в подборе имен и названий направлен на  то,  чтобы
упростить повествование. Я хотела, насколько это получилось, обойтись  без
глоссария, раздражающие экскурсы в который вынуждают  прерывать  чтение  и
искушают читателя продолжать читать, не  обращая  внимания  на  непонятные
имена, с риском потерять ориентацию и запутаться. Неангличанам  приходится
еще труднее: название Калеву сказало бы им не  больше,  чем  Силчестер,  и
ясность внесла бы лишь карта. В любом случае произведение  пострадало  бы.
Поэтому, если существовал  выбор,  я  прибегала  к  помощи  "рассказчика",
приводившего сразу весь набор старых и современных  названий,  позволяющих
читателю представить картину. Например, "Маэсбели, что у форта Конан,  или
Кэрконан, называемый иначе Конисбургом". В других местах я позволила  себе
небольшие  вольности.  Ясно,  что  в  рассказе,  который  ведется   вместо
кельтского или  латыни  на  английском,  было  бы  уж  слишком  педантично
употреблять  название  "Лондиниус"  вместо  Лондона.  Я   также   оставила
современные названия таких городов, как Гластонбери, Винчестер, Тинтагель,
полученные ими в средние века  и  неразрывно  связанные  с  контекстом  их
употребления,  подобно  Манчестеру  и  Ньюкаслу.  Не  надо   рассматривать
введенные  мною  правила  в  качестве  критики  других  авторов,   их   не
придерживающихся, форма зависит от характера произведения. Поскольку в его
создании участвовало воображение, то нельзя относиться к нему как к строго
историческому произведению. Я решила руководствоваться  правилами  поэзии:
лучшим является то, что лучше всего звучит и передает смысл.
     Это  же  правило  слуха  распространяется  и   на   выбранный   язык.
Рассказчик, повествующий свою  историю  на  уэльском  языке  пятого  века,
прибег бы к помощи стольких же разговорных  выражений,  сколько  их  можно
найти в данном романе. Сердик и Кадал разговаривали бы на своих диалектах,
а  королевские   особы   и   предсказатели   изъяснялись   бы   выспренне,
соответственно  моменту.  Я  специально  оставила  некоторые  анахронизмы,
обладающие наибольшей описательностью, и немного  сленга,  для  сохранения
живости повествования. Короче, я везде полагалась на  свой  слух,  считая,
что то, что звучит без фальши, будет приемлемо  в  работе,  основанной  на
воображении.
     Именно  таковой  и  является  "Хрустальный  грот".  Это  не   научное
исследование.  Настоящий  историк  поймет  меня,  узнав,   что   сюжет   я
позаимствовала у Джефри Монмаутского, автора "Истории королей Британии".
     Для историков это произведение пустой звук. Его  труд,  написанный  в
Оксфорде в XII веке, представляет  собой  "сборную  солянку"  из  событий,
имевших место начиная  с  троянской  войны  (в  которой  сражался  "король
бриттов" Брутус) вплоть до седьмого века  нашей  эры.  Он  тасовал  факты,
подстраивая их под линию своего сюжета. Когда же  фактов  не  хватало,  он
изобретал их на пустом месте. С  научной  точки  зрения  "История  королей
Британии" потрясает, но как художественное произведение -  неотразимо.  Из
него  черпали  вдохновение   создатели   цикла   романтических   преданий,
получивших название "Предания о Британии". К ним относится  роман  "Смерть
Артура",  принадлежащий  перу  Мэлори,  "Королевские  идиллии"  Теннисона,
"Персифаль" и "Камелот".
     Главным героем "Истории" является Артур, первый  король  объединенной
Британии. Артур Джефри Монмаутского - личность легендарная, но несомненно,
что он существовал на самом  деле.  То  же  справедливо,  по-моему,  и  по
отношению к Мерлину, хотя в личности Мерлина объединены  по  меньшей  мере
четыре человека -  принц,  пророк,  поэт  и  инженер.  Рассказывая  о  его
детстве, я развила  упоминание  Мэлори  о  "ключе  Галапаса"  (иногда  так
переводят  словосочетание  "галабейский   источник",   где   Мерлин   имел
обыкновение проводить время),  а  также  слова  о  "моем  учителе  Блезе",
превратившемся в романе в Белазиуса. Легенды о Мерлине живы до сих  пор  и
бытуют как в Британии, так и в Бретани.
