еда и кров, и то они были даны тебе по приказу  короля,
отданному много лет назад. Он отдал приказ и мне, и я  ему  подчинялась.
Возможно, я никогда не приняла бы решенья забрать тебя из дома  рыбаков,
но случай и судьба распорядились иначе. Всего за день до  того,  как  ты
встретил на скале принца Гавейна, я  видела  в  кристалле  кое-что,  что
предупредило меня.
   Она помедлила, произнеся эту ложь. В глазах мальчика на  краткий  миг
что-то вспыхнуло. Королева расценила это как любопытство,  смешанное  со
страхом, какое испытывал простой люд к ее претензиям на колдовскую силу.
Она была удовлетворена.  Он  станет  орудием  в  ее  руках,  как  и  вся
остальная челядь во дворце. Без колдовства и ужаса перед своим волшебным
могуществом, который никогда не забывала вселять в окружающих  королева,
слабой женщине ни за что не удержать это пустынное, но  полное  страстей
королевство, лежащее так далеко от защищающих мечей  королей,  чей  удел
хранить единство Британии.
   - Не пойми меня неверно, - продолжила она. - Мне не было ни  виденья,
ни знака о трагедии вчерашней ночи. Если  б  я  заглянула  в  омут,  ну,
тогда.., возможно. Но пути Богини никому неведомы, Мордред. Она сказала,
ты придешь ко мне, и, видишь, ты пришел. А потому вдвойне разумным будет
забыть обо всем, что было в прошлом, и попытаться приложить все усилья к
тому, чтобы стать воином, какому всегда есть место  при  моем  дворе.  -
Всмотревшись в его лицо, она уже мягче добавила:
   - Скажу тебе правду, тебе здесь рады. Мы  позаботимся  о  том,  чтобы
тебе все были рады. Но, королевский ты  бастард  или  нет,  Мордред,  ты
должен заслужить свое место.
   - Я заслужу его, госпожа.
   - Тогда иди и принимайся за дело.

***

   Так Мордред был вынужден окунуться в дворцовую жизнь,  в  своем  роде
столь же суровую и полную превратностей, как и прошлые  его  годы  среди
крестьян, но далеко не такую привольную.
   Королевская цитадель Оркнейских островов не могла похвалиться чем-то,
подобным тому, что  владетель  королевства  на  большой  земле  счел  бы
военным плацем. За стенами дворца вересковая пустошь мягко поднималась к
холмам, и эта нераспаханная полоска земли была достаточно  ровной,  а  в
хорошую погоду - достаточно сухой, чтобы служить местом смотров и учений
солдатам и площадкой для  игр  -  мальчикам,  когда  их  выпускали  туда
побегать. Что происходило почти ежедневно, поскольку принцам  Оркнейским
не приходилось терпеливо выслушивать наставления  в  военном  искусстве,
выпадавшие на долю сыновьям могущественных правителей с  большой  земли.
Будь жив король Лот и держи он свой двор в Дунпельдире  в  Лотиане,  его
королевстве на большой земле, без сомненья, он  позаботился  бы  о  том,
чтобы по меньшей мере старшие его сыновья ежедневно  выезжали  с  мечом,
копьем  или  даже   луком,   дабы   своими   глазами   увидеть   границы
наследственных земель и узнать кое-что о пограничных землях  соседей,  о
том, откуда в случае войны может прийти помощь или  надвинуться  угроза.
Но на островах в подобной бдительности не было нужды. Всю зиму - а  зима
здесь тянулась с октября по апрель, а иногда и до первых  недель  мая  -
пределы королевства охраняли моря,  и  зачастую  даже  соседние  острова
казались всего лишь облаками на горизонте и  то  и  дело  скрывались  за
несшимися над морем тучами, готовыми что ни час разразиться  дождем  или
снегом. Если уж на то пошло, мальчики любили зиму больше  других  времен
года. В промозглые зимние  дни  королева  Моргауза  запиралась  в  своих
покоях от беспрестанных северных ветров, проводила дни у очага, и принцы
были свободны от случайных вспышек ее материнской любви.
