Лесной
часовне,  можно   подумать,   будто  это  события   глубокой  древности,  из
какой-нибудь песни или сказания.
     - Это легко понять. Волшебство волшебством, но оно было на самом деле и
оказалось непосильно  для сознания тех, кто был ему  свидетелем. Однако  оно
запечатлелось в памяти людей и в памяти народной, откуда  произрастают песни
и легенды. Ну да, это дело будущего. Мы же находимся здесь и сейчас, и перед
нами  - сложная  задача. Одно  несомненно:  только ты можешь ее выполнить. А
потому - ступай и сделай все так, как сам сочтешь правильным.
     Молодое его чело разгладилось. Растопырив ладони по столешнице, он всей
тяжестью  оперся  на них,  и впервые стало  видно,  как он  измучен и  какое
облегчение  для него - просто уступить  своей усталости, чтобы скорее отдать
себя сну.
     - Надо было  мне  знать, что ты меня поймешь. Тебя незачем  убеждать  в
том,  что  я должен отправиться  один, без  Кадора. Он-то,  признаюсь  тебе,
рассердился сначала, но в конце концов понял тоже.  А сказать по чести,  мне
самому  хотелось бы иметь его рядом с собою. Но на это дело я должен пойти в
одиночку.  Чтобы  придать веры  не  только  народу,  но и самому себе,  если
угодно. Тебе я не постесняюсь в этом признаться.
     - Тебе не хватает веры?
     Он слегка улыбнулся.
     -  Да  не сказал бы.  Завтра  утром  я,  пожалуй, поверю  во  все,  что
произошло на поле боя, я буду знать, что это было  на самом  деле; но сейчас
мне  еще кажется,  будто я где-то на грани сна.  Скажи, Мерлин, а  правильно
будет, если я попрошу Кадора  отправиться  на юг,  сопровождать из Корнуолла
мою мать, королеву Игрейну?
     -  К этому нет никаких препятствий. Кадор -  герцог  Корнуолла, так что
после  смерти Утера ее дом в  Тинтагеле находится  под  его  защитой. И если
Кадор сумел переступить через свою вражду к Утесу ради общего блага, он,  уж
конечно, давно простил Игрейне неверность его отцу. К тому же ты объявил его
сыновей твоими  наследниками,  так  что  все  квиты.  Разумеется, ты  можешь
послать Кадора.
     Он улыбнулся с облегчением.
     - Ну, тогда  все  в порядке. Я  уже, понятно, отправил  к ней  гонца  с
известиями. Кадор поедет ей  навстречу. И они вместе  прибудут  в Эймсбери к
тому времени, когда туда доставят для похорон тело моего отца.
     - А сопровождать тело в  Эймсбери, если я правильно понял, ты поручаешь
мне?
     - Да, если ты не против. Надлежало бы мне, но я доехать никак не смогу,
а почести должны быть королевские. Да и лучше, чтобы его сопровождал ты,  ты
знал его,  а я так недавно принадлежу к королевскому  дому. К тому же,  если
хоронить его  подле  Амброзия в  Хороводе  Нависших Камней, то,  кроме тебя,
некому  распорядиться, как сдвинуть королевский камень  и где вырыть могилу.
Ты поедешь?
     -  Разумеется.  Дорога, если двигаться с  приличествующей неспешностью,
отнимет девять дней.
     - А к этому времени я, глядишь, уже и сам туда прибуду.
     Внезапно  весь светясь:  - Только б  не сглазить, я с минуты  на минуту
ожидаю  вестей о Колгриме.  И  выхожу в поход  за ним через четыре часа, как
только  совсем рассветет.  Со мной поедет Бедуир,  - прибавил он как  бы для
моего утешения и спокойствия.
     -  А что будет делать пока  король Лот, если он, как  я  понял, тебя не
сопровождает?
     На что он ответил мне с хитрым видом многоопытного политика:
     - О, король Лот тоже выезжает с  первым светом. Но не в свои  владения,
то  есть, покуда я не разузнаю точно, куда направляется  Колгрим. Я попросил
короля Лота поспешить прямо в Йорк. Королева Игрейна, я полагаю, тоже  после
похорон прибудет туда, так что Лот сможет оказать ей там надлежащий прием. А
потом,  когда его брак с  моей  сестрой Морганой  будет наконец заключен, он
волей или неволей станет мне надежным союзником.  Ну  а пока, до  Рождества,
если случится сражаться, я как-нибудь управлюсь без Лота.