     Несколько замечаний напоследок. Я назвала мать Мерлина Нинианой,  так
как это имя (Вивиана, Ниниана, Нимея)  принадлежит  девушке,  соблазнившей
впавшего в старческое слабоумие волшебника и лишившей его чар, после  чего
он навеки уснул в  своей  пещере.  В  легендах  и  исторических  преданиях
целибат,  или  обет  безбрачия,  непосредственно  связывают  с   волшебным
могуществом, поэтому я решила, что будет логичнее,  если  Мерлин  сохранит
свою невинность.
     О древних друидах  известно  столь  мало  (как  это  утверждает  один
известный ученый, у которого я консультировалась), что мое описание  может
считаться "игрой по правилам". То же самое относится к  мегалитам  Карнака
(Керрека) в Бретани и к "Пляшущим Гигантам" Стоунхенджа под Эймсбери.  Так
как Стоунхендж построили около 1500 г. до н.э.,  то  я  позволила  Мерлину
перенести из Киллара лишь один камень.  И  в  самом  деле,  самый  большой
мегалит в Стоунхендже отличается от остальных. Геологи утверждают, что его
привезли из Мильфорд Х'йвена в Уэльсе. Верно  и  то,  что  внутри  кольца,
недалеко от центра, находится  могила,  поэтому  в  моем  романе  памятник
сориентирован на восход солнца в день зимнего солнцестояния.
     Все описанные мною  места  существуют  на  самом  деле.  Единственным
существенным исключением осталась пещера Галапаса.  Если  бы  Мерлин  спал
там, окруженный "пламенем и колеблющимся воздушным ореолом",  то  он  и  в
самом деле был бы невидим. Но источник у Брин Мирдина существует на  самом
деле, а на гребне холма расположена погребальная насыпь.
     По легенде (насколько мне известно) между Мерлином и  Амброзиусом  не
было никаких родственных  отношений.  Историк  девятого  века  Ненниус,  у
которого Джефри позаимствовал  часть  материала,  называл  своего  пророка
Амброзиусом. Ненниус и поведал нам историю о драконах и  подземном  озере,
явившихся первым  известным  предсказанием  молодого  мага.  Позаимствовав
рассказ, Джефри преспокойно совместил  в  одном  лице  двух  пророков:  "И
сказал  Мерлин,   которого   иначе   называли   Амброзиусом..."   Подобные
"хирургические манипуляции", как их охарактеризовал профессор  Гвин  Джонс
("История королей Британии".  Введение.  Издательство  "Эвримэн"),  навели
меня на мысль "раскрыть личность" отца Мерлина, этого "принца мрака",  что
и легло в основу сюжета "Хрустального грота".
     Я нахожусь в неоплатном долгу перед мастером рыцарского романа Джефри
Монмаутским. В числе остальных кредиторов, которых столь много,  что  всех
не перечислишь, я хотела  бы  поблагодарить  Френсиса  Джонса,  сотрудника
архива графства Кармартен; господ Моррисов  из  Брин  Мирдина,  Кармартен;
Г.Б.Ланкашира из Чейз-Хоутел, Росс-он-Вай; бригадного  генерала  Р.Уоллера
из Вайстон-Лейз, Монмаутшир  (на  его  землях  находятся  Малый  Довард  и
римская  дорога);  профессора  Германа  Брюка,  королевского  шотландского
астронома,  а  также  госпожу  Брюк;   профессора   Стюарта   Пигтота   из
Департамента археологии при Эдинбургском университете;  Элизабет  Мэннерз,
директора Феликстоу-колледжа;  Робина  Денистона  из  компании  "Ходдер  и
Стафтон", Лондон.



                               Мэри СТЮАРТ

                               ПОЛЫЕ ХОЛМЫ

("Мерлин" #2).
Mary Stewart. The Hollow Hills (1973) ("The Merlin" #2).



                         КНИГА ПЕРВАЯ. ОЖИДАНИЕ


                                    1

     Высоко в небе пел жаворонок. Ослепительный солнечный  свет  лился  на
мои смеженные веки, и с ним изливалась птичья песнь,  будто  пляска  струй
отдаленного водопада. Я открыл глаза. Надо мной выгибался небесный свод, и
там, в вышине, в  сиянье  и  синеве  весеннего  дня,  затерялся  невидимый
пернатый певец. Воздух пропитали нежные, пряные ароматы,  рождая  мысли  о
золоте, о  пламени  свечей,  о  молодых  влюбленных.  Но  тут  подле  меня
зашевелилось нечто не столь благоуханное, и грубый молодой голос позвал:
     - Господин!
