ил тему. Мы еще потолковали о том, о сем, затем я
поднялся.
     - Скажи мне вот что, - попросил я на прощание. - Известно ли тебе было,
при твоей широкой осведомленности, о местонахождении Мерлина?
     - Нет.  Дозорные доносили о двух путниках, но кто это  может быть -  не
знали.
     - И куда направляются - тоже?
     - Тоже.
     Я был удовлетворен.
     - Едва ли есть нужда повторять тебе, что никто не должен знать,  кто я.
И о нашем разговоре ты в донесениях не упоминай.
     - Это я понял. Милорд...
     - Да?
     - Я о фортах на  Трибуите и  на озере.  Ты  говорил, что скоро  приедут
землемеры и расчетчики. Вот я и  подумал, что мог  бы взять подготовительные
работы на себя  и  прямо  сейчас  отправить  на  место  рабочие  отряды  для
расчистки площади, рубки леса и  дерна, заготовки строительного камня, рытья
канав... Если ты дашь мне на то свое соизволение.
     - Я? Но я не обладаю властью.
     -  Не  обладаешь  властью?  Ты? -  недоуменно  повторил он.  И  тут  же
рассмеялся. - Ах, ну да,  как же. Я не могу ссылаться на Мерлина, иначе люди
начнут  интересоваться,  каким образом  мне  стала  известна  твоя  воля.  И
глядишь, еще припомнят незаметного путника, продававшего травы и снадобья...
Но поскольку этот незаметный путник привез мне грамоту от Верховного короля,
я, пожалуй, смогу пока действовать своей собственной властью.
     - Да, уж придется некоторое время, -  сказал я и простился с ним  очень
довольный.

     9
     Мы ехали  дальше на север. От Йорка начиналась  старая  римская дорога,
которую  здесь называют Дерийский тракт, ехать по нему было удобно, и потому
мы продвигались быстро. Ночевали, случалось, в тавернах, но чаще, по хорошей
погоде,  ехали  до  последнего  света,   а  тогда  съезжали   на  обочину  и
устраивались на  ночлег под каким-нибудь цветущим кустом. Здесь, поужинав, я
садился у потухающего костра и пел  под звездными  небесами, подыгрывая себе
на маленькой арфе, а Ульфин слушал и мечтал о своем.
     Он был приятным спутником. Мы знали с ним друг друга с детства, когда я
сопровождал Амброзия  в  Бретани,  где он собирал войско, чтобы отвоевать  у
Вортигерна Британию; а Ульфин  маленьким рабом  прислуживал моему наставнику
Белазию. Жизнь  мальчика в услужении у этого странного и жестокого  человека
была тяжелой; но после смерти Белазия Утер взял его к  себе,  и скоро Ульфин
возвысился до  положения  поверенного  слуги. Теперь  это  был  темноволосый
сероглазый мужчина  лет  тридцати пяти, тихий и  неразговорчивый, как бывают
люди, сознающие, что обречены на одинокую жизнь. Годы, проведенные во власти
извращенного Белазия, оставили на нем неизгладимый отпечаток.
     Как-то  вечером я сочинил песню и спел ее низким холмам Виновии, где по
отлогим склонам, поросшим  дроком и  папоротником,  и по широким  вересковым
пустошам с редкими соснами,  ольхами да прозрачными купами берез струятся  в
узких лесистых оврагах чистые извилистые ручьи.
     Мы устроились на  ночлег в одном таком  березнячке,  где земля сухая, а
тонкие  гибкие  ветви, недвижные  в теплом вечернем воздухе, свисают  вокруг
шелковым шатром.
     Вот моя песня. Я назвал ее Песней изгнания, позже мне случалось слышать
ее  с   изменениями,   обработанную   знаменитым   саксонским   певцом,   но
первоначальный текст принадлежит мне:
     Тот, кто одинок,
     Часто ищет утешения
     В милосердии
     Создателя, Господа Бога.
     Печален, печален верный друг,
     Переживающий своего господина.
     Мир для него пуст,
     Подобно стене под порывами ветра,
     Подобно брошенному замку,
     Где сквозь оконные переплеты сыплется снег
     И на сломанном ложе
     И в остывшем очаге
     Выросли целые сугробы.
     Увы, золотая чаша!
     Увы, зал для пиров!
     Увы, меч, оборонявший овчарню и яблоневый сад
     От волчьих когтей!
     Умер волкоборец,
     Законодатель и опора законов,
     А вместо него на королевском престоле -
     Сам же тоскливый волк
     И с ним орел и ворон.
