я она учила меня  нотам  и  разрешала
играть на своей арфе. "У тебя есть слух", - говорила она, но мы оба знали,
что сказал бы король, узнав о подобных занятиях. Поэтому она скрывала свое
доброе ко мне отношение даже от моей матери.
     Сейчас она меня совсем не замечала. Никто не замечал. Разве  что  мой
кузен Диниас, стоявший под балдахином  за  креслом  Олуэн.  Он  был  сыном
короля от рабыни, крупный малец семи лет,  унаследовавший  от  отца  седую
шевелюру и крутой нрав. Он не по годам отличался силой и смелостью. Диниас
начал пользоваться расположением короля с того  дня,  когда  в  пятилетнем
возрасте он решил тайком покататься  на  отцовской  лошади,  диком  гнедом
жеребце, пронесшем его через весь город и освободившись от наездника  лишь
на высоком берегу. Король собственноручно учинил ему  трепку,  после  чего
подарил Диниасу кинжал с позолоченной рукояткой. С той поры  Диниас  среди
остальных детей начал претендовать по меньшей  мере  на  титул  принца,  и
поэтому  относился  ко  мне,  своему  внебрачному   собрату,   с   крайним
презрением. Сейчас он глядел на меня как на неодушевленный предмет, ничего
не выражающим взглядом. Лишь незаметно показал кулак.
     Я задержался в проходе, пока няня поправляла  на  мне  тунику,  затем
подтолкнула рукой.
     - Иди. Выпрями спину. Он тебя не съест.
     Последнее напутствие сопровождалось стуком  амулетов  и  приглушенной
молитвой.
     Комната была заполнена людьми. Большинство из них я знал, но  были  и
незнакомые лица, сопровождавшие,  наверное,  приезжего  короля.  Он  сидел
рядом с дедом в  окружении  своих  людей.  Это  был  крупный  темноволосый
человек, которого я видел на мосту, - с большой бородой  и  хищным  носом,
мощное тело скрывал пурпурный плащ.  По  другую  руку  от  деда,  рядом  с
балдахином, стояла моя мать  с  двумя  дамами.  Мне  всегда  нравилось  ее
длинное шерстяное одеяние кремового цвета, спускавшееся до пола, платье, в
котором она выглядела как принцесса.  Его  узоры  походили  на  резьбу  по
свежему дереву. Волосы были распущены и дождем ниспадали по спине.  Сверху
она  набросила  голубую  накидку  с  медной  пряжкой.  Ее  спокойное  лицо
покрывала бледность.
     Меня настолько одолели собственные страхи - угрожающий жест  Диниаса,
отведенный взгляд матери, всеобщее молчание и пустое пространство, которое
мне предстояло еще преодолеть, - что  я  совсем  забыл  о  деде.  Все  еще
незамеченный, я сделал шаг вперед, и тут раздался  страшный  треск,  будто
лошадь  громко  ударила  копытом.  Дед   резко   хлопнул   по   деревянным
подлокотникам обеими руками  и  встал,  с  силой  отбросив  назад  тяжелое
кресло. Оно отлетело на пару шагов, оставив след на деревянном помосте.  -
Клянусь  светом!  -  Его  лицо  пошло  красными  пятнами,  и  на  мясистых
надбровьях  задвигались  рыжие  брови,  под  которыми  яростно   сверкнули
маленькие голубые глазки. Он метнул взгляд на мать и шумно втянул  воздух,
чтобы что-то сказать. Его  вдох  докатился  до  самых  дверей,  где  стоял
перепуганный я. Бородатый человек,  поднявшийся  вместе  с  дедом,  что-то
сказал на непонятном мне наречии. В это же время Камлак, что-то прошептав,
дотронулся до его руки.  Король  помедлил  и  затем  быстро  сказал:  "Как
хотите. Потом. Пусть уйдут, - и добавил, обращаясь к матери: - Это еще  не
все, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет.  Этого  достаточно,  клянусь  богом.
Пошли".
     Он перебросил  плащ  на  руку,  кивнул  головой  сыну,  вышел  из-под
балдахина и,  взяв  бородатого  за  руку,  направился  к  двери.  За  ними
потянулась кроткая Олуэн со своими женщинами  и  улыбающийся  Диниас.  Моя
мать не двинулась с места. Король прошел мимо, не проронив ни слова. Толпа
расступилась, освобождая путь.
     Я один остался стоять как вкопанный в трех шагах от двери.  При  виде
приближающегося короля я пришел в себя и попытался ускользнуть в прихожую,
но не успел.
     Король резко остановился, отпустив руку Горлана, и двинулся  ко  мне.
