о  я  все
время, даже когда не думал, неизменно  чувствовал  на  себе  твой  взгляд.
Чувствовал, что ты близко. Это было как щит, прикрывающий спину. Мне  даже
казалось, будто я слышу...
     Он осекся на полуфразе.  Глаза  его  расширились  и  остановились  на
чем-то у меня за спиной. Я оглянулся, чтобы узнать, что сковало ему язык.
     Моргаузе было уже двадцать два года, и она стала еще обворожительнее,
чем в тот год, когда я ее видел в последний раз. Она явилась  в  сером,  в
свободном длинном  одеянии  мышиного  цвета,  в  котором  должна  была  бы
походить на монахиню, но почему-то не походила. Украшений она не надела  -
да и ни  к  чему  они  были.  Кожа  ее  превосходила  белизной  мрамор,  и
продолговатые глаза, которые я хорошо помнил,  отливали  золотисто-зеленым
из-под рыжеватых ресниц. Волосы  она,  как  подобает  незамужней  женщине,
носила, распустив по спине золотой волной, только убрав со лба под широкую
белую ленту.
     - Моргауза! - воскликнул я удивленно. - Тебе здесь не место! - Но тут
же вспомнил о ее лекарском искусстве и увидел у нее за спиной двух  женщин
и пажа с коробками и скатанными  бинтами.  Она,  должно  быть,  как  и  я,
возилась с ранеными; а может быть, она здесь в свите короля и ухаживала за
ним в его немощи. Я поспешил  добавить:  -  Да,  да,  понимаю,  прости.  И
прости, что я неприветливо  тебя  встретил.  Твое  искусство  здесь  будет
полезно. Скажи мне, как здоровье короля?
     - Он пришел в себя  и  сейчас  отдыхает.  Он  весел  и,  по-видимому,
чувствует себя неплохо. Должно быть, битва была необыкновенная. Мне  жаль,
что я ее не видела. - Она устремила долгий оценивающий взгляд  на  Артура,
стоящего у меня за спиной. Было очевидно, что она признала  в  нем  юношу,
завоевавшего сегодня всеобщее восхищение, но король еще не  успел  открыть
ей, кто он таков. Ни в голосе ее, ни во взгляде не было и намека на  такое
знание, когда она сделала ему реверанс: - Сударь.
     Лицо Артура зарделось, как полковое знамя. Он,  запинаясь,  выговорил
какое-то  приветствие,  на  глазах  превратившись  снова   в   неуклюжего,
застенчивого мальчика - а ведь мальчиком он  не  был  ни  застенчивым,  ни
неуклюжим.
     Она выслушала  его  равнодушно  и  опять  обратила  взгляд  на  меня:
двадцатилетняя женщина, пренебрегающая подростком. Я подумал: нет, она еще
не знает.
     А она мелодичным, ласковым голосом произнесла:
     - Господин мой Мерлин, я пришла к тебе с вестью от  короля.  Позднее,
когда ты отдохнешь, он хотел бы побеседовать с тобой.
     Я с сомнением сказал:
     - Но ведь уже очень поздно. Может быть, пусть он поспит?
     - Мне кажется, он будет лучше спать, если сначала поговорит с  тобой.
Ему не терпелось тебя увидеть сразу же  по  возвращении  с  поля  боя,  но
сначала ему следовало отдохнуть, и я дала ему снотворного снадобья. Сейчас
он проснулся. Ты мог бы прийти к нему через час?
     - Хорошо.
     Она, потупя взор, еще раз сделала реверанс и вышла так  же  неслышно,
как вошла.



                                    3

     Мы поужинали с Артуром вдвоем. Мне отвели комнату с  окном  на  реку.
Вдоль берега, обнесенный высокой стеной с воротами, тянулся небольшой сад.
Комната Артура примыкала к моей, а вход в ту и в другую был через прихожую
где находилась вооруженная охрана. Утер принял все меры предосторожности.
     Моя комната была просторна и богато убрана. Там нас дожидался слуга с
едой и вином. За ужином мы почти не говорили. Я устал  и  проголодался,  а
Артур хоть и ел со своим всегдашним  аппетитом,  теперь,  после  недавнего
возбуждения, был как-то по-особенному молчалив - возможно, из уважения  ко
мне, решил  я.  Я  же  ни  о  чем  другом  сейчас  не  мог  думать,  кроме
предстоящего разговора с Утером и того, что принесет нам завтрашний  день;
а сам испытывал при этом только  упадок  духа,  который  относил  за  счет
трудного пути и долгого, полного событий дня. Но в глубине души я понимал,
что этим дело не исчерпывается - я словно ступил с залитой солнцем равнины
на болото, над которым навис густой, волглый туман.
