лькали и другие  цвета,  но
ветер упал, флаги не развевались, и, как ни напрягал я зрение,  поклясться
в достоверности того, что увидел, я бы не мог. А тот флаг, который я особо
высматривал, так и не  показался,  хотя,  может  быть,  я  его  просто  не
заметил. Я подождал, покуда замыкающий всадник  не  скрылся  на  рысях  за
поворотом, а потом выбрался из чащи и пошел к тому  месту,  где  условился
встретиться с Ральфом.
     Он бежал мне навстречу, запыхавшись.
     - Ты их видел?
     - Да. А ты где был? Я же послал тебя следить за второй дорогой.
     - Я и следил. Но на ней не было никакого движения, ни живой души. И я
как раз пошел обратно, когда услышал что они едут. И бросился бегом.  Едва
не опоздал. Видел только задние ряды. Ведь это был король?
     - Король. Ральф, а ты не разглядел значков? Никого не узнал?
     - Узнал Брихана и  Цинфелина,  а  больше  из  Корнуолла  никого.  Мне
показалось, там были люди из Гарлота и из Цернива и еще кое-кто  вроде  бы
знакомый, но сквозь пыль было плохо видно. И  я  не  успел  никого  толком
разглядеть, как они уже скрылись за поворотом.
     - А Кадора среди них не было?
     - Господин, мне очень жаль, но я не разглядел.
     -  Неважно.  Раз  были  другие  из  Корнуолла,   значит,   можно   не
сомневаться, что и он с ними. В  харчевне,  конечно,  будут  знать.  А  ты
забыл, что не должен называть меня "господин", даже с глазу на глаз?
     - Прости... Эмрис. - Мы так сблизились с ним за  это  время,  что  он
счел уместным тут же с наигранной кротостью добавить: - А  ты  забыл,  что
меня зовут Бан? - Он, смеясь, увернулся от подзатыльника. - Надо  же  было
назвать меня по этому недоумку!
     - Просто подвернулось на язык. Это,  кстати,  королевское  имя.  Бан,
король Бенойка. Так что ты вправе сам выбрать из них двоих себе патрона.
     - Бенойк? А где это?
     - На севере. Ну пошли, вернемся в харчевню. Едва ли от королевы можно
ждать известия ранее завтрашнего дня, но мне еще сегодня надо  приготовить
целебный отвар, а это дело не на один час. На-ка вот, понеси.
     Я оказался прав, гонец прибыл на  следующее  утро.  Ральф  спозаранку
встречал его на проселке, и они вдвоем явились ко мне с известием,  что  я
должен немедля ехать в Тинтагель для встречи с королевой.
     Я не поделился с Ральфом, да и себе до конца  не  признался,  что  на
душе у меня  от  предстоящей  аудиенции  было  неспокойно.  В  ту  ночь  в
Тинтагеле, когда младенец был зачат, я не сомневался  ни  в  чем,  я  знал
твердо, как только  можно  твердо  знать  будущее,  что  мальчик,  который
родится, будет отдан на мое попечение и  что  я  взращу  великого  короля.
Утер,  в  досаде  на   смерть   Горлойса,   поклялся   отвергнуть   своего
"внебрачного" отпрыска, и из письма Марсии было видно, что он намерения не
изменил. Но от  Игрейны  я  за  долгие  шесть  месяцев,  протекшие  с  той
мартовской ночи, не получил ни единой вести, откуда  же  мне  было  теперь
знать, а вдруг она не пожелает исполнить волю супруга, а вдруг не найдет в
себе сил расстаться с рожденным ею ребенком? Я без конца перебирал  в  уме
доводы, которые мог бы ей привести, и сам только дивился, куда  подевалась
та уверенность, с какой обращал я раньше  к  ней  и  к  Утеру  свои  речи.
Воистину тогда мой бог был со мною. И воистину,  увы,  теперь  он  покинул
меня. Порой бессонными ночами прежние ясные видения даже начинали казаться
мне просто прихотью фантазии, обманчивыми  снами,  рожденными  неотступной
мечтой. Вспоминались горькие слова короля: "Теперь я понимаю,  что  это  у
тебя за мания такая,  что  за  волшебная  сила,  о  которой  ты  толкуешь.