Взвился голубой плащ, уголком зацепил мне глаз, отчего у меня  навернулись
слезы. Моргая, я смотрел на него. Горлан остановился рядом. Он был  моложе
покойного дяди Дайвида. Горлан  выглядел  рассерженным,  хотя  пытался  не
показывать этого. Я понял, что дело было не во  мне.  Он  удивился,  когда
король остановился рядом со мной.
     - Кто это?
     - Ее сын, которому ваша светлость дала бы свое имя.
     Сверкнул золотой наручник, и я оказался на  полу.  Его  большая  рука
отбросила меня с легкостью, с какой дети сбивают мух. Мимо мелькнули  плащ
и королевская обувь. Слегка  задержавшись,  прошел  Горлан.  Олуэн  что-то
произнесла своим милым голоском и склонилась  надо  мной.  Король  сердито
окликнул ее, она отдернула руку и последовала за остальными.
     Я поднялся с пола  и  поискал  взглядом  Моравик.  Ее  не  было.  Она
направилась прямо к матери и ничего не видела. Я попытался пробраться в их
сторону, но прежде, чем я  добрался  до  них,  мать  в  окружении  плотной
группки женщин вышла через другую дверь. Никто из них не оглянулся.
     Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал через  колоннаду
во двор и оттуда в тихий и солнечный фруктовый сад.



                                    3

     Дядя нашел меня на террасе у Моравик. Я лежал на  животе  на  горячих
каменных плитах, наблюдая за ящерицей. За весь день она  осталась  у  меня
самым ярким воспоминанием. Ящерица распласталась на раскаленном  камне  на
расстоянии фута от моего лица. Неподвижное тело цвета позеленевшей  бронзы
и пульсирующее горлышко. У нее были маленькие  темные  глазки.  Внутренняя
поверхность рта имела желтый,  как  дыня,  цвет.  Она  орудовала  длинным,
остреньким язычком как плеткой, а крохотные лапки  издавали  едва  слышный
хруст от движения по плите. Она перебралась через мой палец  и  исчезла  в
камнях.
     Я обернулся. По саду шел дядя  Камлак.  Он  преодолел  три  невысоких
ступеньки, ступая в своих ладных  шнурованных  сандалиях  и,  глядя  вниз,
поднялся на террасу. Я отвернулся. На мху, проросшем между  камней,  росли
крошечные, как глаза ящерицы, белые  цветки.  Каждый  из  них  представлял
собой маленькую искусную чашечку. Я по сей день помню  их  рисунок,  будто
собственными руками вырезал этот узор.
     - Покажи мне, - попросил он.
     Я не шевельнулся. Он подошел к каменной скамье напротив и,  расставив
ноги, сел, глядя на меня.
     - Посмотри-ка на меня, Мерлин.
     Я поглядел. Он смотрел на меня молча и изучающе.
     - Мне все время говорят, что  ты  не  участвуешь  в  грубых  ребячьих
забавах, убегаешь от Диниаса и что из тебя никогда не  получится  воина  и
даже мужчины. Ты не издал ни  звука  и  даже  не  заплакал,  когда  король
отвесил тебе оплеуху, от которой его гончая с визгом полетела бы в конуру.
     Я промолчал.
     - Мне кажется, что ты представляешь собой не то, что о  тебе  думают,
Мерлин.
     Я опять ничего не ответил.
     - Ты знаешь, почему приехал Горлан?
     Мне показалось, что легче будет солгать.
     - Нет.
     - Он приехал просить руки твоей матери. Если бы она дала согласие, ты
отправился бы с ним в Британию.
     Я дотронулся указательным пальцем до цветка  на  мху.  Он  сник,  как
гриб-дождевик, и развалился. Из любопытства  я  коснулся  другого.  Камлак
обратился ко мне снова. Голос его прозвучал резко.
     - Ты слушаешь?
     - Да. Даже если  она  отказала  ему,  что  не  будет  иметь  никакого
значения, - я посмотрел на него. - Верно?
     - Ты имеешь в виду, что тебе не хочется ехать?
     Я думал. Он нахмурил брови, совсем как мой дед.
     - К тебе бы относились с уважением, ты стал бы принцем.
     - Я и так принц. Самый настоящий принц.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Если она отказала ему, значит, он не мой отец,  -  сказал  я.  -  Я
думал, что он мой отец и поэтому приехал.
     - Почему ты так считаешь?
     - Я не знаю. Мне показалось... - Я остановился,  потому  что  не  мог
объяснить Камлаку, что имя Горлана явилось мне в проблеске света.
