н, если что-нибудь случится, оставляй меня и скачи домой, усвоил?
     - Снова приказы Амброзиуса?
     - Можно сказать, да.
     - Ладно, если тебе от этого станет спокойнее, обещаю, что  ускачу  от
тебя во весь опор. Однако ничего не случится.
     Он хмыкнул.
     - Ну ты знаешь!
     - А как же! - рассмеялся я.
     В то же мгновенье в звездном свете мелькнули  белки  его  глаз,  и  я
заметил быстрый жест его руки. Не сказав ни слова, он отвернулся  и  повел
Астера по дороге, ведущей на юг.



                                    8

     Дорога  была  достаточно  широка,  но  мы  поехали  цепочкой.  Гнедой
пришлось приспосабливать свой длинный, размашистый шаг  к  мелкой  поступи
хромого пони.
     Похолодало. Я  поплотнее  укутался  в  накидку.  Температура  воздуха
понизилась, и туман полностью рассеялся. На прояснившемся небе  показались
звезды. Дорога  стала  виднее.  Пошли  крупные  деревья,  главным  образом
широкие и массивные дубы. Между ними пробивался смешанный молодняк:  плющ,
голые побеги жимолости и заросли боярышника. То  там,  то  здесь  на  фоне
ночного неба проглядывали острые силуэты сосен.  С  лесной  листвы  падала
капель. Где-то раздался писк мелкой твари, погибшей в когтях совы.  Воздух
наполняли запахи сырости, плесени, мертвой листвы и гниения.
     Кадал тащился в тишине, его глаза были прикованы к дороге, на которой
местами высились завалы из сушняка. Покачиваясь в большом седле на кобыле,
я по-прежнему ощущал ту же  легкость  и  волнительную  силу.  Впереди  нас
что-то ждало. Мой путь лежал именно туда. Я точно теперь знал об этом, как
в тот день, когда вслед за соколом я попал в  подземелье  под  королевским
фортом.
     Руфа прянула ушами, ее ноздри затрепетали. Она подняла  морду.  Кадал
ничего не слышал. Серый хромавший пони также не учуял других  лошадей.  Но
вперед Руфы я уже понял, что они там.
     Дорога свернула и  начала  плавно  спускаться.  Деревья  по  сторонам
отступили, и ветви больше не нависали над головами. Посветлело.  По  бокам
появились валуны и насыпи, на которых летом рос папоротник и  наперстянка,
а сейчас виднелись лишь спутанные побеги куманики. Царапая камень,  лошади
спускались под уклон.
     Неожиданно Руфа, не замедляя ход, вскинула голову  и  издала  громкое
ржанье. Кадал безмолвно остановился как вкопанный. Кобыла повернула голову
направо. Кадал схватил уздечку,  пригнул  ей  голову  и  рукой  закрыл  ей
ноздри.
     Астер тоже вспрянул, но не издал ни звука.
     - Лошади, - тихо сказал я. - Чувствуешь запах?
     - У тебя нос, как у лисы, - послышалось в  ответ.  -  Слишком  поздно
возвращаться. Они уже услышали чертову кобылу. Лучше заберемся в лес. - Он
начал поспешно уводить лошадь с дороги.
     Я остановил его.
     - Нет необходимости. Нам нечего бояться. Я уверен в этом. Поехали.
     - Звучит красиво, но откуда тебе знать?
     - Знаю. В любом случае, если бы нам желали зла, мы уже поняли бы. Они
давно слышали нас.
     Кадал заколебался, по-прежнему  держась  за  свой  короткий  меч.  От
волнения мурашки на коже начали покалывать, словно острые шипы. Уши кобылы
были направлены на густой сосняк в пятидесяти шагах от нас. Своей чернотой
он выделялся в и без того черном лесу. Больше ждать я не мог.
     - Я еду, - нетерпеливо сказал я.  -  Ты  можешь  не  ехать,  если  не
хочешь.
     Я поднял за уздечку голову Руфы и  ударил  кобылу  по  боку  здоровой
ногой. Она прошла мимо Астера и, перебравшись через возвышение, углубилась
в сосняк.
     Сквозь густые кроны просвечивали  звезды,  в  их  свете  я  и  увидел
неподвижно стоявших двух лошадей. Они прижали  свои  головы  к  небольшому
человеку,  плотно  укутанному  от  холода.  Когда  он  обернулся,  капюшон
свалился с головы и во мраке выступило  бледное  пятно.  Рядом  никого  не
было.
     На какое-то мгновенье мне показалось, что  ближний  ко  мне,  крупный
черный конь принадлежал Амброзиусу, но потом различил на лбу белое пятно и
тут же в звездном озарении понял, что привело меня сюда.
