в лице мальчика.
   - Я не уйду! - внезапно вырвалось у него. - Я не оставлю  вас,  мама!
Никто не сможет меня заставить!
   - Ты уйдешь, дружок, - печально отозвалась она. -  Теперь,  когда  ты
видел иную жизнь, испробовал ее, ты уйдешь. Так что собирай  свои  вещи.
Вон тому господину не терпится вернуться.
   Мордред перевел взгляд с Сулы на Габрана. Последний кивнул  и  сказал
добродушно:
   - Нам надо спешить. Ворота скоро закроют.
   Мальчик отошел к своей постели. Кроватью ему служила  каменная  полка
возле стены, мешок, набитый сухим папоротником, был ему тюфяком,  поверх
него было наброшено синее  покрывало.  Из  ниши  в  стене  под  выступом
мальчик достал немногие  свои  пожитки.  Рогатку,  несколько  рыболовных
крючков, старую рабочую тунику. Сандалий  у  него  не  было.  Рыболовные
крючки, а с ними и старую  тунику  он  положил  назад  на  постель.  Над
рогаткой он немного поколебался. Он провел пальцем по гладкой деревяшке,
так легко ложившейся ему в руку, пощупал мешочек с голышами, круглыми  и
блестящими, которые с таким тщанием отобрал из гальки на морском берегу.
Потом он отложил и их. Сула безмолвно наблюдала за ним. Словно в  памяти
и ее и мальчика одновременно всплыли слова Габрана: "Орудия его труда  -
меч и копье..."
   - Я готов. - В руках мальчика был один только нож.
   Если кто-то из них и уловил смысл этого мгновенья, то  не  сказал  ни
слова. Габран протянул руку к дверному пологу. Еще прежде, чем он  успел
коснуться его, грубая материя отодвинулась:  в  хижину  ворвалась  коза.
Встав с табурета. Сула потянулась за миской, чтобы сцедить в нее молоко.
   - Теперь тебе пора идти. Возвращайся, когда сможешь  или  когда  тебя
отпустят, и расскажи нам с отцом, каково жить во дворце.
   Габран приподнял полог, и Мордред медленно направился  к  двери.  Что
еще он мог сказать? Слов благодарности было недостаточно, и вместе с тем
они были излишни.
   - До свиданья, мама, - неловко сказал он и вышел на  вольный  воздух.
Габран дал пологу упасть за их спинами.
   Отлив сменялся приливом, и посвежевший ветер разогнал запах  рыбы.  В
лицо Мордреду пахнуло сладковатым запахом цветущих вересковых  пустошей.
Он словно окунулся в иную реку.
   Габран отвязывал лошадь и неловко  возился  с  узлами  в  сгущавшихся
сумерках. Мордред помедлил, потом стремглав  бросился  назад  в  вонючую
полутьму хижины. Сула доила козу  и  даже  не  подняла  головы.  Мордред
увидел, как по грязной ее щеке прокладывает себе дорогу,  словно  улитка
по валуну, капелька влаги. Он  остановился  на  пороге  и,  цепляясь  за
полог, произнес поспешно и хрипло:
   - Я буду приходить всякий раз,  как  меня  будут  отпускать,  честное
слово, я буду приходить. Я.., я  позабочусь  о  вас  с  отцом.  Настанет
день.., настанет день, когда, обещаю, я стану  большим  человеком,  и  я
позабочусь о вас обоих.
   Но Сула словно не слышала его.
   - Мама.
   Она не подняла глаз. И руки ее ни на миг не остановились.
   - Надеюсь, - прошептал Мордред, - мне никогда не придется узнать, кем
была моя настоящая мать.
   Повернувшись, он выбежал в сгустившуюся тьму.

***

   - Что скажешь? - требовательно спросила Моргауза.
   Времени было далеко за полночь.  В  спальном  покое  королевы  они  с
Габраном были одни.
   Во внешнем покое спали придворные дамы, а в спальне за ним давно  уже
погрузились в сон пятеро ее детей - четыре сына Лота и пятый  -  Артуров
сын. Но королева и ее любовник еще не ложились.  Королева  сидела  подле
очага,  где  тихонько  тлел  торф.   Она   была   облачена   в   длинную
сливочно-белую спальную робу и ночные башмачки из зимнего меха  голубого
зайца, что водится на Верхнем острове. Не  заплетенные  в  косу  длинные
волосы рассыпались у нее по плечам и поблескивали в свете очага. В  этом
мягком свете сама она казалась юной двадцатилетней девой и притом  девой
сказочно прекрасной.