     - Стало быть, мы свидимся с тобой в Эймсбери. А потом что?
     -  Потом  в  Каэрлеон,  - без  заминки ответил  Артур. - Если  позволят
военные дела, я отправлюсь туда. Я никогда там не был, но по рассказу Кадора
выходит, что моя ставка должна находиться в Каэрлеоне.
     - До тех пор пока саксы не нарушат договора и не двинутся с юга.
     - Что  рано или поздно неизбежно произойдет. Но до  тех пор - да. Пошли
нам бог хоть краткое время для передышки.
     - И для того, чтобы возвести еще одну крепость.
     Он быстро поднял глаза.
     - Да.  И для этого. Ты будешь там? Ты построишь мне  крепость?  Мерлин,
поклянись, что будешь со мной всегда, - вдруг горячо попросил он.
     -  Всегда, покуда буду нужен, -  ответил я ему. -  Хотя сдается  мне, -
шутливо добавил я, - что орленок довольно быстро оперяется.
     И, пони мая, что кроется за его внезапным  волнением, заключил: - Итак,
до встречи в Эймсбери, где я буду ждать, дабы представить тебя твоей матери.

     2
     Городок Эймсбери немногим больше  обыкновенной деревни,  но  со  времен
Амброзия он приобрел некое величие, ибо здесь родился великий король и здесь
же  неподалеку на открытой  ветрам  Сарумской равнине  находится  знаменитое
сооружение  - Нависшие  Камни.  Это расположенные замкнутым кольцом огромные
каменные глыбы, Хоровод Великанов,  возведенный еще  в незапамятные времена.
Когда-то  я  восстановил и  обновил  его  (в чем  люди  усмотрели  опять  же
волшебство), и  он стал памятником британской  славы  и  местом  захоронения
британских королей.  Здесь, рядом с братом своим Амброзием, надлежало теперь
успокоиться Утеру.
     Мы без  приключений привезли  тело  в  Эймсбери м  поставили в  местном
монастыре перед  алтарем  в  монастырской  часовне, обернутое в  пропитанные
благовонием  пелены,  уложенное  в выдолбленный  дубовый ствол  и  прикрытое
сверху лиловым покровом. У гроба, сменяясь,  круглые сутки стояла в почетном
карауле  королевская  стража, сопровождавшая тело  из  северных пределов , и
молились денно и нощно монахи и монахини города Эймсбери. Поскольку королева
Игрейна принадлежала к христианской  вере, Утера  должны были похоронить  по
христианскому  обряду  и канону,  хотя  при  жизни  он  даже  на  словах  не
особенно-то  поклонялся  христианскому  богу.  И  сейчас  на  глазах  у него
поблескивали  две   тяжелые  золотые  монеты,  предназначенные   для  уплаты
перевозчику, собиравшему эту дань  с  мертвых  за многие столетия до святого
привратника  Петра.  И самая часовня, в которой стоял гроб, была  возведена,
как  можно  было судить,  на месте  римского храма - невысокое продолговатое
строение из прутьев, обмазанных глиной, под тростниковой кровлей, покоящейся
на  бревенчатых балках,  а  чисто  вымытый  пол  выложен  искусной  каменной
мозаикой  - он,  как видно, сохранился  от прошлых  время. Завитки аканта  и
виноградные лозы  не могли оскорблять души верующих христиан, а посреди пола
лежал  груботканый  ковер,  предназначенный  скрывать  от  глаз  изображение
языческого бога или  богини, которые  там, должно быть, парили  нагими среди
винограда.
     Новое благосостояние города Эймсбери отразилось и на монастыре. Правда,
он  представлял  собой всего лишь собрание разномастных хижин,  сгрудившихся
вокруг мощеного двора,  но хижины все  были исправные, а дом аббата, который
освободили для  королевы и ее свиты, имел крепкие каменные стены, деревянные
полы и в дальнем конце большой очаг с дымоходом над крышей.
     У городского  старосты  тоже  был  добротный дом,  который он  поспешил
предложить  мне,  но я объяснил  ему, что вскоре  вслед за мною прибудет сам
король, и, оставив его в заполошных хлопотах  по дальнейшему благоустройству
жилища, расположился  с моими слугами  в таверне. Таверна  была  маленькая и
скромная, без  новомодных излишеств, зато чистая, и  в  очагах  жарко  пылал
огонь, прогоняя осенние холода. Хозяин помнил меня еще с тех времен, когда я
приезжал  сюда  перестраивать каменный Хоровод  и останавливался у него. Все
так  же  трепеща передо мною,  как и тогда, когда оказался  свидетелем моего
искусства,  он поспешил  предоставить мне лучшую комнату и  посулил к  ужину
курицу и пирог  с бараниной. Однако, узнав, что со мной двое слуг, и что они
будут сами прислуживать мне в отдельных покоях, заметно обрадовался и тут же
отослал своих любопытных поварят обратно, раздувать кухонные меха.
