риключения.
     - Поставь-ка, сделай милость, корзинку, - сказал я ему, -  и  подойди
сюда. Вот так-то лучше. Садись. Настало время  нам  с  тобой  потолковать.
Когда я принял тебя к себе в услужение, то сделал это не затем, чтобы было
кому чистить мне посуду и приносить краюшки в дни, когда жена  Аббы  печет
хлеб. Хотя сам я вполне доволен здешней жизнью, но легко могу понять,  что
тебе она не по вкусу и долго ты не вытерпишь. Мы с тобой выжидаем,  Ральф,
только и всего. Скрылись здесь оба от опасностей, залечили  свои  раны,  и
теперь нам ничего иного не остается, как ждать.
     - Чего? Королевиных родин? Но зачем?
     - Затем, что сын королевы, едва только увидев свет, будет перепоручен
моей заботе.
     Он помолчал, что-то прикидывая, потом растерянно спросил:
     - И моя бабка об этом знает?
     - Я думаю, догадывается, что будущее младенца связано со мной.  Когда
я в Тинтагеле говорил последний раз с королем, он сказал, что не  признает
младенца, если королева родит после той ночи. Верно, потому-то королева  и
послала за мной.
     - Но... не  признать  собственного  первородного  сына?  Он  что  же,
отошлет его от своего двора? А королева, она неужто согласится?  И  потом,
младенец... зачем они станут отдавать  его  тебе?  Разве  ты  сможешь  его
выпестовать? Да и откуда ты знаешь, что родится мальчик?
     - Знаю, Ральф, потому что в ту ночь в  Тинтагеле  мне  было  видение.
После того как ты впустил нас через задние  ворота  и  король  уже  был  с
Игрейной, Ульфин стоял на страже  у  их  двери,  а  ты  играл  в  кости  с
привратником. Помнишь?
     - Еще бы мне не помнить! Я не мог дождаться, когда она  кончится,  та
ночь.
     Я не стал объяснять ему, что она так до сих пор и не кончилась.
     - И мне тоже было тягостно ожидание в помещении  для  стражи.  И  вот
тогда-то я понял - получил объяснение, -  зачем  бог  потребовал  от  меня
поступить так, как я поступил. И мне был дан верный знак, что  пророчества
мои сбудутся. Я услышал шаги на лестнице и вышел на  площадку.  Сверху  по
ступеням ко мне спускалась Марсия, твоя бабка, неся на  руках  запеленутое
дитя. Стоял март, но я ощутил стужу, как в разгар зимы, и, различив сквозь
тело Марсии каменные ступени, понял, что это видение.  Она  передала  дитя
мне на руки и сказала: "Позаботься о нем". По  лицу  ее  струились  слезы.
Потом она исчезла, исчез и младенец, а с ним ушла и зимняя стужа. То  была
правдивая картина, Ральф. К рождеству я буду там, и Марсия передаст мне на
руки королевина сына.
     Ральф долго молчал, как видно устрашенный  моим  видением.  Потом  он
спросил деловито:
     - А я? Какая роль предназначена мне? Об этом  и  пеклась  моя  бабка,
когда отсылала меня к тебе в услужение?
     -  Да.  Она  не  видела  для  тебя  будущего  при  короле.  И  потому
позаботилась, чтобы ты был при его сыне.
     - При младенце? - переспросил он недоверчиво и  хмуро.  Он  вовсе  не
почувствовал себя польщенным. - То есть,  если  король  его  не  признает,
воспитывать его придется тебе? Я  понимаю,  почему  это  так  заботит  мою
бабку, понимаю даже и твою заботу. Но  при  чем  тут  я,  зачем  она  меня
втянула,  не  могу  уразуметь.  Вот  так  будущее  для  меня   -   нянчить
королевского пащенка, которого отец не желает узаконить!
     - Не королевского пащенка, - возразил я. - Короля.
     Стало тихо, только потрескивало пламя в очаге. Я произнес  это  слово
без нажима, но с полной убежденностью. Он смотрел  на  меня,  потрясенный,
забыв закрыть рот.
     - Ральф, - сказал я, - ты прибыл ко мне во гневе и оставался при  мне
по долгу, но  служил  мне  со  всей  преданностью  и  усердием,  на  какие
способен. Тебя не было в  моем  видении,  и  я  не  знаю,  по  божьему  ли
произволению явился ты сюда и получил раны, тебя  здесь  задержавшие;  мои
боги молчат с тех пор, как пал герцог Горлойс. Знаю я  только  после  этих
прожитых вместе с тобою недель, что  изо  всех  людей  на  свете  я  своим
помощником охотнее всего избрал бы тебя.  И  понадобится  от  тебя  не  та
служба, что теперь: с приходом зимы мне нужен станет не  слуга,  но  воин,
муж бесстрашный и преданный, и даже не мне,  и  не  королеве,  а  будущему
верховному королю.
