збойники,  и  никто
больше. Отчего ты  спрашивал?  Разве  есть  признаки,  что  кто-то  сейчас
интересуется?
     - У меня тоже были кое-какие неприятности на пути с юга, - ответил я.
- Но Ральф говорит, что тут не было ничего.
     - Ничего. Я сам дважды ездил в Винчестер и один раз в  Лондон,  и  ни
одна живая душа не подходила ко мне с расспросами, а уж без этого бы никак
не обошлось, если бы там  хотя  бы  подозревали,  что  мальчик  где-то  на
севере.
     - И Лот с тобой не заговаривал и не выказывал интереса?
     Он бросил на меня быстрый взгляд.
     - Этот-то? От него всего можно ожидать. Тут  у  нас  на  севере  куда
спокойнее бы жилось, если б только этот господин занимался  делами  своего
королевства, а не зарился на верховный престол.
     - Значит, вот как люди говорят? Он метит на место короля, а не просто
к нему в приближенные?
     - Куда бы он  ни  метил,  но  помолвка  между  ним  и  Моргианой  уже
заключена, и свадьба состоится, как только ей исполнится  двенадцать  лет.
Теперь, даже захоти Утер, все равно от этого союза не отвертеться.
     - А тебе он не по душе?
     - Да в наших краях он никому не по душе. У нас говорят, что  Лот  все
время раздвигает свои границы и  пользуется  для  этого  не  одним  только
мечом. Рассказывают о сговорах. Если он заберет в свои руки слишком  много
силы, глядишь, после смерти верховного короля у нас снова  начнется  время
Волка. Что ни весна - саксонские набеги на побережье, раздоры да пожары до
самых Пеннин, за саксами - ирландцы туда же, а нашим только и  остается  -
уходить в горы и искать укрытия среди неприютных утесов.
     - Давно ли ты видел короля?
     - Три недели назад. Он стоял в Йорке и послал за мной. Расспрашивал с
глазу на глаз про мальчика.
     - Каков он был на вид?
     - Неплох как будто, но пружина  выпала.  Ты  понимаешь,  что  я  хочу
сказать?
     - Вполне. А Кадор Корнуолльский был с ним?
     - Нет. Он тогда еще находился в Каэрлеоне. Я потом слышал, что он...
     - В Каэрлеоне? - резко переспросил я. - Сам Кадор был там?
     - Да, - подтвердил Эктор, удивленный. - Он возвратился, еще когда  ты
был у себя. Разве ты не знал?
     - Должен был знать, - с досадой ответил я. -  Он  послал  вооруженный
отряд обыскать мой дом в Брин Мирддине и выследить, куда я отправлюсь.  Я,
мне кажется, сумел от них улизнуть, но обнаружилось, что меня  выслеживают
два отряда, а такой возможности я  не  предусмотрел.  Уриен  Горский  тоже
заслал своих людей  в  Маридунум,  и  они  по  моему  следу  добрались  до
Гвинедда. - Я рассказал  ему  про  Кринаса  и  отряд  Уриена.  Он  слушал,
хмурясь. Я спросил: - А здесь эти люди - не слышно чтобы  появлялись?  Они
вопросов не задают, а высматривают и прислушиваются. Выжидают.
     - Нет. Объявись здесь чужие люди, об  этом  стало  бы  известно.  Ты,
верно, сбил их со следа. И не беспокойся, люди Кадора сюда не  заедут.  Он
теперь в Сегонтиуме, ты знал об этом?
     - Когда я был там, говорили, что ожидается его приезд. Ты не  знаешь,
он что, собирается обосноваться теперь в Сегонтиуме, раз Утер поставил его
командовать обороной Ирландского берега? Нет ли слухов  о  новых  защитных
сооружениях?
     - Слухи-то есть, но едва ли пойдет дальше разговоров. На  такое  дело
понадобится больше времени и средств, чем найдется у Утера. Кадор, если  я
верно понимаю, оставит гарнизон в Сегонтиуме и в  береговых  крепостях,  а
сам расположится в глубине, где можно стоять наготове с  большими  силами,
чтобы бросить их в место  удара.  Возможно,  в  Дэве.  Сам  король  Регеда
находится в Лугуваллиуме. Мы делаем, что в наших силах.
     - А Уриен? Надеюсь, сосредоточил полки у себя на востоке?
