тавлял себе,  как  мне  добраться  до
него или вообще до какой-нибудь деревушки, или города. А  пока  мне  нужно
было разыскать себе еду и теплый кров, под крышей которого я мог бы  найти
убежище и дождаться наступления дня. Бог, видимо, покровительствовал мне.
     Было бы неплохо, если бы он помог мне еще  и  с  едой.  Изначально  я
планировал обменять на еду  какую-нибудь  из  драгоценностей,  но  теперь,
труся следом за повозками,  подумал,  что  мне  все-таки  придется  что-то
украсть. На худой конец у меня оставалась коврига ячменного  хлеба.  Потом
дождусь рассвета, и... Если Амброзиус проводил  "встречу",  как  выразился
Маррик,  то  будет  совершенно  бесполезно  отправляться  в  его  штаб   и
добиваться аудиенции. Сколько бы важной ни представлялась мне  собственная
персона, охрана Амброзиуса будет руководствоваться другими  соображениями,
узрев меня в подобном виде. Дождемся наступления дня.
     Стояла стужа. На фоне черного морозного  воздуха  пар  моего  дыхания
казался серым. Луна не светила, зато, как волчьи глаза,  сверкали  звезды.
Блестели схваченные морозцем камни на дороге. До  меня  доносился  звонкий
цокот копыт и звучный скрип колес. На мое счастье ветра не было. От бега я
согревался, но близко подходить к конвою  опасался.  Повозки  и  люди  еле
тащились, поэтому время от времени я замедлял свой бег. Мороз проникал под
рваную мешковину, и я колотил себя руками, пытаясь разогнать кровь.
     Мне везло:  на  дороге  было  где  спрятаться.  Кругом  росли  кусты.
Группами или поодиночке, они застыли, припав к земле и протянув свои ветви
в  направлении  господствующего  здесь  ветра.  Резко  выделяясь  на  фоне
звездного неба, в кустах стояли огромные камни. Сначала  я  принял  их  за
большие  вехи.  Они  будто  росли  прямо  из  земли,  их  нестройные  ряды
напоминали деревья,  погнутые  ветром.  Или  аллею  неведомых  мне  богов.
Звездное сияние высветило поверхность одного из камней.  Что-то  привлекло
мое внимание, когда я остановился.  Грубо  вырубленные  в  граните  формы,
оттененные, как сажей, холодным светом, - двуглавый топор. Стоящие, как на
параде гигантов, камни терялись в  темноте.  Сухой  поломанный  чертополох
колол мои босые ноги. Повернувшись, чтобы еще раз взглянуть на топор, я не
увидел его. Он исчез.
     Я выбежал на дорогу, сжимая стучавшие от холода зубы.
     Именно от холода, отчего же еще? Повозки ушли значительно вперед, и я
двинулся следом, стараясь бежать по землистой обочине, хотя она была такой
же твердой, как и сама дорога. Под сандалиями хрустел иней. Позади меня  в
темноте оставалось молчаливое каменное воинство. Впереди  светился  огнями
городок, и меня уже касалось тепло его домов. По-моему, я, Мерлин, впервые
бежал к свету и людям, спасаясь от одиночества.
     Город был обнесен стеной, как оно и полагалось, если  город  стоял  у
моря. Его окружал высокий земляной вал  с  изгородью  наверху.  С  внешней
стороны  вала  выкопали  широкий  ров,  сейчас  весь  покрытый  льдом.  На
расстоянии друг от друга во  льду  были  сделаны  пробоины,  чтобы  он  не
выдерживал тяжести тела. Я различал черные проемы и извилистые трещины. Их
уже затянуло свежим льдом, похожим на матовое стекло. Через ров к  воротам
вел деревянный мост. При выезде повозки остановились, и  навстречу  страже
от конвоя выехал офицер. Охрана неподвижно ожидала конца  разговора.  Мулы
же нетерпеливо переминались, сопели и звенели упряжью,  чувствуя  близость
теплой конюшни.