     - Я не знал... я... я думал... - побледнев, забормотал Ральф.
     - Ты думал, что оказался в изгнании?  Мы  оба  с  тобой  в  некотором
смысле изгнанники. Я же сказал тебе, что сейчас для нас - пора ожидания. -
Я опустил глаза и поглядел на свои ладони. Снаружи быстро темнело;  солнце
закатилось, и приближалась ночь. - Что там впереди, не могу сказать точно,
знаю только, что опасности, потери и измены и в  конце  концов  -  немного
славы.
     Он сидел молча, недвижно, покуда я не стряхнул с себя задумчивость  и
не сказал ему с улыбкой:
     - Теперь ты веришь, что я не сомневаюсь в твоей храбрости?
     - Верю. Я сожалею, что говорил так. Я не понимал. -  Он  нерешительно
прикусил губу, но потом все же отважился и спросил: - Господин, ты в самом
деле не знаешь, зачем послала за тобой королева?
     - В самом деле не знаю.
     Он подался ко мне, упершись ладонями в колени.
     - Но, зная, что видение твое было истинным, веришь,  что  съездишь  в
Корнуолл и вернешься невредимым?
     - Пожалуй что так.
     - Но если  пророчество  твое  должно,  как  всегда,  сбыться  и  твое
путешествие - пройти благополучно, может быть, и надо для этого,  чтобы  я
поехал с тобой.
     Я рассмеялся.
     - Воину, я думаю, так и следует - не признавать себя побежденным.  Но
ведь ты понимаешь, взяв с собой тебя, я только удвою опасность. Про себя я
костями чувствую, что опасности избегну, но отсюда не следует, что и  тебе
нечего опасаться.
     - Раз ты можешь изменить обличье, значит, и я тоже могу.  Пусть  даже
нам придется нищенствовать в пути и спать в канавах, все равно...  что  бы
ни грозило... - Он сглотнул. Голос его вдруг  зазвучал  жалобно  и  совсем
по-детски. - Ну пусть даже я и подвергнусь опасности. Что из  того?  Ты-то
останешься невредим, ведь ты сам сказал? От того, что ты возьмешь с  собой
меня, тебе хуже не будет, а остальное не имеет значения.  Позволь  же  мне
поехать на свой страх и риск. Ну пожалуйста!..
     Он смолк, и снова стало слышно, как потрескивает огонь.  Было  время,
не без горечи подумал я, когда мне стоило только посидеть, глядя в  пламя,
и верные ответы приходили сами. Доедет ли Ральф благополучно? Или  же  еще
одна смерть ляжет на  мою  совесть?  Но  в  свете  очага  я  видел  только
мальчика, который стремится обрести мужество. Утер  отказал  ему  в  этом;
неужто и я должен поступить с ним так же?
     Наконец я тяжело вздохнул и проговорил:
     - Когда-то я говорил тебе, что мужчина должен уметь отвечать за  свои
поступки. По-видимому, я не вправе удерживать  тебя.  Ну  что  ж.  Хорошо.
Можешь ехать... Нет, не благодари. Ты  еще  проклянешь  меня,  прежде  чем
завершится наше путешествие. Оно будет  далеко  не  из  приятных,  и  тебе
придется исполнять работу совсем не в твоем вкусе.
     - К этому я привык, - засмеялся он, вскакивая на ноги. Он  весь  сиял
воодушевлением, к нему вернулась прежняя резвость. -  Но  может  быть,  ты
намерен обучить меня магии?
     - Нет, не намерен. А вот медицине тебе - хочешь не хочешь -  придется
немного поучиться. Я буду странствующим глазным врачом; это ремесло  лучше
всякого пропуска, и им всегда можно будет заработать на стол  и  кров,  не
пуская в ход золота королевы и не возбуждая тем лишнего  любопытства.  Вот
тебе и придется стать моим помощником, научиться смешивать целебные мази.
     - Придется так придется. Только не завидую я твоим  больным,  я  ведь
одну траву от другой не отличу в жизни!
     - Ничего, к сбору трав я тебя близко не подпущу.  Это  ты  предоставь
мне. А твоя обязанность будет готовить лекарства.
     - И если кто-нибудь из людей Кадора нас ненароком  признает,  полечим
его моим лекарством, и дело с концом, -  ликующе  заключил  он.  -  Другой
магии и не надо: искусный помощник глазного лекаря  в  два  счета  ослепит
врага.