     Я пел, поглощенный своей песней, а когда наконец замерла последняя нота
и  я,  подняв  голову,  огляделся, оказалось, что, во-первых,  Ульфин по  ту
сторону костра заслушался и по щекам его бегут слезы, а во-вторых, что мы не
одни.  Ни  Ульфин, ни я не заметили, как к нам  по  пружинящему  мху подошли
двое.
     Ульфин увидел их одновременно со мной и вскочил,  выхватив нож. Но было
очевидно,  что  пришельцы  не  имеют худых намерений, и  нож снова  исчез  в
ножнах,  прежде  чем я  успел сказать "убери" и прежде чем шедший  впереди с
улыбкой протянул раскрытую ладонь.
     - Мы к вам с добром, добрые люди. Я любитель послушать музыку, а здесь,
я слышу, у человека настоящий талант.
     Я   поблагодарил   его,  а   он,  словно  сочтя  мою  благодарность  за
приглашение, подошел к  костру и сел. Мальчик, сопровождавший его, сбросил с
плеч на  землю тяжелую  ношу и тоже присел, но в отдалении от огня,  хотя  с
приходом ночи поднялся прохладный ветер и горящие дрова манили погреться.
     Наш гость  был невысокий мужчина в  летах, с подстриженной  серебристой
бородкой, из-под его густых  лохматых бровей близоруко глядели  живые  карие
глаза. Одежда его была запылена, но добротна, плащ  из теплого сукна, мягкие
сандалии и пояс - кожаные. Тонкой работы  пряжка на  поясе оказалась, как ни
странно, золотой или  же  щедро позолоченной,  плащ сколот круглой массивной
фибулой, тоже золотой и  столь же изысканной, в виде изогнутого филигранного
трилистника в круге. Мальчик,  которого я поначалу принял за его внука,  был
одет так же, но единственной драгоценностью в его костюме было некое подобие
ладанки на тонкой цепочке вокруг шеи. Однако, когда мальчик  протянул  руку,
чтобы развернуть одеяло  для ночлега, рукав  его задрался,  и я увидел  ниже
локтя шрам, вернее, клеймо. Стало быть, это раб, и не только в прошлом, но и
теперь, судя по тому, как он  не решается подойти к костру, как без  единого
слова принялся разбирать поклажу. Выходит, что старик - человек с достатком.
     - Ты  разрешишь? - обратился он между тем ко мне. Наша простая одежда и
скромное  имущество:  одеяла, расстеленные  под  березами, миски  и  кружки,
потертые переметные  мешки вместо подушек - все это подсказало ему, что мы -
его ровня,  не более. - Мы немного сбились с  пути и были рады услышать твою
песню и  увидеть костер. Значит, и  большак где-то поблизости, решили  мы, и
вот  мальчик  говорит мне, что  дорога  и вправду проходит  там,  за  рощей,
благодарение Вулканову пламени! Оно хорошо, конечно,  шагать напрямик  через
болота и вересковые пустоши, да только при свете дня; а ночью здесь опасно и
человеку, и зверю.
     Пока  он разговаривал,  Ульфин, по моему  кивку, встал, принес бурдюк с
вином и предложил гостю. Но тот не без самодовольства отказался:
     - Нет, нет! Спасибо  тебе,  милорд, но пища и  питье у нас с собой, нам
нет нужды прибегать к твоему  гостеприимству, разве  только, если позволишь,
мы воспользуемся на  эту ночь  твоим  костром и твоим обществом.  Мое имя  -
Бельтан, а моего слугу зовут Ниниан.
     - А мы - Эмрис и Ульфин. Милости просим.  Не выпьешь ли все же вина?  У
нас с собой довольно.
     -  У нас тоже.  И наоборот, я обижусь,  если вы оба не выпьете вместе с
нами. Отличное  вино, как, надеюсь,  ты убедишься сам... - И  через плечо: -
Еды, мальчик, живо,  и предложи господам вина,  которое  дал  нам  в  дорогу
комендант.
     -  Издалека  ли ты  идешь?  - спросил  я  его.  Правила  вежливости  не
позволяли прямо  спрашивать  путника,  из какого места он отправился и  куда
держит путь.  Но в то же время  правила дорожной вежливости  требуют от него
подробного рассказа, пусть иной раз и откровенно вымышленного.
     Бельтан ответил без запинки, жуя поданную мальчиком куриную ногу:
     -  Из  Йорка. Провел там всю зиму. Обычно  трогаюсь с  места с приходом
весны, но нынче задержался. Полный город народу... - Он  прожевал, проглотил
и внятно добавил: -  Время было благоприятное, прибыльное, и я счел за благо
остаться подольше.