     Позади с треском и проклятиями Кадал ввел в  рощу  Астера.  Я  увидел
серый отблеск поднятого меча.
     - Кто это?
     - Спокойно. Это Белазиус... - ответил я тихо, не оборачиваясь.  -  По
меньшей мере его лошадь. С ней - другая и мальчишка. И все.
     Кадал прошел вперед, убирая меч в ножны.
     - Клянусь собакой, ты прав. Я узнал бы  это  белое  пятно  при  любых
обстоятельствах. Эй, Ульфин, удачная встреча! Где твой хозяин?
     Ульфин с облегчением вздохнул.
     - А, это ты, Кадал... Хозяин Мерлин... Я  слышал,  как  заржала  ваша
лошадь, и удивился... Здесь никто не ездит.
     Я проехал вперед и посмотрел на него.
     На меня бледным пятном с громадными  глазами  глядело  его  лицо.  Он
по-прежнему боялся.
     - Похоже, кроме Белазиуса, - заметил я. - Почему?
     - Он... он ничего мне не говорит, мой повелитель.
     - Не надо, - строго сказал Кадал. - Тебе известно о нем почти все, ты
все время находишься рядом с ним. Давай, выкладывай, где твой хозяин?
     - Я... он скоро придет.
     - Мы не можем долго ждать. Нам нужна лошадь. Пойди и скажи  ему,  что
мы здесь, хозяин Мерлин ранен, а пони хромает. Нам  надо  быстрее  попасть
домой. Ладно? Почему ты не идешь? Бога ради, скажи, в чем дело?
     - Не могу. Я ни в коем разе не должен этого делать. Он  запретил  мне
отходить от этого места.
     - Точно так же он запретил нам съезжать с дороги, чтобы мы  не  нашли
его? - спросил я. - Понятно. Тебя зовут Ульфин? Ладно,  Ульфин,  забудь  о
лошади. Я хочу знать, где Белазиус?
     - Я... я не знаю.
     - Но ты же видел, в каком направлении он пошел?
     - Н-нет, господин.
     - Клянусь собакой, - воскликнул Кадал. - Какое нам до этого дело? Нам
нужна лошадь. Гляди,  парень,  рассудим  здраво.  Не  можем  же  мы  ждать
полночи, пока не явится твой хозяин. Не съест же он тебя живьем за то, что
господину Мерлину понадобилась лошадь.
     Мальчишка начал заикаться.
     - Ладно, что же ты хочешь, чтобы мы нашли  его  и  попросили  у  него
особого разрешения?
     Ульфин пошевелился и, как последний идиот, засунул себе в рот кулак.
     - Нет... Вы не должны... Вам нельзя!
     - Клянусь Митрой!  -  выдал  я  клятву,  которой  в  то  время  очень
увлекался, услышав ее от Амброзиуса. - Чем он занимается? Убивает?
     Здесь меня прервал пронзительный крик.
     Не крик боли, а даже  хуже,  крик  смертельно  напуганного  человека,
ужаса.  Невыносимый  вопль  нарастал,  грозя  взорваться,  и  потом  резко
оборвался, словно кому-то перерезали горло.  В  жутковатой  тишине  слабым
эхом послышался вздох Ульфина.
     Кадал, обернувшись, замер. Одной рукой он схватился  за  меч,  другой
держал Астера. Я повернул кобыле голову, поводья бросил  ей  на  шею.  Она
наклонилась вперед, чуть не скинув меня, и рванулась через сосны к дороге.
Я распростерся у нее по шее, укрываясь от хлещущих сверху ветвей. Я  обвил
шею кобылы рукой и прилип  к  ней,  как  клещ.  Ни  Кадал,  ни  Ульфин  не
тронулись с места, не произнесли ни звука.
     Перебирая ногами и скользя, кобыла спустилась с насыпи. Я  совершенно
не удивился, когда  увидел  на  противоположной  стороне  дороги  узкую  и
заросшую тропу.
     Лошадь заупрямилась, и я натянул поводья. Она явно  хотела  домой.  Я
хлестнул ее. Прижав уши, она галопом понеслась по тропе.
     Тропа петляла. Пришлось сразу же замедлить ход и перейти  на  кентер.
Даже в свете звезд было видно, что недавно здесь кто-то  проезжал.  Тропой
настолько редко пользовались,  что  она  почти  полностью  заросла  зимней
травой и вереском. Мягкая земля поглощала шум скачущей лошади.
