л  я и кое-какие
пробелы  в  его  описании  Ирландской  войны  Утера  с  Гилломаном.  Я тогда
сопровождал Утера, а сам Амброзий оставался  в Винчестере; Блэз был  при нем
до  конца,  от  него  я  узнал  тогда  обстоятельства  кончины  моего  отца,
происшедшей в мое отсутствие.
     Теперь он повторил мне свой рассказ:
     -  Вижу,   как  сейчас,  высокосводчатую   королевскую   опочивальню  в
Винчестере, вокруг толпятся  врачи и  лорды,  а  твой отец лежит  высоко  на
подушках,  уже  близок к смерти, но  не утратил дара  вразумительной речи  и
говорит, обращая слова свои к тебе, будто  бы ты находишься тут же, при нем.
Я сидел рядом, наготове,  и записывал все, как полагалось, и  меня то и дело
подмывало оглянуться к изножью королевской кровати: может быть, и вправду ты
там стоишь? А ты  в это самое время возвращался морем, с Ирландской войны  и
вез с собой огромный камень, под которым его похоронили.
     И  Блэз погрузился в воспоминания,  старчески кивая головой и словно не
желая  расставаться   с  давно  минувшими  временами.  Я  возвратил   его  в
сегодняшний день;
     - Докуда же ты дошел в своем летописании?
     -  Я стараюсь  записывать все,  что происходит.  Но теперь  я далеко от
средоточия  событий  и вынужден  полагаться на  слухи,  которые ходят  среди
горожан, или на  рассказы  тех,  кто  меня  навешает, и многое, должно быть,
ускользнуло  от моего  внимания. Я  веду переписку, конечно, но мне пишут не
всегда  исправно, да-да, молодые люди  теперь пошли  не  те, что когда-то...
Большая удача привела  тебя  ко  мне, Мерлин. Для меня сегодня праздник.  Ты
погостишь, я надеюсь? Оставайся тут сколько пожелаешь, мой милый. Ты видишь,
мы  живем простой но  здоровой  жизнью.  И о  стольком еще надо  нам с тобой
переговорить!.. Ты должен  непременно посмотреть мой виноград. Да-да, у меня
вызревает отличный белый виноград, в хороший  год, ягоды бывают удивительной
нежности  и  сладости. Здесь  дают плоды и фиги, и персики, мне даже удалось
кое-что получить с привезенного из Италии гранатового деревца.
     - Увы, сейчас я не смогу у тебя задержаться, - сказал я ему с искренним
сожалением. - Утром я должен отправиться дальше на север. Но если позволишь,
я еще  заеду к тебе, вот  увидишь. Это будет скоро, и обещаю тебе, я привезу
уйму  новостей.  Сейчас   происходят  важные  события,  ты  сослужишь  людям
бесценную службу, если все их подробно опишешь. А пока - можно я буду иногда
присылать  тебе письма?  Я надеюсь до  наступления зимы  вернуться  ко двору
Артура и оттуда смогу сообщать тебе последние новости.
     Он не скрыл  своего восторга. Мы еще немного потолковали,  потом ночные
насекомые стали набиваться в лампу, мы внесли ее в дом и простились на ночь.
     Окно моей  спальни выходило на террасу, где  мы  провели этот вечер.  И
перед  тем  как лечь, я долго стоял, облокотясь  на подоконник, и  любовался
уснувшим садом, дыша  ночными ароматами, которые то и  дело доносил до  меня
снизу легкий прохладный ветерок. Дрозд смолк,  и  нежный шелест речных струй
один наполнил  молчание ночи. Узкий месяц поплыл по небу как  светлая ладья,
замерцали летние звезды. Здесь,  вдали от  огней и шума многолюдных селений,
ночи темнее, черный шатер небес раскинут широко-широко, уходя в запредельные
дали, в иные миры,  где  обитают боги, где опадают, сыплются  солнца и луны,
подобно лепесткам цветов. Есть силы, что  влекут взоры и сердца людей вверх,
в пространство, прочь от тяжкого земного притяжения. Таково действие музыки,
и лунного света, и любви, надо полагать, хотя мне она была тогда ведома лишь
в молитве.