   Никто не запрещал им присоединяться к  охотникам,  отправлявшимся  на
оленя или кабана  -  волков  на  островах  не  было  и  в  помине,  -  и
наслаждаться  галопом,  когда,  вооруженные  копьями,  они  скакали   за
лохматыми псами по диким пустошам в сердце  острова.  Ходили  они  и  на
тюленей, упиваясь  этими  кровавыми  и  горячащими  кровь  вылазками  на
скользкие камни, где один неверный шаг мог  обернуться  сломанной  ногой
или чем-нибудь похуже. В искусстве стрельбы из лука они вскоре  добились
совершенства; птицы водились на острове в изобилии, и охотились  на  них
вне зависимости от времени года. Что до владенья  мечом  и  до  военного
искусства, то о  первом  заботились  начальники  королевиной  стражи,  а
второго можно было поднабраться в любой вечер у костров,  вкруг  которых
собирались на ужин солдаты.
   Об обучении наукам никто и не заговаривал. Вполне вероятно,  что  изо
всех жителей острова грамоту знала  одна  только  королева  Моргауза.  В
своей опочивальне она хранила целый сундук  с  книгами  и  иногда,  сидя
зимой у очага, разворачивала какой-нибудь свиток, а ее  придворные  дамы
глядели на нее в совершеннейшем восхищении и умоляли почитать им  вслух.
Королева снисходила до их просьб крайне  редко,  поскольку,  по  большей
части,  ее  книги  были  собранием  старинных  знаний,  которые  мужчины
называют  магией  и  колдовством,  а  королева  ревниво  охраняла   свое
мастерство и его источник. Об этом мальчики ничего не знали, а если б  и
знали, то не задумались бы ни на минуту. Какая бы волшебная сила - а эта
сила  была  вполне  реальной  -  ни  передалась  благодаря  причудливому
смешению кровей Моргаузе и ее сводной сестре  Моргане,  пятерых  сыновей
королевы она обошла совершенно. Впрочем, мальчики скорее отнеслись бы  к
ней с презреньем. Колдовство, на их взгляд, было уделом женщин, а они  -
мужчины; свою силу и  власть  они  добудут  и  станут  удерживать  силой
оружья, и за этими силой и властью они гнались с жадностью юности.
   Мордред жаждал этой силы, быть может, с большим пылом, чем остальные.
Он не ожидал, что его легко и скоро примут в братство принцев, и в самом
деле все шло не так уж и гладко. Близнецы всегда были вместе  и  заодно,
Гавейн издавна взял под свое крыло маленького  Гарета,  защищая  его  от
грубых тумаков и пинков близнецов и одновременно  пытаясь  укрепить  его
против баловства матери.
   В конце концов  именно  благодаря  Гарету  Мордред  подобрал  ключ  к
зачарованному квадрату законных сыновей Моргаузы. Однажды  ночью  Гавейн
проснулся от плача: это, сидя на полу, рыдал Гарет. Близнецы  вытолкнули
его из кровати на холодный камень, а потом со смехом отпихивали ребенка,
пытавшегося забраться назад в теплую постель. Гавейн, слишком сонный для
того, чтобы принять решительные меры, просто втащил Гарета в собственную
постель, что означало, что Мордреду пришлось покинуть нагретое  место  и
перебраться к близнецам. Те же, нисколько не желавшие спать и  только  и
ждавшие ссоры, и не подумали подвинуться: напротив, каждый откатился  на
свой край кровати, намереваясь защищать его до последнего.
   Несколько минут Мордред стоял на холоде, наблюдая за близнецами, в то
время как Гавейн, не подозревая о том, что происходит, утешал  малыша  и
не обращал ни малейшего  вниманья  на  сдавленное  хихиканье  близнецов.
Потом, даже не пытаясь забраться в кровать, Мордред внезапно наклонился,
резким движеньем сорвал с  голых  мальчиков  толстое  меховое  одеяло  и
собрался, завернувшись в него, устроиться спать на полу.
   Яростные вопли  близнецов  окончательно  разбудили  Гавейна,  но  тот
только  рассмеялся  и,  приобняв  Гарета,  устроился  поудобнее  и  стал
смотреть, что  будет  дальше.  Агравейн  и  Гахерис,  с  ног  до  головы
покрывшиеся мурашками от холода, с воем набросились на Мордреда,  оскаля
зубы и сжав кулаки. Но тот оказался быстрее, тяжелее  и  действовал  без
малейшей жалости. Агравейна Мордред ударил кулаком в живот так, что  тот
перелетел через всю кровать и остался лежать  на  полу,  охая,  рыгая  и
пытаясь перевести дух. Но Гахерис зубами впился Мордреду в руку.  Сорвав
с сундука кожаный пояс, который положил туда на ночь,  Мордред  принялся
хлестать Гахериса по спине и ягодицам, пока тот наконец не разжал зубы и
с воем не убежал прятаться за кровать.