     - Да, вгрызся в свои утесы, - с мрачной похвалой отозвался Эктор. - И
в одном можно не сомневаться. Покуда Лот  не  обвенчается  с  Моргианой  в
присутствии  всех  епископов  королевства  и  не  представит   неоспоримых
доказательств осуществления брака, он не станет свергать Утера и Уриена на
него не напустит. Артура же им  не  найти.  Если  они  за  девять  лет  не
разнюхали, где мальчик, теперь уж не учуют. Так что будь спокоен.  К  тому
времени, когда Моргиана отпразднует свое двенадцатилетие  и  будет  готова
взойти на брачное ложе, Артуру исполнится четырнадцать  и  настанет  срок,
назначенный Утером, чтобы явить его людям. Вот  тогда-то  и  придет  черед
разделаться с Лотом и Уриеном, ну а если это случится раньше - что делать,
значит, так судил бог.
     На том мы расстались, и я один вернулся в часовню.



                                    4

     После этого Артур  иногда  с  обоими  мальчиками,  но  чаще  с  одним
Бедуиром приезжал ко мне в  святилище  раза  два-три  в  неделю.  Кей  был
крупный белокурый крепыш, лицом очень похожий  на  отца,  он  обходился  с
Артуром любовно,  но  покровительственно  и  чуточку  насмешливо  -  такое
обращение не могло не доводить временами младшего до бешенства.  Но  Артур
был тоже очень привязан  к  своему  названому  брату  и  хотел  непременно
разделить с  ним  удовольствие,  которое,  по-видимому,  получал  от  этих
посещений. И Кей с  интересом  слушал  мои  рассказы  о  дальних  странах,
описания битв, походов и завоеваний, но скоро уставал и отвлекался,  когда
мы обсуждали чужие обычаи и  образы  правления,  легенды  и  верования,  о
которых так любил слушать Артур. Со временем Кей стал все чаще  оставаться
дома, предпочитая (как докладывали мне мальчики) отправляться с  отцом  на
потехи или по делам -  иногда  на  охоту,  иногда  в  дозор,  а  случалось
изредка, что и в гости к кому-нибудь из соседей. На второй год я  Кея  уже
почти не видел.
     Бедуир был совсем другой - тихий мальчик одного возраста  с  Артуром,
ласковый и мечтательный, как поэт, он был рожден  играть  в  жизни  вторую
скрипку. Они с Артуром были точно два  бока  одного  яблока.  Бедуир,  как
верный пес, во всем следовал за ним, не скрывая своей любви, но,  несмотря
на мягкий нрав и поэтичный взор, был мужествен и прям. Собой он был  дурен
- нос приплюснут в какой-то давней драке и заметно искривлен, на щеке шрам
от ожога. Но он был мальчик с характером и притом добрый,  и  Артур  любил
его. Как сын пусть мелкого, но короля, Бедуир был по рождению выше Кея,  а
уж Артуру, по представлениям мальчиков, до него было как до  неба.  Однако
ни Бедуиру, ни Артуру это  и  в  голову  не  приходило;  первый  предлагал
преданность, второй принимал ее.
     Как-то я спросил у них:
     - А вы знаете историю Бисклаварета - человека, который стал волком?
     Бедуир, не тратя попусту времени на ответ,  извлек  из-под  покрывала
арфу и  бережно  поставил  у  моих  ног.  Артур  лежал,  подперев  кулаком
подбородок, на моем ложе, в глазах у него плясало пламя -  был  промозглый
вечер поздней весны, - и он нетерпеливо сказал:
     - Да ладно тебе. Бог с ней, с музыкой. Как же это было?
     Бедуир примостился, подогнув коленки, рядом с  ним  на  одеяле,  а  я
настроил струны и начал.
     Это волшебная история, и Артур слушал, весь светясь, Бедуир же совсем
притих, обратив ко  мне  лицо  -  одни  глаза.  Уже  стемнело,  когда  они
собрались в тот вечер домой в сопровождении здоровяка слуги, который был к
ним приставлен. А назавтра Артур приехал один и рассказал мне,  что  ночью
Бедуира мучили кошмары.
     - Но знаешь ли, Мирддин, когда мы вчера возвращались домой и  он  был
еще весь полон твоим рассказом, что-то вдруг мелькнуло  за  деревьями,  мы
подумали: волк, и Бедуир заставил меня ехать между ним и Лео. Я знал,  что
ему страшно, но он сказал, его право - защищать меня, и я думаю, он  прав,
ведь он - королевский сын, а я...
     Он не договорил. Впервые он так близко коснулся этой скользкой  темы.
Я не произнес ни слова. Я ждал.
     - ...а я - его друг.
