он одну  лишь
Друзиллу, жену графа Эктора. И тут же с облегчением поправился: - Госпожа. Я
весьма  сожалею, что  не  имел  возможности  быть  здесь,  в  Эймсбери, дабы
приветствовать тебя по  прибытии.  Но с севера еще грозила опасность, Мерлин
ведь объяснил тебе? Я прибыл, как только смог.
     - Ты прибыл скорее, чем  мы ожидали. Надеюсь, ты  преуспел? И опасность
от Колгримова войска миновала?
     - Пока  да. Во всяком  случае,  у нас  есть время  для передышки. И для
того, чтобы сделать, что надо, здесь, в Эймсбери. Я сочувствую твоему горю и
твоей  потере,  госпожа.  - Он замолчал  в минутной  нерешительности,  потом
договорил с той безыскусной простотой,  от которой, я видел, у нее полегчало
на душе,  а к  нему  вернулись уверенность и присутствие духа: -  Я не стану
притворяться, что  сам я  тоже горюю, как,  может быть, полагается.  Я  ведь
почти не знал  его как отца,  зато  я всю жизнь знал о  нем как о короле,  и
притом могучем. Подданные будут его оплакивать, и я как один из них - тоже.
     - В твоих руках теперь их защита, как прежде была в его руках.
     В наступившем молчании они смерили друг друга взглядом. Королева ростом
чуть-чуть превосходила  сына. Она,  наверно, тоже заметила это,  потому  что
сразу же пригласила  его жестом занять  кресло, где недавно сидел  я, и сама
тоже  расположилась на  вышитых подушках. Подбежал паж с вином, и все в зале
зашуршали платьем, переводя дух. Королева заговорила о завтрашней церемонии;
он отвечал ей  уже свободнее, и скоро они разговаривали почти непринужденно.
Но   все-таки   за  этой  придворной   беседой  чувствовался   такой   накал
невысказанных чувств, самый воздух между ними был так полон напряжения, что,
занятые  друг другом,  они совсем  забыли обо  мне, и  я стоял словно  слуга
наготове  у  накрытого стола. Я взглянул на слуг, на  фрейлин королевы:  все
глаза были  устремлены на Артура. Мужчины смотрели с любопытством, кое-кто и
со страхом (слухи  уже достигли их ушей), у женщин к любопытству добавлялось
еще что-то, а две юные фрейлины застыли, пламенея, как околдованные.
     В дверях нерешительно переминался с  ноги на ногу  распорядитель двора.
Встретившись со мною  взглядом,  он  вопросительно поднял  брови.  Я кивнул.
Тогда он приблизился к королеве и что-то прошептал ей,  склонясь к ее уху, а
она с  облегчением кивнула и  поднялась  с  кресла.  Король  тоже  встал.  Я
заметил, что  стол  накрыт  на троих,  но, когда  распорядитель  с  поклоном
подошел  ко  мне,  я только  покачал головой.  После  ужина им  будет  проще
разговаривать, и, может быть, они захотят отослать слуг. Пусть лучше побудут
одни.  Поэтому я простился,  хотя  Артур  и  смотрел на меня  чуть  ли  не с
мольбой, и  пошел  назад в свою таверну,  гадая  по пути,  оставили  ли  мне
что-нибудь на ужин другие постояльцы.

     * * *
     Назавтра  день был ясный,  солнечный,  облака разошлись  и громоздились
лишь у самого  горизонта,  а  в  вышине,  совсем как  весною,  звенела песнь
жаворонка. Ясная погода на исходе сентября часто  приносит с собой заморозки
и пронзительный ветер - а на свете не бывает более пронзительных ветров, чем
на  просторах Великой равнины, - но день Утеровых похорон  словно прислала в
подарок весна:  веял  теплый  ветерок,  голубело безоблачное  небо  и солнце
золотило щедрыми лучами Хоровод Нависших Камней.
     Обряд,  свершаемый у  могилы,  занял  много  времени,  гигантские  тени
Хоровода перемещались по земле, послушные передвижению солнца  на небосводе,
покуда наконец  золотые лучи не упали точно в  середину, и тогда смотри хоть
себе под ноги, на зияющую могилу, хоть вдаль, где по краю равнины скользили,
как  воинские  рати, тени облаков,  но только  не  было сил смотреть  внутрь
Хоровода - там в лучах солнца столпились священники в богатых  ризах и лорды
в белых  траурных одеждах, и все  ослепительно сверкали драгоценностями. Для
королевы был разбит  шатер, и она стояла в его тени,  окруженная придворными
дамами, собранная и бледная, но без признаков болезни и усталости в лице. Мы
с Артуром стояли в изножье могилы.