   Мордред не стал преследовать их. Швырнув одеяло на кровать, он  снова
бросил пояс на сундук, потом забрался в постель и  накрылся  одеялом  от
холодного сквозняка из окна.
   - Ладно. Все улажено. Полезайте в кровать. Я  вас  больше  не  трону,
если вы меня сами не вынудите.
   Агравейн, угрюмый и все еще икавший, прождал  всего  минуту  или  две
прежде, чем подчиниться. Гахерис, прижимая ладони  к  ягодицам,  яростно
выплюнул:
   - Бастард! Рыбацкое отродье!
   - И  то  и  другое  правда!  -  уравновешенно  отозвался  Мордред.  -
Поскольку я бастард, то старше тебя, а поскольку рыбацкое отродье  -  то
сильнее. Так что заткнись и полезай в кровать.
   Гахерис поискал взглядом помощи у Гавейна, не нашел ее  и,  дрожа  от
холода, подчинился. Как по  команде,  близнецы  повернулись  к  Мордреду
спиной и, судя по всему, немедленно уснули.
   На другом конце комнаты Гавейн, улыбаясь, поднял в приветствии  руку,
мол, победа. Гарет, на лице которого  еще  не  успели  высохнуть  слезы,
улыбался во весь рот.
   Кивнув в ответ на жест старшего из братьев, Мордред натянул  на  себя
одеяло и прилег. Вскоре, но не ранее того, как он окончательно убедился,
что близнецы действительно спят, а не  притворяются,  он  позволил  себе
расслабиться под теплым мехом и погрузился в дрему, где,  как  это  было
всегда, в равных долях смешивались  честолюбивые  мечты  и  унизительные
кошмары.
   После того случая особых неприятностей никто ему не чинил.  Агравейн,
против своей воли, даже проникся некоторым восхищеньем перед  Мордредом,
Но Гахерис, хотя отказывался в этом последовать  примеру  своего  брата,
держался с угрюмым равнодушием. С Гаретом Мордреду  всегда  было  легко.
Дружелюбный и веселый по натуре, младший принц, увидев, какую  скорую  и
безжалостную месть обрушил Мордред на его мучителей, с готовностью  стал
Мордреду другом. Но тот был особенно  осторожен  и  никогда  не  вставал
между малышом и предметом его поклоненья. Гавейн всегда был  для  Гарета
на первом месте, и Гавейн, в  характере  которого  наследие  Пендрагонов
преобладало над темной кровью Лотиана и извращенной колдовской силой его
матери, немедленно восстал бы против любого узурпатора.  В  обращении  с
Гавейном Мордред и  сам  держался  нейтрально  и  выжидал,  предоставляя
Гавейну самому сделать первый шаг.
   Так прошла осень, а за ней и зима,  а  когда  на  Оркнейские  острова
вновь вернулось лето, Тюленья бухта осталась лишь смутным воспоминаньем.
Мордред  по  осанке,  одежде  и  по  знаньям  в  науках  и   искусствах,
приличествующих оркнейскому принцу, ничем не отличался от своих  сводных
братьев. Старше более чем на год, он,  в  силу  необходимости,  во  всех
учебных поединках выступал против Гавейна, а не младших принцев, и  если
поначалу Гавейн имел преимущество в выучке, со временем они  сравнялись.
Мордред  обладал  проницательностью,  или,  если  хотите,  хитростью   и
холодной головой, Гавейн - блестящими способностями, какие в худшие  его
дни оборачивались безрассудством, а иногда  и  свирепостью.  В  общем  и
целом в поединке на оружии они сходились как равные,  что  заставило  их
проникнуться друг к другу  пусть  не  любовью,  то,  во  всяком  случае,
приязнью. Любовь Гавейна была раз и навсегда отдана Гарету и  напряженно
и зачастую несчастливо - матери. Близнецы жили друг для друга.  Мордред,
хотя принятый своим новым окруженьем  и  с  виду  вполне  довольный  им,
всегда  стоял  вне  семьи,  самодостаточный  и,  очевидно,  вполне  этим
удовлетворенный. Королеву он видел редко и даже не подозревал о  том,  с
каким тщанием она наблюдает за ним.
   Однажды, когда вновь надвинулась осень, Мордред отправился в  Тюленью
бухту. Поднявшись на утес, с  которого  в  бухту  сбегала  тропинка,  он
постоял, как бывало в детстве, глядя вниз  на  зеленый  заливчик.  Стоял
октябрь, дул сильный ветер. Вереск почернел и казался мертвым, и  тут  и
там во влажных низинах вырос  высокий  золотисто-зеленый  кукушкин  лен.