     Если я и лелеял надежду залезть в повозку и таким образом  проникнуть
в город, то сейчас был вынужден распрощаться с ней.  На  протяжении  всего
пути солдаты, растянувшись цепочкой, с обеих сторон сопровождали  караван.
Офицер непрерывно контролировал все повозки. Поговорив со стражниками,  он
отдал приказ заезжать. Сам же развернул лошадь и отъехал в хвост  колонны,
к последней телеге. Мне  удалось  быстро  рассмотреть  его  лицо.  Мужчина
средних лет, с крутым нравом и к тому же сильно замерзший. Не из тех,  кто
терпеливо выслушает  или  вообще  станет  слушать.  Мне  будет  безопаснее
остаться наедине со звездами и марширующим каменным воинством.


     С  глухим  стуком  ворота  закрылись  за  конвоем.  Я  услышал  скрип
задвигаемых засовов.
     Вдоль рва, на восток,  вела  едва  заметная  тропинка.  Проследив  ее
направление, я заметил вдалеке огни. Они несомненно принадлежали  какой-то
усадьбе, расположенной за пределами города.
     Я рысцой выбежал на тропинку, дожевывая на ходу ковригу хлеба.
     Оказалось, что огнями  светился  приличных  размеров  дом,  постройки
которого образовывали закрытый двор: сам дом высотой в  два  этажа,  баня,
жилища для прислуги, конюшня и пекарня. Они  были  достаточно  высокими  с
узкими окошками,  добраться  до  которых  мне  не  представлялось  никакой
возможности. Сводчатые ворота венчало железное крепление,  где  на  высоте
человеческого роста неярко горел факел, влажная смола  шипела  и  трещала.
Двор был освещен получше, но оттуда не доносилось  ни  шума,  ни  голосов.
Ворота, конечно, были наглухо заперты.
     Доверять свою судьбу привратнику? Я обогнул  стену  в  надежде  найти
лаз. Из третьего окна - пекарни - несло холодом и плесенью. Но я все равно
предпринял попытку забраться наверх. Оно представляло собой узкую щель,  в
которую даже я не пролез бы.
     Дальше конюшня, загон... На меня пахнуло запахом скота и сухого сена.
Рядом стояли дом вообще без окон и баня. Я снова вернулся к воротам.
     Неожиданно совсем рядом звякнула цепь и раздался громкий лай  собаки.
Помнится, что я отпрыгнул назад на целый шаг и плотно  прижался  к  стене.
Кто-то открыл дверь. В тишине было слышно рычание  пса.  Человек  постоял,
что-то отрывисто  сказал  и  закрыл  дверь.  Собака  немного  поворчала  и
успокоилась. Посопев, она с цепью потащилась в конуру. Я услышал, как  она
устраивалась там на сене.
     Судя по всему, внутрь  не  пробраться  и  убежища  там  не  найти.  Я
постоял, обдумывая положение, спиной  по-прежнему  прижимаясь  к  холодной
стене, которая казалась теплее, чем воздух. Меня трясло от  холода,  мороз
пробирал до самых костей. Я был уверен, что поступил правильно,  убежав  с
корабля и не доверившись конвою. Может,  постучать  в  дом  и  попроситься
переночевать? Меня примут за нищего, и тогда расправа  будет  короткой.  А
если остаться здесь, к утру я  окоченею  насмерть.  Буквально  в  двадцати
шагах от меня, куда не попадал свет от факела, я заметил невысокие  темные
очертания каких-то построек, похоже на загон для скота. Было  слышно,  как
внутри топчется живность. С ними, пожалуй, можно согреться: а если к  тому
времени у меня перестанут стучать зубы, то доем и корку хлеба.
     Я отошел от стены, сделал шаг, клянусь, не издав  никакого  шума,  но
собака тут же вылетела из конуры,  со  звоном  протащила  цепь  и  подняла
адский лай. На этот раз дверь моментально открылась, во двор вышел человек
и направился к воротам. Послышался скрежет, будто вынимал он оружие. Я уже
приготовился бежать, но тут услышал то, что привлекло внимание  собаки.  В
морозном воздухе раздался звонкий и громкий  топот  копыт.  Кто-то  скакал
сюда во весь опор.