   Хотя теперь, как и всегда, один ее вид вызывал в нем трепет,  молодой
человек знал, что сейчас не  время  выказывать  свои  чувства.  Все  еще
полностью одетый, с волглым плащом, перекинутым через руку, он  держался
на почтительном расстоянии и ответил, как полагается отвечать подданному
своей повелительнице:
   - Все улажено, госпожа. Дело сделано так, как ты того пожелала.
   - Никаких следов насилия?
   - Никаких. Они спали или были  слишком  пьяны  от  присланного  тобой
вина.
   Полуулыбка, какую невинные  сочли  бы  невинной,  тронула  королевины
губы.
   - Отпей они даже глоток, Габран, его бы хватило. - Она подняла к нему
восхитительно нежный  взор,  увидела  в  его  глазах  одно  лишь  слепое
обожанье и добавила:
   - Неужели ты думал, что я стану  рисковать?  Не  настолько  ты  глуп.
Итак, это было легко?
   - Очень легко. Все потом скажут,  что  они  выпили  слишком  много  и
потому были беспечны, а потом упала лампа, и растопленное сало  плеснуло
на постель, и... - Он развел руками.
   Королева удовлетворенно вздохнула, но что-то в голосе  верного  слуги
ее насторожило. Хотя Моргауза ценила его и отчасти  даже  привязалась  к
своему молодому и красивому любовнику, она не задумываясь избавилась  бы
от него, если бы это соответствовало ее  планам;  но  пока  в  нем  была
нужда, и потому его следовало держать на коротком поводке.
   - Слишком просто, думаю, хотел ты сказать, Габран? -  нежно  и  мягко
спросила она. - Знаю, мой милый. Воины, такие как ты,  не  любят  легкой
охоты, а убивать таких людишек все равно что забивать скотину - никакого
труда для настоящего охотника. Но это было  необходимо.  И  ты  сам  это
знаешь.
   - Да, пожалуй.
   - Ты говорил, тебе показалось, что женщина что-то знала.
   - Или догадывалась. Трудно  сказать.  Все  эти  рыбаки  выглядят  что
побитые морем водоросли. Я не могу сказать с уверенностью. Было что-то в
том, как она говорила с мальчиком, и в том, как  она  глянула  на  него,
когда он сказал, что ты сказала ему  всю  правду...  -  Тут  он  немного
помедлил. - Если так, это значит, что она.., что оба они  все  эти  годы
хранили молчанье.
   - И что с того? - вопросила королева. Она рассеянно протянула руку  к
теплу очага. - Это еще не означает,  что  они  продолжали  бы  и  дальше
хранить  его.  Раз  я  забрала  мальчика,  они  могли  бы  счесть   себя
обиженными, а недовольные люди опасны.
   - Но неужели они посмели бы заговорить? И с кем?
   - Ну как же, с самим мальчиком. Ты сам говорил, что  Сула  упрашивала
мальчика возвращаться в хижину, и вполне естественно,  что  поначалу  он
стал бы рваться туда. Хватило бы одного слова, одного намека. Ты знаешь,
чей он сын; ты видел его. Да  хватит  одного  дуновенья,  чтобы  разжечь
такой пожар честолюбия и амбиций, какой способен порушить все мои  планы
на будущее. Поверь мне на слово, это было необходимо. Габран, мой  милый
мальчик, возможно, ты и лучший любовник, о котором женщина может мечтать
на своем ложе, но  тебе  никогда  не  удалось  бы  править  королевством
обширнее того самого ложа.
   - К чему мне королевство?
   В награду она одарила его улыбкой, в которой к  нежной  привязанности
примешивалась насмешка. Осмелев, он сделал шаг вперед к  очагу,  но  она
остановила его:
   - Подожди. Подумай. На сей раз я скажу тебе почему. И не  делай  вид,
что ни разу не пытался предугадать моих планов на этого бастарда. -  Она
повертела перед собой рукой, очевидно, с удовольствием наблюдая за игрой
самоцветных камней в своих перстнях, потом, уверенная  в  своей  власти,
подняла взор:
   - Отчасти ты, возможно, прав. Быть может, я слишком рано спустила  на
зайцев ястреба и слишком поспешила с охотой. Но мне представился  случай
забрать мальчишку из дома его приемных родителей и ввести его во дворец,
не возбудив при этом особого любопытства. Кроме того, ему уже десять лет
- самое время преподать ему воинские уменья и манеры настоящего  принца.