Большая часть морских птиц улетела на юг,  но  над  самой  серой  водой,
словно духи моря, еще кружили в брызгах  пены  белые  бакланы.  В  самой
бухте дожди и ветра так потрудились над развалинами хижины,  что  отмыли
стены от скреплявшего их  кладку  ила  и  те  казались  грудой  валунов,
занесенных сюда  приливом,  а  вовсе  не  руинами  человеческого  жилья.
Почерневший тростник и вереск с крыши и страшную копоть с  камней  давно
уже смыла вода.
   Мордред спустился вниз и решительно пошел по мокрой от дождя траве  к
двери дома своего детства. Став на пороге, он огляделся.  Всю  последнюю
неделю лили обильные дожди, и  вода  собралась  повсюду  свежими  яркими
лужами. В одной из них что-то  белело.  Мордред  наклонился  над  водой,
опустил в нее руку, и его пальцы нащупали кость.
   Было и прошло краткое мгновенье, когда он едва не отдернул  руку,  но
потом Мордред резким движеньем  схватил  кость  и  поднял  ее  из  воды.
Кусочек кости, но не разобрать, принадлежала она человеку или животному.
Он постоял, держа кость в руке,  всеми  силами  души  желая,  чтобы  она
пробудила в нем какое-либо чувство или воспоминанье. Но время и непогода
сделали свое дело: кость была  чиста,  безжизненна  и  безразлична,  как
камни на берегу. Какими бы ни были те люди, та жизнь -  они  остались  в
прошлом.  Уронив  кость  назад  в  затопленную  водой  выемку,   Мордред
отвернулся.
   Прежде чем, возвращаясь назад, вновь подняться на утес,  он  постоял,
глядя в открытое море. Теперь  он  обрел  толику  свободы;  но  все  его
существо  тянулось  к  иной,  большей  свободе,  что  лежала  за  водной
преградой. Душа его  рвалась  через  воду  и  воздух,  облака  и  ветры,
отделяющие Оркнейские острова от королевств большой земли, от Верховного
королевства.
   - Я уплыву туда, - сказал он ветру. - Иначе зачем еще  случилось  то,
что случилось? Я уплыву туда, и тогда  посмотрим,  чего  может  добиться
незаконнорожденный принц с Оркнеев.  Она  не  сможет  меня  удержать.  Я
уплыву на следующем корабле.
   На том он повернулся спиной к защищенной бухточке и направился  домой
во дворец.

7

   Но случай представился не со следующим кораблем и даже не в следующем
году. А тем временем Мордред, верный своей  природе,  вполне  готов  был
наблюдать за своим окружением и ждать  своего  часа.  Он  уедет,  но  не
ранее, чем будет знать, что его в лазурной дали что-то  ждет.  Ему  было
прекрасно известно, какая судьба ожидает в  большом  мире  за  островами
неумелого и неопытного мальчишку; пусть он даже королевский бастард, все
равно его ждет участь прихлебателя или слуги без гроша  за  душой,  а  в
самом худшем случае - рабство. В  сравненье  с  этим  жизнь  на  Оркнеях
представлялась много лучшей долей. А потом, в третье его лето во дворце,
в гавань вошел корабль с большой земли, и события приняли новый и совсем
неожиданный оборот.
   "Меридаун", небольшое торговое судно, пришел из  Каэр-ин-ар-Вон,  как
назвали теперь на валлийский лад старый  римский  город,  базу  легионов
Сегонтиум в Уэльсе. Привез он гончарные  изделия  и  руду,  выплавленное
железо и даже оружие для тайной и противозаконной торговли, которую вели
с задних дверей мелкие кузни при солдатских бараках в укрепленном порту.
   Привез он и  пассажиров.  Для  островитян,  сбежавшихся  на  пристань
навстречу кораблю, они представляли  интерес  даже  больший,  чем  столь
необходимый груз с большой земли. Корабли привозили новости, а о  таких,
как "Меридаун",  что  прибыл  с  разношерстными  пассажирами,  здесь  не
слышали уже многие годы и не услышат еще столько же.
   - Мерлин мертв! - выкрикнул первый же человек,  сошедший  на  сходни,
которому не терпелось поделиться известием.
   Но еще прежде чем толпа, с любопытством придвинувшаяся ближе,  успела
потребовать подробностей, следующий так же громогласно объявил:
   - Да нет же, добрые люди, нет! Иными словами, когда мы покидали порт,
он был еще жив, но правда в том, что он тяжело занемог и не  доживет  до
исхода месяца...