     Пришел Ульфин, слуга Утера,  дабы  сопровождать  меня  к  королю.  По
взгляду, который он задержал на Артуре, я понял, что правда ему  известна,
но, проходя со мной  длинными  коридорами  к  опочивальне  короля,  он  не
обмолвился о ней ни словом. Казалось, одно только заботило  его  сейчас  -
нездоровье короля. И когда меня  ввели  в  опочивальню,  я  убедился,  что
беспокойство имело основание. Даже с утра перемена была разительна. Король
в подбитом мехом халате полулежал в постели, откинувшись на подушки, и без
королевского облачения, без лат, пурпура и парчи на виду была  бедственная
худоба его тела. Я сразу увидал смерть в его лице. Не сегодня и не завтра,
но она недолго заставит себя  ждать  -  вот  откуда,  подумалось  мне,  та
неясная тревога, что гнетет мне  душу.  Но  немощный  и  недужный  король,
однако, выказал радость при виде меня, ему не терпелось начать разговор, и
я  отбросил  горькие  предчувствия.  Пусть  в  нашем  распоряжении  только
нынешняя ночь и завтрашний день, мы  с  Утером  еще  успеем  увидеть,  как
взойдет и утвердится в зените наша звезда.
     Он заговорил сначала о выигранной битве и о событиях минувшего дня. Я
понял, что  все  сомнения  оставили  его,  что  он  сожалеет,  хотя  и  не
признается открыто, о потерянных для него годах  Артурова  отрочества.  Он
засыпал меня вопросами, и, как ни опасался я утомить его  рассказом,  было
ясно,  что  на  душе  у  него  станет  легче,  когда  я  удовлетворю   его
любопытство. И потому, по возможности кратко и ясно, я поведал ему историю
последних лет, со всеми подробностями жизни мальчика в Диком лесу, которым
не нашлось места в донесениях, им от меня полученных. Поведал я ему и  то,
что знал и что подозревал о недругах Артура; при имени Лота он не  выказал
волнения и выслушал меня, не прервав. О мече Максима я говорить  не  стал.
Король сегодня прилюдно вложил собственный меч в  руку  сына;  мог  ли  он
яснее выразить, что считает его своим наследником? А  меч  Максена,  когда
объявится в нем нужда, вручит ему бог. Между двумя этими дарами  оставался
еще темный промежуток  будущего,  который  был  скрыт  от  меня,  -  зачем
тревожить короля понапрасну?
     Когда я кончил. Утер откинулся на подушки и полежал так  в  молчании,
глубоко задумавшись и устремив взгляд в дальний конец  комнаты.  Потом  он
заговорил:
     - Ты был прав, Мерлин. Даже в том, что трудно поддавалось пониманию и
за что, не понимая, я осуждал тебя, ты был прав. Бог  держал  нас  в  руке
своей. И несомненно, это бог внушил мне отказаться от сына и оставить  его
на твое попечение, чтобы он вырос  вот  таким  и  возмужал  в  тайне  и  в
безопасности. Мне все же дано было увидеть, какого принца  зачал  я  в  ту
дикую ночь в Тинтагеле  и  какой  король  придет  мне  на  смену.  Мне  бы
следовало больше тебе доверять, бастард, как доверял тебе  мой  брат.  Мне
ведь нет нужды объяснять тебе, что я умираю?  Кандар  мнется  и  жмется  и
увиливает от ответа, но ты, королевский  прорицатель,  ты  ведь  признаешь
правду?
     Вопрос прозвучал властно, требуя ответа. И когда я сказал:  "Да",  на
устах Утера мелькнула почти довольная улыбка. И,  видя,  с  какой  суровой
отвагой встречает он смерь, я почувствовал к нему больше расположения, чем
испытывал прежде. Вот чем очаровал он сегодня Артура - гордым  королевским
достоинством, которое пришло к нему  с  запозданием,  но  все  же  пришло.
Сейчас, когда близко свершение, мы с Утером  словно  объединились  в  этом
мальчике. Король кивнул. Бремя пережитого за день  и  вечер  уже  начинало
сказываться на нем, но взгляд его оставался дружелюбен, а речь жива:
     - Ну что ж, с прошлым мы разобрались, а будущее - это уже его дело. И
твое. Но я еще не умер, я еще верховный король, и настоящее в моей власти.
