-  Отчего  ж, поезжай.  Может быть,  тебе  и  в  самом  деле это  проще
простого...  Я  предупрежу, чтобы готовили  королевский эскорт. А  сам  буду
встречать ее здесь.  Заодно избегну встречи с Мельвасом. Ты, при всей  своей
мудрости, ведь не станешь уговаривать меня, чтобы я его не убивал?
     -  Так  курица  стала  бы уговаривать лебеденка  не лазить в  воду.  Ты
поступишь,  как сочтешь  нужным.  - Я посмотрел туда,  где  над  затопленной
равниной  возвышался Тор и  рядом  две  другие вершины,  пониже,  образующие
остров  с  морской  гаванью.  И задумчиво  сказал:  -  Непонятно, почему  он
полагает себя вправе взимать портовый сбор - и такой большой -  с Верховного
Короля, который его охраняет.
     Он сразу откликнулся, чуть скривив усмешливо губы:
     - Да, в самом деле. Да еще  дорожную  пошлину на  насыпи собирает. Если
мои  военачальники, кто  знает,  вдруг  да откажутся платить, тогда  Мельвас
вполне может явиться ко мне с жалобой собственной персоной. Это будет первая
жалоба, внесенная  на  рассмотрение  в новом зале  света. И поскольку писцам
было сказано, что ты приглашен ради  нового зала,  пойдем, пожалуй, осмотрим
его? А завтра в третьем часу я отправлю за нею королевский эскорт.

     6
     Бедуир все еще  находился  на Инис  Витрине, поэтому королевский эскорт
возглавил  Нентрес,  один  из  западных  правителей, некогда сражавшийся под
знаменем Утера, а затем вместе с  сыновьями присягнувший на верность Артуру.
То  был  старый  воин,  убеленный  сединой, сухощавый,  но в  седле ловкий и
быстрый, как юноша. Он оставил эскорт дожидаться внизу на дороге под реющими
знаменами с  алым  драконом, а  сам поскакал вверх по  тропе к  моему  дому,
сопровождаемый слугой,  у которого в  поводу  был карий конь  под серебряной
попоной.  Конь лоснился, серебро сверкало ослепительно, как щит Нентреса, на
сбруе  играли  драгоценные  каменья, а  чепрак под  седлом  был пурпурный  с
серебряной нитью.
     -  Этого  коня  прислал тебе  король,  -  сказал  мне  Нентрес,  широко
улыбаясь. - Он полагает, что твой мерин  будет иметь  никудышный вид - впору
для живодерни - рядом с остальными. Да ты не косись на него с такой опаской,
он гораздо смирнее, чем кажется.
     Слуга помог мне взобраться в седло. Карий тряс головой, жевал удила, но
шел  ровно и спокойно. Мой старый вороной мерин был в сравнении с ним словно
неповоротливый плот в сравнении с быстроходным парусником.
     Утро  было  холодное, под  студеным дыханием  северного  ветра  поля  с
середины марта стояли скованные морозом.  Но  я успел  перед восходом солнца
подняться  на вершину  холма у  себя  за домом  и  кожей  ощутил  в  воздухе
невыразимую'  словами  перемену,  знак  того,  что  ветер заходит  с  другой
стороны.
     Наверху на терновых кустах еще только лопались почки, но в долинах леса
уже стояли словно подернутые легким зеленым пушком, а по склонам густо цвели
первоцветы и  дикий чеснок. Среди увитых плющом деревьев  кричали, перелетая
по веткам, грачи.  Весна  уже  пришла, только холодные  ветры  не давали  ей
развернуться, и цветки терновника еще отлеживались в бутонах. Низкие, хмурые
тучи скрывали  небо, грозя чуть  ли не снегопадом; и я радовался подаренному
мне алому плащу, щедро подбитому мехом.
     Во дворце у Мельваса все уже было готово к нашему прибытию.  Сам король
встретил нас облаченный в богатые  темно-синие одежды и, как я заметил,  при
оружии.  На его красивом  лице  играла  улыбка  привета,  но глаза  смотрели
настороженно, и во дворце собралось слишком много вооруженных людей, да  еще
в саду среди деревьев толпились  ратники, вызванные Мельвасом из крепости на
холме. Повсюду пестрели  флажки и  праздничные украшения, но у  всех  мужчин
висел на поясе и меч, и кинжал.