                                    6

     До харчевни у брода через Кэмел мы добрались в середине сентября.
     Долина реки Кэмел извилиста, склоны  ее  круты  и  поросли  лесом.  В
последний день пути мы ехали по тропе,  которая  тянулась  у  самой  воды.
Деревья стояли плотной стеной, тропу  густо  покрыли  мхи  и  ярко-зеленые
плауны, и мы двигались бесшумно, как тени. Рядом бежала река,  прокладывая
себе путь по темным лоснящимся гранитным глыбам. Осень уже  тронула  ветви
дубов и буков вокруг и над головой; под копытами коней в палой листве то и
дело похрустывали раздавленные желуди. Зрели орехи, плакучие ивы полоскали
золотые косы  в  речных  заводях;  и  солнечные  лучи,  прорываясь  сквозь
древесную чашу, повсюду натыкались на осенние паучьи тенета, провисшие под
тяжестью рос, и зажигали в них разноцветные искры.
     Наше путешествие протекало гладко. Оставив за спиной Северн, а с  ним
и опасность быть узнанными первым же встречным, мы  поехали  не  спеша,  с
передышками. Погода, как это  часто  бывает  в  сентябре,  стояла  теплая,
солнечная, но в воздухе чувствовался холодок, от  которого  верховая  езда
становится особенно приятной. Ральф  всю  дорогу  был  весел,  как  птица,
нисколько не тяготясь ни бедной одеждой и крестьянской лошадью  (купленной
на королевины деньги), ни тем, что должен был готовить промывания и  мази,
которыми мы зарабатывали себе в пути хлеб и ночлег. За все время мы только
один раз имели дело с людьми короля. Это было за Геркулесовым мысом. Там в
старой римской крепости Утер держал гарнизон, и мы по  чистой  случайности
прямо нос к носу столкнулись с дозорным отрядом, возвращавшимся к  себе  в
лагерь по той  же  тропе,  какой  ехали  мы.  Нас  доставили  в  лагерь  и
допросили,  но,  по-видимому,  то  была  лишь  пустая  формальность  -   в
правдивости моих ответов не усомнились, мельком осмотрели нашу  поклажу  и
отпустили подобру-поздорову, наполнив нам фляги королевским вином. Да  еще
один солдат, сменившись с караула, нагнал меня за лагерной оградой и купил
глазной мази на медный грош.
     Бдительность этого  гарнизона  меня  заинтересовала,  мне  захотелось
подробнее узнать о событиях на  севере,  но  с  этим  пришлось  потерпеть.
Расспрашивать солдат значило привлечь к себе нежелательное любопытство. Ну
что ж, узнаю позже, от самой королевы.
     - Ты никого знакомого не  заметил?  -  спросил  я  Ральфа,  когда  мы
выехали за ворота лагеря и затрусили рысцой через болотистую равнину.
     - Нет. А ты?
     - Их командира я встречал когда-то, тому уже несколько лет. Его зовут
Приск. Но он как будто бы меня не узнал.
     - Я бы и сам тебя не узнал нипочем, - сказал Ральф.  -  И  не  только
из-за бороды. У тебя и походка, и голос - все изменилось. Как в ту ночь  в
Тинтагеле, когда ты принял обличье начальника герцогской  стражи.  Я  знал
его, сколько себя помню, и мог бы поклясться, что это он и есть. Не  диво,
что люди толкуют про волшебство. Я тоже думал, ты навел на нас чары.
     - Все гораздо проще, - объяснил я. - Если при тебе товар или ремесло,
люди только на это и обращают внимание, а к тебе не приглядываются.
     Я и вправду не  слишком-то  постарался  изменить  свой  облик.  Купил
только новый коричневый плащ с капюшоном, скрывающим лицо.  По-кельтски  я
говорил с бретонским выговором, это наречие очень близко корнуолльскому  и
понятно местным жителям. Только и всего. Вместе же  с  длинной  бородой  и
скромной рабочей повадкой это делало меня неузнаваемым для всякого,  кроме
самых близких. Я ни за что на свете не расстался бы с фибулой,  подаренной
мне отцом, на ней был королевский знак - красный дракон на  золотом  поле,
но я приколол ее к плащу изнутри  и  пригрозил  Ральфу  всеми  проклятиями
Девяти Книг черной  магии,  если  он  даже  с  глазу  на  глаз  хоть  раз,
обмолвясь, назовет меня "господином".