     Я повернул голову. Оказалось, что я лежу в  углублении  на  траве,  а
вокруг цветут кусты дрока,  словно  унизанные  сверху  донизу  золотистыми
пахучими язычками пламени, зажженного весенним солнцем. Рядом  на  коленях
стоял мальчик. Лет, наверное, двенадцати, грязный, нечесаный, в одежде  из
грубой коричневой ткани, плащ из кое-как сшитых  шкур,  весь  в  дырах.  В
одной руке посох.  Не  нужно  было  и  принюхиваться,  чтобы  угадать  его
занятие: кругом в зарослях дрока паслись  его  козы,  общипывая  с  кустов
молодые зеленые колючки.
     При первом же моем движении он вскочил  и  попятился,  поглядывая  на
меня из-под спутанной гривы волос  одновременно  со  страхом  и  надеждой.
Стало быть, он меня еще не ограбил. Я  покосился  на  его  тяжелый  посох,
прикидывая сквозь одурь боли, под силу ли мне  сейчас  справиться  даже  с
таким юнцом. Но он, как видно, возлагал надежды только на  вознаграждение.
Он указал куда-то за стену кустарника.
     - Я поймал твоего коня, господин. Вон он  там  стоит  привязанный.  Я
думал, ты умер.
     Я приподнялся на локте.  Солнечный  день,  слепя,  закачался  вокруг.
Цветки дрока  дымились  на  солнце,  как  маленькие  кадильницы.  Медленно
наплывая, вернулась боль, а с нею и память.
     - Ты сильно покалечился?
     - Пустяки. Только вот рука.  Дай  срок,  все  заживет.  Ты  говоришь,
поймал моего коня? А видел ты, как я упал?
     - Да. Я был вон там. - Он махнул рукой туда,  где  кончался  цветущий
дрок и округло вздымался голый склон  холма,  испещренный  серыми  грядами
скал,  поросших  зимним  терновником.  А  дальше  открывалась   пустая   и
бескрайняя даль небес: в той стороне было море. - Я  видел,  как  ты  ехал
этой долиной от моря, медленно-медленно. Я подумал, то  ли  болен,  то  ли
спит в седле. А потом конь оступился - в яму, верно, копытом угодил,  -  и
ты полетел на землю. Ты  недолго  пролежал  без  памяти.  Я  только-только
подошел сверху...
     Он не договорил - челюсть у него отвисла.  Потрясенный,  он  смотрел,
как я с трудом приподнялся, упираясь левой рукой, сел и осторожно  положил
себе на колени покалеченную правую  руку.  Она  страшно  распухла,  из-под
корки спекшейся крови сочилась свежая красная  влага.  Верно,  я  упал  на
руку, когда свалился с лошади. Спасибо, что потерял сознание. Теперь  боль
накатывалась волнами - то подымется, то отпустит, как прибой  на  галечном
берегу, но дурнота прошла, голова хоть и  болела  от  ушиба,  но  работала
ясно.
     - Матерь милосердная! - Пастушок побледнел. - Значит, конь тебя вовсе
не сбрасывал?
     - Нет. Я ранен в бою.
     - Но у тебя нет меча.
     - Потерялся. Неважно. Зато у меня есть кинжал и одна  здоровая  рука.
Нет, нет, не пугайся. Мой бой кончен. Тебя никто не обидит. А теперь, если
ты подсадишь меня в седло, я, пожалуй, поеду.
     Он подал мне  руку,  и  я  встал.  Мы  находились  на  краю  зеленого
плоскогорья, там и сям поросшего кустами дрока,  над  которым  возвышались
одинокие  нагие  деревья,  принявшие  причудливые,  вымученные   позы   на
непрестанном соленом ветру. Ниже того места, где я только что лежал, земля
круто уходила вниз, вся изборожденная овечьими и козьими тропами,  образуя
один склон узкого извилистого оврага, а по дну его несся,  подпрыгивая  на
камнях, бурный ручей. Дно оврага мне было сверху не  видно,  но  за  краем
травянистого плоскогорья вдали  открывалось  море.  Угадывались  очертания
высоких скалистых обрывов над  водой,  а  еще  дальше,  за  урезом  земли,
уменьшенные далью, темнели крепостные башни.
     Замок  Тинтагель,  твердыня  герцогов   Корнуолльских.   Неприступная
крепость на скале, проникнуть в  которую  можно  только  хитростью  или  с
помощью предательства в самих ее стенах. Вчера ночью я прибег и к тому,  и
к другому.
     По коже у  меня  пробежал  холод.  Вчера  в  бурном  мраке  ночи  там
творилась воля богов во имя  некоей  далекой  цели,  которая  лишь  иногда
приоткрывалась моему глазу. И я, Мерлин,  сын  Амброзия,  внушающий  людям
трепет как прорицатель и провидец, был в ту  ночь  всего  лишь  орудием  в
руках богов.