     Я напряг слух, пытаясь услышать, направился ли следом за мной  Кадал,
но было тихо. Тогда мне пришло в голову: они  решили,  что  я,  напуганный
криком, направился домой, как мне прежде наказал Кадал.
     Я пустил Руфу шагом. Она охотно подчинилась,  подняв  голову  и  уши.
Лошадь мелко дрожала. Через три сотни шагов впереди замаячил просвет: лес,
должно  быть,  кончался.  Я  внимательно  всмотрелся,  но  там  ничего  не
проглядывало.
     И здесь послышалось тихое, настолько тихое, что мне пришлось  напрячь
весь слух, чтобы убедиться, что это не ветер и не море, - пение.
     У меня по коже  побежали  мурашки.  Теперь  я  понял,  где  находился
Белазиус и почему Ульфин был так  напуган.  Стало  ясно,  почему  Белазиус
велел держаться дороги и возвращаться до темноты.
     Я выпрямился в седле. По моему телу, подобно  морской  зыби,  волнами
начало распространяться  тепло,  дыхание  участилось.  Не  страх  ли  это,
подумал я. Нет, прежнее волнение.  Я  остановил  кобылу  и  соскользнул  с
седла. Проведя ее несколько шагов по лесу, я  кинул  поводья  на  ветку  и
закрепил их. Отходя, почувствовал в ноге боль, но ее можно  было  терпеть.
Вскоре я забыл о ней и быстро зашагал на звуки пения.



                                    9

     Я оказался прав: море  близко.  Оно  начиналось  сразу  за  лесом.  Я
почувствовал соленый запах и  увидел  наносы  водорослей.  Лес  неожиданно
кончился. Вниз уходил крутой берег с обнаженными корнями деревьев. Год  за
годом их подмывали волны. Узкая прибрежная полоса состояла  из  галечника,
перемешанного с песком и блестевшего под накатывавшимися волнами. В заливе
было тихо,  будто  бы  его  все  еще  покрывал  лед.  Вдалеке,  за  мысом,
начиналось открытое море. Справа, к югу, поднимался горный кряж,  заросший
лесом. На севере, где земля была мягче, деревья росли гуще. Гавань - лучше
не придумаешь, если бы не мель. Волна откатывала, обнажала камни и крупные
валуны,  скрывавшиеся  под  водой.  В  звездном  свете  на  них   блестели
водоросли.
     В  середине  залива,  прямо   в   его   центре,   будто   сооруженный
человеческими руками, высился остров. Во время  отлива  он  превращался  в
полуостров. Овальный клочок земли с  берегом  связывала  каменная  дорога,
несомненно  построенная  человеком.  Она  протянулась  к  берегу,   словно
каменная пуповина. В ближайшей из заводей,  образованных  насыпью,  лежали
плетеные рыбацкие лодки, похожие на тюленей.
     Внизу у моря снова появился туман, нависая  между  ветвями  деревьев,
подобно рыбацким сетям  на  просушке.  Он  рваными  кусками  стелился  над
поверхностью воды, растворяясь вдали. Остров утопал в тумане, словно  паря
на облаке. Звездный свет отражался в нем серым мерцанием.
     Остров  имел  скорее  форму  яйца,  нежели  овала.  С  одной  стороны
поднимался холм, у основания которого были  навалены  камни,  образовавшие
круг. С ближней ко мне стороны один камень отсутствовал, создавая  широкий
проход. До насыпи, по обеим сторонам дороги также стояли камни.
     Оттуда не доносилось ни звука, ни шума. Если бы не тусклые  очертания
лодок, то я бы подумал, что крик и пение мне приснились. Я стоял  на  краю
леса, не выходя на опушку, обняв рукой молодой линь и опершись  на  правую
ногу. Мои глаза настолько привыкли к темноте леса, что освещенный туманным
сиянием остров был виден мне как днем.
     У подножья холма, прямо у  входа  в  колоннаду,  неожиданно  вспыхнул
факел. Вспышки выхватили из темноты отверстия в  горе  и  фигуру  в  белом
одеянии, шедшую впереди факельщика. Клубы тумана в тени каменных  изваяний
оказались группами неподвижных людей, одетых в  белое.  Факел  подняли,  и
пение продолжалось. Такой неторопливый и то затухающий,  то  усиливающийся
ритм пения я слышал впервые. Факельщик начал опускаться,  до  меня  дошло,
что под землей есть  дверь.  Он  спускался  в  подземелье  под  холмом  по
лестнице. Остальные, толпясь, направились  за  ним,  сходились  в  группы,
скучивались около двери и втягивались внутрь, как дым.