     Здесь  ожидали,  конечно, самого Артура. При виде  меня  лицо  Мельваса
сначала осветилось  облегчением, но сразу же стало еще более настороженным и
в  углах рта  пролегли  глубокие складки.  Он приветствовал  меня учтиво, но
холодно, как игрок в шахматы, делающий первый ход. Я ответил ему пространной
заученной  речью  Артурова посланца, а  затем  обратился  к королеве-матери,
которая стояла рядом с ним в  конце длинного зала. Королева держалась не так
холодно, как  ее  сын. Она отозвалась  на мое приветствие  с  величественной
любезностью  и, давая знак,  махнула  рукой в сторону невысокой двери. Слуги
расступились, и вошла королева Гвиневера в окружении своих фрейлин.
     Она  тоже  ожидала  увидеть  Артура.  Остановившись,  она поискала  его
глазами среди пестроты переполненного зала. Взгляд ее, не видя, скользнул по
мне. Какое божество, подумалось  мне, надоумило ее нарядиться в платье цвета
весенней зелени,  вышитое на груди цветами? С плеч ее ниспадала мантия, тоже
зеленая, со светлым  куньим  воротом, и в  обрамлении меха лицо ее  казалось
нежным и хрупким. Королева была бледна, но держалась очень прямо и спокойно.
     А я припомнил, как она  в ту ночь дрожала  с головы до ног. И, будто на
меня плеснули холодной водой, я  вдруг ясно понял, что Артур был прав:  она,
конечно, королева  величавая  и  отважная, но  под  этой оболочкой  прячется
робкая молоденькая женщина,  которой в  жизни  нужно только одно:  чтобы  ее
любили.  Веселый  нрав,  звонкий  хохот,  юный задор - это только снаружи, а
внутри - страстные поиски дружбы при  чужеземном дворе,  где все не так, как
было в уютном  королевстве ее батюшки. До сих пор для меня, вот уже двадцать
лет занятого  только  заботой  об  Артуре, она была, как и  для  других  его
подданных,  лишь  нивой,  которую   он  должен  засеять,  лишь  сосудом  его
удовольствий и серебряным обелиском ослепительной  красоты, венчающим златой
холм его славы. Теперь  же я увидел ее словно бы впервые.  Тоненькая молодая
женщина, нежная телом и не слишком развитая умом, которой выпал жребий стать
женой величайшего деятеля эпохи. Быть супругой  Артура -  нелегкая доля, она
сулит одиночество, жизнь изгнанницы в чужом краю, нередко в разлуке с мужем,
который один мог бы защитить от льстецов, интриганов и завистников,  а также
от толпы молодых воздыхателей, быть  может самой грозной опасности изо всех.
И  обязательно  найдутся такие  (их  наверняка  будет  немало),  кто  станет
поминать при ней "другую Гвиневеру",  миловидную королеву, которая понесла с
первой ночи  и  по которой  король так горько убивался.  Уж они  постараются
расписать  прошлое как  можно живее.  Однако все это  были бы  пустяки,  все
забылось бы в любви короля и в блеске ее нового высокого положения, будь она
способна  родить.  Что  Артур  не  воспользовался случаем  с Мельвасом и  не
отослал  ее от себя,  взяв  на  ее  место  другую, плодную женщину,  служило
воистину неоспоримым доказательством его  любви. Да только  понимает  ли она
это? Прав он был, когда говорил, что  она  боится  жизни, боится  окружающих
людей и всего более, как понял я теперь, боится меня.
     Она увидела меня. Голубые глаза  расширились, рука поднялась  и стянула
мех у горла. Шаг ее запнулся, но она тут же вновь овладела собой и, бледная,
торжественная, встала по левую руку от королевы-матери. С королем Мельвасом,
стоявшим по правую руку от королевы, она не обменялась ни единым взглядом.
     Воцарилась гулкая тишина.  Прошуршало  чье-то  платье -  словно  листва
зашумела по ветру.
     Я вышел вперед, стал  перед Гвиневерой, низко поклонился ей, выпрямился
и проговорил, обращаясь к ней одной, будто, кроме нее, там никого не было:
     - Приветствую тебя, госпожа. Рад видеть тебя  снова в добром здравии. Я
прибыл вместе  с  другими твоими  слугами  и друзьями,  дабы спровадить тебя
домой. Верховный король ожидает тебя в твоем дворце в Камелоте.