     Снова  навернулись слезы -  я не мешал им  течь. Я вдруг понял,  что за
облако  затмевало мне душу со  дня той случайной встречи  у края  вересковой
пустоши. На мальчике Ниниане, таком юном  и молчаливом, с чертами и жестами,
исполненными  такого  благородства  и  изящества, даже  несмотря  на  грубое
рабское клеймо, я разглядел  теперь, сам не знаю как, зловещую печать скорой
смерти. Об  одном этом заплакал бы  всякий,  но я к тому  же  еще  оплакивал
самого  себя,  волшебника  Мерлина,  который  провидел,  но  не  мог  ничего
изменить; Мерлина, который брел своим возвышенным путем, и не было у него на
этом пути спутника. В ту ночь на вересковой пустоши, когда мы слушали  птиц,
милое лицо  и тихий, внимательный юный взгляд поведали мне о том,  что могло
бы быть.  Впервые  с тех  пор,  как сам я  мальчиком сидел  у ног  Галапаса,
обучаясь у него  тайнам магии,  я  увидел того, кого мог  бы  теперь сделать
своим учеником.  Он перенял  бы  от меня мое  искусство не ради собственного
могущества или удовольствия - такие желающие  были - и не для удовлетворения
вражды или корысти, а лишь потому, что угадал своим детским чутьем бег богов
в  движении  ветра, речи их в говоре морских  волн  и сон в нежном колыхании
трав; угадал, что божество - это и есть все самое прекрасное на земле. Магия
открывает подчас  смертному  человеку врата под  гулкие  своды полых холмов,
сопредельных иному миру. И я  мог, когда бы не занесенный над ним узкий  меч
рока,  отомкнуть перед нам заповедные врата и под конец передать в его  руки
магический ключ.
     Но он  - умер.  Должно быть,  я уже знал,  что это произойдет, когда мы
простились на  рыночной площади.  Но не тогда,  когда я ни с того ни  с сего
вдруг за него заступился, знание пришло позже. И как всегда в таких случаях,
моим  бездумно произнесенным  словам  беспрекословно  подчинились.  Так  что
мальчик, по крайней мере, получил свои пирожки и успел насладиться солнцем.
     Я отвернулся от тонкого блестящего месяца и лег на кровать.
     * * *
     - По крайней мере, он получил свои пирожки и успел насладиться солнцем.
     Золотых  дел мастер  Бельтан рассказывал нам, как было  дело, когда  мы
вечером сидели вместе  за ужином в  городской таверне. Он  был необычно  для
себя  немногословен и подавлен,  и  чувствовалось,  что всей душой тянулся к
нам, как, несмотря на резкие слова, тянулся прежде к мальчику.
     - Утонул? - недоуменно переспросил  его Ульфин,  и я поймал на себе его
взгляд: видно  было, что он кое-что припомнил и начал  соображать. -  Но как
это могло случиться?
     -  В тот вечер он привел меня с рынка, сложил в мешки все  товары. День
выпал  удачный, выручили мы немало, могли  сытно поужинать. Он потрудился на
славу, а тут мальчишки собрались  на реку купаться, и он попросился с  ними.
Он очень не любил ходить грязным...  А  день был знойный, люди  на  рыночных
площадях взбивают ногами тучи пыли да навоза. Ну, я  отпустил его. А  потом,
смотрю,   мальчишки  бегут   обратно,  рассказывают  наперебой.  Он,  видно,
оступился в омут и захлебнулся. У здешней реки, говорят, коварный нрав... Да
только  кто же мог знать? Кто мог знать? Когда мы переходили ее  вброд,  она
показалась мне такой мелкой и смирной...
     - А тело? - спросил Ульфин, переждав и удостоверившись, что я не прерву
молчания.
     -  Унесло  водой.  Мальчишки  рассказали,  что  река  подхватила  его и
понесла, как полено в половодье.  Оно всплыло через полмили вниз по течению,
но никто из мальчишек не смог до него дотянуться, а потом оно снова ушло под
воду. Дурная смерть, канул в воду, что слепой щенок. Надо было разыскать его
и похоронить как человека.
     Ульфин произнес сочувственные слова, и вот уже стенания старого мастера
стали иссякать,  а меж  тем  был  подан  ужин, он  занялся  едой и питьем  и
понемногу успокоился.
     На  следующее  утро солнце  светило по-прежнему ярко, и  мы отправились
дальше на  север,  теперь  втроем, а спустя четыре  дня  уже достигли страны
вотадинов, что зовется на бриттском языке Манау Гуотодин.

     11
     Так,  через  десять дней пути,  с  остановками в торговых  селениях, мы
добрались  до  города  Дунпелдира -  столицы  короля  Лота.  Был  на  исходе
непогожий пасмурный день, шел дождь. Нам повезло найти подходящее пристанище
в таверне, сразу как въезжаешь в южные ворота.