     Ради этого и был ниспослан мне дар провидения, дарована сила, которую
люди понимают как колдовство. Из этой отдаленной крепости над морем должен
явиться Король, который один только  сможет  очистить  землю  Британии  от
вражьих сил, дать ей передышку, чтобы она успела оглядеться и найти  себя,
который вслед за Амброзием, последним из римлян, поставит  преграду  новой
волне саксонской угрозы и пусть ненадолго, но сделает Британию единой. Вот
что прочел я по звездам,  услышал  в  завывании  ветра;  и  о  том,  чтобы
осуществилось предначертанное, позаботиться должен я, так сказали мне  мои
боги; я для этого рожден был  на  свет.  Ныне,  если  боги  мои  не  лгут,
заветное дитя зачато, но из-за него - из-за меня -  четверо  расстались  с
жизнью. Ночью, когда свирепствовала буря и хвостатая звезда-дракон  злобно
взирала сверху, цена человеческой жизни была грош, и за каждым углом боги,
не таясь, выжидали исхода. Но сейчас, погожим утром  после  бури,  что  от
всего этого  осталось?  Молодой  всадник  с  искалеченной  рукой;  король,
утоливший свой любовный  пыл;  и  женщина,  для  которой  уже  пошел  срок
расплаты. И для всех нас - пора помянуть павших.


     Пастушок подвел мне коня. Взгляд его опять был насторожен и опаслив.
     - Давно ли ты пасешь здесь коз? - спросил я его.
     - Уже два восхода.
     - Не заметил ли ты что-нибудь сегодня ночью?
     Настороженность  сразу  обернулась  страхом.  Мальчик  опустил  веки,
посмотрел в землю. Лицо стало бессмысленным, тупым, закрытым.
     - Я забыл, господин.
     Привалясь  к  боку  коня,  я  разглядывал  пастушонка.  Сколько   раз
случалось мне наталкиваться вот на такую же тупость, выслушивать такое  же
невыразительное, монотонное бормотание; иной брони у бедных нет. Я ласково
сказал:
     - Что бы тут ни  происходило  нынче  ночью,  я  хочу,  чтобы  ты  это
запомнил, а не забыл. Тебе нечего бояться. Расскажи, что видел.
     Несколько мгновений он молча смотрел на меня. Что он при этом  думал,
кто знает? Зрелище было не из умиротворяющих: высокий  молодой  человек  с
окровавленной,  разбитой  рукой,  без  плаща,  в  запятнанной,  изодранной
одежде, лицо, можно себе  представить,  серое  от  боли  и  усталости,  от
горького похмелья после ночной победы. Но пастушонок вдруг кивнул  и  стал
рассказывать:
     - Ночью в самую темень я услышал конский топот. Четверо, должно быть,
проскакали. Но видеть я их не видел. А рано на заре -  еще  двое  во  весь
опор вслед за теми. Сдается мне, они держали путь в замок, только я сверху
не заметил факелов ни в сторожевой башне, ни на  подъемном  мосту.  Верно,
скакали они не по дороге, а оврагом. Когда совсем развиднелось, я  заметил
двух всадников, они возвращались вон оттуда, от берега  против  скалы,  на
которой стоит замок. А потом... - Он замялся. - Я увидел тебя, господин.
     Я проговорил медленно, глядя ему прямо в глаза:
     - Теперь слушай, я расскажу тебе,  кто  были  те  всадники.  Минувшей
ночью, под покровом тьмы, здесь проскакал король Утер Пендрагон, и  с  ним
был я и еще двое. Он спешил в Тинтагель, но подъехал не к главным воротам,
где подъемный мост. Вот этим оврагом он  выехал  к  морю,  скрытой  тропой
поднялся по отвесной скале и проник в замок через тайный вход. Что качаешь
головой? Не веришь?
     - Господин, всякий знает, что король в  ссоре  с  герцогом.  Ни  один
человек не может войти в замок с той стороны, а король  -  и  подавно.  Да
если б он и отыскал потайную дверь, никто бы не осмелился ему отпереть.
     - Осмелились и отперли.  Сама  герцогиня  Игрейна  приняла  короля  в
Тинтагеле.
     - Но ведь...
     - Подожди, - сказал я.  -  Я  расскажу,  как  это  случилось.  Король
благодаря волшебным чарам принял обличье герцога, а его спутники - обличье
его приближенных. Те, кто впустил  их  в  замок,  полагали,  что  отпирают
самому герцогу Горлойсу с Бритаэлем и Иорданом.
