подводного
озерка, они издавали тихий звук, подобный звону  тронутой  струны,  и  эхо
расходилось кругами вместе со светом факела. Там же, где они глухо  падали
на камень, образовывались не впадины, а, наоборот, воздвигались столбы,  а
над ними нависали массивные каменные  сосульки,  которые  росли  навстречу
столбам.  Не  грот,  а  настоящий  храм,  с  беломраморными  колоннами   и
стеклянным полом. Даже я, пришедший сюда по праву  и  обладающий  защитной
силой, почувствовал, как у меня зашевелились волосы на голове.
     "По воде и по суше лежит его путь на родину, и оставаться ему скрытым
в плавучем камне, покуда огнем не подымется вновь". Так вещали Древние,  и
они, как и я, с первого взгляда узнали бы  этот  грот.  Как  я  и  как  те
злосчастные рыбаки, которые возвращались из Потустороннего мира и  бредили
чертогами Черного короля. Здесь, в преддверье царства Билиса, будет лежать
сокрытым от всех глаз этот меч, пока не явится юноша, которому дано  будет
его поднять.
     Я вошел в черную воду. Дно круто уходило вниз, озерко становилось все
глубже. Позади каменной плиты потолок грота  смыкался  с  водой  -  дальше
узкий проход терялся в подводных глубинах. Вода рябила и плескалась вокруг
плиты, и эхо расходилось кругами по стенам, обтекая каменные колонны. Вода
была ледяная. Я положил меч, завернутый, как он был, когда  я  его  нашел,
подальше на плоский камень. Потом перешел через озерко  обратно.  В  гроте
звенело эхо. Я постоял, пока оно  не  утихло  до  ровного  гуденья,  потом
замерло совсем. И сделалось  так  тихо,  что  даже  дыхание  мое  казалось
неуместным вторжением в эту тишину. Оставив меч немо ожидать своего  часа,
я поспешил обратно на свет дня. Тени расступились,  и  я  беспрепятственно
вышел наружу.



                                    2

     Наступил апрель, когда ожидалось возвращение  Эктора.  Первую  неделю
месяца лили дожди и дули ветры - совсем зимняя непогода,  лес  гудел,  как
штормовое море, часовню продували  сквозняки,  пламя  девяти  светильников
пласталось и чадило. Белая сова сидела на яйцах под крышей  и  поглядывала
вниз.
     Но однажды ночью я проснулся от тишины. Ветер упал, замолчали  сосны.
Я встал, накинул плащ и вышел.  Луна  смотрела  свысока,  а  Медведица  на
севере плыла так низко и сияла так ярко, что, казалось, протяни руку  -  и
достанешь, только обожжешься. Кровь моя бежала в жилах свободно и легко, я
чувствовал себя чистым, умытым, как обступивший меня лес. Остальную  часть
ночи я спал не больше, чем юный любовник, а с первым светом встал,  утолил
голод и пошел седлать Ягодку.
     В ясное небо всплыло блистательное солнце  и  свежими  лучами  залило
поляну. Капли вчерашнего дождя  разноцветно  переливались  на  отяжелевших
травинках и на тугих кулачках  молодых  папоротников,  падали  и  всходили
паром с веток сосен, наполнявших воздух хвойным благоуханием.  А  выше  их
зеленых верхушек со всех сторон дымились белые вершины гор.
     Я вывел кобылу из сарая и как  раз  подносил  седло,  как  вдруг  она
перестала щипать траву, подняла голову и навострила уши. А через несколько
секунд и я услышал  то,  что  вспугнуло  ее:  стук  копыт,  приближающихся
быстрым галопом - на таком галопе недолго и шею сломать на  горной  тропе,
извивающейся по корням, под нависшими ветвями. Я опустил седло на землю  и
стал ждать.