     - Я просто был уверен, что это он.
     - Лишь потому, что ты его ждал все это  время,  -  его  голос  звучал
спокойно. - Ждать вот так глупо, Мерлин. Тебе пора знать правду. Твой отец
мертв.
     Я положил руку на  пучок  мха,  смяв  его.  Мои  пальцы  побелели  от
напряжения.
     - Это она тебе сказала?
     - Нет, - он пожал плечами. - Но если бы  он  был  жив,  он  бы  давно
приехал. Тебе это известно.
     Я промолчал.
     - А если он  жив,  -  продолжал  дядя,  наблюдая  за  мной,  -  и  не
возвращается, то об этом никому жалеть не стоит. Правда?
     - Нет. Каким бы подлым он ни был, матери было бы легче. И мне.
     Я убрал руку, и мох  медленно  распушился,  как  бы  разрастаясь.  Но
крошечные цветки исчезли.
     Дядя кивнул.
     -  Было  бы  разумнее  с  ее  стороны  дать  согласие   Горлану   или
какому-нибудь другому принцу.
     - Что будет с нами? - спросил я.
     - Твоя мать хочет уйти в монастырь Святого Петра. А ты,  ты  быстр  и
сообразителен, мне говорили, ты можешь немного читать.  Ты  мог  бы  стать
священнослужителем.
     - Нет!
     Его брови снова сошлись над узкой переносицей.
     - У тебя будет достаточно хорошая доля. Ты явно  не  родился  воином.
Почему бы не избрать  образ  жизни,  подходящий  тебе,  где  ты  будешь  в
безопасности.
     - Не нужно быть воином, чтобы оставаться свободным. Не хочу сидеть  в
монастыре взаперти, это не для меня. - Я разгорячился и говорил, с  трудом
подыскивая слова. Не мог я объяснить то, чего не  знал.  Я  с  готовностью
поглядел на Камлака.
     - Останусь с тобой! Если я  тебе  не  нужен,  убегу  и  буду  служить
другому принцу. Но лучше бы мне остаться с тобой.
     - Пока рано говорить о подобных вещах. Ты очень молод. - Он  поднялся
на ноги. - У тебя не болит лицо?
     - Нет.
     Он протянул руку, и мы пошли. Камлак провел меня через фруктовый сад,
и через арку мы вошли в личный сад деда. Я потянул его за руку назад.
     - Мне сюда нельзя.
     - Уверен? Даже со мной? Твой дед занят с гостями и  не  увидит  тебя.
Пошли. Я приметил для тебя  кое-что  получше,  чем  твои  паданцы.  Сейчас
собирают абрикосы, и я отложил самые лучшие.
     Он  прошествовал  вперед  своей  грациозной  кошачьей  походкой.   За
бергамотом и лавандой росли персики и абрикосы. От запахов трав  и  плодов
хотелось спать. На голубятне ворковали голуби. У  моих  ног  лежал  спелый
абрикос, отливая на солнце бархатом. Я пнул  его  ногой.  На  перевернутой
стороне обнаружилась большая гнилая дыра, в которой  ползали  осы.  Сверху
легла тень. Надо мной высился дядя, держа в руках абрикосы.
     - Я говорил тебе, что у меня есть кое-что получше паданцев. - Он  дал
мне один.
     - А если им вздумается побить тебя за то, что ты украл,  то  придется
побить и меня.
     Он улыбнулся и откусил от своего абрикоса.
     Я стоял, не двигаясь, держа в ладони большой спелый абрикос.  В  саду
было очень жарко и тихо. Гудели только насекомые. Плод отливал золотом, от
него пахло солнечным светом и сладким  соком.  Кожура  напоминала  мне  на
ощупь пушок золотого шмеля. Мой рот наполнился слюной.
     - В чем дело? - спросил дядя с нетерпением и раздражением  в  голосе.
По подбородку стекал абрикосовый сок. - Не заглядывайся, дружище! Ешь!  Он
же хороший, верно?
     Я поднял голову и встретился с его голубыми глазами, жестокими, как у
лисы. Я протянул абрикос обратно.
     - Не хочу. Он внутри черный. Посмотри, там видно.
     Он резко вздохнул, и как раз  в  это  время  с  другой  стороны  сада
послышались голоса. Садовники, наверное, принесли обратно пустые  корзины,
приготовив их на утро. Дядя нахмурился, вырвал у меня фрукт и метнул его с
силой в стену. Абрикос золотой массой растекся по кирпичной кладке.  Между
нами, жужжа, пролетела обеспокоенная оса. Камлак  сделал  странный  резкий
жест,  как  бы  прихлопнув  ее,  в  его   голосе   неожиданно   прозвучала
нескрываемая злоба.
