Она может считать,  что  ей  повезло,  поскольку
Мерлин все же не мертв. А что до вас,  то  вам  следует  удовлетвориться
завереньями короля в том,  что  вас  он  не  тронет.  Нужно  еще  многое
уладить, свести много старых счетов, о которых вам ничего  не  известно.
Поверьте мне, король - человек справедливый, а совет Мерлина всегда мудр
и суров лишь тогда, когда потребна суровость.
   Как только  сенешаль  оставил  принцев  одних,  мальчики  разразились
гневными возгласами,  и  речи  их  были  полны  возмущенья  и  домыслов.
Мордреду, тихонько слушавшему,  сидя  на  своем  тюфяке,  казалось,  что
возмущались они не столько из-за матери, сколько из-за себя  самих.  Это
было дело семейной гордости. Никому из них не хотелось вновь попасть под
крыло к Моргаузе. Эта новая свобода, новый для них мир мужчин и  мужских
занятий подходил всем  им,  даже  Гарет,  которому  на  Оркнеях  грозила
опасность стать женоподобным и изнеженным, теперь  закалялся,  становясь
мужчиной и поистине одним из оркнейского клана. Как и все остальные, он,
однако, не видел  причин,  почему  принц  должен  останавливаться  перед
убийством, если оно способствует его планам.
   Мордред молчал, и остальной четверке это вовсе не казалось  странным.
В конце концов, какие у бастарда права на королеву? Но Мордред  их  даже
не слышал. Он словно вернулся назад во тьму, пропитанную дымом и запахом
рыбы, пронизанную испуганным шепотом: "Мерлин мертв. Во дворце  закатили
пир", - а потом:
   - "пришло известье". И слова королевы в  ее  ведьмовском  подземелье,
где по стенам расставлены были снадобья  и  травы,  где  витали  сладкий
аромат и неуловимые испаренья зла, и ее губы, прижавшиеся к его рту.
   Он стряхнул с  себя  эти  воспоминанья.  Выходит,  Моргауза  отравила
чародея. Она отбыла на север, зная, что семя смерти уже посеяно.  И  что
теперь? Старик был ее врагом, он был его,  Мордреда,  врагом.  А  теперь
этот враг жив и вместе со всеми остальными - двором, челядью, Артуром  и
его Соратниками - на Рождество будет в Каэрлеоне.

***

   Каэрлеон, Город Легионов, ни в чем не  походил  на  Камелот.  Римляне
возвели здесь мощную крепость над рекой, которую называли Иска  Силурум.
Эта крепость, стратегически расположенная в месте слияния реки  с  одним
из ее притоков, была сперва отчасти  восстановлена  Амброзием,  а  затем
расширена до исходных своих размеров уже при Артуре. За стенами ее вырос
город  с  рыночной  площадью,  христианской  церковью  и  дворцом  возле
римского моста, который - залатанный тут и там, с  новыми  столбами  под
факелы - перекрывал всю реку.
   Король  и  большая  часть  его  двора  разместились  во   дворце   за
крепостными  стенами.  Однако  многие  из  его  рыцарей  квартировали  в
крепости; там же поначалу поселили и оркнейских принцев.  Покои  их  все
еще находились отдельно, прислуживали им,  помимо  челяди  с  Оркнейских
островов, слуги Артура. Габран, к  явному  его  неудовольствию,  в  силу
обстоятельств остался с мальчиками; разумеется, не могло быть и  речи  о
том, чтобы ему позволили последовать за Моргаузой  в  Эймсбери.  Гавейн,
которого все еще терзал мучительный стыд за  позор  матери  и  не  менее
мучительная сыновняя ревность, не упускал  ни  единого  случая  показать
любовнику королевы, что  теперь  он  утратил  всякий  вес  и  положенье.
Гахерис следовал его примеру, но, как это было у него  в  обычае,  более
открыто, приправляя презренье к потерявшему свое место любовнику матери,
где  возможно,  оскорбленьями.  Оставшиеся  двое,  вероятно,  не   столь
осведомленные о любовных капризах Моргаузы, не замечали его вовсе. Мысли
Мордреда были заняты другим.
   Но дни шли, и ничего не происходило. Если Мерлин, восстав из мертвых,
действительно намеревался побудить Артура к мести Моргаузе и  ее  семье,
он с этим не  спешил.  Старик,  ослабевший  после  своих  злоключений  в
минувшие лето и осень, по большей части не покидал отведенных ему покоев
во дворце короля. Артур часами просиживал у его ложа; было известно, что
Мерлин поднимался со своего одра, чтобы раз или два явиться на заседанье
тайного совета, но оркнейским принцам ни разу не довелось встретиться  с
чародеем.