Я послал за тобой, чтобы сказать; что завтра на праздничном  пиру  объявлю
Артура моим наследником. Лучше случая не придумать. После сегодняшнего боя
никто не скажет, что он недостоин королевского трона, он показал, чего  он
стоит, и люди видели, более того,  видела  армия.  Даже  захоти  я  теперь
оставить тайну нераскрытой, едва ли это было бы возможно: слух пробежал по
лагерю, как огонь по соломе. А сам он еще ничего не знает?
     - Похоже, что нет. Пора бы ему, кажется, начать догадываться,  но  он
как будто ничего не подозревает. Ты сам ему завтра скажешь?
     - Да. Я пошлю за ним утром. А до тех пор, Мерлин, оставайся при нем и
не спускай с него глаз.
     После этого он посвятил меня в  свои  планы  на  завтра.  Сначала  он
поговорит с Артуром, а вечером, когда  все  придут  в  себя  после  боя  и
подлечат раны, Артур будет призван со славой и почетом на пир и предстанет
перед знатью. Что до Лота, спокойно и прямо продолжал  король,  то  трудно
сказать, как он себя поведет, но он так много проиграл в глазах людей,  не
вступив  вовремя  в  битву,  что  даже  в  качестве  сговоренного   жениха
королевской дочери  не  отважится  выдвинуть  открыто  свои  притязания  и
оспорить выбор верховного короля. О  том,  что  Лот  готов  был,  обернись
фортуна иначе, перекинуться на сторону  саксов,  король  не  упомянул,  он
видел в его промедлении лишь попытку придать себе веса - чтобы вышло  так,
будто вмешательство Лота принесло британцам победу. Я также промолчал. Как
бы то ни было, справедливы такие черные подозрения или нет, но это  теперь
уже была не Утерова забота.
     Потом он заговорил о дочери своей Моргиане. Брак, о котором был у них
твердый  договор,  непременно  должен  был  свершиться,  нарушить  договор
значило бы смертельно оскорбить Лота и северных  королей,  кормившихся  от
него. Да так оно будет и безопаснее. Лот по тем же  соображениям  тоже  не
посмеет отказаться от нареченной невесты, а сыграв свадьбу, свяжет себя  в
глазах людей с Артуром, который к этому времени будет уже объявлен и всеми
признан... "королем", чуть было не  сказал  Утер,  но  все-таки  выговорил
"наследником". Вид у него был усталый, и я уже поднялся  было,  чтобы  его
оставить, но он пошевелил исхудалой рукой, и я остался.  Он  заговорил  не
сразу, а сначала полежал молча, с закрытыми  глазами.  Откуда-то  потянуло
сквозняком,  свечи  затрещали  и  оплыли.  Заколебались  тени,   затемнили
королевское лицо. Но вот свет выровнялся, и я опять увидел его глаза - они
ясно смотрели на меня из глубоких подбровий.
     Потом я услышал его голос, тонкий от напряжения. Он просил меня. Нет,
не просил.  Утер,  верховный  король,  умолял  меня  не  покидать  Артура,
довершить начатый труд, хранить его сына, наставлять, оберегать...
     Голос иссяк, но глаза глядели все так же искательно, с мольбой,  и  я
понимал, что они говорили: "Открой мне будущее,  Мерлин  Королевский  Маг.
Дай услышать твое пророчество".
     - Я буду с ним, - произнес я. - Остальное я уже говорил тебе  раньше.
С мечом королей в руке он свершит такое, что превзойдет  людские  надежды.
Под его властью объединятся страны, и будет мир и свет перед тьмой.  Когда
воцарится мир, я вернусь к своему одиночеству, но  всегда  буду  готов  по
первому  его  зову  явиться  на  помощь,  едва  только  он  свистнет,  как
высвистывают ветер.
     Так говорил я, не потому что глазам моим опять  предстало  видение  -
видения не являются по заказу, да и присутствие Утера никогда к  этому  не
располагало. Но, желая дать покой его душе, я говорил  по  памяти  прежних
пророчеств и по знанию людей и событий, а такое знание нередко равносильно
провидению. И он успокоился, а мне только этого и надо было.
     - Это я и хотел услышать, - проговорил он. - Что  ты  будешь  с  ним,
будешь служить ему при всех  обстоятельствах...  Может  быть,  если  бы  я
послушал брата и удержал бы тебя при  себе...  Ты  дал  обещание,  Мерлин.
Никто не обладает таким могуществом, как ты, даже верховный король.
     Он  сказал  это  беззлобно,  как  вещь  очевидную.  Голос  его  вдруг
прозвучал устало, расслабленно.