     Мы поговорили с ним о природе храбрости.  Момент  прошел.  Позднее  я
вспоминал его слова о Бедуире. Вспоминал не раз в последующие годы,  когда
в  обстоятельствах,  куда  более  сомнительных,  верность  Бедуира  Артуру
оставалась неколебимой.
     А сказал он мне - серьезно, будто в  свои  девять  лет  действительно
понимал такие вещи, - вот что:
     - Бедуир - самый храбрый спутник и самый верный друг на свете.


     Эктор и Друзилла, разумеется, позаботились о том, чтобы  Артуру  было
известно все, что полагается, о короле и королеве. Знал он также, не  хуже
всякого в стране, и про юного престолонаследника, который  в  Бретани,  на
Стеклянном острове, в Башне у Мерлина, ждет своего часа. Один раз  он  сам
пересказывал мне  расхожую  легенду  о  "тинтагельском  обмане".  Рассказ,
передаваемый из уст в уста,  со  временем  украсился  многими  живописными
подробностями. Получалось так, что якобы Мерлин волшебством перенес короля
и его свиту, вместе  с  конями,  невидимо,  прямо  в  стены  замка,  а  на
следующее утро, при ясном свете, их оттуда вынес.
     - И рассказывают, - заключил Артур, - что всю ту ночь на башнях замка
спал, свернувшись кольцами, огромный дракон, и утром Мерлин улетел на нем,
оставив за собою огненный след.
     - Вот как? Этого я никогда не слышал.
     - А ты разве знаешь эту историю? - спросил Бедуир.
     - Я знаю одну песню, - ответил я. - Она ближе к истине, чем все,  что
вы могли услышать здесь на  севере.  Я  выучил  ее  от  человека,  который
некогда жил в Корнуолле.
     В тот день  с  ними  был  Ральф,  он  слушал  наш  разговор  и  молча
усмехался. Я посмотрел на него, вопросительно подняв брови, и он незаметно
покачал головой. Как я и думал, Артуру не рассказывали, где он родился.  И
мудрено было об этом догадаться: выговор у него был скорее северный.
     В тот вечер я поведал мальчикам правду, как ее знал - а кому и знать,
как не мне?  -  без  причудливых  украшений,  которые  привнесло  время  и
человеческое неведение. Видит бог, она и без того была  вполне  волшебной:
воля богов и людская страсть, под покровом ночи стремящиеся на свет  одной
большой звезды, и посев, из которого должен был вырасти король.
     - Так исполнилась божья воля и воля короля,  а  люди,  люди,  как  им
свойственно, ошибались и расплачивались за ошибки жизнью. Когда же настало
утро, маг уехал один-одинешенек - лечить сломанную руку.
     - И никакого дракона? - услышал я от Бедуира.
     - Никакого дракона.
     - А мне с драконом больше нравится, - упрямо сказал Бедуир. -  Я  все
равно буду верить в дракона. Уехал один-одинешенек - ну куда это  годится?
Настоящий маг ни за что бы так не уехал, ведь верно, Ральф?
     - Ну конечно, - подтвердил Ральф, подымаясь с  места.  -  А  вот  нам
пора. Смотрите, уже смеркается.
     Но его словам не вняли.
     - Знаете, что мне не понятно, - продолжал  Бедуир.  -  Не  понимаю  я
такого короля, которому лишь бы  добиться  женщины,  а  целое  королевство
пусть горит огнем. Добрый мир с вассалами стоит куда больше любви какой-то
женщины. Я бы в жизни не поставил под удар важные вещи ради такой малости.
     - И я бы тоже, -  проговорил  Артур,  помолчав,  и  видно  было,  что
поразмыслив. - Но все равно, понять это я, кажется,  могу.  Любовь  нельзя
сбрасывать со счетов.
     - Но нельзя и жертвовать ради нее дружбой, - тут же возразил Бедуир.
     - Это конечно, - согласился Артур. Я видел, что он думает о  чувствах
вообще, в то время как для Бедуира речь шла об одной определенной  дружбе,
одной определенной любви.
     Ральф заговорил было снова, но в это время мелькнула большая тень, на
мгновенье затмив свет лампы. Мальчики даже не  взглянули  вверх,  ведь  то
была лишь старая белая  сова,  бесшумно  влетевшая  в  окно  и  севшая  на
стропило. Но ее тень скользнула по моим плечам, точно  ледяная  ладонь.  Я
содрогнулся. Артур бросил на меня быстрый взгляд.
     - Что с тобой, Мирддин? Это же только сова.  А  у  тебя  такое  лицо,
будто ты увидел призрак.
