густо
сплетались ветви деревьев, в летнюю пору они как щитом скрыли  бы  от  нас
небо,  но  теперь  сквозь  голые  зимние   сучья   проглядывало   бледное,
затуманенное пятно света там, где на небе полагалось находиться солнцу.  Я
ехал и высматривал, где бы  нам  свернуть  с  дороги,  чтобы  не  оставить
слишком заметных следов, и вот, как раз когда младенец проснулся  и  начал
выказывать признаки недовольства, я увидел прогалину  в  чаще  и  повернул
лошадь.
     Здесь начиналась  тропа,  узкая  и  извилистая,  но  в  зимнее  время
проезжая. Она уводила от дороги шагов на сто и здесь  раздваивалась:  одна
уходила дальше, в гущу деревьев, другая, еле видная оленья  тропка,  круто
сворачивала к подножию скалистого утеса. По ней мы и поехали. Она вела нас
меж огромных валунов, на которых шуршали бурые  прошлогодние  папоротники,
потом пошла  вверх,  обогнула  сосновую  рощу  и  потерялась  на  полянке,
покрытой жухлой травой. Сюда, сквозь просвет в деревьях, проникало скудное
тепло зимнего солнца. Мы спешились. Я  расстелил  в  укрытии  под  навесом
скалы конский чепрак для Бранвены, а Ральф  спутал  лошадей  на  опушке  и
насыпал им корму из чересседельных сумок. После этого мы сами  уселись  за
обед. Я сидел с краю, спиной к дереву, и мне  была  видна  сверху  главная
тропа, по которой мы приехали к развилке. Ральф в глубине укрытия  помогал
Бранвене. Завтракали мы рано и теперь испытывали голод. Младенец  принялся
вопить благим матом, еще когда мулы карабкались к месту стоянки. Но теперь
ротик ему заткнул  кормилицын  сосок,  и  он,  прекратив  вопли,  принялся
деловито насыщаться.
     В лесу было тихо-тихо. Дикие твари обычно не показываются  в  дневную
пору. Одна только черная ворона,  тяжело  взмахивая  крыльями,  прилетела,
уселась на сосне над нами и начала громко каркать. Лошади сжевали корм  и,
обессиленные, задремали стоя, свесив головы. Младенец еще сосал, но уже не
так жадно, погружаясь постепенно в молочную дрему. Я прислонился  затылком
к сосновому стволу. Бранвена вполголоса беседовала с Ральфом. Он сказал ей
что-то в ответ, она засмеялась, и тут сквозь журчанье их  молодых  голосов
до меня донесся другой отдаленный звук. Лошади. На рысях.
     По моему знаку они оба разом смолкли. Ральф в мгновение ока  очутился
подле меня и опустился на колени, выглядывая на тропу,  проходившую  внизу
под утесом. Бранвене  я  сделал  знак  оставаться  в  укрытии  -  напрасно
беспокоился, потому что в это время младенец срыгнул, и  она,  подняв  его
себе на плечо, стала хлопать по спинке, а все остальное перестало для  нее
существовать. Мы с Ральфом, стоя на коленях, наблюдали за тропой.
     Лошадей, судя по звуку, было  две.  Это  не  были  ни  вьючные  клячи
дровосеков, ни тихий обоз угольщиков. Лошади на рысях в Гиблом лесу  могли
означать лишь одно: опасность. Путники, подобно нам везущие золото -  а  у
нас были деньги на содержание ребенка, - легко становились жертвой  дурных
и озлобленных людей. Связанные присутствием Бранвены и Артура, мы не могли
ни вступить в бой, ни спастись бегством. И затаиться незаметно, чтобы беда
нас миновала, из-за младенца было  тоже  нелегко.  Я  заранее  предупредил
Ральфа: что бы ни случилось, его место  -  подле  Бранвены,  при  малейшей
угрозе он обязан предоставить  мне  по  моему  разумению  отвлечь  от  них
опасность. Он тогда спорил, возмущался, но потом  признал  мою  правоту  и
поклялся подчиниться.
     Теперь я шепнул:
     - Их, кажется, только двое. Если они поедут  от  развилки  по  другой
тропе, мы останемся незамеченными. Скорее к лошадям. И ради господа, скажи
Бранвене, чтобы младенец молчал.
     Ральф послушно вскочил на ноги. Пробегая к опушке, он шепотом передал
мой наказ кормилице, и я  видел,  как  она,  послушно  кивнув,  переложила
Артура к другой груди. Ральф, как тень, исчез среди  сосновых  стволов.  Я
замер в ожидании, не сводя глаз с тропы.