     Я поднялся.
     - Теперь я оставлю тебя. Утер. Ты должен поспать. Что за  питье  дает
тебе Моргауза?
     - Не знаю. Пахнет маком. Она разбавляет его теплым вином.
     - А спит она здесь, подле тебя?
     - Нет. Дальше по коридору, в первом женском  покое.  Но  не  буди  ее
сейчас. Тут в кувшине еще довольно этого питья.
     Я подошел к столу, взял в руки  кувшин  и  понюхал.  Питье  было  уже
смешано с вином; запах от него шел крепкий и сладкий: мак и еще  кое-какие
известные мне снадобья; но было и что-то еще, чего я  не  мог  назвать.  Я
намочил палец и поднес к губам.
     - Кто-нибудь прикасался к кувшину после нее?
     - Что? - Он успел забыться, но не сном, а недужной, смутной тревогой.
- Прикасался? Я не видел никого,  да  меня  травить  никто  и  не  станет.
Каждому известно, что всю мою пищу сначала отведывает паж. Можешь  позвать
его, если хочешь.
     - Незачем, - ответил я. - Пусть спит.
     Я налил в чашку немного питья, но не успел поднести ко рту, как  Утер
с неожиданной силой произнес:
     - Не делай глупости! Поставь!
     - Ты же сказал, что отравы тут быть не может.
     - Все равно. Не будем рисковать.
     - Ты что же, не доверяешь Моргаузе?
     - Моргаузе? - недоуменно переспросил он, словно не понимая,  при  чем
здесь она. - Нет, отчего же. Она все эти годы  за  мной  ходила,  даже  от
венца отказалась, а ведь... Ну да что там. Ее судьба "в  дымке",  так  она
говорит, и она готова ждать ее решения. Она изъясняется загадками,  как  и
ты порой, а я загадок не терплю, ты же помнишь. Нет, в своей дочери  я  не
могу усомниться. Но нынешней ночью,  изо  всех  ночей,  нам  следует  быть
особенно настороже, а ты изо всех людей,  кроме  моего  сына,  мне  сейчас
особенно необходим. - И он улыбнулся,  снова  став  на  мгновение  прежним
Утером, которого я  так  хорошо  помнил,  насмешливым  и  прямолинейным  и
чуточку злорадным. - То есть до тех пор, пока он не признан, а после этого
мы с тобой друг без друга, я полагаю, обойдемся.
     Я усмехнулся.
     - Вот я пока и отведаю твоего вина. Не беспокойся, запаха отравы я  в
нем не чую. И смерть моя еще не подошла.
     Я не прибавил: "Потом позволь мне удостовериться, что ты доживешь  до
завтра  и  сможешь  провозгласить  своего  сына   наследником   престола".
Непонятная тень, маячившая у меня за  спиной,  не  была  моей  собственной
смертью и Артуровой, я знал, тоже, а вот смертью короля еще могла  вопреки
моим расчетам оказаться. И потому я набрал в рот вина, подержал на языке и
проглотил. Король лежал, откинувшись на подушки, и успокоенно наблюдал  за
мной. Я сделал еще глоток и, перейдя через комнату,  снова  уселся  у  его
ложа. И опять потекла наша беседа, теперь непринужденная, ни  о  чем  -  о
расшитом воспоминаниями  прошлом,  о  будущем  в  сиянии  славы  за  тенью
неведения. Мы неплохо  теперь  понимали  с  ним  друг  друга,  Утер  и  я.
Убедившись, что вино безвредно, я налил ему, дал выпить, а затем призвал к
нему Ульфина и оставил его во власти сна.



                                    4

     Все покуда шло хорошо. Даже если Утер не дожил бы до утра - а ничто в
его облике и в моей душе не предвещало для него столь близкой  кончины,  -
все равно обстоятельства складывались благоприятно. Я при поддержке Кадора
и клятвенном подтверждении Эктора мог и сам не хуже Утера  открыть  лордам
тайну Артурова рождения, а право, за которым сила, - это уже залог победы.
Меч, переданный королем отроку во  время  битвы,  также  служил  в  глазах
воинов доказательством того, что  он  избран  в  наследники,  и  они,  кто
следовал за ним в бою, пойдут за ним и теперь. Не обрадуются концу смутных
дней и провозглашению бесспорного  престолонаследника  разве  только  одни
наши северо-восточные немирные соседи.