А как  только  я  сделала  первый  шаг,  за  ним  неизбежно  должен  был
последовать и второй. До тех пор, пока не  настанет  подходящий  момент,
мой  братец  Артур  не  должен  услышать  и  намека  о   местонахождении
мальчишки. Не должен пронюхать  об  этом  и  его  архимаг  Мерлин,  а  в
расцвете своей силы чародей ведь  слышал,  о  чем  шуршат  тростники  на
Святом острове. Как бы ни был он стар и глуп, нам нельзя  рисковать.  Не
для того я хранила в секрете сына Артура и его тайну, чтобы сейчас его у
меня отобрали. Он - мой пропуск в Верховное королевство. Когда он  будет
готов отправиться туда, я отправлюсь с ним вместе.
   Теперь любовник снова всецело в ее власти,  с  улыбкой  заметила  про
себя  королева.  Довольный  собой,  польщенный  ее  доверием,   жаждущий
услужить.
   - Ты хочешь сказать, что вернешься с ним в Дунпельдир?
   - Нет, не в Дунпельдир. В сам Камелот.
   - К Верховному королю?
   - А почему бы и нет? Законного сына у моего брата нет, и если  верить
депешам и слухам, маловероятно, что таковой у него  родится.  Мордред  -
мой пропуск к Артурову двору... А дальше, кто знает.
   - Ты столь уверена в таком исходе, - рискнул заметить Габран.
   - Да, я уверена. Я это видела. - Заметив взгляд  любовника,  королева
улыбнулась. - Да, мой милый, в омуте. Он был прозрачен  как  кристалл  -
ведьмовской кристалл. Я и мои сыновья - все мои сыновья  -  в  Камелоте,
облаченные для пира и подносящие дары.
   - Тогда, разумеется.., не-то чтобы  я  усомнился  в  твоих  приказах,
но.., разве это не означает, что и без сегодняшнего деянья тебе б ничего
не грозило?
   - Возможно. - В голосе ее звучало одно лишь  безразличье.  -  Нам  не
всегда под силу верно читать знаки, и может статься, богиня  уже  знала,
что будет свершено сегодня. Теперь  же  я  уверена,  что  мне  ничто  не
угрожает. Все, что мне нужно - это дождаться смерти Мерлина. Уже дважды,
как тебе известно, сюда доходили известия  о  его  смерти,  и  дважды  я
успевала возрадоваться, прежде чем обнаруживала, что эти россказни лживы
и что старый дурак еще цепляется за  жизнь.  Но  вскоре  настанет  день,
когда такая весть будет правдива. Я  об  этом  позаботилась,  Габран.  И
когда такой день настанет, когда Мерлин темной тенью перестанет  маячить
за плечом Артура, тогда я смогу явиться в Камелот без опаски и  привезти
с собой Мордреда. С братом я справлюсь... И если не так, как  управилась
с ним когда-то, то как сестра, у которой осталось еще  немало  власти  и
немного красоты...
   - Госпожа... Моргауза...
   На это королева рассмеялась нежно и протянула ему руку.
   - Ну же, Габран, для ревности тут нет причины! И  бояться  меня  тоже
нет нужды. Ты сам знаешь,  что  делать  с  ведьмовством,  какое  я  могу
обратить против тебя. Труды, что еще  предстоят  тебе  в  остаток  ночи,
придутся тебе более по вкусу, чем те, с которых эта ночь  началась.  Иди
же в постель. Благодаря тебе теперь все благополучно.  Ты  послужил  мне
более чем верно.
   "Как и они". Но этой  мысли  Габран  не  высказал  вслух.  И  вскоре,
избавившись от мокрых одежд и лежа на широкой постели подле Моргаузы, он
забыл об этой мысли, как забыл о двух мертвых телах, которые  оставил  в
дымящемся остове хижины на берегу Тюленьей бухты.

5

   Мордред проснулся рано, в обычный свой час.
   Остальные мальчики еще спали,  но  в  эту  предрассветную  пору  отец
всегда  поднимал  его  со  словами,  что  пора  приниматься  за  работу.
Несколько минут он лежал, оглядывая  новую  комнату  вокруг  себя  и  не
понимая, где он очутился, а потом  все  вспомнил.  Он  -  в  королевских
палатах. Он - сын короля, и остальные королевские дети спят здесь же,  в
одной с ним опочивальне. Старший из них, принц Гавейн, лежал подле него,
в одной с ним кровати. В другой спали три  младших  принца:  близнецы  и
маленький Гарет.
