ил.  Но
сегодня - нет. Я не моту принудить тебя к повиновению, ты  теперь  не  мой
слуга. Но ты слуга Артура, я твой долг - быть с  ним  и  доставить  его  в
часовню живым я невредимым. А теперь отпусти меня. В которые ворота?
     Ральф еще мгновение помедлил, но потом шагнул назад.
     - В южные. Храни тебя бог, мой добрый господин.
     Он крикнул через плечо повеление страже. Створки ворот распахнулись и
с гулом захлопнулись снова у меня за спиной. Каурый взял в галоп.


     В небе висел полумесяц - узкая полоска серебра с  затемненным  краем.
Он освещал мне знакомую тропу, ведущую низом речной долины. У воды темнели
купы ив, под ними прятались синие тени. Река,  поднявшаяся  после  дождей,
стремительно катила свои волны. В небе мерцали звезды, и ярче всех  горела
Медведица. Но вот луна, и звезды, и река скрылись из виду  -  каурый,  чуя
каблуки, распластался в могучем галопе, и  мы  влетели  под  черные  своды
Дикого леса.
     В начале пути тропа бежала прямая и ровная, то и дело в прорехи между
ветвями просачивался бледный свет луны, бросая к подножиям деревьев  серые
мягкие блики. Под копытами коня постукивали выступающие древесные корни. Я
пригнулся к самой гриве, чтобы не задевать нижних ветвей. Но  потом  тропа
стала забирать в гору, сначала слегка, потом круто, петляя между  стволами
редеющего леса. По временам она вдруг резко сворачивала  в  обход  утесов,
торчащих среди древесной гущи. Слева, далеко внизу, слышался  шум  горного
потока, как и река в долине, взбухшего  после  дождей.  Один  только  стук
копыт нарушил лесное безмолвие. Деревья застыли  как  мертвые.  Сюда,  под
черные своды, не проникало дыхание  ветра.  Нигде  не  было  ни  малейшего
движения. Если олень, или волк, или лиса и выходили в  ту  ночь  из  своих
укрытий, я никого не заметил.
     Подъем становился все круче. Каурый упрямо карабкался вверх, но ребра
у него так и ходили, и плавный галоп сменился одышливой рысью. Теперь  уже
недалеко. Сверху сквозь поредевшие ветви сочился слабый звездный свет, и я
разглядел, что впереди за поворотом тропа  опять  ныряет  в  лесную  гущу,
словно под темные своды. Где-то слева ухнула сова. Ей  отозвалась  другая,
справа. Для меня это прозвучало в тишине как боевой клич, потому  что  как
раз тогда конь мой завернул за поворот в непроглядную тьму и я, всей своей
тяжестью задирая ему голову, повис на удилах. Более умелый  всадник  успел
бы его остановить, а я - нет. Я промедлил лишнее мгновение.
     Он уперся в землю всеми четырьмя копытами,  но  с  разгону  проехался
косо  по  влажной  земле  и  очутился  перед  стволом   упавшего   дерева,
перегородившего нам дорогу. Это была  давно  иссохшая  сосна,  ее  острые,
колючие мертвые сучья торчали в разные стороны, как шипы  в  волчьей  яме.
Слишком длинные и частые, такой барьер нам бы не взять даже на  свету  под
луной, а тем более в темноте  за  крутым  поворотом.  Место  было  выбрано
удачно. По одну сторону от тропы уходил вниз  к  ручью  крутой  каменистый
обрыв футов в сорок, по другую чернела чаща терновника и остролиста, такая
густая, что лошади  там  не  пробраться.  Даже  развернуться  было  негде.
Примчись мы сюда галопом, и сучья, как копья, пронзили бы моего коня, а  я
сам перелетел бы через его голову прямо на их смертоносные острия.
     Если враг в расчете на то, что я врежусь в лежащее дерево  на  полном
скаку, затаился чуть поодаль, у меня еще, быть может, оставалось несколько
мгновений, чтобы сойти с тропы и углубиться в чащу леса. Я дернул  каурого
и хлестнул поводьями. Он повернулся, взвившись на дыбы, ободрал себе бок о
колючки  терновника,  мне  острый  сук  пронзил   бедро.   Потом,   словно
пришпоренный,  конь  всхрапнул  и  рванулся  вперед.  Под  нами  в  треске
ломающихся сучьев открылась черная яма. Конь пошатнулся, передние ноги его
провалились, и он, колотя копытами, рухнул вниз.  Я  перелетел  через  его
холку и угодил как раз между лежачим стволом и отверзшейся ямой. Минуту  я
лежал там, оглушенный, и в это время каурый, напрягая все  силы,  вырвался
из неглубокой ямы, дрожа, остановился на краю, а из-за  деревьев  выбежали
двое с кинжалами в руках и кинулись к месту нашего падения.