     Пение не смолкало, хотя и сделалось  совсем  приглушенным,  напоминая
гудение пчел в зимнем улье. Мелодия уже не различалась, остался лишь ритм.
Он дрожал  в  воздухе,  его  пульс  скорее  можно  было  нащупать,  нежели
услышать. Дрожание учащалось  и  становилось  все  напряженнее,  заставляя
сильнее биться мое сердце.
     Неожиданно все прекратилось, и установилась мертвая тишина, настолько
гнетущая, что у меня к горлу подступил комок. Увлекшись, забыв о  ране,  я
вышел из леса и стоял на  возвышенности  у  берега.  Я,  подобно  молодому
побегу, будто врос в землю, черпая из нее жизненные силы. Волнение как  бы
исходило из глубин острова и  передавалось  ко  мне,  овладевая  плотью  и
духом. Когда раздался крик, мне  показалось,  что  он  вырвался  из  моего
собственного рта.
     На этот раз он отличался от предыдущего. Тонкий и  пронзительный,  он
мог означать что угодно. Триумф, поражение, боль. Крик смерти, изданный не
жертвой, а убийцей.
     Снова стало тихо. Кругом  стояла  неподвижная  и  непроглядная  тьма.
Остров высился в ней, подобно  закрытому  улью,  скрывавшему  происходящее
внутри него.
     Затем в проеме неожиданно, как привидение, появился, видимо,  главный
из них  и  поднялся  по  ступеням.  Вслед  за  ним  потянулись  остальные.
Двигались они медленно и плавно,  образуя  группы  и  расходясь,  пока  не
встали в два ряда около изваяний.
     Опять тишина. Предводитель вознес руки,  и  будто  по  сигналу  из-за
холма показалась белая и блестящая, как сталь клинка, луна.
     Он  издал  третий  крик,  несомненно,  крик  победного   приветствия.
Протянутые высоко над головой руки как бы символизировали приношение небу.
     Толпа ответила ему разноголосыми криками. Когда луна полностью  вышла
из-за холма,  жрец  опустил  руки  и  повернулся.  То,  что  он  предлагал
божеству, он протягивал теперь  его  поклонникам.  Толпа  сомкнулась.  Эта
сцена настолько захватила меня, что я забыл о береге  и  не  заметил,  что
туман сгустился, закрыв каменную насыпь. Мои  глаза  различали  в  темноте
белые фигуры людей, почти сливавшиеся с клубящимся и возносящимся туманом.
     Теперь я осознал, что виденное происходило на самом деле. Собравшиеся
расходились по двое, по трое, молчаливо проходя по насыпи и направляясь  к
лодкам. Тени, отбрасываемые камнями в лунном свете, нехотя отпускали их.
     Не имею представления, сколько все это продолжалось. Я был заворожен.
В себя пришел оттого, что немного закоченел. Я  встряхнулся  по-собачьи  и
попятился под прикрытие деревьев. Волнение покинуло меня, не тревожа более
душу и тело. Чувство опустошенности и стыда. Я смутно понимал происшедшее.
Это была не та сила, которой мне выпадало обладать и  пользоваться,  и  не
ощущение, появившееся после ее исчезновения.  Тогда  я  оставался  легким,
свободным и острым, как  заточенный  нож.  Теперь  же  я  ощущал  пустоту,
состояние вылизанного дочиста горшка, где задержался лишь запах.
     Я наклонился, преодолевая сопротивление затекших сухожилий, и  сорвал
сырой травы, чтобы почиститься. Росой, выпавшей в тумане, умыл  лицо.  Мне
вспомнился Галапас, святой источник и длинный рог для питья. Я вытер  руки
о подкладку накидки, набросил ее на себя и вернулся на свой наблюдательный
пункт. Залив был усеян точками уплывающих лодок. Остров опустел. К  насыпи
приближалась одинокая высокая фигура в белом. Она то исчезала в тумане, то
появлялась вновь. Приблизившись,  человек  задержался  в  тени  последнего
изваяния и исчез из виду.
     Я подождал, испытывая лишь усталость и желая напиться чистой  воды  и
оказаться в своей теплой и тихой комнате. В воздухе не пахло  волшебством.
Ночь была безвкусна, как старое кислое вино. Через какое-то время он снова
показался в лунном свете на дороге. Теперь он был  одет  в  темное.  Белую
одежду он нес в руке.
     Последняя лодка превратилась в пятнышко и исчезла  в  ночи.  Одинокий
человек быстро шел по дороге. Я выступил из леса встретить его.



                                   10

     Белазиус заметил меня, прежде чем я вышел из тени деревьев. Он  ничем
не показал этого, кроме того, что свернул ко мне. Он не спеша  подошел  ко
мне и встал, глядя на меня сверху вниз.