   У него еще не было возможности переговорить с  ними.  Вчера  вечером,
когда Габран привез его назад во дворец, Мордреда  отдали  на  попечение
старухи, бывшей некогда кормилицей принцев; она  еще  состоит,  пояснила
ему старуха, нянькой при Гарете и заботится об  одежде  мальчиков  и  до
некоторой степени - об  их  благоденствии.  Старуха  отвела  Мордреда  в
каморку, заставленную ларями и сундуками, из которых подобрала ему новую
одежду. Оружия ему пока не будет; завтра успеет получить, кисло буркнула
старуха, ждать недолго, и надо думать, он  немедля  забьет  себе  голову
резней и убийствами, как все они. Ох уж эти мужчины! Мальчишки - тоже не
сахар, но их хотя бы приструнить еще можно, и пусть он зарубит  себе  на
носу, она теперь, может, и в преклонных годах, но вполне в силах  задать
добрую порку, если потребуется... Мордред молчал и слушал, все оглаживая
и щупая добрую новую тунику и пытаясь не зевать, пока старуха  хлопотала
вокруг него. Из ее болтовни - а старая Эйсла не умолкала ни на минуту  -
он заключил, что  королева  Моргауза  была  своеобразной,  переменчивой,
чтобы не сказать большего. То она брала мальчиков с  собой  на  верховую
прогулку, показывая им,  как  охотиться,  по  обычаю  большой  земли,  с
соколом и собаками, и до поздней ночи пичкала их различными  яствами  на
обильном пиру; то на следующий день мальчики  оказывались  позабыты,  им
запрещалось даже входить в ее покои, а потом  вновь  их  вызывали  среди
ночи послушать менестреля или развлечь заскучавшую неугомонную  королеву
рассказами о том,  как  провели  день.  Более  того,  обходилась  она  с
сыновьями неровно.  Вероятно,  единственным  принципом  римских  времен,
которого придерживалась королева Моргауза, был  "разделяй  и  властвуй".
Гавейну, как старшему и наследнику,  предоставлялось  больше  свободы  и
некоторые привилегии, недоступные для  остальных;  Гарет,  младший  сын,
родившийся  после  смерти  отца,  был  любимцем.  Оставались   близнецы,
которые, как заключил по поджатым  губам  и  покачиванию  головой  Эйслы
Мордред,   и   без   постоянных   трений,   вызываемых    ревностью    и
разочарованиями, были упрямы и неуживчивы.
   Когда наконец добрый час  спустя  Мордред,  перебросив  через  локоть
аккуратно  сложенные  новые   одежды,   последовал   за   кормилицей   в
опочивальню, он был даже рад, когда обнаружил, что  все  мальчики  легли
еще до него и теперь беспробудно спят. Эйсла осторожно забрала Гарета из
постели Гавейна, потом откатила в сторону близнецов и пристроила к ним в
кровать малыша. Ни один из троих даже не  шелохнулся.  Подоткнув  вокруг
них меховое одеяло, кормилица жестом указала  Мордреду  на  место  подле
Гавейна. Раздевшись, он скользнул  в  нагретую  постель.  Старуха,  едва
слышно бормоча себе под нос, повозилась еще несколько  минут,  складывая
на  лари  у  постелей  разбросанную  повсюду  одежду  принцев,  а  потом
удалилась, мягко притворив за собой дверь. Не успела она  еще  выйти  из
комнаты, как Мордред уже погрузился в сон.
   А теперь в окно лился свет, настал новый день, и  сна  у  него  ни  в
одном глазу. Мордред с  наслаждением  потянулся,  чувствуя,  как  в  нем
нарастает радостное возбужденье. Он нутром  чувствовал,  что  этот  день
принесет ему нечто новое. Постель была теплая и  чистая  и  лишь  смутно
пахла тонко выделанным мехом, из которого было  сшито  одеяло.  Спальный
покой принцев был большой и, на взгляд Мордреда, - богато  обставленный:
меж двумя широкими кроватями стояли сундуки для одежды и  перед  дверью,
закрывая доступ сквознякам, висел толстый занавес. И пол, и  стены  были
облицованы большими плитами вездесущего серого песчаника. Несмотря на то
что на дворе стояло лето, в этот ранний час  в  опочивальне  было  очень
холодно, но здесь было много чище, чем после  самой  дотошной  уборки  в
хижине Сулы, и что-то в душе мальчика потянулось к этой  чистоте  как  к
чему-то позабытому, но желанному. Между кроватями помещалось узкое окно,
в которое залетал прохладный и чистый утренний ветерок, несший  с  собой
запах воды и соли.
