олодой
отважный воин, умело и мужественно сражавшийся бок о бок со своим братом в
начале войны, то жалости и сострадания я  не  почувствовал  -  так  весело
вскинул голову король, так знакомо улыбнулся своей яростной улыбкой.  Годы
словно слетели с него. Когда бы не носилки, я поклялся бы, что передо мной
здоровый человек. Даже румянец снова выступил у него на щеках, и  весь  он
словно загорелся.
     - Мой слуга сообщил  мне,  что  ты  уже  предрек  нам  победу?  -  Он
засмеялся молодым, звонким смехом. - В таком случае ты принес нам  сегодня
все, чего можно было желать. Эй, мальчик!
     Артур, разговаривавший с  Эктором  у  входа,  замолчал  и  оглянулся.
Король поманил его.
     - Иди сюда. Будь со мной.
     Артур бросил вопросительный взгляд на своего опекуна, потом на  меня.
Я кивнул. Он пошел на зов короля, а Эктор сделал знак Ральфу,  и  тот,  не
говоря ни слова, двинулся вслед за Артуром и встал с ним  рядом  слева  от
королевского кресла. Эктор еще помедлил у входа в шатер, но  Утер  говорил
что-то своему сыну, и Артур был весь внимание.  Граф  закинул  полу  плаща
через плечо, второпях кивнул мне и вышел. Снова взыграли трубы,  и  короля
понесли навстречу солнцу и кликам туда, где  его  ждали,  изготовившись  к
бою, полки.
     Я не последовал за носилками вниз  по  склону  холма,  а  остался  на
высоком месте перед входом в шатер и мог видеть, как внизу  подо  мною  на
широком поле строятся войска. Вот носилки поставлены на землю,  и  король,
поднявшись, обращается с речью к своим солдатам. На расстоянии мне не было
слышно, что он говорит, но, когда он обернулся и указал туда, где я  стоял
на  виду  у  всей  армии,  опять  раздался  крик:  "Мерлин!"  -  и   затем
приветственные возгласы. В ответ донесся крик из вражеского стана,  полный
вызова и насмешки, и тут же все потонуло в реве труб и в  громе  копыт,  и
содрогнулись небеса.
     Подле башни росла старая  яблоня,  толстая,  узловатая,  кора  вся  в
зеленых пятнах лишайника, но сучья  ее  клонились  под  грузом  золотистых
яблок. Перед яблоней была  груда  камней  и  среди  них  -  некое  подобие
пьедестала, быть может  поддерживающего  когда-то  статую  или  алтарь.  Я
взгромоздился на этот пьедестал и, прислонившись спиной к  стволу  яблони,
принялся наблюдать за ходом сражения.
     Знамени Лота по-прежнему нигде не было видно. Я подозвал пробегавшего
мимо парня - это был подручный лекаря, он торопился в  лазарет  внизу  под
горой - и задал ему вопрос:
     - А что же Лот из Лотиана? Его полки не подошли?
     - Пока нет, господин. Не знаю почему. Может быть, их держат в резерве
на правом фланге?
     Я посмотрел туда,  куда  он  указывал.  Там,  в  правом  конце  поля,
посверкивала, извиваясь, речка  в  широких,  шагов  на  пятьдесят,  топких
берегах. Дальше подымался отлогий склон, поросший редким ивняком, ольхой и
молодыми дубами, а за ним начинался настоящий  лес.  Склон  был  неровный,
каменистый, но конница там прошла бы, а под покровом леса вполне могла  бы
спрятаться целая армия. Мне показалось, что  я  вижу  блеск  копий  сквозь
лесную чащу. Лот, подходя с северо-востока, должен  был  первым  узнать  о
приближении саксов и никак не мог бы опоздать к началу битвы. Не иначе как
он затаился в лесу, высматривал и выжидал. Но не как резерв, не по приказу
короля - в этом я был убежден. Перед  Лотом  сегодня  действительно  встал
выбор, о котором говорили мы с Кадором:  если  бой  будет  складываться  в
пользу Утера, Лот успеет ввести свои полки и разделить с ним миг  триумфа,
а впоследствии добычу и власть; если же побеждать будет  Колгрим,  то  Лот
сможет перекинуться на сторону саксов, вовремя отвергнув брак с Моргианой,
и воспользоваться благами, которые дадут ему новые правители. Конечно,  я,
может быть, возвожу на него напраслину, подумал я, но сдается мне, что так
оно все и есть. Жаль, я до начала битвы не  узнал,  что  думает  по  этому
поводу Утер. Если Лот находится где-нибудь поблизости, уж он ни за что  не
упустит открывшихся ему в этой битве возможностей. И он скоро заметит меня
или, во всяком, случае, прослышит о моем присутствии. А уж тогда он  сразу
поймет, кто таков этот белый отрок на белом  коне,  сражающийся  по  левую
руку от короля.