     Слуги, которых я привез с собой,  были из Артуровой  челяди.  Последние
годы, живя один в Диком лесу, я все для себя делал сам и собственных слуг не
имел.  Из этих  двоих один  был низкорослый,  подвижный уроженец  валлийских
холмов, а вторым был Ульфин, приближенный слуга покойного короля Утера. Утер
взял его к себе из тяжкого рабства и обращался с ним ласково, и Ульфин за то
платил  ему  безграничной преданностью.  Эта преданность  теперь причиталась
Артуру, но было  бы жестокостью отказать  Ульфину  в  праве  сопровождать  в
последний путь тело его господина, поэтому я попросил, чтобы его отрядили со
мной. Теперь я велел ему отправиться в часовню вслед за  гробом  и  полагал,
что до окончания  похорон  больше  его  не  увижу.  Тем временем валлиец Ллу
распаковал мою поклажу, позаботился о горячей воде  и послал пару  хозяйских
мальчишек  посмышленее  в  монастырь  -  передать   от  меня   послание  для
ожидавшейся королевы. Я  приветствовал ее  в Эймсбери  и сообщал, что  готов
явиться  к ней с поклоном, как только она  отдохнет с  дороги  и пришлет  за
мной.  О  том, что  произошло  в Лугуваллиуме, она уже  знала, и я  прибавил
только, что Артура пока еще в Эймсбери нет, но что к похоронам он будет.
     Самого  меня не было в городе, когда прибыл поезд  королевы. Я выехал к
Хороводу Великанов посмотреть, все ли подготовлено к похоронной церемонии, а
когда вернулся, мне  сообщили, что приехала королева со свитой и  что она со
своими  дамами уже  расположилась в доме аббата.  Игрейна  послала  за мной,
когда осенней день начал склоняться к вечеру.
     Черные тучи скрыли заход солнца,  и, когда  я, отказавшись  от эскорта,
шел  один недальней дорогой к  монастырю, было уже почти  темно.  Ночь легла
тяжелым гробовым покровом, в траурном небе не  светилась  ни  одна звезда. Я
вспомнил  огромную  король-звезду, которая вспыхнула на  смерть Амброзия,  и
мысли мои обратились к тому  королю, что лежал сейчас  мертвым в часовне,  и
плакальщиками у его  гроба  были монахи,  и стояли  над гробом торжественным
караулом  недвижные,  как  статуи,  его  верные  слуги.  Но  изо  всех,  кто
присутствовал при его смерти, лишь один Ульфин оплакал его.
     У  ворот  меня  встретил  не монастырский  привратник, а  распорядитель
двора, личный слуга королевы, я помнил его еще по Корнуоллу. Он, разумеется,
был уведомлен о том, кто я таков, и низко мне  поклонился, но я видел по его
лицу, что  он меня не узнает.  А  ведь это был поседевший и сгорбившийся под
тяжестью лет,  но  все  же тот самый рыцарь, что  примерно за три  месяца до
Артурова рождения  впустил меня к королеве, и  она обещала поручить младенца
моим  заботам.  В  тот раз я изменил  обличье, опасаясь вражды Утера,  и вот
теперь убедился, что  рыцарь  королевы  не узнал  в статном  принце простого
бородатого "лекаря", приглашенного когда-то к его госпоже.
     Он  провел  меня  через  широкий  зеленый  двор  к  большому  дому  под
тростниковой крышей,  где остановилась королева. По обе  стороны от дверей и
дальше вдоль стен были вставлены в скобы полыхающие  факелы, освещавшие  это
убогое жилище.  За дождливое лето между булыжниками по всему  мощеному двору
густо разрослась трава,  а по углам, чуть не  с человеческий  рост, зеленела
крапива.  В  крапиве,  прикрытые мешковиной, стояли деревянные плуги  и сохи
трудолюбивой братии. У задних дверей виднелась наковальня, над ней на крюке,
вбитом  в  столб,  болталась  связка  готовых  подков.  Выводок черных худых
поросят  бросился, вереща, врассыпную у  нас  из-под  ног,  сквозь  щелястую
низкую  дверцу сарая донеслось  взволнованное призывное хрюканье  их  матки.