     - А... - без всякого удивления сказал он. - Я  так  и  знал.  Сколько
времени ты здесь находишься?
     - Не знаю. Оно так быстро прошло. Я увлекся.
     Он промолчал. Яркий  лунный  свет  отражался  у  него  на  щеке.  Под
длинными ресницами у него не было видно глаз. Его голос  звучал  спокойно,
почти сонно. Точно так же я почувствовал себя, услышав в лесу крик. Стрела
вылетела, и тетива ослабла.
     Белазиус не обратил внимания на мое провокационное замечание  и  лишь
спросил:
     - Как ты здесь оказался?
     - Я ехал мимо, когда услышал крик.
     - А... - снова протянул он. - Откуда?
     - Из сосновой рощи, где вы оставили свою лошадь.
     - Зачем же ты сюда приехал? Я же приказал держаться дороги.
     - Помню, но мне  хотелось  пустить  лошадь  галопом.  Мы  свернули  с
основной дороги, но потом с Астером приключилось  несчастье.  Он  вывихнул
ногу. Обратно нам пришлось его вести. Это заняло бы много  времени,  и  мы
опоздали бы. Поэтому решили срезать путь.
     - Ясно. А где Кадал?
     - Мне кажется, что он подумал, что я  поскакал  домой,  и  направился
следом. В любом случае он не пошел бы за мной сюда.
     - Разумно с его стороны, - заметил Белазиус.  Его  голос  по-прежнему
был размеренным и безразличным. Однако эта сонливость походила на кошачью,
на бархат, скрывавший под собою острие клинка.
     - Но, несмотря на услышанное, тебе не пришла мысль броситься домой?
     - Конечно, нет.
     Его глаза блеснули под прикрытыми веками.
     - Конечно, нет?
     - Я должен был узнать, что происходит.
     - Ага. А знал ли ты, что я буду здесь?
     - Только после того, как встретил Ульфина с  лошадьми.  Я  знал,  что
сегодня ночью в лесу будет происходить что-то, что мне надо знать.
     Он смерил меня продолжительным спокойным взглядом и кивнул.
     - Пойдем. Холодно. Надо надеть накидку.
     Я направился следом по скрипящему гравию.
     - Я так понимаю, - бросил он через плечо, - что Ульфин еще там?
     - По-моему, да. Вы довольно умело его запугали.
     - Ему нечего бояться, покуда он не лезет не в свои дела.
     - Получается, он вправду ничего не знает?
     - Знает он или не знает, - сказал Белазиус с безразличием, -  у  него
хватает разума молчать. Я пообещал ему, что, если он будет меня слушать  и
не задавать лишних вопросов,  освобожу  его,  чтобы  он  имел  возможность
спастись.
     - Спастись? От чего?
     - От смерти, когда я умру.  Существует  обычай  посылать  со  жрецами
после смерти их слуг.
     Мы шли  по  тропинке  рядом.  Я  взглянул  на  него.  Темная  одежда,
элегантнее  которой  я  не  видел  даже  на  Камлаке.  Пояс   из   чудесно
обработанной кожи, наверное итальянской. На плече блестела большая круглая
брошь. Луна высветила на ней  исполненные  золотом  кружки  из  сплетенных
змей. Несмотря даже на случившееся сегодня  ночью,  он  выглядел  довольно
интеллигентно, по-городски и в то же время романизированно.
     - Извини, Белазиус, разве это носили не египтяне? Даже в  Уэльсе  она
показалась бы старомодной.
     - Возможно. Но тогда и  сама  богиня  старомодна,  поскольку  желает,
чтобы ей поклонялись только так, как ей угодно.  Наше  поклонение  так  же
старо, как она сама, старше, чем людская память,  отраженная  в  песнях  и
камнях. Задолго до того, как в Персии начали  убивать  быков,  задолго  до
появления быков на Крите, еще раньше, чем здесь появились небесные боги из
Африки и в их честь поставили эти изваяния. Богиня жила в священной  роще.
Теперь лес для нее закрыт, и мы поклоняемся ей, где можно это  делать.  Но
где бы она ни обитала, будь то камень, дерево или пещера - везде  найдется
роща под названием Немет, где мы совершаем свои приношения.  Ты,  я  вижу,
понимаешь меня.
     - Очень хорошо  понимаю.  Меня  учили  этому  в  Уэльсе.  Но  жертвы,
подобные сделанной сегодня ночью, приносили много сотен лет назад.
     Его голос сделался вкрадчивым.
     - Его убили за святотатство. Разве тебя не  учи