     Город  оказался небольшой  -  всего  лишь кучка  домов  и лавок,  тесно
сгрудившихся  у подножия  отвесной  скалы,  на  которой  высился королевский
замок.  В стародавние времена  на вершине скалы умещался и  весь укрепленный
город, но теперь дома выросли  под горой вплоть до берега реки и под стенами
замка, где склоны более отлоги. Река (тоже Тайн) здесь изгибается, опоясывая
подножие замковой  горы, а потом широкими извивами несет свои воды по ровной
низине  к  песчаным отмелям устья.  Но низким берегам жмутся людские жилища,
сохнут вытащенные на галечник лодки. Через реку перекинуты  два  моста: один
бревенчатый,  на мощных каменных опорах, по которому ведет  дорога к главным
воротам замка;  другой узкий,  дощатый,  к нему от замка  спускается  крутая
боковая  тропа. Мощеных дорог  в  этих краях не прокладывали, дома вырастали
как  попало, без оглядки на красоту и того менее - на удобства. И  городишко
образовался  дрянной: домики из необожженного кирпича под дерновыми крышами,
улочки узкие, в  непогоду  превращаются в бурлящие потоки гнилой воды. Река,
повыше и  пониже города такая чистая  и прекрасная, здесь забита отбросами и
заросла  водорослями.  А  от  подножия  отвесной  скалы  до  речного  берега
раскинулась рыночная  площадь, и  здесь наутро  Бельтан разложит на  продажу
свои товары.
     Мне  же, я понимал, надо  было безотлагательно  выполнить  одно  важное
дело. Если подслеповатый Бельтан, как это ни смешно звучит, должен послужить
моими "глазами" в замке, значит, ни меня, ни Ульфина не  должны видеть в его
обществе. А поскольку он нуждается  в услужении, необходимо как можно скорее
найти  ему  помощника  на  место утонувшего мальчика. Сам  Бельтан  за время
нашего  путешествия  не   предпринял  для  этого  никаких   усилий,  но  был
благодарен, когда я предложил ему свою помощь.
     Не доезжая городских ворот,  я заметил по пути каменоломню,  небольшую,
но действующую. Туда я и отправился рано поутру, закутавшись с головы до ног
в старый  бурый  плащ, и разыскал надсмотрщика,  здоровенного  простодушного
детину, который расхаживал среди  жалких, полуобрушенных забоев и  еще более
жалких, полуголых рабов с видом лорда, прогуливающегося на свежем воздухе по
своему загородному имению.
     Он надменно оглядел меня.
     - Крепкие рабы нынче  дороги,  любезный, - сказал  он, а сам,  я видел,
прикидывал при  этом  мне  цену  и  пришел  к  выводу, что много  с меня  не
возьмешь.  -  Да и нет у меня лишнего.  На  таких работах, как у  нас здесь,
собирается всякое отребье  - узники, преступники, воры.  Чтобы вышел хороший
домашний раб или,  скажем, работник в поле или чтобы владел каким ремеслом -
также тут не найдется.  Ну а сила, она нынче в  цене. Ты бы лучше повременил
до  ярмарки.  На  ярмарку  всякий народ  сходится - нанимаются на  работу  в
одиночку  и  семьями,  за хлеб  и похлебку  продают в рабство  себя  и своих
отпрысков. Хотя, тоже сказать,  чтобы по дешевке купить, тебе придется ждать
зимних холодов.
     - Нет, я  не  хочу ждать. Я заплачу хорошую цену. Я  путешествую, и мне
нужен мужчина или мальчик.  Можно и  необученного,  умел бы содержать себя в
чистоте и быть преданным хозяину. Ну и чтобы хватало сил путешествовать даже
зимою, когда дороги совсем плохи.
     Я говорил и видел, как вырастаю в его глазах.
     - Ты путешествуешь? - переспросил  он  меня  уважительнее. - Кто же  ты
такой?
     Я решил не объяснять, что ищу слугу не для себя.
     - Лекарь, - ответил я.
     Мой  ответ возымел на него,  как обычно, немедленное действие. Он сразу
же  принялся  перечислять  мне  свои немощи  и  недуги,  которых  у  него за
пятьдесят лет прожитой жизни, уж конечно, скопилось изрядное количество.
     - Ну что  ж, - сказал я ему, когда он кончил. - Полагаю, что смогу тебе
помочь, но  пусть  уж  это  будет  взаимно. Если у  тебя найдется  работник,
которого ты уступишь мне, - только смотри, много не запрашивай,  ведь у тебя
тут  одно  отребье, -  то, пожалуй, и  я  тебе услужу.  Но  вот еще что: сам
понимаешь,  в  моем  деле  важно  соблюдать  тайну, так  что болтливого я не
возьму, мне нужен молчун.