     Ладная вороная лошадь  вылетела  на  полном  скаку,  с  закинутой  на
натянутых поводьях головой, осела на круп в трех шагах от меня, и в то  же
мгновенье мальчик, плашмя лежавший у нее на  спине,  соскользнул  с  седла
наземь. Лошадь была в мыле, с удил капала  пена.  Раздутые  ноздри  рдели.
Видно, немалых  трудов  стоил  этот  головоломный  галоп  и  такая  резкая
остановка. Сколько же ему? Девять? В  его  возрасте  я  ездил  на  пузатой
лошадке, которая и в рысь-то переходила, только если ее пнуть хорошенько.
     Он одной  рукой  подобрал  поводья  и  удержал  лошадь,  рвавшуюся  к
водопою.  Проделывалось  это  машинально,  а  все  внимание   гостя   было
устремлено на меня.
     - Это ты - новый святой?
     - Да.
     - Проспер был моим другом.
     - Мне очень жаль.
     - Ты не очень-то похож на отшельника. Ты правда  теперь  смотришь  за
часовней?
     - Да.
     Он, задумчиво закусив губу, разглядывал меня. Взвешивал, оценивал.  И
под взглядом этого мальчика, как еще никогда в жизни, я  ощутил  трепет  в
груди и, усилием воли сдержав волнение, заставил сердце  биться  ровно.  Я
ждал. Я знал, что по лицу моему ничего не  заметно.  Мальчик  видел  перед
собой  безобидного,  безоружного  человека,  который  седлает  неприметную
лошаденку, чтобы ехать в долину за припасами.
     Наконец он счел возможным попросить:
     - Ты никому не расскажешь, что видел меня?
     - А разве за тобой кто-то гонится?
     Губы его  изумленно  приоткрылись.  По-видимому,  от  меня  ожидалось
что-нибудь вроде "Слушаюсь и повинуюсь,  господин".  Но  тут  он  тревожно
вскинул голову, и тогда я  тоже  услышал  приближающийся  перестук  копыт,
негромкий, по мшистой земле. Кто-то торопился сюда, но все-таки скакал  не
так быстро, как мой гость на вороной.
     - Ты меня не видел, помни! - Рука его потянулась было к кошельку,  но
на полпути задержалась. Сверкнула широкая улыбка и поразила меня: до  этой
секунды он был вылитый Утер, но такая светлая улыбка - это от Амброзия,  и
темные глаза - тоже Амброзиевы. Или мои.
     - Прости, - выговорил он вежливо, но торопливо. - Поверь, я не  делаю
ничего дурного. Ну то есть ничего особенного. Я потом дам себя поймать. Но
он не позволяет мне ездить так, как мне нравится.
     Он ухватился за луку седла, готовясь вскочить на лошадь.
     - Если ты скачешь так по здешним тропам, -  сказал  я,  -  то  ничего
удивительного, что он не  позволяет.  Но  зачем  тебе  уезжать?  Ступай  в
часовню, а я собью его со следа и коня твоего поставлю  где-нибудь,  пусть
остынет.
     - Я так и знал, что ты не святой, - сказал мальчик тоном  похвалы  и,
бросив мне поводья, скрылся в задней двери.
     Я отвел вороную в сарай и запер.  Постоял  минутку  на  пороге,  дыша
тяжело и часто, как человек,  только  что  выплывший  из  штормовых  волн.
Десять лет я ждал этой минуты. Я проложил Утеру дорогу через тинтагельские
стены  и  убил  Бритаэля,   начальника   крепости,   не   испытав   такого
сердцебиения. Так или иначе, он здесь. Теперь посмотрим. Я пошел к опушке,
навстречу Ральфу.
     Он выехал на поляну один,  крупной  рысью,  припадая  к  самой  гриве
рослого каурого коня. Вид у него был взбешенный. На щеке рдела царапина  -
наткнулся на ветку.