     - Больше ко мне не подходи,  ты,  дьявольское  отродье.  Слышишь?  Не
подходи.
     Он вытер  рот  тыльной  стороной  руки  и  большими  шагами  пошел  в
направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя,  как  абрикосовый  сок
стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая
в соку. Потом внезапно упала на  землю,  вращаясь  на  спине  и  продолжая
жужжать. Постепенно  ее  жужжание  перешло  в  жалобный  плач,  затем  она
затихла.
     Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и  мне  показалось,
что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в  моих  глазах.
Эти слезы остались у меня  в  памяти  как  первые  в  жизни.  Приближались
садовники с корзинами на головах.
     Я повернулся и выбежал из сада.
     В  комнате  не  было  даже  волкодава.  Я  взобрался  на  кровать   и
облокотился на подоконник. В ветвях  груши  пел  дрозд.  Застыв,  я  долго
слушал  его.  Из-за  закрытой  двери  со   двора   доносилось   монотонное
постукивание по  металлу  -  работал  кузнец,  скрипел  колодезный  ворот,
неторопливо вращаемый мулом.
     В этом месте некоторые детали стерлись из моей памяти.  Я  не  помню,
сколько просидел, пока гул голосов не возвестил о начинающемся  ужине.  Не
помню и боли. Но когда конюх Сердик распахнул дверь и я обернулся,  то  он
остановился как вкопанный и его первыми словами были:
     - О боже, где ты был? Играл в конском затоне?
     - Я упал.
     - Упал? Интересно, почему земля под тобой всегда  оказывается  в  два
раза тверже, чем под остальными?  Кто  тебя  отделал?  Этот  грубый  кабан
Диниас?
     Не получив ответа, он подошел к моей постели. Сердик  был  небольшого
роста, с кривыми  ногами,  загорелым  морщинистым  лицом  и  копной  волос
соломенного цвета. Я стоял на постели, и мои глаза были на одном уровне  с
его.
     - Что я тебе скажу, - изрек он. -  Когда  подрастешь,  я  научу  тебя
некоторым вещам. Чтобы побеждать, не надо быть  большим.  У  меня  имеется
парочка дельных трюков. Их надо знать, если не вышел ростом.  Скажу  тебе,
что я могу сбить парня в два раза больше меня. И  женщину,  если  надо.  -
Здесь он рассмеялся и отвернулся, чтобы сплюнуть, но вовремя вспомнил, где
находится, и ограничился тем, что откашлялся. - Но когда  ты  вырастешь  и
станешь здоровым парнем, мои трюки тебе не понадобятся, в том  числе  и  в
обращении с женщинами. Однако давай лучше займемся твоим  лицом,  чтоб  ты
потом никого не пугал. От такой раны может и шрам остаться.
     Он кивнул на пустующую подстилку Моравик.
     - Где она?
     - Ушла с матерью.
     - Тогда пошли со мной. Я все устрою.
     Сердик наложил мне на ссадину на скуле повязку с лошадиной мазью.  Мы
сели ужинать прямо у него в  конюшне,  расположившись  на  соломе.  Гнедая
тыкалась мне мордой в спину в поисках корма. Мой толстый и  ленивый  пони,
натянув привязь до упора, жадно следил за каждым  куском,  отправляемым  в
рот. Сердик, несомненно, понимал толк в  кулинарии:  на  каждую  половинку
куриной ножки - дрожжевая выпечка, соленая копченая грудинка,  охлажденное
и ароматное пиво.
     Еще когда Сердик принес еду, я понял по его  виду,  что  он  уже  все
знает. Весь дворец, должно быть, только об этом и говорил. Но он ничего не
сказал, лишь передал мне еду и присел сзади на солому.
     - Тебе сказали? - спросил я.
     Он кивнул, пережевывая хлеб с мясом, и затем добавил с  полным  ртом:
"У него тяжелая рука".
     - Он  рассердился,  потому  что  она  отказалась  выходить  замуж  за
Горлана. Он хочет, чтобы она вышла замуж из-за меня, но и до сих  пор  она
отказывала всем подряд. А сейчас,  после  того  как  умер  дядя  Дайвид  и
остался только Камлак, они позвали Горлана из Малой Британии. Я думаю, что
это Камлак убедил деда обратиться к Горлану. Он боится,  что  мать  выйдет
замуж за какого-нибудь принца в Уэльсе.
     Здесь Сердик меня прервал. У него был испуганный и потрясенный вид.