     Разбойник задумался, вытаращив глаза, но потом шлепнул себя по ляжкам и
расхохотался,  словно  услышал бог  весть  какую  веселую  шутку.  Обернувши
голову, он заорал во всю глотку:
     - Эй, Кассо! А ну, топай сюда! Да поживее  ты, чучело! Тут счастье тебе
привалило, слышь, новый хозяин по твою душу и новая жизнь с приключениями!
     Из  забоя  под  огромной   каменной  плитой,   которая   нависала   над
каменотесами и  грозила, на  мой  взгляд,  с  минуты  на  минуту обвалиться,
выбрался  долговязый  юноша.  Он  медленно  распрямил  спину,  огляделся  и,
отбросив кирку, зашагал в нашу сторону.
     -  Вот этого могу  тебе уступить,  господин  лекарь,  -  кивнул на него
веселый надсмотрщик. - Он как раз будет по тебе.
     И снова разразился радостным хохотом. Юноша подошел и встал перед нами,
свесив руки  и  глядя  в  землю. С виду  лет  восемнадцати-девятнадцати,  он
казался достаточно крепким - иначе разве  он выдюжил бы целых  полгода такой
жизни? - но тупым до безмозглости.
     - Кассо! - окликнул  я его. Он поднял  голову, и  я  понял, что  это не
тупость, а крайняя усталость. Когда живешь без надежды и радости, какой прок
тратить силы на то, чтобы думать?
     А надсмотрщик снова засмеялся.
     - Его спрашивать бесполезно. Что хочешь узнать, задавай вопросы мне или
смотри сам. - Он схватил и поднял кверху руку юноши. - Видал? Силен как мул,
грудь  как мехи,  руки-ноги богатырские. А уж молчун - в самый раз  по тебе.
Молчун наш Кассо, каких мало. Потому как он немой.
     А  тот  давал  себя  осмотреть, покорный  и вправду  как  мул,  но  при
последних словах надсмотрщика  снова глянул на  миг мне  в глаза. И я понял,
что  ошибался. В этом взгляде  была мысль, а с нею и надежда; но надежда тут
же угасла.
     -  Но не  глух,  насколько  я  вижу.  Что за  причина его  немоты, тебе
неизвестно?
     - Причина - его  собственный глупый язык, так можно сказать. -  Он было
опять  рассмеялся,  но, встретив  мой  взгляд,  только  откашлялся.  -  Твое
искусство тут не  поможет, господин  лекарь,  потому как язык у него вырван.
Как уж  там  по  правде было  дело, я толком  не  знаю, знаю только,  что он
состоял в услужении в Бремениуме и, похоже, чересчур часто рот разевал, ну и
доразевался.  Лорд  Агвизель  не  из тех,  кто  станет  терпеть  дерзость...
Теперь-то он урок усвоил. После починки мостов я поставил его тут на тяжелые
работы, и хлопот он мне не причинял. Сдается, он  был домашним слугой,  и ты
как раз получишь отличного молодого... Эй, вы там!
     Во все время разговора  он  то  и дело поглядывал на рабов, разбивавших
камень. А теперь вдруг сорвался с места и с криками и бранью бросился к тем,
кто, воспользовавшись его невниманием, попытался умерить свое усердие.
     Я  внимательно посмотрел  на  Кассо.  Когда надсмотрщик  произнес слово
"дерзость", по лицу его  пробежала тень и  голова качнулась в непроизвольном
отрицании.
     - Ты служил в доме Агвизеля? - спросил я его. Кивок.
     - Понятно.
     Я и в самом деле, кажется, понимал, что произошло. Агвизель пользовался
дурной славой, он был шакалом при волке Лоте и жил в  своем  логове на горе,
на  развалинах  старой  римской  крепости,  где  творились дела,  о  которых
порядочному человеку не пристало даже догадываться. До меня доходили  слухи,
что он держал для услужения немых и ослепленных рабов.
     - Я  не  ошибаюсь, полагая, что ты  был  свидетелем того, о чем  нельзя
было, чтобы узнали люди?
     Опять  кивок.  На этот раз  Кассо не  отвел взгляд.  С  ним давно  уже,
наверное, никто даже не пытался разговаривать.
     - Так я и думал. Я и сам кое-что слышал о делах милорда Агвизеля. Ты не
умеешь ни читать, ни писать, Кассо?
     Он покачал головой.
     -  Благодари судьбу. Если бы умел, то  сейчас тебя  уже не  было  бы на
свете.