     Наверно, его ослепил солнечный свет, заливавший поляну. Я  уж  думал,
что он на меня наедет. Но потом он все-таки разглядел, что я стою на пути,
и осадил коня, с силой натянув поводья.
     - Эй, ты! Тут не проезжал только что мальчик?
     - Проезжал, - негромко ответил я и протянул руку к его поводу.  -  Ты
погоди, не торопись...
     - Прочь с дороги, глупец! - Каурый, почуяв шпоры,  взвился  на  дыбы,
вырвав у меня повод. И в это же мгновение Ральф, потрясенный, вымолвил:  -
Господин! - и успел повернуть лошадь. Копыта мелькнули в  двух  дюймах  от
моей головы. Ральф соскользнул с седла так же легко, как и мальчик  Артур,
и потянулся было целовать мою руку.
     Я успел ее отдернуть.
     - Нет. И быстро подымись с колена, друг. Он здесь и видит нас.
     - Милосердный Иисусе! Я чуть было не наехал на тебя!  Солнце  слепило
мне глаза - я тебя не узнал!
     - Я так и понял. Однако не очень-то радушную встречу оказал ты новому
отшельнику, Ральф. Здесь на севере у всех такие манеры?
     - Господин... господин! Прошу меня простить. Я был зол... - И пояснил
чистосердечно: - Он просто дурачил меня. Я иногда различал его впереди,  а
догнать все равно не мог. Ну и я... - Но тут  до  него  дошел  смысл  моих
слов. Он не договорил и сделал шаг назад, оглядывая меня с головы до ног и
словно не веря своим глазам. - Новый отшельник? Ты?  То  есть  ты  и  есть
Мирддин, что поселился при часовне? Ну конечно! Какой же я глупец! Мне и в
голову не пришло. И никому другому тоже, можешь быть уверен. Я ни разу  не
слышал, чтобы кто-нибудь высказал предположение, что это сам Мерлин.
     - И надеюсь, не услышишь. Сейчас я всего только блюститель  святилища
и останусь им сколько понадобится.
     - А граф Эктор знает?
     - Пока нет. Он скоро должен вернуться?
     - На той неделе.
     - Скажешь ему тогда.
     Он кивнул и тут же захохотал - его удивление уступило место радости.
     - Клянусь крестом, как я рад тебя видеть, господин!  Благополучен  ли
ты? Как ты жил все это время? Как добрался сюда? И что будет теперь?
     Вопросы сыпались один за другим. Я с улыбкой поднял ладонь.
     - Слушай, - торопливо прервал я его. - Мы  потолкуем  потом.  Выберем
подходящее время. А теперь уезжай и заблудись на час или около  того,  дай
мне познакомиться с мальчиком с глазу на глаз, ладно?
     - Конечно. Двух часов тебе хватит? Этим  ты  много  выиграешь  в  его
глазах - меня обычно не так-то легко сбить с его следа. - Он обвел глазами
поляну, не поворачивая головы. Сияло утреннее солнце,  было  тихо,  только
заливался весенний дрозд.  -  Где  он?  В  часовне?  Тогда  он,  наверное,
наблюдает за нами, так что ты махнешь рукой куда-нибудь в сторону.
     - С удовольствием. - Я повернулся  и  указал  на  одну  из  тропинок,
уводящих прочь от моей поляны. - Сюда можно? Я не  знаю,  куда  ведет  эта
тропа, но надеюсь, ты сможешь на ней заблудиться?
     - Если не сложу голову, - кротко заметил он.  -  Надо  же  было  тебе
махнуть именно в эту сторону... Я бы сказал, что просто не повезло, но раз
это ты...
     - Я махнул наугад, уверяю тебя. Прости. А что, там опасно?
     - Как тебе сказать. Если я должен искать Артура в  этой  стороне,  то
обратно  мне  скоро  не  выбраться.  -  Он  подобрал  поводья,   изображая
поспешность, чтобы обмануть нашего невидимого наблюдателя.  -  А  если  по
правде, сказать, господин мой...