     Я упал туда, где тень была особенно густа, и лежал там без  движения,
оставаясь для них, должно быть, невидимым. К тому же  шум  горного  потока
заглушал все остальные звуки, так что они, наверно, решили, что я свалился
прямо под обрыв. Один подбежал к  краю  обрыва  и  заглянул  вниз,  другой
протиснулся между конем и терновником и тихонько приблизился к яме.
     Вырыть ее глубоко они не успели - только  чтобы  лошадь  засеклась  и
сбросила меня наземь. Но теперь в темноте она  служила  мне  защитой,  оба
разом они не могли на меня наброситься. Тот, кто был ближе, что-то крикнул
своему товарищу, но шум падающей воды  под  обрывом  заглушил  его  слова.
Тогда он осторожно шагнул в обход ямы по направлению ко мне. В руке у него
тускло сверкнул нож.
     Я подкатился ему под ноги,  схватил  его  за  лодыжку  и  дернул.  Он
заорал, опрокинулся в яму, но вырвал у  меня  ногу,  полоснул  по  воздуху
ножом и,  откатившись,  вскочил  на  ноги.  Товарищ  его  метнул  нож.  Он
стукнулся в дерево у меня за плечом и упал на землю. Одним клинком меньше.
Но теперь они знали, где я. Оба притаились за ямой: один справа от  тропы,
другой слева. У одного в руке я заметил словно бы меч, другого мне было не
видно. В тишине слышался только шум воды под обрывом.
     Узкая тропа, где так легко, казалось, устроить  засаду,  помешала  им
зато привести с собой лошадей. Мой конь безнадежно охромел. А  их,  должно
быть, стояли привязанные где-то за деревьями. Лезть через сосновый ствол я
не мог  -  они  бы  меня  заметили  и  успели  прикончить.  Через  заросли
терновника тоже не  продраться.  Оставался  обрыв:  если  бы  незамеченным
спуститься к ручью, обойти  их  и  углубиться  в  лес,  может  быть,  даже
отыскать их лошадей...
     Я  стал  осторожно  продвигаться  к  краю  обрыва,  свободной   рукой
нащупывая впереди себя дорогу. Здесь росли кусты и кое-где  между  камнями
молодые деревца. Я нащупал гладкий, гибкий  ствол,  ухватился,  дернул  на
пробу. И стал, держась, тихонько пятиться к обрыву. При этом я не  спускал
глаз с меча, мерцавшего в руке одного из моих врагов. Он по-прежнему стоял
возле ямы. Нога моя соскользнула с земляного обрыва. В  лодыжку  вцепилась
какая-то колючка.
     А кроме колючки,  и  человеческая  рука.  Мой  второй  преследователь
поступил так же, как и я. В темноте подполз к обрыву и, припав  к  откосу,
затаился. А теперь внезапно бросился мне в ноги. Я покачнулся  и  упал.  У
самого моего лица просвистел его нож и вонзился глубоко в землю.
     Он рассчитывал, что, сбитый с ног, я  покачусь  вниз  по  каменистому
обрыву, рухну на валуны в русле потока, разобьюсь,  и,  беспамятного,  они
вдвоем легко меня прикончат. Так бы все и вышло, не надумай  он  швыряться
ножом. От взмаха он потерял равновесие, да к тому же я, падая, отдавил ему
свободной ногой руку, которая держала меня за лодыжку.  Каблук  угодил  во
что-то мягкое, послышался сдавленный  стон,  мой  противник  не  удержался
наверху и, что-то крича,  покатился  вместе  со  мной  вниз  по  отвесному
склону.
     Я падал первым. И зацепился на полдороге за  ствол  молодой  сосенки.
Мой противник катился следом, увлекая с собой обломки сучьев  и  камни.  Я
уперся ногами в сосенку и приготовился к встрече. Когда он  поравнялся  со
мной, я бросился на него сверху,  придавил  его  всей  тяжестью  к  земле,
распял его руки своими руками. Он вскрикнул от боли. Одна  нога  оказалась
неловко подвернута.  Другой  он  брыкнул,  и  я  почувствовал,  как  шпора
вспорола мягкую кожу сапога. Он  отчаянно  сопротивлялся,  извиваясь  подо
мною, как рыба на песке. Еще мгновенье, и ноги мои соскользнут со  ствола,
тогда мы оба свалимся на дно оврага. Я старался удержать его левой  рукой,
а правой потянулся за кинжалом.