     - Ты пришел со стороны  Катрета?  -  поинтересовался я. Он  говорил  на
бриттском  языке,  и  я, следуя его примеру, выговорил это имя  на старинный
манер. Римляне произносили "Катаракта".
     - Нет, я избрал ту дорогу, что обходит равнину с востока. Но тебе ее не
присоветую, милорд. Мы рады были свернуть на болотные тропы. Надеялись выйти
на Дерийский  тракт под  Виновней.  Но  этот дурень, -  он  дернул плечом  в
сторону   своего   раба,  -  прозевал  дорожный  указатель.  Мне  приходится
полагаться  на  него, сам я стал подслеповат и  могу разглядеть разве только
то, что у меня под самым носом,  вот как этот кус курятины. Ну а Ниниан, как
обычно,  считал облака в небе, вместо того чтобы  высматривать  дорогу,  и к
сумеркам спохватились, а  где находимся, неизвестно, и где город, позади ли,
впереди, кто знает? Боюсь, что мы пропустили поворот, не так ли?
     - Да, ты  прав. Мы прошли через город еще  засветло. Увы. У тебя в этом
городе дела?
     - У меня в каждом городе дела.
     Он разговаривал на удивление спокойно и благодушно. И  я порадовался за
маленького раба. Тот, стоя у меня  за плечом, наливал  мне  в кружку вино из
бурдюка с самым  сосредоточенным  видом. Бельтан только  напускает  на  себя
строгость,  подумал  я,  Ниниан вон совсем  его  не боится. Я  поблагодарил,
мальчик  с улыбкой поднял взгляд - и я  убедился, что строгость,  выказанная
Бельтаном, оправданна:  мысли  мальчика  явно  витали неведомо  где, нежная,
туманная улыбка была рассеянной, мечтательной. В тусклом свете костра и луны
его  серые глаза казались  подернуты  темной дымкой.  Во всем  его облике, в
рассеянной  грации  его движений было  что-то  как будто знакомое... Дыхание
ночи  тронуло  холодом  мой  затылок,  и я почувствовал, как  волосы у  меня
зашевелились, точно на загривке у лесного кота.
     Мальчик молча отвернулся и склонился над кружкой Ульфина.
     -  Отведай, милорд, - приглашал меня между тем Бельтан. - Славное вино.
Мне  его  дал  один  из гарнизонных  командиров в  Эборе...  Где он сам  его
раздобыл, бог весть, такие вещи лучше не спрашивать, верно?
     Он еле заметно подмигнул, вгрызаясь в куриную ногу.
     Вино и  вправду оказалось  славное,  темное,  густое  и  ароматное,  не
уступавшее  по вкусу  лучшим  винам,  какие  я пивал в Галлии или  Греции. Я
похвалил  его,  а про  себя подумал: интересно, чем  заслужил  Бельтан такой
ценный подарок?
     - Ага! - все с тем же благодушным самодовольством проговорил Бельтан. -
Теперь ты гадаешь, как мне удалось вырвать у него такое сокровище.
     - Да, признаюсь,  -  с  улыбкой  ответил  я. -  А  ты  что же, чародей,
читающий чужие мысли?
     - Не совсем, - усмехнулся он. - Но я опять знаю, что ты сейчас думаешь.
     - Что же?
     - Ты  ломаешь  себе голову, не королевский  ли маг  сидит перед тобой в
переодетом виде? Угадал? И  вправду, только Мерлиновы чудеса могут заставить
Витрувия  отдать  такое вино. Притом  Мерлин, как  и  я, бродит по  дорогам,
похожий,   говорят,  просто  на  странствующего  торговца,  в  сопровождении
одного-единственного слуги, а то и вовсе один. Я прав?
     - В оценке твоего вина - бесспорно да. Должен ли я так тебя понять, что
ты не просто "странствующий торговец"?
     - Пожалуй, что  так, - ответил он, кивая  с важностью. - О Мерлине же я
слышал,  что он оставил Каэрлеон. Куда он направился  и с какой целью, никто
не  знает,  но  это  в  его  обычае. В  Йорке говорят,  что Верховный король
вернется в Линниус к новолунию, а вот Мерлин взял  да исчез на  второй  день
после коронации. - Он перевел взгляд с меня на Ульфина. - А вы о  нем ничего
не слышали?
     В его вопросе не содержалось никакого намека, но лишь любопытство, ведь
странствующие мастера и торговцы собирают и разносят новости по всей  земле,
за что  и встречают всюду радушный прием.  Для них новости и слухи -  просто
ценный и ходкий товар.