     - Мирддин. Я теперь не господин тебе, да и никому другому.
     - Хорошо, тогда Мирддин. Тропа там крутая  и  неровная,  но  проехать
можно. И больше того, именно ее и избрал бы дьяволенок, если  бы...  Я  же
говорил - что ты ни сделаешь, все со смыслом. - Он засмеялся. - Как я рад,
что опять тебя вижу. У меня словно гору с плеч сняли. Последние  несколько
лет были ох как нелегки, поверь!
     - Верю.
     Он поднялся  в  седло,  махнул  мне  рукой.  Я  отступил.  Он  быстро
проскакал по поляне,  и  вскоре  стук  копыт  замер  на  крутой,  заросшей
папоротниками тропе.
     Мальчик сидел на краю стола и ел хлеб с медом. Мед стекал у  него  по
подбородку. При моем  появлении  он  спрыгнул  со  стола,  утерся  тыльной
стороной руки, слизнул с руки мед и проглотил.
     - Ты не рассердишься? Тут было так много, а я просто умирал с голоду.
     - Ешь, пожалуйста. Вон в той чаше на полке сушеные фиги.
     - Спасибо, сейчас  не  хочется,  я  уже  сыт.  Я  лучше  пойду  напою
Звездочку. Ральф, я слышал, уехал.
     Мы повели лошадь к источнику. По пути он объяснил:
     - Я зову ее Звездочкой из-за этой вот  белой  звезды  на  лбу.  А  ты
почему улыбнулся?
     - Просто потому, что когда я был такой, как ты, или  даже  моложе,  у
меня была лошадка по имени Астер, а это значит  "звезда"  по-гречески.  И,
как ты, я однажды убежал из дому  и  поехал  на  холмы  и  там  повстречал
отшельника - он тоже жил один, правда не в часовне, а в  пещере,  -  и  он
угостил меня медовыми лепешками и фруктами.
     - Так ты убежал из дому?
     - Не насовсем. Только  на  один  день.  Мне  просто  хотелось  побыть
одному. Иногда это бывает необходимо.
     - Значит, ты меня понимаешь? Потому ты и отправил Ральфа прочь  и  не
сказал ему, что я здесь? На твоем месте всякий другой сразу сказал бы.  Им
все кажется, что мне нужна нянька, - добавил Артур оскорбленно.
     Лошадь подняла от воды мокрую  морду,  фыркнула,  разбрызгав  во  все
стороны холодные капли, и отошла от родника.  Мы  повели  ее  обратно.  Он
посмотрел мне в лицо.
     - Я еще не поблагодарил тебя. Я очень тебе  обязан.  Ральфу  худа  не
будет, ты не думай. Я не хвастаю, когда мне удается улизнуть от надзора. А
то мой опекун  рассердится,  хотя  разве  это  Ральфа  вина?  Ральф  скоро
вернется этой же тропой обратно, и я поеду вместе с ним. И ты сам тоже  не
бойся, я не дам тебя ему в обиду. Да он всегда винит только меня одного. -
И снова эта внезапно вспыхивающая улыбка. - Я и в самом  деле  всегда  сам
виноват. Кей старше меня, но зачинщик - я.
     Мы подошли к сараю. Он протянул было мне поводья,  но  опять,  как  и
прежде, остановился, не донеся руки, сам ввел  лошадь  и  сам  привязал  к
столбу. Я стоял на пороге и смотрел на него.
     - Как твое имя? - спросил я.
     - Эмрис. А твое?
     -  Мирддин.  А  второе,  представь  себе,  тоже  Эмрис.  Но  это   не
удивительно: там, откуда я прибыл, Эмрис - распространенное имя. Кто  твой
опекун?
     - Граф Эктор. Он - лорд Галавы.