   Поговаривали, сам Мерлин отсоветовал королю устраивать празднества  в
честь своего возвращенья. Не было ни публичного оглашенья, ни  церемонии
воссоединенья. По мере того как шло время, люди стали свыкаться  с  тем,
что чародей вновь ходит среди них, словно  "смерть"  кузена  и  главного
советчика  короля,  и  охвативший  всю  страну  траур  был   еще   одним
проявленьем  привычки  чародея  появляться   и   исчезать,   когда   ему
вздумается. Они всегда знали, говорили, мудро кивая, завсегдатаи таверн,
что великий чародей умереть не может.  А  если  он  предпочел  лежать  в
подобном смерти трансе, в  то  время  как  дух  его  витал  по  чертогам
умерших,  то  что  ж,  он  вернулся  назад,  наделенный  большими,   чем
когда-либо, мудростью и волшебной силой. Вскоре он вновь вернется в свой
полый холм, в священный Брин Мирддин, где пребудет  вечно,  быть  может,
временами невидимый, но могучий и готовый прийти на помощь тем,  у  кого
возникнет в нем нужда.
   Тем временем, если Артур все же выкроил  время,  чтобы  поговорить  с
чародеем о судьбе оркнейских принцев - о  том,  что  Мордред  среди  них
самый важный, мальчики, разумеется, не догадывались, - то ни  слуги,  ни
придворные ничего не ведали. Правда заключалась в  том,  что  Артур,  не
чувствуя на сей раз твердой почвы под  ногами,  медлил.  Но  вскоре  его
подтолкнул к действию, вовсе о том не помышляя, сам Мордред.
   Дело было вечером незадолго до Рождества. Весь  день  мело,  и  пурга
помешала принцам выехать на прогулку верхом или поразмяться на оружии. С
приближеньем празднеств - Рождества и дня рожденья  короля  -  никто  не
потрудился преподать им обычные уроки, и потому все пятеро провели день,
праздно слоняясь по большому покою,  где  спали  в  компании  нескольких
слуг.  Они  объелись,  выпили  больше  привычного   крепкой   валлийской
медовухи, приправленной пряностями,  поссорились,  подрались  и  наконец
притихли, увлекшись игрой, которая довольно давно уже шла в дальнем углу
комнаты. Шел  последний  кон,  и  за  плечами  игроков  собралась  толпа
зрителей, предлагая советы и время от времени разражаясь  поощрительными
возгласами. Играли Габран и один из каэрлеонцев, которого звали Ллир.
   Время было позднее, масло в лампах почти догорело  и  потому  светили
они тускло. Очаг лениво чадил, холодный сквозняк от окна намел небольшой
нанос снега на полу, чего, впрочем, никто не замечал.
   Гремели и катились кости, стучали и щелкали  игорные  фишки.  Прошлые
игры тянулись спокойно и ровно, и в зависимости от того, кому  улыбалась
удача, от игрока к игроку перемещались по столу горки  монет.  Понемногу
эти горки выросли до пригоршней. Среди меди в них появилось серебро,  но
проблескивало и золото. Постепенно зрители умолкли; не до шуток и не  до
советов, когда столь  многое  поставлено  на  кон.  Зачарованные  игрой,
мальчики придвинулись  ближе.  Гавейн,  позабыв  о  своей  враждебности,
заглядывал Габрану через плечо. Братья его были так же захвачены  игрой,
как и он. Игра переросла в состязание оркнейцев против всех остальных, и
на сей раз даже Гахерис стал на сторону Габрана. Мордред, сам по  натуре
не игрок, стоял по другую  сторону  стола,  волею  случая  оказавшись  в
лагере противника, и равнодушно взирал на происходящее.
   Габран бросил кости. Один и два. Ход  почитай  что  ничтожный.  Ллир,
выбросив пару пятерок, победно провел  в  дом  свою  последнюю  фишку  и
ликующе возвестил:
   - Играем! Играем! Это уравнивает  две  твои  прошлые  победы!  Играем
последний решающий кон. А кости-то меня слушаются, так что похлопай мне,
приятель, и молись своим чужеземным богам!
   Габран  раскраснелся  от  выпитой  медовухи,  но  по  виду  был   еще
достаточно трезв и слишком изыскан, чтобы подчиниться хотя бы одному  из
этих увещеваний. Пододвинув проигранные монеты своему противнику, он  не
без сомнения произнес:
   - Похоже, ты совсем  меня  обчистил.  Прости,  но  решающим  придется
считать этот кон. Ты победил, а меня ждет постель.