     - Пустяки, - сказал я. - Сам не знаю, что мне померещилось.
     Тогда я и вправду не знал, зато теперь знаю.  Мы  разговаривали,  как
обычно, на латыни, но промелькнувшую  тень  он  назвал  кельтским  словом:
гуенхвивар - "белая тень".


     Позаботился я и о том, чтобы рассказать мальчикам об их родной стране
и о ее недавнем прошлом, об Амброзии и о  войне,  которую  он  вел  против
Вортигерна, и о том, как он  объединил  разные  королевства,  провозгласил
себя верховным королем, повсеместно установил в своих  землях  законность,
утвердив ее силою меча, так что какое-то время можно было мирно ездить  из
конца в конец по всей стране, не подвергаясь  опасностям,  а  если  кто  и
терпел обиду, всегда и против всякого, кто бы он ни был,  мог  получить  у
короля защиту и правосудие. Раньше мальчикам рассказывали это как историю,
я же все видел своими глазами и был ближе других к тому,  что  свершалось,
постоянно находясь при верховном короле, а в иных случаях и сам участвуя в
возведении нового государства. Об этом мальчики, понятно, не  должны  были
догадываться; я объяснил им просто, что был с Амброзием в Бретани, а затем
и в битве у Каэрконана и в последующие годы восстановления. Каким  образом
это получилось, они никогда у  меня  не  спрашивали,  вероятней  всего  из
деликатности,  чтобы  мне  не  пришлось  рассказывать,  как  я  служил   в
какой-нибудь низкой должности, вроде подручного у  строителей  или  писца.
Зато, помню,  Артур  просто  забросал  меня  вопросами  о  том,  как  граф
Британский - этим именем называл себя тогда Амброзий -  собрал,  обучил  и
снарядил армию, как переправил ее через  Узкое  море  и  землю  думнониев,
утвердил там знамя верховного короля и оттуда  двинулся  на  север,  чтобы
огнем и  мечом  вытеснить  Вортигерна  из  Доварда  и  наконец  уничтожить
огромное саксонское войско под Каэрконаном.  Об  организации,  обучении  и
стратегии от меня требовался рассказ со всеми возможными подробностями,  и
каждую стычку с  врагом,  какую  мне  удавалось  припомнить,  мальчики  по
нескольку раз переигрывали на вычерченной в пыли карте.
     - Говорят, скоро снова будет война, - жаловался  Артур,  -  а  я  еще
слишком молод и не смогу принять участие в деле.
     Он сокрушался об этом не таясь, как  пес,  которого  погожим  осенним
утром хозяин не взял на охоту. А ему через три месяца  исполнялось  десять
лет.


     Естественно, разговоры были не только о войне и высоких  материях.  В
иные дни мальчики резвились, как  два  щенка,  бегали,  возились,  скакали
взапуски вдоль берега реки, купались нагишом в озере, распугивая всю  рыбу
на мили в округе, или брали луки и уходили с Ральфом вверх по склону  горы
стрелять голубей и зайцев. Иногда отправлялся с ними  и  я,  но  охота  не
принадлежит к числу моих любимых забав. Иное дело - когда мне взбредало на
ум вытащить рыболовную снасть,  оставшуюся  после  старика  отшельника,  и
попытать счастья в светлых водах озера. Там мы проводили время  с  большой
приятностью, Артур удил нетерпеливо и неудачно, я наблюдал за ним,  и  при
этом мы тихо беседовали. Бедуир рыбную ловлю не любил и уходил с Ральфом в
лес, но Артур даже в те дни, когда ветер  и  непогода  не  сулили  рыбакам
успеха, все равно предпочитал оставаться со мной, а не искать  иных  забав
под присмотром Ральфа.
     Теперь, оглядываясь назад, я  вспоминаю,  что  такое  положение  меня
ничуть не удивляло. В этом мальчике была вся  моя  жизнь,  любовь  к  нему
наполняла каждый мой час, и я  ни  о  чем  не  задумывался,  принимая  как
подарок небес его откровенную тягу ко мне. Я просто говорил  себе,  что  у
него есть потребность  отдохнуть  от  многолюдного  житья  в  замке  и  от
покровительства старшего брата,  готовящегося  занять  место  в  жизни,  о
котором он, Артур, не вправе  даже  мечтать,  что  ему  хочется  побыть  с
Бедуиром в мире вымыслов и героических деяний, где он  чувствовал  себя  в
своей стихии. Приписывать его склонность любви я себе не позволял, да если
бы и  догадывался  о  природе  его  чувств,  я  тогда  не  вправе  был  ей
потворствовать.