     Мальчик повернулся ко мне, и я увидел, что лицо его покраснело.  Было
очевидно, что он ждет следующего, напрашивающегося вопроса. Однако  я  его
не задал. Я сам двенадцать лет должен был всякому встречному и поперечному
отвечать,  что  я  незаконный  сын  неизвестного  отца,  и  не   собирался
принуждать Артура к подобному признанию. Хотя тут имелась все же некоторая
разница. Насколько я мог судить, он был  приспособлен  к  самозащите  куда
лучше, чем я в его возрасте и даже в два раза старше. И как  приемный  сын
лорда Галавы он не должен был  жить,  как  я,  на  унизительном  положении
"бастарда". Впрочем, подумал я, всматриваясь  в  мальчика,  разница  между
мной и им гораздо глубже: я довольствовался малым, не подозревая  о  своей
силе; он же никогда не помирится меньше чем на всем.
     - Сколько же тебе лет? - спросил я. - Десять?
     Это ему польстило.
     - По правде сказать, недавно сравнялось девять, - ответил он.
     - Однако ты уже сидишь в седле лучше, чем я сейчас.
     - Ну да ведь ты всего лишь... - Он осекся и покраснел.
     - Я сделался отшельником только с рождества, - мягко возразил я. -  А
до этого немало поездил верхом.
     - Да? С какой целью?
     - Путешествовал. И даже сражался, когда была нужда.
     - Сражался? Где же?
     Так, беседуя, я подвел его ко входу в часовню со стороны поляны, и мы
поднялись по старым, замшелым крутым ступеням.  Любо  было  смотреть,  как
легко он взбежал по ним впереди меня.  Он  был  рослый  мальчик,  крепкого
сложения и широкий в кости - обещал вырасти сильным мужчиной. И не  только
сильным, а еще, как Утер, и красивым. Но  прежде  всего  Артур  производил
впечатление стремительной плавности движений, будто  танцор  или  искусный
фехтовальщик. В этом было что-то от  Утеровой  подвижности,  но  в  другом
роде: у Артура в  основе  лежала  глубинная,  внутренняя  гармония.  Атлет
увидел бы в нем хорошую реакцию, лучник - верный глаз, скульптор - твердую
руку. В девятилетнем ребенке эти качества уже слились в единую  пламенную,
но сдержанную силу.
     - В каких сражениях принимал ты участие? Ты ведь,  наверное,  слишком
молод даже для Великой войны. Мой опекун говорит, что я должен дожидаться,
пока мне исполнится четырнадцать  лет,  чтобы  попасть  на  войну.  А  это
несправедливо, потому что Кей на три года старше, а  я  его  побеждаю  три
раза из четырех... ну ладно, пусть хотя бы и два... Ой!
     Мы вошли в часовню, и солнце, сиявшее нам в спину,  отбросило  внутрь
наши тени, так что поначалу, со свету, он алтаря не  заметил.  Но  вот  он
сделал еще шаг, яркий утренний луч упал на  каменную  плиту,  высветив  по
странной случайности резное изображение, и меч, четкий, блистающий, словно
выступил из камня. Не успел я промолвить  слова,  как  мальчик  устремился
вперед, протянул к рукояти пальцы. Я увидел, как он вздрогнул, наткнувшись
на камень. Постоял так мгновенье, будто зачарованный, потом уронил руку  и
сделал шаг назад, не отводя глаз от алтаря.
     Не глядя на меня, он проговорил:
     - Надо же, как чудно. Я подумал, он  настоящий.  Подумал,  вот  самый
прекрасный и самый грозный меч на свете, и он  предназначен  для  меня.  А
это, оказывается, не настоящий меч.
     - Он настоящий, - сказал я. Мальчик обернулся ко мне в солнечном луче
среди танцующих пылинок. Алтарь у него  за  спиной  светился,  как  зыбкое
белое льдистое пламя. - Самый настоящий. Настанет  день,  когда  он  будет
лежать вот на этом алтаре, и все люди его увидят. Тогда тот, кто отважится
взять его с камня и поднять, должен...