     Надсмотрщик  поддал жару  своим  каменотесам  и  возвращался туда,  где
стояли мы.
     Я быстро прикинул. Что юноша не способен говорить - невелика потеря для
Бельтана,  который сам разговаривает за двоих. Я, правда,  рассчитывал,  что
новый раб будет "глазами" своего хозяина в Дунпелдире. Но теперь я  подумал,
что в этом нет нужды: обо всех событиях в королевском замке Бельтан поведает
мне без  чьей-либо помощи.  Зрение у него слабое, зато слух  прекрасный,  он
будет  пересказывать, что услышит от людей, а как  выглядит  замок внутри  -
велика  ля  важность?  Когда мы  соберемся в  обратную  дорогу,  золотых дел
мастер, конечно,  сможет,  если  понадобится, подыскать себе другого  слугу.
Теперь  же нельзя терять времени, а  за этого  пария  можно ручаться, что он
лишнего не скажет, даже если бы и хотел, и будет, надо полагать, предан хотя
бы из благодарности.
     - Ну? - спросил надсмотрщик. Я ответил:
     - У того, кто служит в Бремениуме и остался жив, уж конечно, хватит сил
для службы у меня. Я его беру.
     - Вот это дело!
     И  он  пустился так  громогласно  хвалить  мое  решение и  превозносить
многоразличные  достоинства  Кассо, что я подумал, уж не сам ли он  владелец
этих  рабов. Но, скорее всего,  он просто  предвкушал  возможность пополнить
свой карман,  а хозяевам доложить  о смерти очередного раба.  Когда же зашла
речь о цене, я отослал Кассо за скудными пожитками, приказав дожидаться меня
у поворота дороги.  Я считал  неправильным,  если  человек  твой пленник или
достался тебе  за деньги,  еще  и унижать его достоинство. Даже конь или пес
лучше делают свое дело, когда гордятся собой.
     Кассо ушел, а я снова обратился к надсмотрщику:
     - Мы условились,  как ты помнишь, что в счет платы за этого раба  я дам
тебе кое-какие целебные снадобья. Так вот, ты найдешь меня в таверне у южных
ворот.  Приходи нынче  же  вечером  или пришли  кого-нибудь,  пусть  спросит
мастера Эмриса,  а  я успею приготовить лекарства,  и они будут  тебя ждать.
Остальную же цену...
     В конце концов  мы поладили,  и  я  вернулся  в таверну, сопровождаемый
новым рабом.
     У Кассо лицо вытянулось, когда он  узнал,  что будет служить не  мне, а
Бельтану;  но еще  до наступления  ночи от  тепла,  сытной пищи  и  веселого
общества он распрямился, развернулся, как  растение,  выросшее в  темноте  и
вдруг  очутившееся среди  солнца  и  воды. Бельтан  не находил  слов,  чтобы
выразить  свою  благодарность,  и,  не  откладывая,  принялся  разъяснять  и
расхваливать перед новым слугой свое ремесло. Кажется,  Кассо нарочно не мог
бы сыскать себе места, где его немота была бы столь малой  помехой. Мне даже
подумалось,  что Бельтану положительно нравится иметь  бессловесного  слугу.
Ниниан  тоже  почти не  говорил, но  он  и не слушал. А Кассо впитывал слова
мастера, перебирая  загрубелыми пальцами тонкие изделия, и  ум  его прямо на
глазах пробуждался от безнадежного и бессильного оцепенения.
     Таверна  была  слишком  мала, а  мы не могли  показать, что  у нас есть
средства  на отдельное  помещение;  но  в дальнем  конце  общей  залы имелся
альков, в нем стоял  стол и две лежанки, и  там  мы расположились достаточно
уединенно. Никто не  обращал на нас внимания, а мы слушали, что рассказывают
захожие  гости. Определенно мы  ничего  не узнали,  а  вот слухов  было хоть
отбавляй  -  например, что  Артур дал и выиграл два сражения и саксы приняли
его условия; что Верховный король находится  в Линнуисе,  где и пробудет еще
некоторое время, и что Лота ждут домой со дня на день.
     На самом-то деле он прибыл только через четыре дня.
     Все это  время я сидел в таверне, составляя письма Игрейне и Артуру,  а
вечерами бродил  по городу и окрестностям, знакомясь с улицами и проселками.
Город  был невелик, на незнакомого человека глазели  как  на диковину, и  я,
чтобы не  привлекать взглядов,  выходил  на  прогулку,  когда  смеркалось  и
горожане сидели за  ужином.  По т