     Ульфин  отрицательно  потряс  головой. Лицо  у него  было  каменное.  А
мальчик Ниниан нашего разговора даже не слушал: он сидел, отвернув голову, и
смотрел в  душистый сумрак  полей.  Прозвучал переливчатый  обрывок  птичьей
трели  -  пернатая  полуночница завозилась в гнезде, устраиваясь  на ночлег.
Лицо мальчика сразу озарилось мимолетной радостью, еле  уловимой,  неверной,
как отблеск звезд на  трепетных  листьях берез над нашими головами. Вот оно,
убежище Ниниана от сердитого хозяина и от утомительных ежедневных трудов.
     -  Мы пришли с  запада,  ты  угадал,  со  стороны  Дэвы, - ответил я на
окольные вопросы Бельтана. - Но новости наши все,  должно быть, устарели. Мы
продвигались медленно. Я врач и путешествую от больного к больному.
     - Вот как? Ну что ж, - сказал Бельтан и  с аппетитом  надкусил ячменную
лепешку.  - Зато мы непременно узнаем последние новости, когда  доберемся до
Корбриджа. Вы  ведь  тоже  туда держите путь? Ну и прекрасно. Да ты не бойся
стать  моим спутником,  я не маг  и  путешествую в собственном обличье. Даже
если люди королевы Моргаузы вздумают сулить мне золото или грозить  костром,
я всегда смогу доказать им, что они обознались.
     Ульфин поднял голову. А я только спросил:
     - Как?
     - Показав  им свое искусство. Пусть говорят, что Мерлин может  и то,  и
это,  однако  моим видом  волшебства  невозможно овладеть без обучения. А на
это,  -  добавил он все с  тем же  веселым  самодовольством, -  уходит целая
жизнь.
     - Можно  нам узнать,  в чем твое искусство? Мой вопрос был просто данью
вежливости. Видно было, что Бельтан и без того собрался нас поразить.
     - Сейчас я вам покажу.  - Он торопливо дожевал лепешку, утерся и сделал
последний глоток вина. - Ниниан! Ниниан! Успеешь еще намечтаться. Вынь мешок
да подбрось дров в костер. Мне нужен свет.
     Ульфин подобрал сухой сук и бросил  в огонь. Взметнулось пламя. Мальчик
вытащил увесистый мешок, сшитый из мягкой кожи, и, опустившись рядом со мной
на колени, развязал и распластал его в свете костра по земле.
     В глазах зарябило, засверкало: играли  жаркие блики на золоте, пестрели
черные и пурпурные эмали, переливчатые перламутры, густо-красные  гранаты  и
синие стекляшки, вделанные в оправу или нанизанные  на  нить - целая россыпь
искусно сработанных  украшений. Чего там только  не  было: броши и  булавки,
ожерелья, амулеты,  пряжки  для сандалий и поясов и одна пряжка для женского
пояска в виде розетки из серебряных желудей. Броши и фибулы по большей части
круглые в три изогнутых лепестка, как у Бельтана на  плаще, но были и старой
формы - маленькие луки с тетивами, а также изображения  животных, среди  них
один извивающийся прихотливыми кольцами дракончик, сделанный с поразительным
искусством из перегородчатой эмали и выложенный гранатами.
     Я поднял голову  и встретился взглядом с Бельтаном - он смотрел на меня
выжидающе. Я не обманул его ожиданий:
     - Великолепная работа! Превосходная! Лучше я в жизни не видывал.
     Он  сиял простодушным  удовольствием.  А  я,  поняв, с  кем  имею дело,
окончательно успокоился. Он был художником, а художники живут  похвалой, как
пчелы  - нектаром. И, кроме собственного  художества,  их мало что занимает.
Вот  почему он не выказал интереса,  когда я назвался ему врачом. Задал лишь
несколько  безобидных  вопросов,  охочий  до  любых  новостей,  как   всякий
странствующий  мастер,  ведь  о  событиях   под  Лугуваллиумом  до  сих  пор
рассказывали легенды по всей  Британии,  и разве не соблазнительно  было  бы
узнать, где сейчас находится герой этих сказок, волшебник Мерлин? Можно было
не сомневаться, что  он не подозревает, кто я.  Я стал расспрашивать  о  его
работе, побуждаемый самым искренним интересом: я всегда старался, где можно,
знакомиться с искусством других людей. Его ответы убедили меня,  что все эти
украшения он  сделал своими руками, а заодно и разъяснилось, за что ему было
плачено таким превосходным вином.
     - А твои глаза? - спросил я. - Ты их испортил этой тонкой работой?