     Но вот наконец все было кончено. Медленной процессией тронулись с места
священники.  Следом двинулся  король  со  своими  приближенными.  Подходя  к
лошадям и паланкинам,  мы услышали у себя за спиной глухой стук комьев земли
по дереву. Но тут же, заглушая его, сверху раздались другие звуки. Я  задрал
голову:  высоко  в  сентябрьском  небе,  свистя  и  перекликаясь,  вереницей
тянулись к  югу  быстрые  черные птицы. Последняя  стая ласточек, уносящих с
собою лето.
     -  Будем надеяться, - негромко проговорил Артур,  стоя рядом со мною, -
что саксы возьмут с  них пример. Мне и моим людям ох как  нужна была  бы эта
зима, прежде чем возобновятся сражения. А потом еще столько дел в Каэрлеоне.
Я бы сегодня же туда отправился, если бы только было можно.
     Но уезжать ему - и всем  нам с ним -  было, конечно, нельзя до тех пор,
покуда в Эймсбери оставалась королева.
     Сразу после похорон она возвратилась в монастырь и  больше на  людях не
показывалась, проводя  дни  в отдыхе или  в  обществе сына. Он бывал  с ней,
сколько позволяли дела, а тем временем в ее  свите шли сборы для путешествия
в Йорк,  куда  ее  двор  должен был выехать, как только королева почувствует
себя в силах.
     Артур прятал нетерпение, занимаясь учением солдат и подолгу совещаясь с
друзьями и военачальниками. День ото дня он все более погружался в текущие и
предстоящие заботы. Я почти не виделся ни  с  ним,  ни с Игрейной, а все дни
проводил  у  Хоровода  Великанов,  где  под  моим  началом велись работы  по
установлению главного камня над королевской могилой.
     Наконец на восьмой день  после погребения Утера поезд королевы двинулся
на север по Кунеционской дороге.  Артур почтительно  глядел ей вслед, покуда
ее паланкин не скрылся из виду, а  затем глубоко,  с облегчением вздохнул  и
сразу же вывел  свои войска  из Эймсбери, проделав  это так гладко и быстро,
точно  вытащил пробку из бутылки. Был пятый день месяца октября, лили дожди.
Мы направлялись, как я сразу понял, к эстуарию Северна, чтобы,  перебравшись
через него, оказаться в Каэрлеоне, Городе Легионов.

     4
     Ложе  Северна  в  месте переправы широкое,  от  устья вверх по  красным
глинистым  отмелям  набегают мощные потоки приливов. Мальчишки денно и нощно
стерегут  скот,  потому  что  в  красной  глинистой   топи  в  отлив   может
безвозвратно кануть целое стадо. Когда же по весне или осени полые воды реки
сталкиваются  с  водами  высоких  приливов, по  эстуарию  стеной идет волна,
подобная  той, что  я наблюдал  в  Пергаме после  землетрясения. Южный берег
каменист и обрывист,  северный заболочен, но на  расстоянии полета стрелы от
верхнего уреза вод начинается сухой галечник, отлого подымающийся к дубовому
и каштановому редколесью.
     Здесь, на склоне  между деревьями,  стали  мы лагерем. Пока  устраивали
бивак, Артур в сопровождении Инира и Гвилима, королей Гуэнта и Дифеда, ходил
в дозор,  а  после трапезы  принимал  у  себя  в  шатре  старейшин окрестных
поселений. В  лагерь  во  множестве наехали  местные жители,  желая  увидеть
нового молодого короля, среди них были и  обитатели побережья - рыболовы, не
знающие  другого  дома,  кроме приморских  гротов и утлых,  обтянутых  кожей
плетеных  челнов.  И он говорил  со  всеми, от каждого принимая и  жалобы, и
поклонение. Послушав час или два эти беседы, я взглядом  испросил позволения
и  вышел на волю. Давно уже  не  вдыхал я ароматный  воздух родных холмов, к
тому же  поблизости находилось место,  которое мне  давно хотелось посетить.
Это  было знаменитое  некогда святилище  Ноденса,  иначе - Нуаты  Серебряной
Руки,  который  у  меня  на  родине известен как  Ллуд  или  Билис,  владыка
Загробного  царства, куда вратами служат  полые холмы. Это  он охранял  меч,
прежде так долго пролежавший в  подземелье под храмом Митры в  Сегонтиуме. Я
достал тот меч  и поручил  его попечению, поместив посреди озера в подводном
гроте,  от  века,  как я  знал, ему посвященном, и  только  потом перенес  в
Зеленую часовню. Я был перед Ллудом в долгу.