     Было  ясно,  что  появление  верховного  короля,  даже  на  носилках,
укрепило и взбодрило дух британцев. Правда, несомый в битву,  он  не  мог,
как раньше, вести полки за собой, но его дракон развевался в самом  центре
поля сражения, и, хотя приближенные  обступили  его  плотным  кольцом,  не
подпуская врага к носилкам, самая яростная сеча пошла именно  там,  вокруг
королевского дракона, и время от времени  мне  видно  было,  как  сверкала
золотая мантия и  взблескивал  собственный  меч  короля.  Справа  от  него
рубился король Регеда, а рядом с ним Кау и трое из  его  сыновей.  Там  же
сражался и яростный, упорный Эктор, а слева - Кадор, с  истинно  кельтским
блеском и упоением. Артур от природы был  одарен  и  упорством  одного,  и
вдохновеньем другого, но сейчас, я знал, он не ведал большего счастья, чем
сражаться, прикрывая слева своего  короля.  Ральф  в  свою  очередь,  чуть
отступя, прикрывал левое плечо Артура. Я видел, как его  каурая  кружится,
вьется и оседает на круп бок о бок с белым жеребцом.
     А битва кипела, перекидываясь то туда, то сюда. Вон знамя покачнулось
и упало под яростным натиском врага; но британцы наседают снова,  мелькают
боевые  топоры,  и  пятятся  перед  ними  воющие  волны  саксов.  А  через
заболоченную речную низину уже несколько раз промчался одинокий всадник  -
гонец, как можно было понять, промчался и  исчез  среди  деревьев  на  том
берегу. Теперь уж мне было совершенно ясно, что там укрываются и  выжидают
полки Лота. И я знал, так же определенно, как если бы  прочел  его  мысли,
что выжидает Лот не королевского приказа. Каких бы призывов  о  помощи  ни
отвозили ему те гонцы, все равно он не вступит в битву, покуда  не  станет
очевидно, на чью сторону клонится победа. Так два кровопролитных часа,  от
полудня до трех, бились британские  силы,  лишенные  свежих  подкреплений.
Ранен король Регеда и унесен с поля битвы, его полки  удерживают  позиции,
но  мне  видно,  что  они  готовы  дрогнуть.  И  однако,  по-прежнему   не
показываются воины Лотиана. Еще немного, и, если они не  ввяжутся  в  бой,
будет, пожалуй, поздно.
     Потом и впрямь стало похоже на то, что исход сраженья решен. Раздался
крик в гуще сечи, крик ярости и  отчаяния.  Королевский  штандарт  с  алым
драконом закачался,  покосился  и  начал  падать.  И  вдруг,  несмотря  на
расстояние, я увидел все с  такой  отчетливостью,  словно  находился  там,
рядом с носилками короля. Отряд саксов, рыжебородых великанов, красных  от
крови,  текущей  из  нечувствительных  ран,   набросился   на   британцев,
сражавшихся вокруг короля, со всей своей мощью и свирепостью. Иные из  них
пали под ударами защитников короля, иных удалось потеснить назад, но двое,
размахивая боевыми топорами,  пробились  слева  к  самым  носилкам.  Топор
ударил по древку штандарта, дракон закачался, стал валиться. Державший его
знаменосец, облившись кровью из перерубленного запястья, упал  под  копыта
лошадей. А топор, описав дугу в  воздухе,  уже  готов  был  обрушиться  на
короля. Утер, поднявшись на ноги, замахнулся было  мечом.  Но  меч  Ральфа
сверкнул и, опередив его, вонзился  в  сакса,  тело  окровавленного  врага
рухнуло поперек носилок, золотая  королевская  мантия  обагрилась.  Король
оказался пригвожден к креслу  телом  убитого.  Второй  сакс,  грозно  воя,
бросился к нему. Ральф с проклятьями заворачивал коня, стремясь загородить
беззащитного  короля  от  нового  нападения.  Но  исполин  сакс  раздвинул
британские копья, как разъяренный бык - высокую траву, и занес  топор  над
королем. Казалось, ничто уже не остановит его руку. Но я увидел, как Артур
направил вперед белого жеребца, в это время древко штандарта упало коню на
грудь, и тот, заржав, взвился на дыбы. Артур, сжав коленями  коня,  поймал