     Румянец  прихлынул к ее  лицу. Она доставала  мне только до ключицы. Ее
взгляд был взглядом поваленного  олененка, который  ждет  удара  копьем. Она
что-то  пробормотала и замолкла. Чтобы исправить неловкость  и дать ей время
опомниться, я  обратился  с изысканной придворной  речью  к  Мельвасу и  его
матери  и  выразил  им  благодарность  Артура  за  гостеприимство, оказанное
королеве. Мне  стало ясно, что  королева-мать ни о чем худом не подозревает.
Сынок  ее  не  сводил с  меня взгляда, настороженного  и  наглого,  а старая
королева между тем пустилась столь же велеречиво отвечать мне благодарностью
на  благодарность,  и  кончила  настойчивыми приглашениями  остаться  у  них
погостить. При этих ее словах королева  Гвиневера на миг вскинула взор и тут
же снова потупилась.  Я учтиво  отклонил  приглашение  и увидел, как  пальцы
Гвиневеры на воротнике успокоенно разжались. Должно быть, за все это время у
Мельваса не было случая  остаться с  ней наедине  и выспросить у  нее, какое
объяснение  она  дала Артуру.  Мне  даже  показалось,  что  Мельвас  намерен
задержать нас  у себя;  но  встретившись взглядом  со  мной, он,  как видно,
передумал, и тогда королева-мать, не оспаривая моего решения, с нескрываемым
любопытством заговорила о том, что ее более всего волновало:
     -  Мы тебя искали  в  ту  ночь, принц Мерлин.  А ты,  оказывается, имел
видение,  которое привело  тебя  к королеве прежде даже,  чем мой сын  успел
добраться до острова с известием о ней. Ты не поведаешь нам, милорд, что  за
видение тебе было?
     Мельвас  сразу насторожился. Он смотрел на  меня нагло, с  вызовом.  Я,
улыбаясь, встретил  его взгляд и не отводил  глаз до  тех пор, покуда  он не
потупился.  Старая  королева без  моей подсказки  задала тот  самый  вопрос,
который был мне нужен.
     - Охотно, госпожа. Это правда, что мне было видение, но кто его наслал,
божества  ли  воздуха  и безмолвия,  говорившие  со мной  в  прошлом, или же
Богиня-Мать,  чье  святилище находится позади  вон того яблоневого сада,  не
могу сказать Это видение  повлекло меня через болота напрямки,  как летит  в
цель оперенная  стрела.  Видение было  двойное: яркая греза, сквозь  которую
проникаешь в более темные глубины. Так на  светлой  поверхности  моря пестро
отражается темный подводный мир. Образы были смутны, но смысл их очевиден. Я
бы еще раньше последовал за ними, но боги, мне кажется, не желали этого.
     Гвиневера опять вскинула голову и округлила глаза. И  опять  во взгляде
Мельваса мелькнуло беспокойство. Но вопрос задала старая королева:
     - То есть как это - не  желали? Не желали, чтобы королева была найдена?
Как понять эту загадку, принц Мерлин?
     - Я потом ее растолкую. Но сначала опишу, что мне привиделось. Я  видел
королевский чертог  с мраморным полом,  с золотыми и  серебряными колоннами,
меж которыми не было слуг, но ярко  горели лампы и свечи, воскуряя ароматный
дым... - Я говорил размеренно и напевно, как  бард, поющий старинную  песнь:
голос мой наполнил длинный зал и, отдаваясь от стен, разносился повсюду - за
колоннаду и наружу, к примолкшим воинам в саду. Слушатели шевелили пальцами,
осеняя  себя  охранительным  знамением:  даже  Гвиневера   сделала  украдкой
магический знак.  И  только старая королева внимала с торжеством и упоением,
поскольку  была  патронессой   древнего  культа  Богини-Матери.  Что  же  до
Мельваса,  то, ведя свой  рассказ,  я  наблюдал, как на  его лице подозрение
сменилось опаской, затем растерянностью и под конец ужасом.
     А мое видение приняло форму, знакомую каждому: то был древний рассказ о
сошествии в Потусторонний мир, откуда мало кому случается вернуться назад.
     -  ...а на драгоценной столешнице расставлены были шахматные фигуры,  к
столу же  придвинуто глубокое кресло с подлокотниками в виде львиных голов -
для короля, и маленькая серебряная скамеечка на голубиных лапках - для дамы.
И я понял, что нахожусь во дворце Ллуда,  где спрятан священный  сосуд и где
прежде хранился  меч,  ныне висящий на стене у  Артура  в Камелоте. И слышно
было, как вверху, над вершинами полых холмов, неслась по небу  Дикая охота -
это  рыцари  Потустороннего  мира гнали  свою  жертву  и,  изловив,  уносили
глубоко-глубоко под алмазные своды, откуда нет  возврата. И тогда я  подумал
было, что, быть может, бог уведомляет меня о гибели королевы, но тут видение
мое изменилось...