     - Замолчи, малыш!  Откуда  тебе  это  все  известно?  Я  уверен,  что
взрослые не болтают о таких важных вещах в твоем  присутствии.  Разве  что
Моравик болтает что не следует.
     - Нет, не Моравик. Но я знаю, это правда!
     - Но откуда, клянусь Громовержцем, ты знаешь? Сплетни дворовых?
     Свой последний кусок хлеба я отдал кобыле.
     - Если ты будешь клясться языческими богами, Сердик,  то  именно  ты,
вместе с Моравик, попадешь в беду.
     - О, ладно. Подобных неприятностей можно избежать. Давай говори,  кто
тебе сказал?
     - Никто. Я просто знаю. Я... я не могу объяснить  откуда.  Когда  она
отказала Горлану, дядя Камлак рассердился не меньше деда. Он  боится,  что
вернется мой отец и женится на ней, прогнав его, Камлака. Конечно,  он  не
говорил об этом деду.
     - Конечно.  -  Сердик  уставился,  забыв  про  пищу.  Из  уголка  его
приоткрытого рта капнула слюна. Он торопливо проглотил.
     - Боги знают, точнее, бог его знает, где ты набрался таких вещей, но,
судя по всему, это правда. Продолжай.
     Гнедая подталкивала меня сзади, дыша теплом в  шею.  Я  отстранил  ее
рукой.
     - Вот и все. Горлан рассержен, но его чем-нибудь задобрят. А моя мать
в конце концов уйдет в монастырь Святого Петра. Увидишь.
     Наступила непродолжительная тишина. Сердик прожевал  мясо  и  швырнул
кость за дверь, где на нее накинулись две  дворняжки,  жившие  у  конюшни.
Ворча и цапаясь, они умчались прочь.
     - Мерлин.
     - Да.
     - Будь умница и больше никому об этом не говори. Никому. Понял?
     Я промолчал.
     - Дети не разбираются в таких вещах. В чем-то это, конечно,  основано
на сплетнях, уж точно, но что касается принца Камлака... - Он положил руку
мне на колено, сжал пальцами и покачал его. - Я говорю  тебе,  он  опасный
человек. Забудь обо всем и старайся не попадаться ему на глаза. Можешь мне
верить, я никому не скажу. Но и ты не говори об этом больше  никому.  Даже
если бы ты был  законнорожденным  принцем  или  пользовался  расположением
короля,  как  это  рыжее  отродье  Диниас,  то  и  тогда  нечему  было  бы
радоваться. - Он снова потряс меня за колено. - Ты слышишь  меня,  Мерлин?
Не говори ничего ради своей собственной жизни. Не попадайся им,  чтобы  не
видели. И скажи мне, кто тебе это сказал?
     Я подумал о темной пещере в подвале, о далеком кусочке неба высоко  в
дымоходе.
     - Мне никто не говорил. Клянусь.
     Он нетерпеливо шевельнулся, проявляя волнение. И тогда я выложил все,
на что осмелился.
     - Признаю, что слышал это. Иногда люди говорят прямо над головой,  не
замечая меня. А иногда, - я помедлил, - будто кто-то обращается ко мне,  я
будто вижу наяву. Иногда мне говорят звезды, и я слышу в темноте музыку  и
голоса. Как во сне.
     Сердик  поднял  руку,  словно  защищаясь.  Мне  показалось,  что   он
крестится, но он вычерчивал в воздухе знак против  дурного  глаза.  Сердик
пристыженно взглянул на меня и опустил руку.
     - Правильно, все это сны. Ты, наверное, заснул где-то в уголке, а они
завели при тебе разговор, хотя им не следовало  этого  делать.  Там  ты  и
услышал вещи, которых тебе не положено знать. Я забыл, что ты еще ребенок.
Когда ты смотришь своими глазами... - Он остановился и пожал плечами. - Но
все равно, обещай мне, что ты больше не будешь рассказывать об услышанном.
     - Ладно, Сердик, обещаю тебе. Если ты пообещаешь взамен  сказать  мне
одну вещь.
     - Какую?
     - Кто мой отец?
     Он поперхнулся пивом. Нарочито  медленно  он  вытер  с  лица  пену  и
поставил рог, глядя на меня с неудовольствием.
     - Какого лешего ты взял, что я могу об этом знать?
     - Я думал, что Моравик тебе сказала.
     - А она знает? - в его голосе прозвучало неподдельное удивление, и  я
понял, что он не обманывает.
     - Когда я спрашивал ее, она сказала, что о некоторых вещах  лучше  не
говорить.
     - Моравик права. Но, по-моему, она хотела таким образом показать, что
знает не больше других. И