древко, крикнул  и  перебросил  его  другому  ратнику  по  ту  сторону  от
королевских носилок, а  сам  обернул  ржущего,  бьющего  копытами  жеребца
навстречу  нападающему  исполину  саксу.  Сверкнул  дугой  боевой   топор,
обрушился вниз. Жеребец подпрыгнул, отпрянул, удар пришелся  мимо,  однако
задел на пути меч Артура и выбил его из руки наземь. Снова взвился на дыбы
жеребец, ударил убийственными передними копытами, и лицо сакса  с  топором
превратилось в кровавое месиво.  Но  вот  конь  опустился  на  ноги  подле
королевских носилок, рука Артура потянулась к поясу за кинжалом, и  в  это
время негромко, но отчетливо раздался голос короля: "Бери!" - и он  бросил
Артуру рукоятью вперед свой собственный меч. Артур вытянул навстречу  руку
и поймал рукоять меча. Я видел, как блеснул в воздухе острый клинок. Белый
жеребец уже опять поднялся  на  дыбы,  и  штандарт  снова  реял  высоко  в
воздухе, алый на золотом. Грянул крик и покатился по полкам от центра, где
белый горячий жеребец под королевским драконом ступал по бабки в крови.  И
с криком ратники ринулись к ним. Я видел, как воин со штандартом замялся и
нерешительно оглянулся на короля,  но  король  взмахом  руки  отослал  его
вперед, а сам с улыбкой откинулся на спинку своего кресла.
     Тут  и  лотианские  полки,  упустив  минуту  для  задуманного   Лотом
картинного вмешательства, высыпали из леса и обрушились вниз,  множа  ряды
наступающих британцев. Но  битва  была  уже  выиграна.  Не  было  на  поле
человека, от чьего взгляда ускользнуло бы то, что произошло. На  глазах  у
всех, белый на белом коне, казалось, воинский дух короля вырвался  из  его
немощного тела и, точно блик света на  острие  копья,  устремился  вперед,
нанося удар в самое сердце саксонского войска.
     Саксы, теряя позицию за  позицией,  отступали  к  заболоченному  краю
поля,  теснимые  торжествующими,   распалившимися   бриттами,   а   позади
сражающихся на поле выбегали люди и выносили раненых и умирающих.  Носилки
с Утером, вместо того  чтобы  двинуться  назад,  продолжали  следовать  за
Артуром. Но самая гуща сражения кипела теперь  не  вокруг  них,  а  далеко
впереди, где под красным драконом всем были видны белый жеребец,  и  белый
плащ, и блистающий клинок королевского меча.
     Дальше стоять у всех на виду на вершине холма мне  было  незачем,  да
никто уже и не обращал на меня внимания. Я спустился вниз, где под защитой
поваленных яблонь был устроен полевой лазарет.  Палатки  уже  наполнялись,
лекари и помощники трудились не покладая рук. Я послал мальчишку за ящиком
с инструментами, а сам  скинул  плащ  и  повесил  на  нижний  сук  яблони,
отгородив угол от солнечных лучей; и  в  эту  тень  я  зазвал  проходивших
санитаров с носилками и велел им оставить здесь раненого.
     Один из санитаров был худой, седеющий  ветеран,  его  лицо  было  мне
знакомо. Он работал со мной под Каэрконаном.
     - Повремени минуту, Павел, - сказал я ему.  -  Не  торопись  уходить.
Выносить раненых найдется кому и без тебя. А твоя  помощь  пригодилась  бы
мне здесь.
     Он явно обрадовался, что я его узнал.
     - Я  так  и  подумал,  что  понадоблюсь  тебе,  господин.  У  меня  и
снаряжение с собой.
     Он опустился на колени по ту  сторону  от  лежавшего  в  беспамятстве
раненого, и вдвоем  мы  стали  осторожно  стягивать  с  него  разрубленный
кожаный панцирь, из-под которого хлестала кровь.
     - А как состояние короля? - спросил я.
     - Трудно сказать. Я ведь думал, ему конец - ас ним и  многому  еще  в
нашей жизни, - а вот поди ж ты, он там сидит себе с Гандаром и  улыбается,
довольный. Да и есть ему чего улыбаться.
     - Д-да, пожалуй... Хватит,  дальше  стаскивать  не  будем.  Дай-ка  я
посмотрю...