     Всадники  приближались.  В  тишине  леса  только  ворона  по-прежнему
каркала на сосне. И тут я их увидел. Две лошади, гуськом рысившие по узкой
тропе; бедные твари, они родились крупными боевыми конями, но, как  видно,
давно не кормились досыта и трусили кое-как, ставя ноги куда придется, так
что всадники с проклятиями дергали их за узду над каждой  выбоиной  и  над
каждым корнем. Похоже, что это и вправду были разбойники. Вид у них был не
менее запущенный, чем у коней, почти дикий и явно опасный. Одеты они  были
в остатки какой-то солдатской формы, а у одного на  рукаве  виднелся  даже
грязный полуоторванный военный значок. Кажется,  Горландов.  Тот,  который
ехал сзади, едва держался в седле; он был, очевидно, пьян и ни на  что  не
обращал внимания, но передний ехал весь настороже и то и дело  поворачивал
из стороны в  сторону  голову,  как  собака,  вынюхивая  след.  Он  держал
наготове расчехленный лук. А в рваных кожаных ножнах на бедре  поблескивал
большой, смертоносно отточенный нож.
     Вот они прямо подо мной. Проезжают. Ни  младенец  у  груди,  ни  наши
лошади, спрятанные в соснах,  не  издали  ни  звука.  Одна  только  черная
ворона, раскачиваясь вверху под зимним солнцем, бранилась во всю глотку.
     Я увидел, как тот, у которого был лук, поднял голову,  сказал  что-то
через плечо, я не разобрал что. Затем, обнажив в ухмылке ряд кривых зубов,
он поднял лук, натянул тетиву, и стрела,  зазвенев,  полетела  в  сосновую
крону. Выстрел был точен. Ворона  с  криком  взмыла  над  сосной  и  упала
пронзенная. Она шлепнулась на поляну в двух шагах от Бранвены с младенцем,
похлопала крыльями и затихла.
     Я  попятился  и  побежал  к  соснам,  слыша  сзади  себя  смех  обоих
всадников. Теперь стрелок, конечно, повернет сюда за стрелой.  Уже  слышно
было, как трещит подлесок под грудью его коня. Я подобрал стрелу вместе  с
вороной и швырнул вниз под валуны. Он с тропы не мог  видеть,  куда  упала
его добыча, может быть, найдя ее под камнями, он удовлетворится этим и  не
поедет дальше? На бегу я заметил, как блеснули на  меня  испуганные  глаза
Бранвены, затаившейся с младенцем  у  груди.  Но  она  не  шелохнулась,  а
младенец крепко спал. Я сделал ей знак рукой, одновременно успокоительный,
похвальный и предостерегающий, и побежал к лошадям.
     Ральф стоял с ними в сосняке,  собрав  в  одну  руку  все  уздечки  и
закутав им глаза  и  ноздри  своим  плащом.  Я  остановился,  прислушался.
Разбойники приближались. По-видимому, они не заметили вороны  со  стрелой.
Они без остановки пробирались вверх по склону прямо к сосняку.
     Я выхватил у Ральфа повод моего гнедого  и  приготовился  вскочить  в
седло. Гнедой заходил в поводу, с треском ломая  копытами  сухие  сучья  и
травы. Послышался шум, бряканье сбруи - разбойники осадили коней. Один  из
них по-бретонски сказал другому:  "Слушай!"  -  и  раздался  металлический
шелест обнажаемых мечей. Я вскочил в седло. Вытащил меч. И уже открыл было
рот, чтобы крикнуть, как меня предупредил  чужой  возглас  и  затем  вопль
одного из всадников: "Смотри! Смотри туда!" Мой конь взметнулся на дыбы, а
в это время из кустов у меня под самым  носом  выскочило  что-то  белое  и
промчалось мимо, едва не задев мое колено.
     Это была белая  олениха,  прятавшаяся  в  зимнем  лесу.  Плавно,  как
призрак, пронеслась она между сосен по краю нашей поляны, на  миг  замерла
на фоне неба и устремилась между камней вниз, по склону, прямо  на  тропу,
по которой ехали те двое.  Раздались  торжествующие  вопли,  щелк  хлыста,
топот копыт: всадники поворачивали лошадей и пускали их в галоп  по  тропе
обратно. Зазвенел охотничий  клич.  Я  соскочил  с  седла,  кинул  поводья
гнедого на руки Ральфу и побежал назад к моему  наблюдательному  посту  за
камнем.  Я  только  успел  заметить,  как  двое  всадников  во  весь  опор
проскакали по тропе в обратном направлении. Впереди них, точно клок тумана
между  голых  стволов,  мелькнула  на  мгновение  белая  олениха.   Хохот,
охотничий гик, дробь копыт эхом отдались по лесу и затихли в отдалении.



                                   14

     Река, ограничивающая с  севера  королевство  Хоэля,  протекает  через
самую гущу леса. Она почти всюду катит волны  в  тесном  ущелье  древесных
стволов, и  весь  лес  изрезан  небольшими,  буйно  заросшими  обрывистыми
оврагами, по которым извиваются и бегут ее многочисленные притоки. Но есть
одно место, где крутые лесистые склоны  расступаются  и  образуют  широкую
зеленую долину, там люди издавна обрабатывали поля  и  свели