     Святилище над Северном много  древнее и храма Митры,  и лесной часовни.
Память о его  закладке  давно затерялась в  веках, не  сохранившись  даже  в
песнях и сказаниях.  Когда-то  это была крепость  на  холме,  и в ее стенах,
наверно,  был камень или  ключ,  посвященные  божеству  - покровителю  духов
умерших. Потом  было открыто железо, и все римские века по окрестным склонам
рыли железную  руду.  Должно быть, римляне первыми  назвали этот  крепостной
холм Холмом  Маленьких Человечков  - по  низкорослым смуглым жителям запада,
которые   добывали  здесь  железо.  Рудники  давно  уже  заброшены,  но  имя
сохранилось, как  сохранились и легенды о  древнем  народе, который  скрытно
обитает среди местных дубрав или же выходит толпой прямо из земли в те ночи,
когда разыгрываются бури под звездными небесами и из полых холмов вырывается
на волю черный король с бешеной свитой призраков и заколдованных душ.
     Я поднялся позади  лагеря на гребень холма  и меж редких  дубов  побрел
вниз к  ручью, струящемуся по  дну долины. Полная осенняя луна освещала  мне
путь.  С каштанов уже опадали  листья, плавно  кружась и беззвучно опускаясь
здесь и там  на  траву,  но дубы сохраняли  осенний убор, и воздух  полнился
шорохами  и вздохами пожухлой листвы. Земля после  дождя мягко  пружинила  и
пряно  пахла -  было время осенней пахоты, время  сбора орехов в лесу, время
беличьих забот на пороге зимы.
     Внизу на затененном склоне возникло какое-то движение. Зашуршали травы,
послышался  дробный стук,  и  -  словно  буря  с  градом пронеслась  мимо  -
пробежало стадо  оленей. Пробежало совсем близко от меня, я увидел, как луна
высветила пятнистые  бока  и костяные  кончики рогов.  Как  сверкнули влагой
большие  глаза.  Среди оленей были и  пестрые, и  белые, точно  пятнистые  и
серебряные призраки, и  с  ними летели их лунные тени. Олени пронеслись мимо
меня,  будто порыв ветра,  свернули вниз, мелькнули  между  округлыми боками
двух холмов, обогнули дубраву и пропали.
     Белый олень почитается существом волшебным. Я верю в  это.  Я  видел их
дважды в своей жизни, и оба раза они были провозвестниками чудес. И эти, что
промчались  сейчас  в  лунном  свете  и  скрылись  в  древесной  тьме,  тоже
показались  мне  волшебными.  Быть  может,  вместе  с  древним  народом  они
сторожили холм, внутри которого спрятаны ворота в Загробное царство.
     Я перешел ручей и поднялся по высокому  склону  к  древним  развалинам,
которые чернели в вышине, венчая вершину холма. Тропа моя извивалась, обходя
руины бывших  бастионов, потом  взяла круто вверх и подвела меня к воротам в
высокой, поросшей плющом стене. Они были открыты. Я вошел.
     Я очутился на просторном продолговатом крепостном дворе, занимавшем всю
плоскую  верхушку  холма.  В одном  его конце  разгоравшаяся луна  высветила
развороченные  плиты,  которыми некогда был  вымощен двор, сквозь их трещины
густо  топорщилось  черное  былье.  По обе  длинные стороны  двор  ограждали
высокие  стены с  обрушенными зубцами,  короткие  стороны замыкались некогда
внушительными строениями,  на их  развалинах и  сейчас еще кое-где держались
кровли.  Ночью в лунном свете постройки по-прежнему дышали мощью,  колонны и
крыши  казались  целыми. Лишь  сова, бесшумно вылетевшая  из верхнего  окна,
свидетельствовала о том, что они давно уже  брошены человеком и разрушаются,
чтобы снова стать землей.
     А посередине двора стояло  еще  одно здание.  Черный  конек  его  крыши
высоко  поднимался в ночное небо, но окна слепо сквозили лунным светом. Это,
я  знал, был храм.  А  строения по краям  -  все,  что осталось от  древнего
странноприимного дома,  от ночлежных покоев, предназначенных для молельщиков
и  пилигримов; там были отдельные каморки без окон, знакомые мне по Пергаму,
и в них люди спали, уповая на целительные сны и вещие видения.