     Тогда откуда, думал я, идучи длинными коридорами в  свои  покои,  эта
тяжесть  у  меня  на  сердце?  Что  это  за  черная  тень,  зловещая,  как
предчувствие смерти? Почему, если кровь моя предсказывает беду, глаза  мои
ее не видят? Что за призрак, костистый и алчный, затаился и застит  сияние
прошедшего дня?
     Однако уже минуту спустя, когда, кивнув стражнику у входа, я прошел к
себе в комнату, край беды приоткрылся моему взору. Через дверь  в  комнату
Артура я увидел его постель: она была пуста.
     Поспешными шагами я вернулся в прихожую  и,  склонившись  над  спящим
слугой, попытался его растолкать. Тут в нос мне ударил знакомый запах:  то
же снотворное снадобье, что и в вине у короля. Оставив  слугу  храпеть  на
подстилке, я выбежал обратно в  коридор.  Стражник  в  испуге  прижался  к
стене, как видно устрашившись моего лица.
     Но я только тихо спросил:
     - Где он?
     - Господин, с ним ничего худого  не  приключилось.  Для  тревоги  нет
причины... Мы не нарушили приказ, ему ничего не угрожало. Второй  стражник
проводил его до самой двери и остался ждать...
     - Где он?
     - В женских покоях. Когда девушка пришла за ним...
     - Девушка?
     - Ну да, господин. Она пришла сюда. Мы ее,  понятно,  остановили,  не
пропустили внутрь, но тут он сам  вышел  к  двери...  -  Успокоенный  моим
молчанием, стражник понемногу разговорился. - Право, господин, ну что  тут
худого? Это приближенная дама принцессы Моргаузы, темноволосенькая  такая,
ты небось тоже ее заметил, пышненькая, что твоя малиновка-красногрудка,  и
с лица хорошенькая, молодому господину по заслугам...
     Да, я ее тоже заметил: маленькая и вся округлая, щеки румяные,  глаза
карие блестят, как у птички. Миловидная смуглянка,  совсем  молоденькая  и
свежая, как летний день. Но я прикусил губу.
     - Давно?
     - Часа два, наверное, будет, -  ответил  он  с  ухмылкой.  -  Времени
вдоволь. Какой в том вред, господин? Да и захоти  мы,  разве  бы  нам  его
удержать? Ее мы не пропустили, у нас приказ был, и он это знал.  Ну  он  и
говорит, что, мол, пойдет с ней, так разве ж мы можем воспрепятствовать? И
потом, такая награда по справедливости венчает день первого боя.
     Я что-то сказал ему в ответ и вернулся в свою комнату.  Стражник  был
прав: они соблюли долг, как разумели - в  такие  дела  никакая  охрана  не
вмешивается. Да и впрямь что тут худого? Сегодня  мальчик  при  свете  дня
обрел одну половину мужества -  вторую  он  неизбежно  должен  был  добыть
сегодня же под покровом ночи. Как меч его утолил ныне кровью сжигавшую его
жажду, так и сам он  горел  бы  заживо,  некуда  не  получил  утоления  от
женского тела. Всякий, с горечью подумал я, кроме пророка,  беседующего  с
богами, мог это предвидеть.  Любой  воспитатель  спокойно  предоставил  бы
нынешней ночи завершиться по естественному предначертанию. Но я -  Мерлин,
тени обступили меня, и мне страшно.
     Я стоял один посреди комнаты, где теснились тени, и смирял  смятение,
глядя в лицо собственному страху. Чернота шла от моей души:  что  же  это,
просто человеческая черная зависть к Артуру, в четырнадцать лет так  легко
вкусившему удовольствие, к которому я в двадцать лет  стремился  столь  же
страстно, но потерпел позорную неудачу? Или же это  боязнь  пуще  зависти,
боязнь утратить хотя бы частью любовь, так высоко ценимую  и  так  недавно
обретенную? А может быть, я страшился за него одного,  зная,  что  женщина
крадет у мужчины силу? Эту последнюю мысль я тут же отверг. Нет, не отсюда
моя чернота. В тот день, когда,  двадцатилетний,  я  сбежал,  преследуемый
женским злым,  издевательским  смехом,  я  сознавал,  что  должен  сделать
трезвый выбор между мужеством и могуществом, и выбрал могущество. Но  сила
Артура будет в другом - в полном и могучем  расцвете  его  мужества;  сила
королей. Он не раз доказывал, что, как ни любит он меня, как ни  стремится
мне подражать, все-таки он Утеров сын, его плоть и кровь: мужество  манило
его всеми своими свершениями. И первую в своей жизни женщину он  по  праву
должен был получить