     Рана была нанесена топором, кожа и металл панциря смешались в глубине
с мясом и осколками кости. Я сказал:
     - Боюсь, тут мало что можно сделать. Однако попытаемся.  Бог  сегодня
на нашей стороне, стало быть, и на стороне этого бедняги.  Держи  вот  тут
крепче... Так ты говоришь, ему есть  чего  улыбаться?  Это  верно.  Теперь
удача нам не изменит.
     - Удача? Скажем так: удача на белом коне. Любо-дорого было  смотреть,
как этот юнец врубился в гущу схватки в решающую минуту. Как раз  то,  что
было нужно, когда король вдруг на глазах у всех  рухнул  в  кресло,  будто
умер, и королевский дракон пошатнулся и упал. Мы тогда высматривали короля
Лота, да только его не видно было. Поверь мне, еще бы полминуты, и  мы  бы
все метнулись в  обратную  сторону.  В  отражении  оно  всегда  так:  диву
даешься, как много решают какие-то мгновенья да  толика  удачи.  Вот  так,
вовремя сделанный шаг, да еще чтобы человек подходящий объявился - и  все,
выиграно или проиграно целое царство.
     Еще некоторое время  мы  работали  молча,  я  торопился,  потому  что
раненый начал шевелиться у меня под руками и надо было успеть, пока к нему
не возвратилось сознание мучительной действительности. Когда я кончил и мы
уже бинтовали, Павел задумчиво заметил:
     - Странная вещь.
     - Что именно?
     - Ты помнишь Каэрконан?
     - Мне ли забыть его?
     - Так вот, этот юнец сильно смахивает на него... то есть на Амброзия,
я хочу сказать, на графа Британского, как он тогда  именовался.  На  белом
коне и все такое и под развевающимся драконом. Так люди говорили... И  имя
то же самое, верно? Эмрис. Может быть, родич ваш?
     - Может быть.
     - Понятно, - буркнул Павел и больше вопросов не задавал. Но  мне  уже
все было ясно: слух разнесся по всему нашему  лагерю,  едва  только  мы  с
Артуром  появились  в  сопровождении  эскорта.  И  пусть  себе.  Утер  уже
обнаружил свои намерения. Мальчик выказал столько отваги, и воинская удача
нам улыбнулась, а  Лот  так  позорно  просчитался  -  пусть-ка  он  теперь
попробует переубедить короля или доказать лордам, что сын Утера не годится
в вожди.
     Раненый очнулся и закричал, и больше нам уже было не до бесед.



                                    2

     К ночи с поля унесли всех павших. Король покинул сражение, но прежде,
чем стало ясно, на чьей стороне победа, и никакому маневру саксов  уже  не
под силу было тут что-либо изменить. Когда все стихло, главные  британские
силы отошли к северо-западу в свое прежнее расположение на окраине города,
а удерживать поле оставили только Кадора и Кау, короля Стрэтклайда. Лот не
стал искать  сочувствия  у  остальных  военачальников,  а  сразу  же,  как
прекратился бой, убрался в город, залег в своем шатре,  подобно  Аяксу,  и
никому не показывался. По слухам, он пришел в бешеную ярость  из-за  того,
что король так отличил неизвестного юнца на поле  брани,  и  погрузился  в
свирепое молчание, узнав, что Эмрис приглашен вместе со мной  на  победный
пир, где его, конечно же, ожидают дальнейшие почести. Толковали в лагере и
о причинах, побудивших Лота так промедлить с введением в бой своих полков.
О предательстве  прямо  речи  не  было,  но  люди  открыто  говорили,  что
задержись они еще хоть немного  да  не  окажись  там  Артура,  свершившего
маленькое чудо, и бездействие Лотиана стоило бы  Утеру  поражения  в  бою.
Гадали также вслух и о том, перестанет ли Лот дуться и молчать и примет ли
участие в пире, назначенном на следующий вечер. Но я-то знал, что  Лот  не
усидит в одиночестве. Побоится. Он хотя и помалкивал, но  наверняка  знал,
кто такой на самом деле Эмрис, и, если он намерен прилюдно его  опорочить,
дабы отнять у него власть, которой так давно добивается, другого случая  у
него не будет.
     Когда  в  палатках  под  яблонями  кончили   возиться   с   теми   из
пострадавших, чьи раны нуждались в  безотлагательном  внимании,  лекарский
отряд тоже вернулся в город, где устроили лазарет. Я перебрался  вместе  с
ними и до самой ночи хлопотал над ранеными. Наши потери  были  для  такого
побоища не очень велики, но все-таки похоронным командам предстояло  ночью
немало потрудиться под  взглядами  волков  и  слетающегося  воронья.  А  в
болотистой низине мерцали огни - саксы сжигали своих мертвецов.