Обыкновенная человеческая хитрость, и больше ровным счетом ничего, страсть
лезть в государственные дела. Мой брат приучил тебя к этому, и ты вошел во
вкус, считаешь своим правом, своей тайной. Ты  даже  богом  пользуешься  в
собственных целях. "Бог велит  мне  делать  то-то  и  то-то,  бог  требует
расплаты, бог взимает мзду с других..." За что,  Мерлин?  За  то,  что  ты
суешься не в свое дело? А  кто  должен  выплачивать  богу  долги  за  твои
победы? Уж не ты ли? Нет, те, чьими руками ты ведешь свою игру, они  же  и
расплачиваются за тебя. Ты-то не платишь".  Прислушиваясь  к  этим  резким
словам, так отчетливо звучавшим  в  молчании  ночи,  я  и  сам  готов  был
усомниться, что верно толковал свои видения, что все труды мои и  мечты  -
не пустая насмешка судьбы. И вспоминая тех,  кто  уже  поплатился  за  них
жизнью, начинал думать, не  отраднее  ли  смерть  той  пустыни  неверия  и
сомнений, в которой я лежу недвижим, напрасно ожидая, чтобы мне  прозвучал
голос хоть самого малого из моих богов. Нет, я платил, и платил  недешево.
Все эти долгие девять месяцев, каждую бессонную ночь.
     Но сейчас был день, и скоро мне предстояло узнать, чего хочет от меня
королева. Помнится, я не находил себе места, пока Ральф седлал  лошадей  и
завершал сборы в путь. Маэва со служанками в кухне  мыла  терновые  ягоды,
предназначенные для приготовления вина. Один чан с ягодами уже закипал  на
плите. Не дико ли, что я увожу с собой к королеве  этот  терпкий  терновый
дух? Вдруг он сделался для меня невыносим,  я  поспешил  наружу,  глотнуть
свежего воздуха, но одна из служанок выбежала вслед  за  мной  с  каким-то
вопросом, я стал давать ей объяснения, и это отвлекло меня от дум, а тут и
Ральф подошел сказать, что все готово, и вот уже мы втроем - Ральф,  гонец
и я - поскакали легким галопом в ласковых,  нежарких  лучах  сентябрьского
полдня, направляясь в Тинтагель.



                                    7

     Всего лишь несколько месяцев я  не  видел  Игрейну,  но  как  же  она
переменилась! Сначала мне подумалось, что  все  дело  в  беременности:  ее
некогда стройный стан разнесло, а лицо, правда, сохранило свежий  здоровый
румянец, но под глазами и у губ легли, как бывает у женщин, страдальческие
тени. Но перемена в ней была глубже - во взгляде, в движениях, в том,  как
она теперь сидела. Раньше,  горячая,  юная,  она  была  похожа  на  птицу,
рвущуюся ввысь и бьющую крылами о прутья клетки, теперь же словно сникла в
своей тяжести, сложила подрезанные крылья, прижилась на земле.
     Она приняла меня в своих покоях на верхнем этаже  -  в  продолговатой
комнате с круглым углублением  в  северо-западной  стене,  где  находилась
угловая башня. В длинной стене, выходящей  на  юго-запад,  было  несколько
окон, сквозь них свободно падали солнечные лучи, но  королева  сидела  под
узким башенным оконцем, в которое веяло прохладой  погожего  сентябрьского
дня и доносился от подножия замка вечный шум морского прибоя. Во всем этом
я узнавал Игрейну  прежних  дней.  Как  похоже  на  нее,  подумалось  мне,
предпочесть солнечному теплу ветер и шум моря. Но хотя  много  здесь  было
воздуха и света, все же  оставалось  что-то  от  клетки:  в  этой  комнате
некогда томилась молодая жена старого герцога Горлойса -  до  той  роковой
поездки в Лондон, когда она и король увидели  друг  друга.  Теперь,  после
краткого полета, она опять заточена здесь, заточена  любовью  к  королю  и
тяжестью его ребенка. В моей жизни была только  одна  женщина,  которую  я
любил, но ко  многим  испытывал  жалость.  И  теперь  эту  юную  королеву,
прекрасную и добившуюся своего, жалел так же горячо, как и боялся:  что-то
она мне скажет?
     Королева приняла меня с глазу на глаз. Паж провел меня  к  ней  через
передний покой, где за прялками,  тканьем  и  пересудами  проводили  время
придворные дамы. На меня устремились со всех сторон блестящие взоры, языки
замерли, чтобы заработать с новой силой, как только я скрылся за  порогом.
Ни  одна  меня  не  узнала,  а  у  некоторых  на  лицах  даже   выразилось
разочарование при виде такого  невзрачного,  бедно  одетого  мужчины,  чей
приход не сулил им новых забав. Для них я был лишь посыльный,  которого  в
отсутствие короля вели к королеве, только и всего.