     Справа вверху было узкое  окно.  Сквозь него виднелось небо в  тучах  и
верхушки  яблоневого сада. Набрякшие молодые почки белели в грифельном небе,
тополя  тянулись  ввысь,  как  бледные  пики.  Но  нынче  утром  в   воздухе
почувствовалось  обещание перемен; я ощущал его и теперь; и, не сводя глаз с
синей тучи, я продолжал свое неспешное повествование:
     - ...И вот я очутился в более древних  чертогах; в подземелье еще более
глубоком. То был Нижний мир, и  в нем восседал его темный властелин, который
древнее  самого Ллуда,  а  подле него  сидела бледнолицая молодая  королева,
отторгнутая от зеленых лугов  Энны  и перенесенная из  теплого мира  туда, в
глубину,  дабы  стать  царицей  преисподней: Персефона, дочь Деметры, матери
всего, что произрастает на лице земли...
     Синяя туча  медленно-медленно сдвигалась. Я  видел, как тень  ее, точно
покрывало, сползает  с яблоневых ветвей.  Залетный  ветерок тронул  верхушки
тополей, будто часовые обступивших сад.
     Про  Персефону  слыхали  не  все,  поэтому  я  рассказал  о  ней  -   к
удовлетворению  старой  королевы,  которая,  как  все  приверженцы  древнего
материнского культа, не могла не ощущать холодной угрозы наступающих перемен
даже здесь, у себя, в этой твердыне прошлого. В каком-то месте Мельвас хотел
было прервать меня вопросом, но она  повелительным жестом остановила  его и,
подчиняясь,  быть  может, смутному чувству, но  не  рассудку,  взяла за руку
Гвиневеру и привлекла к себе. Но я  не смотрел ни на темного Мельваса, ни на
бледную, недоумевающую Гвиневеру,  а поглядывал  искоса в окно, пересказывая
древнюю  повесть о похищении  Персефоны Аидом и о  том, как мучительно долго
искала  свою  дочь  богиня-мать   Деметра,  а   земля,   лишенная   весенней
растительности, тем временем томилась во тьме и холоде.
     На тополя за окном упал утренний луч, и они вдруг расцвели золотом.
     -  И  когда  видение мое померкло,  я  понял,  что  оно означало.  Ваша
королева, ваша юная красавица королева жива и невредима под защитой Богини и
только  ждет, чтобы  ее отвезли  домой.  А с  ее возвращением  к  нам придет
наконец  весна,  перестанут лить холодные дожди  и земля снова  подарит  нам
щедрый  урожай,  ибо  меч Верховного короля  и  супружеская любовь  королевы
принесут нам мир. Таково посетившее меня видение, и  я, принц и  прорицатель
Мерлин, вам его сейчас растолковал. - В заключение я обратился через  голову
Мельваса прямо к старой королеве:  - Посему прошу тебя, госпожа, позволь мне
отвезти нашу королеву домой с почестями и весельем.
     В этот миг  благословенное  солнце разорвало тучи и уронило луч к ногам
королевы Гвиневеры,  и  она  явилась нашим взорам  в  бело-золотисто-зеленом
столпе солнечного света.
     Обратно мы  возвращались по  солнцу  в аромате  весенних  цветов.  Тучи
рассеялись, голубые  волны  озера  искрились под золотыми ветвями прибрежных
ив.  Ранняя  ласточка носилась  над самой водой,  преследуя мошек.  Королева
Весны, отказавшись от паланкина, ехала рядом со мною на лошади.
     Она прервала молчание только однажды и была немногословна:
     - Я солгала вам тогда ночью. Ты знал?
     - Да.
     - Значит, ты все видел? И все понимаешь?
     - Многое. Когда я хочу и когда  хочет  бог, я вижу. Она  просветлела  и
зарумянилась, словно вдруг  вздохнула  полной  грудью. Раньше я поверил в ее
невиновность, теперь я в ней убедился.
     -  Стало  быть,  ты  тоже  рассказал  господину  моему  супругу правду?
Сегодня, когда он не приехал за мной сам, я испугалась.