   - Ладно, брось. - Ллир, искушая, погремел в кулаке костями. -  Теперь
твоя очередь. Пора удаче улыбнуться и тебе. Давай же,  попытай  счастья.
Не стоит портить такую игру.
   - Но у меня правда ничего больше  нет.  -  Отвязав  с  пояса  кошель,
Габран порылся на самом его дне. - Видишь, совсем ничего. Где же мне еще
добыть денег, если я проиграю снова?
   Он запустил пальцы поглубже, потом вывернул кошель наизнанку и потряс
над доской.
   - Вот. Ничего.
   Из недр кошеля не вывалилось ни  одной  монеты,  зато  выпало  что-то
другое, покатилось по доске и остановилось наконец, поблескивая в  свете
лампы.
   Это был округлый амулет из  дерева,  отбеленного  морем  до  блеклого
серебра, с грубо вырезанными на нем глазами и ртом. В  дырки-глаза  были
вклеены смолой две голубые речные жемчужины, а изгиб  усмехающегося  рта
был замазан красной глиной. Грубый амулет  богини  с  Оркнеев,  по  всей
видимости, изготовленный ребенком, но для выходца  с  островов  -  самый
могучий символ.
   - А, жемчуг. - Ллир тронул амулет  пальцем.  -  А  чем  тебе  это  не
ставка? Если богиня с ее амулетом приносят тебе удачу,  ты  отыграешь  и
его, и свои деньги в придачу. Ну что, я бросаю первым?
   Кости загремели, упали, покатились по обе стороны амулета. Но  прежде
чем они успели окончательно остановиться, их грубо  столкнули  с  доски.
Внезапно протрезвевший, Мордред наклонился и  резким  движеньем  схватил
талисман со стола.
   - Где ты это взял?
   - Не знаю. - Габран удивленно поднял глаза. - Он  у  меня  уже  много
лет. Не помню, где я его подобрал. Может...
   Он умолк. Рот его так и остался полуоткрытым Не  спуская  расширенных
глаз с Мордреда, он неожиданно побелел как полотно. Даже  объяви  он  об
этом во весь голос, и тогда признанье  его  не  стало  бы  более  явным:
теперь он вспомнил, как попал к нему талисман.
   - В чем дело? - спросил кто-то из толпы, но  никто  ему  не  ответил.
Мордред был так же смертельно бледен, как и Габран.
   - Я сам его сделал. - Он говорил ровно и монотонно, так что  те,  кто
не знал его, сочли бы его голос лишенным вообще каких-либо чувств.  -  Я
сделал его для матери. Она всегда носила его. Всегда.
   Его взгляд ни на мгновенье не отрывался от лица Габрана. Он не сказал
больше ни слова, но фраза его в мертвенной тишине словно закончила  сама
себя:  "До  самой  смерти".  И  теперь  с  совершенной  ясностью,  будто
признанье было сделано вслух, он понял, как она умерла. Понял,  кто  был
ее убийца и кто послал его на черное дело.
   Он не знал, как в руке его очутился нож.  Забыты  были  все  споры  и
доводы о праве королевы убивать  по  собственной  воле.  Принц  способен
совершить такое и совершит. Ногой  он  отбросил  стол,  во  все  стороны
полетели игральные фишки. Нож Габрана лежал под рукой у своего  хозяина.
Схватив его, Габран вскочил на ноги. Остальные,  чей  ум  был  затуманен
медовухой, все еще считая происходившее у них на глазах внезапной ссорой
за игрой, были слишком медлительны.
   - Да ну же, ладно вам, - добродушно  запротестовал  Ллир.  -  Забирай
его, если он твой.
   Еще кто-то попытался схватить принца за руку, в  которой  тот  держал
нож, но, ускользнув от доброхота, Мордред прыгнул  на  Габрана:  нож  он
держал умело и низко, готовясь снизу  вверх  нанести  удар  под  сердце.
Габран, немедленно  протрезвевший,  понял,  что  надвигавшаяся  на  него
угроза - не сон и не пьяный  бред  и  что  она  грозит  ему  смертью,  и
выбросил руку с ножом. Клинки скользнули друг по другу, но Мордред попал
в цель. Нож вошел глубоко под самые ребра, где и застрял в ране.
   Выпал из пальцев Габрана, загремел  по  камням  пола  клинок.  Габран
обеими руками вцепился в рукоять ножа, засевшего у него под ребрами.  Он
наклонился, потом, согнувшись пополам, стал падать ничком.  Чьи-то  руки
подхватили его и уложили на пол. Крови почти не было.