     Паж постучал в дверь внутреннего покоя  и  удалился.  Дверь  отворила
Марсия, бабка Ральфа. Это  была  женщина  в  преклонных  летах,  с  седыми
волосами, но с такими же, как у внука, голубыми  глазами  на  пожелтевшем,
морщинистом лице и по-девичьи прямым станом. Она ожидала меня, и  все-таки
взгляд ее выразил растерянность, которую  затем  сменило  изумление.  Даже
Игрейна  посмотрела  на  меня  сначала  недоуменно,  но  потом  с  улыбкой
протянула руку:
     - Принц Мерлин. Добро пожаловать.
     Марсия сделала мне и королеве один  общий  реверанс  и  удалилась.  Я
подошел, встал на колено и поцеловал королевину руку.
     - Госпожа.
     Она милостивым жестом велела мне подняться.
     - Ты был столь добр, что  сразу  же  явился  на  мой  необычный  зов.
Надеюсь, путешествие было легким?
     - Вполне. Мы остановились у Маэвы и Кау, нам там удобно, и до сих пор
ни одна живая  душа  не  узнала  ни  меня,  ни  даже  Ральфа.  Твоя  тайна
соблюдена.
     - Благодарю тебя за то, что ты так искусно ее блюдешь. Клянусь,  я  и
сама узнала тебя не раньше, чем ты заговорил.
     Я улыбаясь поднес руку к подбородку.
     - Как видишь, я готовился к этой поездке уже давно.
     - На этот раз обошлось без магии?
     - На этот раз магии не больше и не меньше, чем прежде, - ответил я.
     Она подняла свои  прекрасные  синие  глаза  и  открыто,  как  раньше,
посмотрела мне прямо в лицо, и я узнал в  этом  взгляде  прежнюю  Игрейну,
гордую и, как мужчина,  бесхитростную.  Вся  эта  томная  лень  была  лишь
поверхностной, лишь молочной тишиной, что  нисходит  на  женщин  во  время
беременности, а под нею оставался прежний огонь. Она развела руками.
     - Глядя теперь мне в глаза, неужто ты станешь утверждать, что  в  тот
вечер в Лондоне, когда ты обещал мне любовь короля, во всем этом  не  било
никакой магии?
     - Чтобы привести короля в твои объятия, магии не  потребовалось.  Вот
потом - может быть.
     - Может быть? - Голос ее зазвенел, и я вовремя спохватился.  Игрейна,
конечно, королева и отважна, как мужчина, но она же и женщина  на  седьмом
месяце. Мои сомнения должны оставаться при мне, я не вправе  перекладывать
их на нее. Я еще подыскивал подходящие слова, когда она сама  проговорила,
горячо, настойчиво, словно убеждала самое себя при моем молчанье: -  Когда
ты впервые явился и посулил мне любовь короля, в этом была магия, я  знаю.
Я ее чувствовала, видела в твоем лице. Ты говорил, что сила твоя - от бога
и что, подчиняясь тебе, я  тоже,  как  и  ты,  стану  сосудом  божиим.  Ты
говорил, что благодаря той магии, которая приведет  ко  мне  Утера,  всему
королевству будет дарован мир.  Толковал  о  тронах  и  алтарях...  И  вот
теперь, когда я - королева и ношу  под  сердцем  дитя  короля,  неужто  ты
посмеешь утверждать, что все это был обман?
     - Не обман, госпожа. То было время видений, страстных грез и желаний.
Теперь мы распростились с ними, настал трезвый день. Но магия не ушла, она
здесь, в твоем теле, только теперь она -  не  видение,  а  реальность.  Он
родится под рождество, если не ошибаюсь?
     - Он? Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.
     - Я знаю наверняка.
     Я увидел, что она сжала губы словно  от  внезапной  боли  и  опустила
глаза на свои руки, сложенные на животе. Голос ее, когда  она  заговорила,
звучал ровно, обращенный то ли к рукам, то ли к тому, что они закрывали:
     - Марсия рассказала мне про письмо, которое отправила тебе летом.  Но
ты ведь и без нее знал, верно? Знал, что думает об этом деле  супруг  мой,
король?
     Я молчал, но она требовательно ждала ответа.
     - Он сам мне сказал, - утвердительно отозвался я. - И если мнение его
неизменно, то, значит, мальчик не будет признан наследником престола.