     В Кэмелфорд мы приехали под вечер. Харчевня  помещалась  в  низеньком
каменном строении, поставленном там,  где  большая  дорога  сворачивала  к
броду, на самом крутояре,  куда  не  достигало  половодье.  Мы  с  Ральфом
подъехали к харчевне тропой, по задам. Домик  показался  нам  приветливым,
чистым. Кто-то позаботился выкрасить стены густой  охрой  -  цвет  здешних
плодородных красноземов. По выметенному двору бродили раскормленные куры и
рылись у подножия аккуратных  стожков  сена.  В  тени  осыпанного  ягодами
тутового дерева дремал  цепной  пес.  К  стене  хлева  прислонилась  ровно
уложенная поленница, а мусорная куча отстояла от кухонной двери на  добрых
двадцать шагов.
     И как раз случилось так, что жена хозяина харчевни вышла со служанкой
во двор снять белье, сушившееся под солнцем на кустах.  Пес  рванулся  нам
навстречу и, натянув  цепь,  залился  лаем.  Женщина  распрямила  спину  и
посмотрела на нас против солнца, из-под руки.
     Она была молода, дебела, свежа, румяна, со  светло-голубыми  навыкате
глазами и веселым, озорным выражением лица.  Гнилые  зубы  и  крутые  бока
выдавали сладкоежку, а  игривый  взгляд  голубых  глаз  еще  красноречивей
свидетельствовал о пристрастиях к лакомствам иного  рода.  Эти  глаза  она
устремила теперь на Ральфа, ехавшего впереди, нашла, что он  подходит,  но
уж больно молоденький; потом с  надеждой  посмотрела  на  меня,  но  сразу
определила, что со мной каши не сваришь, да и что с нищего взять?  С  горя
опять перевела взгляд на Ральфа - и тут я  увидел,  что  она  его  узнала.
Вздрогнула, взглянула на меня, разинула рот, и я уж думал, сейчас она  мне
поклонится, но она успела овладеть собой. Одно слово, и служанка с охапкой
белья отправлена в дом; пронзительный окрик, и пес, поджав  уши  и  хвост,
убрался восвояси под раскидистый тутовник; и вот хозяйка уже  приветствует
нас широкой улыбкой и любопытством, заговорщицким взглядом.
     - Ты, стало быть, будешь глазной лекарь?
     Мы заехали во двор.
     - Твоя правда, хозяйка. Мое имя Эмрис. А это Бан, мой слуга.
     - Мы вас ожидали. Вам приготовлен ночлег. -  И,  подойдя  вплотную  к
моему коню, вполголоса добавила: -  Добро  тебе  пожаловать,  господин.  И
Ральфу тоже. Ну и возмужал же он с тех пор, как  я  видела  его  последний
раз, право слово! Милости просим в дом.
     Я слез с седла и бросил поводья Ральфу.
     - Благодарю тебя. Хорошо, что мы наконец добрались, мы  оба  порядком
устали. Ральф сам присмотрит за лошадьми. А теперь, прежде чем мы  войдем,
Маэва, расскажи мне, какие вести  из  Тинтагеля.  Все  ли  благополучно  у
королевы?
     - О да, сударь, слава всем феям и святым. Даже и не сомневайся.
     - А король? Он по-прежнему в Тинтагеле?
     - Да, сударь, но, по слухам, не сегодня-завтра должен  уехать.  Долго
тебе ждать не придется. У нас ты будешь в безопасности, как нигде в  целом
Корнуолле. О выступлении войска нас загодя предупредят, да их и слышно тут
будет на дороге за добрую милю. И не опасайся Кау, мужа моего, он, правда,
из людей герцога, но в жизни не причинит вреда моей госпоже, и  потом,  он
всегда делает то, что я ему говорю. То есть, конечно, не  всегда.  Кое-что
он делает не так часто, как мне хочется. - И она озорно расхохоталась.
     Ральф, ухмыляясь во весь рот, увел лошадей, а хозяйка, громко  толкуя
о  свободных  постелях,  о  времени  ужина  и  о  больных  глазах   своего
меньшенького - давно пора подлечить! - провела меня через заднюю  дверь  в
харчевню.
     Позже, увидев ее мужа, я удостоверился, что его мне и  в  самом  деле
нечего  бояться.  Был  он  сухонький,  тщедушный   мужичок,   невидный   и
молчаливый, как  устрица.  Он  появился  в  харчевне,  когда  мы  садились
ужинать, удивленно взглянул на Ральфа,  кивнул  мне  и,  не  промолвив  ни
слова, занялся за стойкой своим делом. Его жена  обходилась  с  ним  и  со
всяким,   кто   ни   появлялся   в   харчевне,   одинаково   сердечно    и
грубовато-ласково и неназойливо заботилась о том, чтобы всем было уютно  и
сытно. Отличное это было заведение, а кормили у них просто превосходно.