   Мордред не мог  больше  лежать  спокойно.  Гавейн  спал,  свернувшись
по-щенячьи клубком в груде мехов. Что до близнецов,  спавших  на  второй
кровати, то за краем  одеяла  виднелись  лишь  их  макушки.  Гарета  они
столкнули на самый край, так что малыш отчасти свесился  с  кровати,  но
тем не менее спал беспробудным сном.
   Мальчик потихоньку выскользнул из кровати. Прошлепав босыми ногами по
полу, он стал коленями на сундук и выглянул в  окно.  Окно  выходило  на
дальнюю от моря сторону; вывернув шею, Мордред увидел внутренний двор  и
главные ворота в стенах, окружавших дворец. Шум моря доносился сюда лишь
глухим  бормотанием  под  беспрестанные  крики  и  стоны  чаек.  Мордред
поглядел в другую сторону, где за стенами холма расстилалась  вересковая
равнина,  мягко  поднимаясь  к  вершине  пологого  холма,  а  через  нее
взбиралась на гребень поросшая дерном дорога,  зеленая  на  фоне  сизого
вереска. За этим гребнем, как за  горизонтом,  лежал  дом  его  приемных
родителей. Его отец, наверно,  сейчас  запивает  водой  утреннюю  краюху
хлеба, а потом отправится в море. Если Мордред хочет повидать его (чтобы
поскорей с этим покончить, произнес шепоток и тут  же  был  задавлен  на
темных, едва сознаваемых задворках его мыслей), пойти надо сейчас.
   На сундуке лежала новая туника, которую ему  дали  прошлой  ночью,  а
возле нее плащ, фибула и кожаный пояс с  застежкой  из  бронзы.  Но  уже
протянув руку за этой новой драгоценной одеждой, он передумал и, коротко
передернув плечами, подобрал с полу старое  платье,  брошенное  вчера  в
угол, и поспешно натянул через  голову  голубую  тунику.  Поднырнув  под
занавес у двери, он  выскользнул  из  комнаты  и  босиком  прокрался  по
холодным каменным коридорам в большой зал.
   В зале еще все спали, но во дворе  уже  сменялась  стража  и  сновали
слуги. Никто не остановил его,  никто  не  заговорил  с  ним,  когда  он
осторожно пробирался  через  загроможденный  козлами  и  лавками  зал  к
дверям, ведущим во  двор.  Ворота  во  внешних  стенах  стояли  открытые
настежь, и пара крестьян втаскивала во  двор  огромную  телегу,  доверху
груженную пластами нарезанного торфа. Пара стражников  лениво  наблюдали
за ними у караульной, жуя ячменные лепешки и по  очереди  отхлебывая  из
рога с элем.
   Когда Мордред подошел ближе, один из стражников, глянув поверх  обода
рога,  заметил  его,  толкнул   локтем   второго   и   произнес   что-то
неразборчивое. Мальчик помялся, он  почти  что  ждал,  что  его  вот-вот
остановят или, уж во всяком случае, допросят, какое у него дело,  но  ни
один из стражей и не думал делать ничего подобного. Вместо этого  первый
поднял руку, словно отдавая ему честь, а потом отступил  на  шаг,  давая
Мордреду пройти.
   Пожалуй, ни одна из величественных и пышных церемоний, которые принцу
Мордреду случалось видеть за свою жизнь, не могла бы равняться  с  этой.
Сердце у него  подпрыгнуло,  забилось,  словно  у  самого  горла,  и  он
почувствовал, как краска прилила к его щекам. Но ему  удалось  заставить
себя спокойно произнести "Доброго вам дня", после чего он гордо вышел из
ворот дворца и бегом припустил по зеленой дороге, уходившей на пустоши.

***

   Он бежал по дороге, а сердце его все еще взволнованно билось.  Солнце
встало,  и  впереди  стелились  длинные  тени.  Блестела,  тонким  паром
поднималась с травинок роса,  капли  ее  горели  в  солнечных  лучах  на
выглаженных легким ветерком тростниках, так что казалось, что все вокруг
переливается  и  искрится  светом,   словно   более   нежное   отраженье
бесконечного  и  мучительно  яркого  сияния  моря.  Над  головой  белели
перышками облака, воздух полнился пением  птиц,  и  жаворонки,  закончив
свои трели, взлетали с  гнезд  среди  вереска.  Вскоре  Мордред  миновал
середину равнины, и впереди перед ним открылся пологий склон,  уходивший
к самым утесам, а за ними вновь бескрайнее сверкающее море.
   Отсюда в прозрачном утреннем свете  за  гладью  воды  ему  был  виден
Верхний остров. А за ним лежала большая земля, великая  и  полная  чудес
страна, какую островитяне,  отчасти  в  шу