   Полную  тишину,  воцарившуюся  в  покое,  нарушало  лишь  прерывистое
хриплое дыханье раненого. Мордред, стоя над  телом,  окинул  потрясенное
сборище взглядом, достойным самого Артура.
   - Он это заслужил. Он убил моих родителей. Талисман принадлежал  моей
матери. Это я сделал его, и она носила его всегда.  Он,  наверное,  взял
его, когда убивал их. Он их сжег.
   В комнате не было  ни  одного  человека,  которому  не  случалось  бы
убивать или  присутствовать  при  убийстве.  Но  услышав  такое,  многие
обменялись взглядами, исполненными отвращенья.
   - Сжег их? - переспросил Ллир.
   - Сжег заживо в их собственном доме. Я видел, что от него осталось.
   - Не заживо.
   Шепот вырвался из уст  Габрана.  Любовник  королевы  лежал  на  боку,
скрючившись вокруг ножа и сжав руками рукоять,  но  бессильно  и  робко,
словно ему хотелось вырвать нож, но он  страшился  боли.  С  каждым  его
хриплым неглубоким вдохом на серебряной гравировке  рукояти  подрагивали
блики света.
   - Я тоже его видел. - Гавейн стал подле Мордреда, глядя вниз.  -  Это
было ужасающе. Они были бедные люди,  преклонных  лет.  У  них  не  было
ничего. Если это правда, Габран... Ты действительно сжег дом Мордреда?
   Габран с трудом втянул в себя воздух, словно боль  выдавливала  жизнь
из его легких. Лицо у него побелело как пергамент,  а  золотистые  кудри
потемнели от пота.
   - Да.
   - Тогда ты заслуживаешь смерти, - сказал Гавейн, стоя плечом к  плечу
с Мордредом.
   - Но они были уже мертвы, - прошептал Габран. - Клянусь, они были уже
мертвы. Сжег.., их.., потом. Чтобы скрыть следы.
   - Как они умерли? - настойчиво потребовал ответа Мордред.
   Габран не ответил. Быстро опустившись подле него на  колени,  Мордред
положил руку на  рукоять  кинжала.  Руки  раненого  дернулись  и  упали,
лишенные силы. Со все тем же обманчивым спокойствием Мордред произнес:
   - Ты все равно умрешь, Габран. Так скажи мне сейчас. Как они умерли?
   - От яда.
   От одного этого слова по  всем  собравшимся  пробежала  дрожь.  Слова
передавались из уст в уста, так что  шепот  метался  по  комнате  словно
шипенье. Яд. Оружие женщины. Оружие ведьмы.
   Мордред оставался недвижим, но почувствовал, как подле него  напрягся
Гавейн.
   - Ты отвез им яд?
   - Да. Да. С остальными дарами. Дареное вино.
   Никто из каэрлеонцев не произнес ни слова, а никому из оркнейцев  это
и не было нужно. Мягко, утвердительно,  а  не  задавая  вопрос,  Мордред
проговорил:
   - Дар королевы.
   - Да, - выдохнул Габран и вновь, задыхаясь, втянул в себя воздух.
   - Почему?
   - На случай, если женщина знала.., догадалась.., о чем-то.., о тебе.
   - При чем тут я?
   - Я не знаю.
   - Ты умираешь, Габран. При чем тут я?
   Габран, королевин фаворит, жертва королевина обмана, изрек  последнюю
свою ложь ради королевы:
   - Я не знаю... Клянусь.., не знаю...
   - Так умри. - Мордред выдернул нож.
   К Верховному королю его отвели немедля.

15

   Артур был занят вовсе не грозными делами: он выбирал  себе  щенка  из
помета. Мальчишка с псарни принес  шестерых  щенят;  вокруг  встревожено
крутилась сука, а шестерка  белых  в  черных  пятнах  щенков,  тявкая  и
повизгивая, возились у ног короля. Беспокойно и нервно сука раз за разом
подбегала к ним, чтобы, подхватив одного из своих  отпрысков  зубами  за
шкирку, оттащить назад в корзину, но не успевала она  схватить  другого,
как  первый  уже  перелезал  через  невысокую  стенку  и   с   тявканьем
присоединялся к свалке посреди залы.
   Король смеялся, но когда стража ввела в залу Мордреда, смех  смолк  и
веселье сошло с лица Артура, словно  загасили  свечу.  Он,  похоже,  был
удивлен и испуган, однако быстро овладел собой.
   - В чем дело? Эрриен?