     -  Тебе  нет  нужды бояться, ни ныне,  ни  впредь. Надеюсь,  ты  больше
никогда  не  усомнишься  в  его  любви.  И могу  уверить  тебя,  сестра  моя
Гвиневера, что, даже если ты не родишь наследника британского престола, твой
супруг  не удалит, тебя от  себя.  Твое имя будет сопрягаться с  его именем,
сколько останется он в памяти людей.
     - Я  постараюсь,  -  еле слышно произнесла  королева. Показались  башни
Камелота,  и  она  умолкла,  готовясь во  всеоружии  встретить  то,  что  ей
предстояло.
     * * *
     Так были посеяны семена легенды. Потекли золотые  недели весны,  и я не
раз слышал  за  это  время, как  люди рассказывали  друг другу  о  похищении
королевы и о том, как она томилась пленницей чуть ли не в подземельях Ллуда,
откуда ее вызволил Бедуир, первый из рыцарей короля Артура. Жало истины было
вырвано - это приключение не содержало бесчестья ни  для Артура, ни даже для
Гвиневеры. А Бедуиру был  приписан первый из его многочисленных подвигов, и,
покуда заживали  его  раны, слава  его все  росла,  так что исцелился он уже
героем.
     Что  же до Мельваса, то,  как  это  нередко  происходит,  образ Черного
короля, властителя Нижнего мира,  постепенно слился в умах  людей с  образом
рыцаря в черных доспехах, обитающего на горе Тор, хотя Гвиневеры темная тень
не коснулась совсем.
     Что думал Мельвас, никто  не  ведал. Наверно, он понимал, что Гвиневера
рассказала супругу правду. Может быть, ему надоело, что люди смотрят на него
как на злодея из легенды; может быть, не под силу стало дольше ждать (вместе
со  всеми),  чтобы король Артур выступил против него  первым. Возможно даже,
что  он так и не  оставил надежды когда-нибудь в  туманном будущем  овладеть
королевой.
     Во всяком случае, он сам сделал первый шаг  и тем развязал Артуру руки.
Однажды утром он прискакал в Камелот и, по заведенным правилам, оставив свою
вооруженную свиту снаружи, вошел и сел в Кресло жалоб.
     * * *
     Зал совета был сооружен по образцу небольших строений, виденных Артуром
в Уэльсе, где  он гостил у  отца Гвиневеры. А те в свою очередь представляли
собой  увеличенную  версию кельтского круглого  дома из  прутьев, обмазанных
глиной. Вот  откуда  возникло в Камелоте массивное  каменное  здание круглой
формы,  построенное  на века. Стены его между тесаных  каменных столбов были
сложены  из  плоского   римского  кирпича,   доставленного   от  заброшенных
обжигальных  печей по  соседству.  В  зал вели  широкие  двери  с золочеными
драконами  на   створках.  Внутри   пол   был   красиво  выложен  изразцами,
расходящимися,  наподобие  паутины, от центра и до стен. Наружный край  этой
паутины представлял  собой,  как  и  в  природе,  многоугольник, по сторонам
которого были установлены невысокие ширмы. Попервоначалу ширмы были затянуты
циновками    из    золотистой   соломы,    предназначенными   препятствовать
проникновению  холодного ветра, но впоследствии  место циновок  должны  были
занять украшенные ярким шитьем полотнища  - фрейлины Гвиневеры уже сидели за
работой. Перед каждой ширмой вокруг всего  зала  стояло по креслу с  высокой
спинкой и со скамеечкой для ног; все кресла, включая Артурово, одной высоты.
Здесь, объявил Артур, Верховный король будет как равный  с равными обсуждать
дела со своими пэрами, сюда смогут  обращаться все его военачальники. Кресло
Артура отличал только висящий над  ним белый щит, на котором, быть может, со
временем заблестит золотисто-алый  дракон.  Над  другими креслами  тоже  уже
появились  гербы  Артуровых  рыцарей. И  только  кресло против  королевского
оставалось ничьим. Оно предназначалось тому, кто являлся в зал совета, прося
суда за понесенные обиды. Потому  и имя ему было дано -  Кресло жалоб.  Но в
позднейшие  годы я слышал, как  его называли Погибельное  сиденье, и сдается
мне, новое название оно получило после того, что произошло в тот день.
     * * *
     Я не присутствовал  при том, как Мельвас  излагал  свои жалобы. У  меня
было  свое кресло в Круглом зале,  как стали называть зал совета, но я редко
там появлялся. Коль скоро пэры были там равны королю, то и король должен был
не превосходить их знаниями и высказывать собственные суждения, не полагаясь
на подсказку наставника. Если Артур нуждался