   Мало-помалу в ответ на гомон толпы, желавшей знать  все  до  мелочей,
последовали и другие вести. Сомнений нет: старый  чародей  тяжко  болен.
Возвратилась былая падучая, и он был  в  забытьи  -  "во  сне,  подобном
смерти", - не говорил и не шевелился уже много дней. Он спал  тем  сном,
который уже прямо сейчас, возможно, перешел в смерть.
   Как  и  остальные  горожане,  мальчики  спустились  за  новостями  на
пристань.   Младшие   принцы,   жадные   до   веселья   и   возбужденные
столпотвореньем и видом корабля, забрались поглубже в толпу. Но  Мордред
задержался позади. До него доносился гул голосов, выкрикиваемые вопросы,
велеречивые ответы, шум омывал его словно прибой, но, похоже, он мог  бы
быть и один. Он словно вернулся  в  какое-то  забытье.  Когда-то  давно,
смутно и среди теней QH уже слышал ту же весть, произнесенную испуганным
шепотом. До сих пор он и не вспоминал об этом. Всю свою жизнь он  слышал
рассказы о Мерлине, королевском чародее, его имя вплеталось в истории  о
самом Верховном короле и его  дворе  в  Камелоте;  почему  же  где-то  в
глубоком сне он уже слышал известье о  Мерлиновой  смерти?  Уж  конечно,
тогда это не было правдой. Быть может, это не правда и сейчас...
   - Это не правда.
   - Что ты сказал?
   Словно от толчка, Мордред очнулся. Наверное, догадался он,  последние
слова он произнес вслух. Гавейн, стоявший рядом, смотрел на него во  все
глаза.
   - Что ты хочешь сказать этим "это не правда"?
   - Я такое сказал?
   - Ты же сам знаешь, что сказал. О чем ты говорил? Об этом известии  о
старике Мерлине? Так откуда тебе знать? И потом, нам-то какое  до  этого
дело? У тебя такой вид, будто ты увидел призрак.
   - Может, и видел. Я.., сам не знаю, что я хотел сказать.
   Он произнес это запинаясь, что было столь  на  него  не  похоже,  что
Гавейн уставился на него с еще большим любопытством. Тут обоих мальчиков
отпихнули в сторону это  через  толпу  проталкивался  дюжий  придворный.
Мальчики собрались было гневно одернуть наглеца, но отступили,  узнав  в
нем Габрана. Любовник королевы повелительно прокричал поверх голов:
   - Эй, вы там! Да, ты и ты, и ты тоже... Идемте со мной. Свои известия
вы принесете прямиком во дворец. Королева должна услышать их первой.
   Толпа угрюмо раздвинулась, открыв узенький проход, чтобы дать  дорогу
гостям. Гости же охотно последовали  за  Габраном,  явно  преисполненные
сознания собственной важности и надежды на награду. Собравшиеся смотрели
им вслед, пока они не скрылись из виду,  а  затем  снова  повернулись  к
пристани, изготовившись захватить следующего, кто сойдет на берег.
   По всей видимости, это были купцы; первый, судя по пожиткам у него  в
руках, был золотых дел мастером, за ним спустился кожевенник и, наконец,
последним из всех -  странствующий  лекарь,  за  которым  двигался  раб,
сгибаясь под грузом багажа из всевозможных ящичков,  мешков  и  склянок.
Народ потек к нему рекой. На этих северных островах не  было  ни  одного
лекаря, и тот, кто занемог, отправлялся к знахарке или - в особо  тяжких
случаях  -  к  святому  отшельнику  на  Папа  Вестрей,  так  что   такой
возможностью пренебрегать не следовало. Лекарь  и  сам  не  стал  терять
времени даром, а без промедленья прямо на залитой солнцем пристани завел
пространную и путаную похвальбу своему искусству, в то время как его раб
взялся распаковывать целебные средства от всех и каждой хворей,  которые
могли, по мнению его хозяина, одолевать оркнейцев. Громкий голос  лекаря
звучал уверенно и намеренно пронзительно, чтобы перекрыть  поползновения
любого конкурента, но золотых дел мастер, раньше него сошедший на берег,
даже не сделал попытки разложить свои изделия. Это был  старый  человек,
сгорбленный  и  седовласый,  и  его  платье  могло  похвалиться  богатой
материей и тонкой работой. Он помедлил  у  края  толпы  и,  подслеповато
оглядевшись по