     - Его мнение неизменно. - Она опять подняла на меня глаза. - Не пойми
меня превратно. Он не сомневается во мне, не усомнился ни разу. Он  знает,
что с первой нашей встречи я принадлежу ему одному, что с тех  пор  я  под
тем или иным предлогом не всходила на герцогское ложе. Нет, нет, во мне он
не сомневается, он знает, что это - его дитя. И что бы он ни утверждал,  -
на губах ее мелькнула улыбка, и голос зазвучал ласково-снисходительно, так
мать говорит о своем дитяти и жена - о любимом муже, - как бы  громогласно
ни отрекался, на самом деле он знает твою силу и страшится ее. Ты  предрек
ему, что после той ночи родится ребенок, и он  поверил  бы  твоему  слову,
даже если бы ему мало было моего. Но это ничего не меняет в его сердце. Он
винит себя - и тебя, и даже младенца - в гибели герцога Горлойса.
     - Знаю.
     - Повремени он еще одну ночь, так он говорит, и Горлойс бы все  равно
погиб, тогда бы я стала королевой и младенец был бы зачат в браке, и никто
бы не мог усомниться в его происхождении и назвать его бастардом.
     - А ты, Игрейна?
     Долго она ничего не отвечала. Отвернула от меня свое прекрасное  лицо
и смотрела в окно, за которым с криками, взвиваясь и падая,  кружились  на
ветру морские птицы. Я понял, сам не знаю как, что она как солдат, который
выиграл одну битву и отдыхает перед началом второй. Нервы мои  напряглись.
Если следующая ее битва - со мною, дело будет нешуточное.
     Она сказала, тихо и внятно:
     - Может быть, это все верно, что говорит  король.  Не  знаю.  Но  что
сделано, то сделано, и моя забота теперь -  этот  ребенок.  Вот  почему  я
послала за тобой. - Она смолкла. Я ждал. Она повернула ко  мне  голову.  -
Принц Мерлин, я боюсь беды для моего ребенка.
     - От руки короля?
     Это был слишком прямой вопрос, даже для  Игрейны.  Холодно  взглянула
она на меня, и холодно прозвучал ее голос:
     - Это дерзость. И глупость. Ты забываешься.
     - Я? - столь же холодно отозвался я. - Это ты  забываешься,  госпожа.
Будь моя мать законной супругой Амброзия, когда он зачал меня, не Утеру бы
сейчас сидеть на престоле и не стал бы я трудиться приводить его к  твоему
ложу ради младенца, которого ты носишь. Не тебе говорить мне о дерзости  и
глупости. Никто лучше меня не знает, какая судьба ждет в Британии  принца,
рожденного вне брака и не признанного отцом.
     Ее  прежде  столь  бледное  лицо  залилось  ярким  румянцем.   Взгляд
потупился, гнев в нем угас.  Она  ответила  мне  не  чинясь,  как  простая
девушка:
     - Ты прав, я забылась. И прошу у тебя прощения. Я совсем  отвыкла  от
свободного разговора. Я никого не вижу, кроме Марсии и моего супруга, а  с
Утером мне нельзя говорить о ребенке.
     Все это время я стоял перед нею. Теперь же я принес в башню кресло  и
сел подле нее под амбразурой. Отношения  между  нами  вдруг  переменились,
словно ветер задул с другой стороны. Я понял, что следующая ее битва будет
не со мной, а с собою, с ее собственной женской слабостью. Она смотрела на
меня теперь так, как человек в болезни смотрит  на  лекаря.  И  я  ласково
сказал ей:
     - Ну вот, ты позвала, и я здесь.  И  готов  тебя  выслушать.  Что  ты
хотела мне сообщить?
     Она глубоко вздохнула. Голос ее в ответ мне прозвучал ровно,  но  еле
слышно, как шепот:
     - Если родится мальчик, король не позволит мне оставить его  у  себя.
Девочку я вправе воспитать здесь, но мальчик, зачатый так,  как  этот,  не
может быть признан принцем и законным наследником, а жить  при  дворе  как
побочный сын короля он  тоже  не  может.  -  Под  моим  взглядом  королева
овладела собой. - Я уже сказала тебе. Утер во мне не сомневается. Но в  ту
ночь все так совпало: и гибель герцога, и  разговоры  о  магии,  -  король
клянется мне, что люди  будут  считать  не  его,  а  герцога  отцом  этого
младенца. У нас, он говорит, будут еще другие  сыновья,  чье  рожденье  не
вызовет кривотолков, и из них он выберет наследника престола.