     Народ там, само собой, толпился  постоянно,  но  опасность,  что  нас
узнают, была невелика. Как странствующий лекарь я  не  только  не  вызывал
любопытства, но и мог под удобным предлогом целыми днями вместе с  Ральфом
бродить по окрестностям. Каждое утро, прихватив с собой  еду  и  вина,  мы
уходили в один из глубоких лесистых оврагов, по дну которых бегут питающие
реку Кэмел ручьи, и подымались на обдуваемое ветрами  взгорье,  что  лежит
между Кэмелфордом и морем. Ральф знал здесь все тропы. Наверху  мы  с  ним
обычно расходились, и каждый занимал скрытую наблюдательную  позицию,  так
чтобы видеть обе дороги, по которым Утер мог вывести войско из  Тинтагеля.
Он должен был либо свернуть на северо-восток по берегу моря в  направлении
к Димилоку и дальше к военному лагерю возле Геркулесова мыса,  либо  же  -
если он торопился в Винчестер и к немирному Саксонскому берегу  -  перейти
вброд реку у Кэмелфорда и  оттуда  подняться  на  старую  военную  дорогу,
которая шла вдоль Корнуолльского хребта. Здесь, на взгорье, открытом  всем
ветрам,  лес  редеет  и   перемежается   вересковыми   пустошами,   частью
заболоченными,  и  над  ними  здесь  и  там  возвышаются,   как   часовые,
причудливые   каменные   столбы.   Старая   римская   дорога,   постепенно
разрушающаяся в этих безлюдных краях, но  все  еще  вполне  пригодная  для
передвижения, проходит  вдоль  всего  полуострова  и  спускается  к  более
обжитым, удобным землям позади  вала  Амброзия.  По  моим  расчетам.  Утер
должен был избрать именно этот путь, а  я  хотел  посмотреть,  кто  поедет
вместе с ним. Мы с Ральфом делали вид, что отправляемся на сбор  трав  для
моих снадобий, я и в самом деле каждый вечер возвращался с  мешком  ценных
ягод и кореньев, которые не растут на моих валлийских холмах.  Погода,  по
счастью, все еще стояла ясная,  и  никому  не  в  диковину  было,  что  мы
проводим дни под  открытым  небом.  Люди  только  радовались,  что  у  них
остановился искусный лекарь, к которому можно прийти со своими  хворями  в
любой вечер, и возьмет он за лечение не больше, чем ты можешь заплатить.
     Так проходили дни, тихие, погожие. Мы ждали, когда король двинется  в
поход и прибудет посланец от королевы.
     Король выехал из крепости на восьмой день. По той самой дороге, что я
и думал. Я был на месте и все видел.
     Проселок между Тинтагелем и Кэмелфордом проходит добрую четверть мили
вплотную под  крутым  лесистым  откосом.  Чаща  там  непроницаемая,  склон
отвесный,  лишь  по  краю  на  прогалины,  на  каменные  осыпи,   поросшие
папоротником, чертополохом и цепкой куманикой, пробиваются солнечные лучи.
Здесь стоят высокие кусты терновника,  усыпанные  лощеными  ягодами.  Были
среди них еще зеленые,  но  больше  спелых,  налитых  чернотой  под  сизым
налетом. Отвар из терновых ягод - первое средство от поносов. Этой  хворью
как раз маялся один из ребятишек Маэвы, и я  обещал  сварить  ему  вечером
целебное питье. Всего-то на это дело нужна была малая  горстка,  но  сизые
ягоды поспели в самую меру, и я решил набрать побольше. Если их выдавить и
особым способом  добавить  к  можжевеловому  вину,  получается  прекрасный
напиток, крепкий, терпкий и ароматный. Я рассказал об  этом  Маэве,  и  ей
захотелось испытать мой рецепт.
     Я почти уже наполнил мешок, когда  услышал  словно  отдаленный  рокот
грома - конский топот внизу по проселку. Я поспешно затаился на краю  чащи
и стал наблюдать. Вскоре показался головной отряд, а за ним и все войско в
облаке пыли, в  дробном  перестуке  копыт,  сверкая  пестрыми  значками  и
флажками, прокатилось внизу под обрывом. Тысяча всадников, а то и более. Я
застыл на своем наблюдательном посту за деревьями и смотрел во все глаза.
     Впереди, один, ехал король. Чуть отступя,  по  левую  от  него  руку,
знаменосец вез Красного Дракона. Сквозь пыль ме