     Второй убийца слышал, как мы падаем. Он что-то крикнул сверху и  стал
ощупью спускаться к нам по  обрыву.  Он  двигался  осторожно,  но  быстро.
Слишком быстро. Я навалился на того, кто находился подо мною, чтобы он  не
мог пошевелить руками. Что-то хрустнуло, я думал, сухая ветка, но он взвыл
от боли. Я изловчился и освободил правую руку. В кулаке у меня  был  зажат
кинжал, рукоятка впилась  в  ладонь.  Я  замахнулся.  Случайный  луч  луны
отразился в его глазах всего в футе  от  моих  глаз;  я  чувствовал  запах
страха, и боли, и ненависти. Он дернулся из последних сил,  чуть  было  не
сбросил меня, отводя голову от моего удара. Я перевернул кинжал и со  всей
силой ударил рукоятью, метя позади открывшегося уха.
     Но удар не достиг цели. Что-то брошенное сверху - камень или коряга -
больно ударило меня в плечо. Рука дернулась и беспомощно  повисла.  Кинжал
покатился  в  темноту.  Второй  убийца  был  уже  в  кустах   надо   мною,
обнаруженный меч чиркнул по камням. Луна взблеснула на занесенном  клинке.
Я рванулся в сторону, но мой враг вцепился в меня изо всей мочи, пустив  в
ход даже зубы, чтобы только мне не увернуться из-под  убийственного  удара
мечом.
     Это и послужило к его гибели. Его товарищ сделал еще  один  скачок  и
обрушил меч на то место, где только что находилась моя незащищенная спина.
А я уже скользил вниз - одежда моя, за  которую  меня  пытались  удержать,
разорвалась, один кулак был прокушен в кровь. Удар меча пришелся по  спине
моего противника. Я  услышал  хруст  костей  и  тут  же  -  оглушительный,
пронзительный крик. Освобожденный, я покатился под  обрыв  навстречу  шуму
падающей воды.
     На пути попался куст, я зацепился  было,  по  проломил  его,  полетел
дальше. Ветка хлестнула меня по горлу. Шипы и колючки в клочья изорвали на
мне остатки одежды.  Потом  я  налетел  на  камень,  застрял  и  несколько
мгновений пролежал так, оглушенный и почти  бездыханный.  Но  в  тишине  я
услышал, что второй убийца спускается вслед за мной. Неожиданно земля подо
мной стала осыпаться, камень, удерживающий меня, сорвался с  места,  и  я,
пролетев последний отвесный участок обрыва, упал  на  каменную  плиту,  по
которой ледяная вода неслась, переливаясь в глубокую заводь.
     Свались я в заводь, я бы остался, наверное, совсем невредим. Угоди  я
на валун, вокруг которого кипела и пенилась вода, мне бы тут  же  и  конец
пришел. Но я упал на плиту, через которую переливалась вода не больше пяди
глубиной, низвергаясь затем в одну из бессчетных тихих лесных  заводей.  Я
упал плечом вперед. Ледяная влага  хлынула  в  рот,  в  глаза,  в  ноздри,
лоскуты  одежды  пропитались  водой.  Стремительный  поток  потащил  меня,
оглушенного, задыхающегося, по скользким камням.  Пальцы  искали  зацепки,
оскользались, срывались, скребли, выламывая ногти.
     С шумным плеском, так  что  вздрогнула  каменная  плита,  рядом  упал
второй убийца, пошатнулся, но устоял и опять занес  надо  мною  обнаженный
меч. Снова отразилась луна на острие. А над ним в вышине были звезды. Меч,
лежащий  поперек  ночного  неба  среди  сияния  звезд.  Я  разжал  пальцы,
стремительный поток перевернул меня кверху лицом, навстречу разящему мечу.
Вода слепила. Грохот ее падения сводил с ума.  Метнулся  блик,  словно  бы
падающая звезда, и сверху обрушился меч.


     Это было как повторяющийся сон. Я уже когда-то вот так сидел в лесу у
костра, и меня тогда тоже окружали полукольцом мелкорослые смуглые  жители
холмов, и глаза их выжидающе поблескивали на грани светлого  круга,  будто
глаза диких лесных тварей.
     Но на этот  раз  костер  развели  они  сами.  Перед  огнем  дымилась,
высыхая, моя изодранная одежда. Меня они закутали в свои плащи, сшитые  из
овчины и сильно пахнущие первоначальными владельцами, но теплые  и  сухие.
Ушибы мои ныли, кое-где, на месте меткого удара, на который я  не  обратил
внимания в пылу схватки, боль ощущалась острее. Но кости были целы.