     - Что? Что он должен, Мирддин?
     Я потряс головой, похлопал глазами на солнце и пришел  в  себя.  Одно
дело - видеть то, что совершается сейчас где-нибудь на другом краю  земли,
и совсем другое - лицезреть то, что еще  вообще  не  сошло  с  небес.  Это
искусство, которое люди называют пророческим и за которое  почитают  меня,
приходит, пронизывая, будто удар бича божия,  как  мы  зовем  молнию.  Но,
корчась от боли, я в то же время радостно  принимал  его  -  так  радуется
женщина последней муке родов. Вспышка ясновидения нарисовала мне, как  это
все будет происходить на этом самом месте: и меч, и пламя, и юного короля.
После всего,  что  было:  после  моего  плаванья  по  Срединному  морю,  и
нелегкого путешествия в Сегонтиум, и принятия мною после  смерти  Проспера
его обязанностей, и поездки на Каэр Банног, где я спрятал меч, - я  теперь
убедился наверняка: я верно прочел волю  бога.  Отныне  оставалось  только
ждать.
     - Что я должен? - настаивал требовательный молодой голос.
     Я не знаю, заметил ли Артур перемену в своем вопросе. Он  смотрел  на
меня трепетно, серьезно, выжидающе. Бич божий  задел  и  его.  Но  еще  не
подошел срок. Медленно, отбрасывая ненужные слова, я поведал ему  то,  что
было ему сейчас доступно.
     Я сказал:
     - Меч переходит от отца к  сыну.  Ты  еще  должен  искать.  Когда  же
подойдет твой срок, твой меч будет лежать перед тобой и ты возьмешь его  в
руку на глазах у всех людей.
     И Потусторонний мир отступил, и я вновь очутился на  поляне,  залитой
апрельским солнцем. Отерев пот с лица, я полной грудью вдохнул благодатный
весенний воздух. И было это как первый вздох младенца. Я отбросил  со  лба
взмокшие волосы и встряхнул головой.
     - Они не дают мне покоя, - проговорил я.
     - Кто?
     - Да эти, кто здесь обитает. - Его глаза следили за мной  напряженно,
готовые к чуду. Медленно, ступень за ступенью,  он  спустился  от  алтаря.
Камень у него за спиной был просто камень, с грубо высеченным изображением
меча на боковой поверхности. Я улыбнулся ему. - Я  обладаю,  Эмрис,  одним
ценным и полезным даром, но жить с ним иногда не очень-то удобно и  всегда
дьявольски трудно.
     - То есть ты видишь то, что не видно?
     - Иногда.
     - Так ты волшебник? Или прорицатель?
     - И того и другого понемножку, скажем так. Но это моя тайна, Эмрис. Я
твою тайну не выдал.
     - И я никому не скажу. - Он ограничился этим - ни клятв, ни обещаний,
но я знал, что он сдержит слово. - Значит, ты  прорицал  будущее?  Что  же
значило твое пророчество?
     - Это не  всегда  бывает  ясно.  Даже  мне  самому.  Но  в  одном  не
сомневайся: когда-нибудь, когда ты будешь готов, мы найдем меч,  для  тебя
предназначенный, и это будет самый  прекрасный  и  самый  грозный  меч  на
свете. А сейчас, пока суд да дело, не подашь ли мне воды напиться?  Там  у
родника стоит чашка.
     Он бегом принес мне воды. Я поблагодарил, выпил и отдал ему чашку.
     - Так как же насчет сушеных фиг? Ты еще хочешь есть?
     - Я всегда хочу есть.
     - Тогда в следующий раз, как приедешь, захвати с  собой  пищу.  А  то
можешь попасть в неудачный день.
     - Я и тебе привезу еду, если хочешь. Ты ведь очень беден,  да?  А  по
виду непохоже. - Он разглядывал меня, склонив голо