     К полуночи я кончил работу в лазарете и сидел  в  сенях,  пока  Павел
укладывал мои инструменты, как вдруг кто-то быстро  прошел  через  двор  и
остановился на пороге у меня за спиной.
     Можете обругать меня старым дураком - если оглянуться через все  годы
на мою несостоявшуюся жизнь, то, пожалуй, это будет не так уже  далеко  от
истины, - но мне не только  любовь  подсказала,  что  это  он.  Я  еще  не
повернул головы, как на меня сквозь запахи целебных снадобий, сквозь смрад
мук и страхов повеяло отрадным благоуханием.  Даже  светильники  вспыхнули
ярче.
     - Мерлин? - позвал он тихо, как всякий перед лицом чужого  страдания;
но голос его еще звенел упоением недавнего боя. Я оглянулся с улыбкой,  но
тут же нахмурился:
     - Ты ранен? Глупый мальчишка, что же ты  так  поздно  пришел?  Дай  я
осмотрю тебя.
     Он вырвал у меня задубевший от крови рукав.
     - Ты что, не можешь отличить по виду черную саксонскую кровь? На  мне
нет ни царапины. Ах, Мерлин, какой день! И  какой  король!  Отправиться  в
битву хворым, на носилках - вот это настоящая храбрость, куда большая, чем
воевать верхом на добром коне и с добрым мечом в руке. Клянусь,  мне  даже
задуматься не понадобилось... все получилось  само  собой...  Мерлин,  это
было великолепно! Я рожден для этого, теперь я убедился! А ты  видел,  как
было дело, как поступил король? Видел его меч?  Клянусь,  этот  меч  прямо
повлек меня вперед, своей волей, не моей... И тут вдруг крики,  и  солдаты
хлынули за мной, будто море вышло из берегов. Я ни разу даже не  пришпорил
Канрита... Все произошло так  быстро,  и  вместе  с  тем  так  медленно  и
отчетливо, каждый миг растянулся в вечность. Я и не подозревал, что  можно
одновременно испытывать удушающий жар и ледяной холод, а ты?
     Он продолжал торопливо говорить, не дожидаясь моих ответов, глаза его
еще горели восторгом боя, упоением пережитого. А я и не  слушал  почти,  я
смотрел на него и на лица санитаров и  слуг  и  тех  раненых,  кто  был  в
сознании и мог его слышать. И я видел, какое он оказывает действие  -  вот
так же и Амброзиево присутствие  после  битвы  давало  силы  страждущим  и
утешение умирающим. Артур обладал тем же удивительным свойством, в будущем
мне еще не раз предстояло видеть его в действии: он словно разливал вокруг
себя силу и сияние, и, однако же, они вновь преумножались в нем.  Я  знал,
что с возрастом все труднее ему будет даваться такое обновление, но сейчас
он был еще совсем юн, и впереди был расцвет его сил. После всего, что было
сегодня, кто осмелится утверждать, будто, он не  годится  в  короли  из-за
своей молодости? Неужели закосневший в интригах Лот, который спит и видит,
как бы ему сесть на чужой трон? Нет, сегодняшний день доказал,  что  самая
молодость Артура  и  вызвала  в  солдатах  прилив  отваги  -  так  охотник
призывает на след стаю гончих, так колдун свистит, и подымается ветер.
     На одной из коек он увидел знакомого солдата - тот рубился от него по
соседству - и, тихо ступая, прошел в  глубь  лазарета,  чтобы  потолковать
сначала с ним, а потом и с другими. Двоих, я слышал, он назвал по имени.
     "Дай ему меч, - было сказано мне  в  видении,  -  и  его  собственная
природа доделает остальное. Короли создаются не из снов и  пророчеств;  ты
еще не начал работать на него, а уж он был таким, каков  он  сейчас.  Все,
что ты мог, - это охранять его, пока он  рос.  Ты,  Мерлин,  точно  кузнец
Веланд у черной наковальни: ты выковал меч и придал его лезвию остроту, но
он сам прорубит себе путь".
     - Я видел, как ты стоял наверху у яблони, - весело сказал  Артур.  Он
вышел со мной в сени, где я задержался,  давая  наставления  дежурному.  -
Солдаты говорили, что это добрый знак. Что раз  ты  над  нами,  на  холме,
битва, можно сказать, выиграна. И это - чистая правда, потому  чт