Благочестивые братья и сестры в  Эймсберийской обители  вели жизнь простую -
каково-то с ними королеве?
     Но я напрасно  за нее  беспокоился. Игрейна всегда  умела  держаться  с
достоинством, а став женой Утера, она окружала себя всей возможной пышностью
-  быть может, именно  потому,  что брак  этот  был  заключен  при  довольно
сомнительных обстоятельствах. Когда я давеча осматривал дом аббата, это было
простое  скромное   жилище,   чистое  и   сухое,  но  лишенное   какого-либо
роскошества.  И вот теперь, за несколько часов, королевины слуги преобразили
его в богатое обиталище королевы. Голые каменные стены  были завешены алыми,
зелеными  и  голубыми  полотнищами, а на одной висел  великолепный восточный
ковер,  привезенный  мною  в  подарок  из  Византии.  Дощатые  полы  белели,
тщательно выскобленные, на  камине полыхал жаркий огонь. По одну  сторону от
него стояло кресло с высокой спинкой и  шитым разноцветной шерстью сиденьем,
а у подножия - маленькая золоченая скамеечка. Против этого кресла, по другую
сторону  от  очага,  стояло  второе,  тоже  с  высокой спинкой  и с  резными
подлокотниками  в  виде драконовых  голов. Ярко горел светильник - бронзовый
дракон  о  пяти  головах.  Дверь  в  строгую  аббатскую  опочивальню  стояла
распахнутая,   и   внутри  виднелось  высокое  роскошное  ложе  под  голубым
покрывалом, мерцающим  серебряными кистями.  Несколько  женщин, две  из  них
совсем  юные, еще хлопотали в  опочивальне и возле  стола в первой  комнате,
накрывая к ужину. Пажи в  голубом сновали взад-вперед с блюдами и графинами.
У камина, греясь, растянулись три белоснежные гончие.
     Я  переступил  порог, и сразу  замерли  суета  и разговоры.  Все  глаза
устремились в мою сторону. Юный паж с кувшином вина  остановился, не добежав
до двери, и выпучил глаза, так что сверкнули белки. У стола кто-то со стуком
уронил  деревянный  поднос, и  псы набросились на рассыпанные  пироги.  Стук
когтистых  лап  по  половицам и лязг  жующих челюстей одни  только слышались
среди всеобщего молчанья. Да еще в очаге гудел огонь.
     - Добрый  вечер,  - приветливо произнес я, входя.  И, только ответив на
реверансы дам и проследив  за тем, чтобы мальчик-паж  поднял с полу поднос и
пинками прогнал псов, я  позволил распорядителю  с  поклоном провести меня к
очагу.
     - Ее  величество... - начал  было он,  но все  глаза  уже обратились  к
внутренней  двери, и  гончие, изогнув спины  и виляя хвостами, засеменили  к
своей хозяйке, входившей в залу.
     Если бы не эти три пса и не присевшие в низком поклоне придворные дамы,
можно  было  бы подумать,  что  ко  мне  навстречу  вышла аббатиса  здешнего
монастыря.  Облик вошедшей  являл  такой  же разительный  контраст  богатому
убранству  помещения,  как  самое  это  убранство  -  убогому  монастырскому
подворью.  Вся с ног до  головы в черном,  лишь на  голове  белое покрывало,
концы  которого  заброшены  за  плечи  и мягкие складки  обрамляют  лица.  В
разрезах пышных  черных  рукавов  просвечивает серая атласная подкладка;  на
груди  - сапфировый  крест.  И  больше  ничем не нарушалось  единообразие ее
сурового черно-белого траура.
     Я давно  не видел Игрейну и был готов обнаружить в ней перемену.  И все
же  вид ее  меня поразил. Красота  оставалась при ней - в изящных  линиях, в
огромных темно-голубых глазах, в гордой царственной осанке.  Но былая грация
уступила место величавости, а кисти и запястья прискорбно истончились, и под
глазами лежали тени чуть ли не  синее самих глаз.  И не  приметы возраста, а
эти знаки, слишком очевидные для врача, - вот что меня в ней поразило.
     Но  я  прибыл  сюда как принц  и  посланец короля, а  не  как лекарь. Я
ответил  улыбкой на королевину улыбку привета, склонил голову  к ее  руке, а
затем подвел ее к мягкому креслу.  По знаку королевы пажи подбежали  к псам,
взяли их на поводки и  увели.  А она уселась  в кресло  и расправила складки
платья.  Одна  из юных  придворных  дам подвинула ей под  ноге  скамеечку и,
сложив ладони и опустив веки, осталась стоять за креслом госпожи.