     Я  пошел  вперед, осторожно ступая по разбитым  плитам. Что  я  найду в
храме, мне было известно заранее: пыль, сор и стылые стены, как в Сегонтиуме
в заброшенном святилище Митры. Но ведь может же быть  и так, говорил я себе,
подымаясь по ступеням и входя  в некогда  грандиозный срединный портал, ведь
может быть,  что  древние  боги,  родившиеся,  как дубы  и  травы, как самые
здешние реки, из земли, воздуха  и вод нашей милой  родины,  окажутся  цепче
заезжих богов Рима. Вот, например, мой бог, как долгие  годы верилось мне. А
вдруг  он все еще здесь,  в этом бывшем  храме, где гуляет  ночной  ветер да
слышно шуршанье леса?
     Луна сквозь верхние окна и прорехи в  крыше лила  внутрь  ослепительный
холодный свет. Высоко вверх из стены выросло  чахлое деревце, оно колыхалось
под  сквозняком,  и  от этого в  темных  глубинах шевелились лунные  блики и
резкие  тени.  Я  словно попал  в подводное царство:  воздух, исполосованный
тенями,  холодил  и  гладил  кожу, как  вода.  Мозаичный  пол,  покореженный
сдвигами почвы, неровно мерцал наподобие морского дна, дивные морские  твари
на нем прихотливо извивались. А из-за разбитых стен доносился шелест  леса -
словно шипение пенных волн по песку.
     Долго  стоял  я  там  немой  и  недвижный.  Сова  на  бесшумных  крылах
возвратилась  на  свой  насест  под  кровлей. Сник ночной  ветер,  перестали
колыхаться  текучие тени.  Луна,  плывя по  небу,  зашла  за  угол  крыши, и
дельфинов у меня под ногами скрыла темнота.
     Ни звука, ни движения. Никто как будто бы не обитал здесь. Конечно, это
ничего  не значит,  говорил я  себе.  Я,  прежде  могущественный волшебник и
прорицатель,  выброшен силой прилива к Божьему порогу и оставлен отхлынувшей
волной на  голом  песке.  Если бы  тут и  звучали голоса, мне их  сейчас  не
услышать. Я такой же смертный, как те призрачные олени.
     Я повернулся к выходу. И почуял запах дыма.
     Не от жертвенных  возжиганий,  а  от обыкновенного очага. И  с ним  еще
слабые запахи  варева. Они долетали  с  дальнего конца  двора,  из-за  стены
бывшего  странноприимного  дома. Я  пересек двор,  вошел  под  сохранившуюся
высокую  арку.  И побрел  на  запах, а затем и на  отдаленный свет  пламени,
покуда не очутился в небольшой комнатке,  где бодрствующий пес встретил меня
лаем, а двое спавших у огня людей спросонья вскочили на ноги.
     Это были мужчина  и  мальчик - отец и сын, судя  по  внешнему сходству;
бедняки, если  верить их нищенским,  рваным одеждам, но  притом  видно,  что
свободные люди, сами себе  хозяева. Впрочем,  в  последнем я, как оказалось,
ошибся.
     Они  действовали с  быстротою страха. Рычащий  пес  - старый и дряхлый,
сивомордый и с  бельмом на  глазу - не набросился, но и не отступил. Мужчина
изготовился к бою, занеся руку с длинным ножом, наточенным  и блестящим, как
жертвенное орудие.  А  мальчик со всей отвагой своих двенадцати лет пошел на
непрошеного гостя с поленом.
     - Мир вам, - произнес я  и повторил приветствие на их языке. - Я явился
сюда, чтобы сотворить молитву, но никто мне не ответил, и тогда, почуяв дым,
я пошел посмотреть, остались ли еще здесь божьи слуги.
     Мужчина опустил  нож,  но по-прежнему сжимал  его  в  руке,  и  пес  не
перестал рычать.
     - Кто ты? - спросил мужчина.
     - Всего лишь странник, - ответил я. - Мне много приходилось слышать про
славное святилище Ноденса, вот я и воспользовался случаем его посетить. А ты
- его хранитель, господин?
     - Да. Ты ищешь, где переночевать?
     - Нет, не ищу. А разве здесь по-прежнему можно получить ночлег?
     - Иногда. - Он  все еще  смотрел с опаской. А мальчик, более доверчивый
или просто  разглядевший, что  я  безоружен,  отвернулся  и  бережно положил
полено в огонь. Пес же, умолкнув наконец, приблизился и ткнулся сивой мордой
мне в ладонь. Кончик хвоста у него задергался.