     Метнувшись тенью, я пересек площадку в направлении загона.  В  насыпи
увидел проход, прикрытый сухим кустом боярышника. Тихо, как только мог,  я
пролез под ним и забрался в загон, стараясь не потревожить скот. Прочь  от
ворот.
     Загон оказался небольшим, грубо сложенным строением, в высоту не выше
человеческого роста, покрытый сверху соломой. Скота  было  много,  большей
частью молодые бычки. В тесноте они не могли лечь и стояли, согревая  друг
друга своим теплом и жуя сухой корм. Выход из  загона  преграждала  доска.
Снаружи простиралось пустое поле, освещенное звездным  светом.  На  морозе
оно казалось серым. Его окаймляла невысокая насыпь, по  которой  стелились
приземистые, помятые ветром кусты. В центре поля стоял каменный истукан.
     За воротами  человек  успокаивал  собаку.  Топот  копыт  приближался,
выбивая звонкую дробь по металлической дороге. Неожиданно всадник оказался
совсем рядом. Он вынырнул из темноты и придержал  лошадь  у  самых  ворот.
Раздался скрежет металла по  камню.  Человек  что-то  прокричал.  Приезжий
ответил, спрыгивая с седла.
     - Да, конечно. Давай, открывай.
     Ворота, заскрипев, открылись. До меня  донеслись  обрывки  разговора.
Кроме отдельных слов, я ничего не мог  разобрать.  Судя  по  отбрасываемой
тени, привратник или кто-то, кто вышел встречать, вынул  факел  из  петли,
чтобы обозначить путь. Оба с лошадью на поводу направились к загону.
     Я услышал, как всадник нетерпеливо сказал:
     - О, да. Подойдет. Если до этого  дойдет  дело,  то  место  сгодится,
чтобы быстро смыться. Корм есть?
     - Да, сэр. Я поместил сюда часть молодняка,  чтобы  освободить  место
для коней.
     - Там что, встать негде? -  голос  принадлежал  молодому  человеку  и
звучал отчетливо и резко. Возможно, он просто замерз и был зол.  Знатность
и беспечность проявлялись в его поведении.
     - Все по чести, - ответил привратник. - Осторожно, здесь канава. Если
позволите, я пройду вперед осветить дорогу.
     - Мне видно, - раздраженно сказал молодой. - Если при этом ты еще  не
будешь тыкать  факелом  мне  в  лицо.  Да  стой,  ты!  -  Последние  слова
относились к споткнувшейся о камень лошади.
     Я отполз от входа в загон и забился  в  угол.  Стена  высилась  здесь
прямо из насыпи. Под ней был сложен дерн и охапка сушняка  с  папоротником
сверху - нечто вроде утепленной подстилки. Я спрятался за кучей.
     Боярышник подняли и отодвинули в сторону.
     - Вот, сэр. Заводите коня. Места немного, но смотрите сами.
     - Я же сказал, что подойдет. Подними доску и заведи его.  Быстрее.  Я
тороплюсь.
     - Если позволите мне остаться, я расседлаю его, сэр.
     - Нет надобности. Час-другой и так  постоит.  Ослабь  лишь  подпругу.
Даже накидку здесь оставлю. О, боги, как холодно. Сними уздечку.  Пойду  в
дом.
     Я услышал его удаляющиеся шаги и звон шпор. Доску положили на место.
     Когда привратник догнал его, он, по-моему, сказал:
     - Введи меня с другой стороны, чтобы отец не увидел меня.
     Ворота захлопнулись. Зазвенела цепь, но собака  промолчала.  Их  шаги
прозвучали во дворе, затем стукнула дверь.



                                    3

     В том, чтобы перебраться через насыпь и подбежать к воротам, невзирая
на свет факела и собачий лай, не было никакой  необходимости.  Бог  сделал
свое дело. Он ниспослал мне тепло и, как я позже обнаружил, пищу.