   - Убийство,  милорд,  -  бесстрастно  ответил  стражник,  к  которому
обращался король. - Ножевое ранение. Убитый -  один  из  оркнейцев.  Это
дело рук вот этого молодого человека. Я не понял точно, что  именно  там
произошло,  мой  господин.  За  дверьми  ждут  свидетели,  видевшие  все
собственными глазами. Прикажешь ввести их, государь?
   - Позднее, быть может. Сперва я поговорю с этим юношей.  Я  пошлю  за
ними, когда они мне понадобятся. Сейчас прикажи им разойтись.
   Отдав  честь,  стражник  удалился.  Мальчик-псарь  принялся  собирать
щенят. Один из них, ловко вывернувшись из  готовой  схватить  его  руки,
побежал, попискивая точно разъяренная мышь, назад к ногам короля Схватив
зубами край мехового плаща, он с  ворчаньем  принялся  тянуть  за  него,
мотая при этом головой из стороны в сторону. Артур  опустил  глаза  и  с
улыбкой поглядел, как мальчик-псарь оттаскивает щенка.
   - Да. Вот этот. Назвать его снова Кабалом. И благодарю за работу.
   Мальчишка со своей корзиной бегом бросился из залы, а сука  следовала
за ним по пятам.
   Мордред остался стоять у самой двери, где оставили его стражники. Ему
было слышно, как за дверьми сменилась стража. Король поднялся с кресла у
весело полыхавшего  очага  и  подошел  к  огромному  столу,  заваленному
бумагами и вощеными табличками. Сев за стол и опершись о  него  локтями,
он кивком указал на пол  перед  столом.  Сделав  десяток  шагов  вперед,
Мордред остановился. Его била дрожь, ему потребовалась  вся  сила  воли,
чтобы  сдержать  ее,  обуять  последствия  первого  убийства:  ужасающие
воспоминания сожженной лачуги, ощущения промытой дождями кости в руке, а
теперь еще и это столь испугавшее его столкновение с человеком, который,
как его учили, заклятый враг его и  всего  оркнейского  клана.  Исчезла,
развеялась как дым холодная уверенность, что Верховный король не  станет
марать рук о такого, как он, - Мордред ведь сам только  что  предоставил
ему предлог. В том, что его теперь казнят, он нисколько  не  сомневался.
Он затеял ссору  в  доме  короля,  и  хотя  убитый  им  человек  был  из
оркнейской свиты и сама  его  смерть  была  карой  за  подлое  убийство,
Мордред, пусть даже принц Оркнейских островов, вряд ли мог  рассчитывать
на то, что избегнет наказанья. И хотя Гавейн поддержал его, он  едва  ли
станет делать это и в дальнейшем, после того, как предсмертное признание
Габрана заклеймило печатью убийцы и Моргаузу.
   Ничто из этого не проявилось  в  лице  юноши.  Он  стоял,  бледный  и
неподвижный, сцепив за спиной руки  -  так  чтобы  Верховный  король  не
увидел в них дрожи. Глаза его были опущены, губы крепко сжаты. Лицо  его
казалось угрюмым и упрямым, но Артур умел разбираться в  людях  и  видел
выдающие  мальчишку  легкое  подрагивание  века  и  то,  как  прерывисто
вздымалась и опускалась его грудь.
   В первых слова короля не было ничего ни тревожного, ни пугающего.
   - Не хочешь рассказать мне о том, что произошло?
   Мордред поднял глаза и увидел, как король смотрит на него в упор,  но
не тем взглядом, что заставил Моргаузу опуститься на колени на въезде  в
Камелот. И впрямь у Мордреда возникло мимолетное,  но  острое  ощущение,
что внимание короля сосредоточено не столько на недавнем его,  Мордреда,
преступленье, сколько на других делах. Это  придало  юноше  смелости,  и
вскоре он уже говорил легко и, для него, свободно, не замечая,  как,  на
первый взгляд, рассеянные вопросы Артура заставляют его рассказать все в
подробностях  и  не  только  об  убийстве  Габрана,  но  и  повесть  его
собственной жизни с самого начала. Слишком взволнованный и занятый своим
рассказом, чтобы задуматься, зачем королю  выслушивать  все  это,  юноша
поведал обо всем. О жизни с Брудом и Сулой,  о  встрече  с  Гавейном,  о
вызове королевы и последовавших за ним милостях и доброте, о  поездке  с
Габраном в Тюленью бухту и об открывшейся  им  там  ужасной  картине.  В
первый раз со смерти Сулы, с того дня, когда пришел конец  его  детству,
он говорил - нет, исповедовался - кому-то, кто так  легко  его  понима