     - Игрейна, - сказал я, - я знаю, как горько женщине - так ли, эдак ли
- потерять своего ребенка. На свете наверно, нет горя тяжелее. И  все-таки
я думаю, что король прав. В  наше  смутное,  буйное  время  нельзя,  чтобы
мальчик оставался при дворе как побочный сын короля. Если появятся  другие
наследники, признанные и объявленные королем,  они  могут  увидеть  в  нем
угрозу для себя и, уж конечно, сами будут угрозой для него. Кому  и  знать
это, как не мне: именно так было со мной в детские годы. А ведь мне выпало
на долю благо, которое может и не достаться этому принцу:  покровительство
короля-отца.
     Она молча кивнула, опять потупя взгляд.
     - А если дитя должно быть отдано  на  сторону,  это  следует  сделать
сразу же, пока мать еще не подержала его на руках. Поверь мне, - добавил я
поспешно, хотя она меня не перебивала, - это  истинная  правда.  Я  говорю
сейчас как врач.
     Она облизнула губы.
     - И Марсия то же говорит.
     Я выждал, но она больше ничего не прибавила.  Горло  мне  перехватила
хрипота. Я и не заметил,  как  сдавил  побелевшими  пальцами  подлокотники
кресла. Но голос мой, когда я, откашлявшись, приступил к самому  главному,
прозвучал спокойно и ровно:
     - Король не распорядился, куда отдать сына на воспитание?
     - Нет. Об этом с ним почти невозможно говорить. Когда последний раз у
нас зашла об этом речь, он сказал, что еще подумает. И упомянул Бретань.
     - Бретань?! - Как я ни сдерживался, это слово  выкриком  сорвалось  с
моих уст. Надо было овладеть собой.  Я  разжал  пальцы  на  подлокотниках,
положил ладони на  колени.  Значит,  опасения  мои  не  напрасны.  Как  ни
странно, на душе у меня стало спокойнее. Если я должен сразиться не только
с Игрейной, но и с самим королем, да еще и с моими  уклончивыми  богами  в
придачу - что ж, значит,  будем  сражаться.  Главное  -  иметь  почву  под
ногами... - Что же, Утер хочет отослать его к королю Будеку?
     - Похоже на то. - Она, как видно, не заметила  моего  смятения.  -  В
прошлом месяце он отправил туда гонца. Незадолго до того, как я послала за
тобой. Будек - это ведь выбор, который напрашивается сам собой.
     Действительно, король Малой Британии Будек приходился Утеку  кузеном.
Это он за тридцать лет до того принял моего отца и Утера под свою  защиту,
когда их старший брат Констанций пал от руки захватчика  Вортигерна,  и  в
его столице они собрали и обучили войско, с которым потом отвоевали себе у
Вортигерна верховное королевство.
     Но я с сомнением покачал головой.
     - Слишком уж  напрашивается.  Если  кто-нибудь  замыслит  зло  против
мальчика, сразу догадается, где его искать. Не сможет  же  Будек  охранять
его день и ночь. К тому же...
     - Будек не сможет печься о моем сыне так, как надо! - выкрикнула она,
горячо оборвав меня на полуслове. Но это было сказано не в обиду мне.  Это
был вопль души. Она едва ли расслышала хоть  что-нибудь  из  того,  что  я
сказал. Я видел, она борется с собой и подыскивает слова: - Он уже стар, и
к тому же Бретань далеко, и там сейчас неспокойно, еще  неспокойней  даже,
чем в наших истерзанных саксами краях. Принц Мерлин, я... мы с  Марсией...
мы полагаем, что ты... - Она вдруг сжала лежащие на коленях руки. Голос ее
дрогнул. - Кроме тебя, мне не на кого положиться.  И  Утер...  что  он  ни
говори, но и он на самом деле знает, что тебе может доверить хоть все свое
королевство. Ты сын Амброзия и ближайший родич моему  ребенку.  Твоя  сила
известна повсюду и всем внушает страх - под твоим покровительством ребенок
будет в безопасности. Ты... ты должен взять  его,  Мерлин!  -  Теперь  она
упрашивала меня. -  Забери  его  куда-нибудь  подальше  от  этих  немирных
берегов и вскорми в безопасном месте. Обучи его всему, чему учили тебя,  и
воспитай, как надлежит воспитать королевского сына, а когда  он  вырастет,
привези обратно, и пусть он займет свое место при дворе, как и ты, рядом с
будущим королем.
     Она осеклась и смолкла, ломая руки. Должно быть,  я  выпучил  на  нее
глаза как помешанный. Между нами воцарилась  тишина,  наполненная  соленым
дыханием моря и криками чаек. Я сам не заметил, как поднялся с кресла, но,
опомнившись, увидел, что стою у окна, спиной к королеве, и гляжу на  небо