     Лицо пастушка под маской грязи побелело. Я знал,  что  в  этом  диком
краю эльфов и фей про  чары  и  волшебство  слушают  так  же  доверчиво  и
самозабвенно, как и про любовь королей или кровопролитие у подножия трона.
Мальчик, заикаясь, спросил:
     - Король... король был этой ночью с герцогиней?
     - Да. И дитя, которое у нее родится, будет дитя короля.
     Он помолчал. Облизнул губы.
     - Но... но... когда герцог узнает...
     - Он не узнает, - сказал я. - Он убит.
     Одна грязная рука взметнулась ко рту, зубы  прикусили  кулак.  Глаза,
блеснув белками, обвели мою фигуру: изувеченную руку,  одежду  в  кровавых
пятнах,  пустые  ножны.  Видно  было,  что  он  рад  бы  убежать,  да   не
осмеливается даже на это. Прерывающимся голосом пастушок спросил:
     - Ты... ты убил его? Убил нашего герцога?
     - Вовсе нет. Ни я, ни король не желали его смерти.  Он  убит  в  бою.
Минувшей ночью герцог, не зная, что король отъехал  в  Тинтагель,  устроил
вылазку за стены своей крепости Димилок, напал  на  воинов  короля  и  был
убит.
     Но он словно не слышал. Заикаясь, он произнес:
     - Но ведь те двое, которых я  видел  сегодня  утром...  Это  был  сам
герцог, и он скакал из Тинтагеля, я его разглядел.  Ты  думаешь,  мне  его
лицо незнакомо? Это был герцог и с ним Иордан, его человек.
     - Нет. Это был король и с ним его слуга Ульфин. Я же сказал тебе, что
король принял обличье герцога. Чары и тебя обманули.
     Он попятился от меня.
     - Откуда тебе все это известно? Ты... ты сказал, что был там.  И  это
колдовство... Кто ты?
     - Я - Мерлин, племянник короля. Меня называют Мерлин Королевский Маг.
     Пятясь, он дошел до дроковой заросли. Дальше пятиться было некуда. Он
повернул голову вправо, влево, ища пути к бегству, но я протянул ему руку.
     - Не бойся. Я не обижу тебя. Вот, возьми. Да подойди же и возьми это,
разве в здравом уме человек станет бояться золота? Считай, что это тебе  в
награду за поимку моего коня. И если ты подсадишь меня в седло,  я  теперь
же уеду.
     Он уже шагнул было ко мне, готовый выхватить  монетку  и  удрать,  но
вдруг замер и насторожился,  чутко,  как  животное.  Козы  тоже  перестали
щипать траву и,  прислушиваясь,  повернули  голову  к  востоку.  Тут  и  я
расслышал стук копыт.
     Я держал здоровой рукой поводья и обернулся к пастушонку за  помощью,
но он уже убегал вверх по склону, ударяя посохом по кустам  дрока  и  гоня
перед собой коз. Я крикнул -  он  обернулся,  и  я  швырнул  ему  вдогонку
золотую монету. Он подобрал ее и был таков.
     Снова накатила боль, корежа кости изувеченной руки. Треснувшие  ребра
пекло и саднило. Испарина  покрыла  тело  и  весенний  день  вокруг  опять
закачался и помутнел. Приближающийся стук копыт бил меня  по  костям,  как
пульсирующая боль. Привалясь плечом к конскому боку, я ждал.
     Это был король. Он возвращался в Тинтагель, на этот раз при свете дня
и со стороны главных ворот, в сопровождении отряда  своих  всадников.  Они
шли легкой рысцой, по  четыре  в  ряд,  поспешая  травянистой  дорогой  из
Димилока. Над головой Утера реял в солнечных лучах королевский штандарт  -
красный дракон на золотом поле. Король был теперь в своем  обличье:  серая
краска с волос и  бороды  смыта,  на  шлеме  блистает  драгоценный  венец.
Пурпурный королевский плащ развевается за  плечами,  прикрывая  лоснящийся
круп гнедого скакуна. Лицо короля спокойно  и  сосредоточенно  -  усталое,
конечно, и мрачное лицо, но при всем том довольное. Он ехал в Тинтагель, и
Тинтагель принадлежал теперь ему, вместе со  всем,  что  находится  в  его
стенах. Он получил то, чего добивался.
     Я стоял, привалясь к боку моего коня, и смотрел, как они едут мимо.
     Утер не мог меня не заметить,  однако  он  даже  не  взглянул  в  мою
сторону. Из рядов королевской свиты на м