     Без памяти я пробыл недолго. За пределами светлого круга  лежали  два
мертвых тела, а поблизости от них - заостренный кол и тяжелая дубинка, еще
не обтертые от крови. Один из смуглых чистил, втыкая в землю, длинный нож.
     Маб принес мне чашу  разогретого  вина  с  примесью  чего-то  едкого,
перебивающего вкус винограда. Я выпил, чихнул и поднялся на ноги.
     - Вы разыскали их коней?
     Он кивнул.
     - Там, за тропой. Твой охромел.
     - Знаю. Приглядите пока за ним, ладно? Когда доберусь до  часовни,  я
пошлю сюда слугу. Он отведет хромого домой. А теперь приведите мне  одного
из тех коней и отдайте мою одежду.
     - Она еще не высохла. И четверти часа не прошло, как мы вытащили тебя
из заводи.
     - Неважно. Мне надо торопиться. Маб, там наверху поперек тропы  лежит
дерево,  а  перед  ним  вырыта  яма.  Попроси,  если  можно,  своих  людей
расчистить к утру проезд.
     - Они уже взялись за дело. Слышишь?
     И я услышал сквозь шум потока и  треск  костра.  Вверху,  у  нас  над
головами, стучали топоры и мотыги. Маб заглянул мне в глаза.
     - Значит, новый король проедет этой дорогой?
     - Возможно. - Я улыбнулся. - Как ты успел узнать?
     - Один из наших людей прискакал из города и сообщил нам. - Он обнажил
щербатые зубы. - Ворота, запертые по  твоему  приказу,  ему  не  помешали,
хозяин... Но мы узнали раньше. Разве ты не видел, как  упала  звезда?  Она
пролетела из края в край через все небо,  в  красном  венце  дракона  и  с
дымным хвостом. И мы поняли, что ты должен прибыть. Но мы были за  Волчьим
перевалом, когда пролетел огненный дракон, и едва не опоздали. Прости.
     - Вы поспели как раз ко времени. Я обязан  тебе  жизнью.  Никогда  не
забуду.
     - А я обязан тебе, - ответил он. - Почему ты выехал один? Разве ты не
знал, что это опасно?
     - Я знал, что предстоит еще смерть, и не хотел брать ее на свою душу.
Боль - это другое дело, и она скоро проходит. - Я снова с усилием встал на
ноги. - Маб, если мне ехать, то сейчас, иначе будет поздно. Мою одежду.
     Одежда была еще мокрая, вся изодранная и вывалянная в грязи. У них же
ничего другого, кроме овчин, не было, жители гор низкорослы, платье  с  их
плеча на меня бы не полезло. Я кое-как  набросил  на  себя  остатки  моего
придворного облачения и принял от одного из людей Маба узду смирной  бурой
лошади. Рана в бедре у меня опять сочилась кровью,  чувствовалось,  что  в
ней остались занозы. Я  попросил  уложить  на  седло  овчину  и  с  трудом
взгромоздился сверху.
     - Поехать вам с тобой? - предложили они.
     Я покачал головой.
     - Нет. Оставайтесь здесь и займитесь расчисткой дороги. А утром, если
хотите, можете приехать к святилищу. Там места хватит на всех.


     Под луной поляна в самом сердце леса лежала недвижная, как картина, и
дивная, как  сон.  Луна  высветила  конек  крыши  и  посеребрила  верхушки
окружающих сосен. Из  открытой  двери  лилось  золотое  сияние  от  девяти
светильников, ровно горящих вокруг алтаря.
     Я не спеша обогнул часовню, мне навстречу распахнулась задняя  дверь,
выглянул встревоженный сторож. Здесь наверху все было в порядке, никто  не
появлялся. Но глаза бедного малого широко раскрылись, когда он  разглядел,
в каком я виде, и он с радостью оставил меня, когда я передал ему  поводья
и велел скакать домой в Галаву. И я с глубоким вздохом облегчения вошел  в
пустую часовню, чтобы у огня осмотреть свои раны и сменить одежду.


     Тишина медленно просачивалась  обратно.  Легкий  порыв  ветра  тронул
верхушки сосен и смахнул  последние  отзвуки  удаляющихся  копыт;  ветерок
потянул сквозь часовню, удлиняя языки пламени в светильниках  и  вытягивая
из них тонкие полосы дыма, ароматного, как благовонные смолы. Снаружи  над
поляной луна и звезды разливали  свой  бесплотный  свет.  Все  было  полно
присутствием божества. Я опустился перед алтарем на колени. Ум мой и  воля
опустели, и через все мое существо хлынула воля божия,  и  я  вознесся  на
гребне ее волны.