     - Да  нет. Я  плохо  вижу, но для  ювелирного искусства -  в самый раз.
Наоборот,  такое  зрение  в моем деле  очень  ценно.  Даже теперь,  когда  я
состарился,  я  вижу у себя  под носом мельчайшие  мелочи, но вот твое лицо,
милорд, различаю смутно,  ну  а  уж  деревья,  которые  нас, как я  полагаю,
окружают...  -  Он  улыбнулся и пожал плечами. - Потому-то мне  и приходится
держать при себе этого негодного ротозея. Он - мои глаза.  Без него я совсем
не  мог бы  путешествовать, хотя  вот  и  с его помощью едва  не запропал  в
болоте. Не такие здесь места, чтобы идти без дороги по топям.
     Эти сердитые слова  говорились  им  просто  так,  по  привычке, мальчик
Ниниан  не  обращал на  них  никакого внимания.  Он  воспользовался  случаем
подойти поближе к костру и грелся в его тепле.
     -  Что  же  дальше?  -  спросил я  золотых дел мастера. - Такие изделия
достойны королевского двора.  Для городского рынка они, уж конечно, чересчур
хороши. Куда же ты с ними идешь?
     -  И ты  еще спрашиваешь?  В Лотиан, в город Дунпелдир.  Когда у короля
молодая  жена, да еще прекрасная собой, как весенняя купавка, и  нежная, как
цветущий подснежник, для нашей работы всенепременно найдется сбыт.
     Я протянул ладони к огню.
     - Ах да, - с  деланным равнодушием  проговорил  я. - Он ведь женился  в
конце  концов на Моргаузе.  Сговорил одну принцессу, а повенчался  с другой.
Что-то я такое об этом слышал. Ты был там, когда играли свадьбу?
     -  А  как  же.  Короля  Лота  нельзя  винить,  так все говорили.  Пусть
принцесса  Моргана и собой  хороша, и  законная королевская дочь,  но уж  ее
сестра...  Знаешь, как о ней говорят? Ни один мужчина,  тем более такой, как
Лот Лотианский, не мог бы приблизиться к этой женщине и не возжелать ее.
     - И твоего слабого зрения достало,  чтобы в этом убедиться? - спросил я
и заметил улыбку Ульфина.
     -  А на  что мне  зрение? - весело захохотал Бельтан. -  Уши-то  у меня
есть. И я слышу людскую молву. А однажды я очутился вблизи молодой королевы,
и почуял запах ее благовоний, и  заметил чудный блеск  ее  волос в солнечном
луче, и услышал ее  дивный голос.  Я тогда велел мальчику описать  мне ее  и
смастерил для нее вот эту цепочку. Как полагаешь, купит ее у меня король?
     Я взял в руку  прелестную вещицу. Золотые звенышки были  тоненькие, как
шелковинка, а между ними в филигранной оправе сверкали розетки из жемчужин и
топазов.
     -  Глупец  будет, если не купит. Пусть только дама увидит ее первая,  и
тогда уж ему некуда будет деваться.
     -  На это  у  меня и расчет,  - с улыбкой сказал  он. - К тому времени,
когда я доберусь до Дунпелдира, она уже оправится и станет  снова  думать  о
нарядах и украшениях.  Ты ведь, конечно, слышал? Она две недели назад слегла
родами, прежде срока.
     Ульфин замер, и  наступившая тишина  прозвучала громче любого возгласа,
так  что  Ниниан очнулся  от грез  и  вскинул  голову.  Я  против воли  весь
напрягся.  Почувствовав,  что возбудил особое  внимание, золотых  дел мастер
довольно спросил:
     - А ты что, разве не знал?
     - Да нет. После Изуриума мы не  останавливались в  городах. Две недели?
Это точно?
     - Точно, милорд. Даже слишком  точно, на взгляд иных. - Он засмеялся. -
Кто и считать-то прежде не умел, куда ни посмотришь, целыми днями на пальцах
высчитывали. Но как они ни подсчитывай, как ни старайся, хоть из кожи вон, а
все равно выходит, что зачала она в сентябре. Это значит, под Лугуваллиумом,
- мигнул старый сплетник, - когда помер король Утер.
     - Возможно, - ответил  я  с полным безразличием. - А что  король Лот? Я
слыхал, он отправился в Линнуис навстречу Артуру?
     - Отправился, верно. Он поди еще и не слыхал этой новости. Мы и сами ее
узнали только  в  Элфете,  когда останавливались  там  на ночлег. И  как раз
королевин  гонец там проезжал, восточной  дорогой. Что-то он та