     - Он хороший  пес и очень  злой, только  он старый  и глухой, -  сказал
мужчина уже без враждебности. Глядя на пса, он тоже убрал с глаз свой нож.
     - И мудрый, - добавил я и погладил задранную собачью голову. - Он видит
ветер.
     Мальчик обернулся и посмотрел на меня расширенными глазами.
     - Видит ветер? - удивленно переспросил мужчина.
     -  Разве  ты  не  слышал этого  про собак  с  бельмом? Притом старый  и
неповоротливый, но  он  видит,  что  я  пришел без  злого умысла.  Мое имя -
Мирддин Эмрис, и я живу к западу отсюда близ Маридунума, что в Дифеде. Я был
в странствии я сейчас на пути домой. - Я назвался ему на валлийский лад: имя
волшебника Мерлина  он,  конечно, слыхал и трепетал  перед  ним,  а страх  -
плохой  товарищ.  -  Можно  мне  разделить с вами тепло  вашего очага  и  не
расскажешь ли ты мне о святилище, которое охраняешь?
     Они  потеснились  у огня, мальчик принес из  какого-то угла табурет.  Я
стал  задавать   вопросы,   и   постепенно   мужчина   совсем  успокоился  и
разговорился. Его звали  Мог, на самом деле  это не имя, поскольку  означает
просто  "слуга", но  был  некогда даже король, не гнушавшийся называться Мог
Нуата, а сын  моего  собеседника получил имя  и  вовсе в  честь  императора.
"Констант будет здесь слугой после меня",  - сказал Мог и стал с гордостью и
грустью повествовать о славном прошлом заброшенного святилища: последний раз
его  перестроили   и  обновили  по  велению  императора-язычника   всего  за
полстолетия до ухода из Британии римских легионов. Исстари так повелось, что
при святилище  состоял  хранителем "Мог Нуата", и  не один,  а со всем своим
семейством. Но  сейчас здесь только он.  Мог, и его  сын, а  жена в отъезде:
поехала с утра в город на базар и заночует у больной сестры.
     -  Ежели,  конечно, еще найдется там  место  для ночлега, -  добавил он
ворчливо.  -  У  нас тут  со стены  видать реку, я, как  заприметил ладьи на
переправе, послал мальчишку  доглядеть. Целое войско, он говорит, прибыло, и
молодой король с ними. - Он осекся и оглядел мой простой балахон и плащ. - А
ты сам-то не солдат? Не с ними прибыл?
     - Отвечаю  "да"  на твой  второй вопрос и  "нет"  на  первый. Что я  не
солдат, ты и сам видишь. Но состою при короле.
     - Кем же? Писцом?
     - Вроде того.
     Он закивал головой. Его сын сидел скрестив ноги на полу рядом с собакой
и слушал затаив дыхание. А отец продолжал расспрашивать меня:
     -  Ну и  каков  же он,  этот  юнец, которому  король Утер передал,  как
говорят, свой меч?
     - Он молод, но уже мужчина и доблестный воин. У него есть  талант вести
людей и довольно смысла, чтобы прислушиваться к речам старших.
     Мог снова кивнул.
     Не для этих людей  легенды и прорицания, былая слава и светлое будущее.
Они живут у себя на холме, отрезанные от мира вековыми дубами, и заняты лишь
одной заботой. А что происходит где-то там, внизу, об этом они  знают только
понаслышке. Их холм от начала времен никогда не подвергался вражьим набегам.
И Мог задал мне единственный вопрос, который имел для них значение:
     - А он не  христианин, этот молодой Артур? Не  вздумает ли  он порушить
здешний храм во имя новомодного бога, или же он умеет уважать старину?
     Я ответил ему успокоительно и от чистого сердца:
     - Он будет коронован христианскими епископами и  преклонит колени перед
богом своих родителей. Но он - сын этой земли и знает ее богов  и тех людей,
что все  еще  служат прежним божествам на  вершинах холмов,  у источников  и
бродов. - Краем  глаза я заметил на полке за очагом аккуратно  расставленные
фигурки, такие же приходилось мне видеть  в  Пергаме и  в  иных местах,  где
свершаются   чудесные   исцеления;  дары  богам:  маленькие  слепки   частей
человеческого  тела  или  образы   животных  и   рыб,   знаки   мольбы   или
признательности.  - Вот увидишь,  - заверил  я  Мога,  -  его  рати  пройдут
здешними землями, не причинив разора, если же он сам сюда заглянет, то уйдет
не прежде, чем сотворит молитву  и оставит