     Королева повелела мне  сесть.  Я повиновался. Принесли кубки с вином, и
над ними мы обменялись  обычными приветствиями и любезностями. Я справился о
ее здоровье, но лишь из вежливости, хотя по моему лицу, я знал, она не могла
догадаться о том, что мне открылось.
     - А  что... король? - спросила она наконец, произнеся это слово как  бы
через силу, со скрытой болью.
     - Артур обещал приехать. Жду его завтра. Вести с севера последнее время
не  поступали, так что, происходили  ли там новые  сраженья,  неизвестно. Но
пусть отсутствие вестей тебя не беспокоит, оно означает лишь, что  Артур сам
явится сюда скорее, чем поспел бы гонец.
     Она  кивнула,   не  выказав  ни  малейшего  беспокойства.  Либо,  кроме
собственной потери,  она ни о чем не могла сейчас думать, либо же мои  слова
восприняла как неоспоримое и надежное пророчество.
     - А он предполагал, что будут еще сраженья?
     - Он задержался  на севере из  предосторожности, не более того.  Войско
Колгрима  разгромлено полностью,  но  сам Колгрим, как  я писал тебе,  сумел
скрыться. И сведений о его местонахождении мы не имели. Артур счел  за благо
удостовериться, что саксы  не смогут  собраться  с силами и выступить снова,
хотя бы пока он будет отсутствовать в связи с похоронами отца.
     - Он еще молод для таких задач, - произнесла королева.
     Я улыбнулся.
     - Но уже готов к ним и вполне способен их выполнить. Поверь, он в своей
стихии,  как молодой  сокол  в поднебесье, как  лебедь в  волнах.  Когда  мы
расстались, он не спал почти двое суток и был весел и совершенно бодр.
     - Рада это слышать, - проговорила королева чопорно и без выраженья, и я
поспешил объяснить:
     - Смерть отца  была  для  него  жестоким ударом, но  ты сама понимаешь,
Игрейна, что близко  к сердцу он ее принять  не  мог, и притом, у него сразу
появилось много забот, которые вытеснили горе.
     - Не то  что у меня, - чуть слышно сказала королева и уронила взгляд на
сложенные на коленях руки.
     Я сочувственно молчал. Страсть,  которая толкнула друг к  другу Угера и
эту  женщину, страсть,  едва  не  стоившая  Утеру  королевства, с годами  не
угасла. Утер был из тех мужчин, которые не могут обходиться без женщины, как
другие - без пищи и сна: когда дела королевства удаляли его от ложа Игрейны,
его походное ложе  редко  пустовало; но, когда  они бывали  вместе, он ни на
кого  другого не  смотрел, и у королевы не было причин  для  огорчений.  Они
любили друг  друга, эти  король  и королева,  любили старинной,  возвышенной
любовью,  которая   пережила  и  молодость,   и   здоровье,  и  политические
соображения, и уступки, какими всегда расплачиваются за трон короли. Я давно
уже пришел к выводу, что их сыну Артуру, который вопреки своему королевскому
достоинству  воспитывался в  безвестности и ничтожестве, у приемного  отца в
Галаве жилось много лучше, чем жилось бы  пря дворе отца-короля, потому  что
ни для отца, ни для матери он никогда бы не был на первом месте.
     Но вот королева овладела собой и подняла голову.
     -  Я получила письма, и твое, и Артура, -  сказала она. - Но мне многое
еще   хотелось  бы   услышать.  Расскажи  мне  обо  всем,  что  произошло  в
Лугуваллиуме. Когда он собрался уехать  на  север против  Колгрима, я знала,
что этот поход ему не под силу. Но он клялся, что должен быть на поле брани,
пусть даже его  понесут  на носилках.  Так именно  и произошло, насколько  я
понимаю?
     Говоря "он", Игрейна сейчас, конечно, не имела в виду  своего сына. Она
хотела слышать о последних  днях Утера, а  не о чудесном воцарении Артура. Я
удовлетворил ее интерес.
     -  Да. Под  Лугуваллиумом произошла великая битва, его принесли туда  в
паланкине,  и  все время, пока кипел бой, слуги не  выходили с  ним из самой
гущи сражения. Я привез ему из Галавы Артура, так он распорядился, он