     Бедуир прожил в Галаве год с небольшим и поздней осенью, незадолго до
одиннадцатого  дня  рождения  Артура,  уехал  домой,  с  тем  чтобы  летом
вернуться обратно. После его отъезда Артур одну  неделю  открыто  хандрил,
другую был неузнаваемо тих,  а  потом  разом  встрепенулся,  взбодрился  и
зачастил ко мне пуще прежнего, пренебрегая ноябрьским ненастьем.
     Не знаю, под каким предлогом Эктор так часто  отпускал  его  ко  мне.
Вернее всего, никаких предлогов и не требовалось: мальчик выезжал из  дому
чуть не всякий день, не глядя на погоду, и, если  сам  не  объявлял,  куда
едет, обычно никто его и не спрашивал.  Было,  разумеется,  известно,  что
Артур -  частый  гость  у  мудреца  в  Зеленой  часовне,  но  если  кто  и
задумывался об этом, то разве  чтобы  похвалить  мальчика,  что  он  водит
дружбу с ученым человеком, и больше уже к этой мысли не вернуться.
     Я не делал попыток обучать Артура, как в свое время обучал  меня  мой
наставник Галапас. Чтение и  счет  его  мало  интересовали,  а  навязывать
ученье мне не хотелось: став королем, он сможет пользоваться в этих  делах
услугами других людей. Школьные науки ему в  достаточной  мере  преподавал
аббат Мартин и его монахи. Я обнаружил  у  мальчика  склонность  к  языкам
сродни моей собственной: помимо местного кельтского наречия, он помнил еще
бретонский язык своего  раннего  детства,  а  Эктор,  памятуя  о  будущем,
постарался исправить его северный выговор, так чтобы речь его была понятна
повсюду в Британии. Я решил обучить его древнему языку,  но  с  удивлением
обнаружил, что он уже немного знаком с ним и медленно произнесенную  фразу
способен понять. Я поинтересовался: откуда? Он удивленно посмотрел на меня
и ответил:
     - От жителей гор, само собой. Кроме них, на древнем языке  теперь  не
говорит никто.
     - А ты разве с ними разговаривал?
     - О да. Один раз, когда я был маленький, лошадь сбросила  солдата,  с
которым я катался, он сильно расшибся, и тогда появились двое жителей  гор
и помогли. Они, похоже, знали, кто я.
     - Вот как?
     - Да. После этого я  часто  встречался  с  ними  в  разных  местах  и
научился немного по-ихнему разговаривать. Но я хотел бы выучиться лучше.
     Другие мои искусства, музыку и медицину, и  так  любовно  накопленные
сведения о зверях и птицах и прочей живности я ему передавать не  пытался.
Зачем? Они ему не понадобятся. Звери интересовали его  только  как  объект
охоты, и тут о повадках дикого  оленя,  волка  или  кабана  он  уже  знал,
пожалуй, не меньше моего. Не делился я с ним и моими знаниями  о  машинах:
их для него опять-таки будут изобретать и строить другие;  ему  надо  было
только разбираться в их  употреблении,  а  этому,  как  и  разным  приемам
ведения войны, он с успехом обучался  у  воинов  Эктора.  Но  как  некогда
Галапас меня, так я научил его  чертить  и  понимать  карту,  а  заодно  и
показал ему карту звездного неба.
     Однажды он спросил:
     - Почему ты иногда смотришь  на  меня  так,  словно  я  тебе  кого-то
напоминаю?
     - Разве я так смотрю?
     - Сам знаешь, что смотришь. Кого же?
     - Меня самого. Немножко.
     Он поднял голову от карты, которую мы с ним изучали.
     - Как это понимать?
     - Я ведь говорил тебе, в твоем возрасте я тоже ездил в горы в гости к
моему другу Галапасу. Мне вспомнилось, как он впервые показал  мне  карту.
Он заставлял меня трудиться куда больше, чем я тебя.
     - А-а.
     Больше он тогда ничего не сказал, но вид у него  был  разочарованный.
Откуда он взял, удивился  я,  что  от  меня  сможет  узнать  тайну  своего
рождения? Только потом мне пришло в голову, что он,  должно  быть,  хотел,
чтобы я все это просто для него "увидел". Может быть. Но просить  он  меня
не стал.



                                    5

     Прошел еще год и еще, а война все не  начиналась.  Но  в  тринадцатую
весну Артура Окта и Эоза бежали из заточения и укрылись на юге  у  Союзных
с