     А ночь лежала серебряная и тихая в ждала, когда замелькают  факелы  и
вострубят трубы.



                                   11

     И вот они появились.  Огни,  и  звон,  и  стук  лошадиных  копыт  все
приближались сквозь лесную чащу, покуда  поляну  не  заполнили  полыхающие
факелы  и  возбужденные  голоса.  Они  доносились  до  меня   сквозь   мой
ясновидческий сон наяву, смутные, гулкие, отдаленные, как  звон  колоколов
со дна морского.
     Те, кто возглавлял процессию, приблизились к святилищу и остановились
в дверях. Голоса притихли, ноги неуверенно зашаркали.  С  порога  им  была
видна внутренность чисто выметенной и пустой часовни, только  за  каменным
алтарем, лицом к входящим, стоял один человек. Вокруг алтаря ровно  горели
девять светильников, освещая вырезанное сбоку в камне изображение  меча  с
надписью Mithrae invicto и лежащий поверх алтаря сам меч,  извлеченный  из
ножен, - голый клинок на голом камне.
     - Погасите факелы, - сказал я. - Здесь в них нет нужды.
     Они подчинились и по моему знаку прошли внутрь.
     Места  было  мало,  а  народу  входило   много.   Но   всех   охватил
благоговейный трепет;  распоряжения  отдавались  тихими  голосами,  словно
поступали не от военачальников, только что вернувшихся с поля  боя,  а  от
священнослужителей,  исполняющих  торжественный  ритуал.   Люди   занимали
подобающие им места: короли и знать и королевская охрана - внутри часовни,
остальные безмолвно толпились на поляне и даже под темными сводами  лесной
опушки. Там, под деревьями, все еще горели факелы, и там держали  лошадей,
вся поляна была в кольце огней и звуков; но  ближе,  под  открытым  небом,
люди стояли без огня и без оружия, как и подобает  в  присутствии  бога  и
короля. А ведь в  ту  ночь,  изо  всех  великих  ночей,  с  ними  не  было
священнослужителя;  единственным  посредником  между  людьми  и  божеством
оказался я, кого бог тридцать лет влек своим путем  и  вот  теперь  привел
сюда.
     Наконец все разместились соответственно своему  положению.  Казалось,
люди занимали места по предварительному уговору, в действительности же они
действовали вполне безотчетно. За порогом  на  ступенях  кучкой  толпились
маленькие жители  холмов:  они  избегают  находиться  под  крышей.  Внутри
часовни по правую руку от меня встал король  Лот  Лотианский  в  окружении
друзей и приспешников; по левую руку - Кадор и те, кто был заодно с ним. В
часовне собралось человек, наверное, сто или более, они плотно  сгрудились
в тесном и гулком пространстве перед алтарем, но  эти  двое,  белый  вепрь
Корнуолла и красный леопард Лотиана,  стояли  друг  против  друга  во  обе
стороны алтаря, сталкиваясь  ненавидящим  взором,  а  меж  ними  у  двери,
могучий и бдительный, возвышался граф Эктор. Но вот Эктор и следовавший за
ним Кей ввели Артура, и с этой минуты я никого, кроме него, не видел.
     Яркие краски, лучащиеся драгоценности, золото  -  все  плыло  у  меня
перед глазами. В  прохладном  воздухе  стоял  запах  сосен,  чистой  воды,
благовонных  курений.  Сдержанный   людской   говор   был   словно   треск
занимающегося пламени, которое вот-вот взмоет ввысь гудящими языками.
     Пламя девяти светильников,  то  разгорающееся,  то  никнущее;  пламя,
лижущее каменный алтарь; пламя, бегущее по лезвию  меча,  раскаляющее  его
добела. Я простер ладони. Пламя лизнуло мои одежды, вспыхнуло  на  рукаве,
на конце пальца, но, касаясь живой  кожи,  оно  даже  не  жгло.  Это  было
холодное  пламя,  вызванное  силой  слова  из  глубины  мрака,  с  горячей
сердцевиной вокруг меча. Меч покоился в пламени,  как  бриллиант  в  белом
пухе. "Кто  подымет  сей  меч..."  Руны  плясали  вдоль  клинка,  изумруды
сверкали. Часовня была черным шаром с огнем в сердцевине. Он отбрасывал от
меня огромную тень высоко под  своды  крыши.  Я  услышал  мой  собственный
голос, гулко отдающийся под сводами, словно звучащий во сне:
     - Пусть подымет сей меч