     Не успела захлопнуться дверь, как я  был  уже  у  лошади  и,  шепотом
успокаивая  ее,  стаскивал  накидку.  Животное  совсем  не  вспотело.   Он
проскакал галопом не  больше  мили.  Здесь,  в  загоне,  холод  ему  будет
нипочем. Я замерз больше, и мне просто  надо  было  взять  эту  офицерскую
накидку, плотную, мягкую и добротную. Едва сняв ее с лошади, я  обнаружил,
что хозяин оставил мне не только накидку, но и полную седельную  сумку.  Я
приподнялся на носки и пошарил внутри.
     Почти полная кожаная фляга, наверное, с вином. Молодые люди не  возят
с собой воду. Печенье, завернутое в салфетку, изюм,  полоски  из  вяленого
мяса.
     Животные, дыша паром,  тыкались  в  меня  своими  слюнявыми  мордами.
Накидка сползла и зацепила углом грязь под их копытами.  Я  подхватил  ее,
прижал флягу и провиант и проскользнул под доской. Лежанка из  сушняка  не
отличалась чистотой, но теперь я был готов ночевать  в  навозной  куче.  Я
зарылся в сушняк и обернулся теплой и мягкой шерстью накидки,  после  чего
приступил к трапезе, ниспосланной мне богом.


     Мне нельзя спать, что бы ни случилось. К сожалению,  все  говорило  о
том, что молодой человек вернется через час-другой. Но,  учитывая  наличие
еды и тепла, мне бы с лихвой хватило этого времени.  Со  всеми  удобствами
дождался бы рассвета. Когда  из  дома  будут  выходить,  я  услышу,  брошу
накидку на место и спрячусь. Мой хозяин вряд ли  заметит,  что  у  него  в
сумке поубавилось еды.
     Я пригубил вина. Удивительно, даже черствая горбушка показалась с ним
вкуснее. Напиток отдавал изюмом и был сладкий. По  телу  разлилось  тепло,
сведенные суставы размягчились и перестали дрожать. Я  уютно  свернулся  в
теплом гнезде, прикрывшись от холода сухим папоротником.


     Возможно, я немного поспал и даже не понял, отчего проснулся.  Кругом
ни звука. Животные, и те стояли тихо.
     Стало, вроде, темнее, и я подумал, что  звезды  погасли  и  наступает
рассвет. Я раздвинул ветки папоротника и выглянул. Звезды были  на  месте,
источая на черном небе белое сияние.
     Странно, но я почувствовал тепло. Поднялся небольшой ветер, принесший
с собой облака. Они пробегали над головой и исчезали в ночи.  По  мере  их
движения тень и свет сменяли друг друга, волнами набегая на покрытое инеем
поле  и  окружающее  пространство.  По  этим   волнам   проплывали   кусты
чертополоха и лужайки с замерзшей травой. Ветер дул совершенно беззвучно.
     Над проплывавшей пеленой  облаков  сияли  звезды,  расположенные  под
высоким и черным куполом неба.  Тепло  и  удобная  поза  навеяли  на  меня
воспоминания о прежних спокойных временах, Галапасе, хрустальном  шаре,  в
котором я наблюдал за игрой света. Бриллиантовый  звездный  свод  напомнил
мне потолок пещеры, под которым переливались кристаллы и  сменялись  тени,
отбрасываемые пламенем костра. В небе мигали красные цвета сапфира,  синие
звезды. Одна звезда светила, не мерцая. Она  была  золотая.  В  это  время
тихий ветер принес еще одно облако, на  секунду  закрывшее  свет.  Колючий
кустарник зашевелился, каменное изваяние отбросило тень.
     Наверное, я очень глубоко  зарылся  в  своем  убежище  и  поэтому  не
слышал, как молодой человек отодвинул положенное привратником  дерево.  Он
неожиданно возник передо мной. Его высокая фигура шагала по  полю,  такому
же тихому и призрачному, как сам ветер.
     Я съежился,  как  улитка  в  своей  ракушке.  Времени  ускользнуть  и
положить на место накидку не было. Мне оставалось только надеяться, что он
не станет искать ее, подумав, что  вор  скрылся.  Однако  он  не  пошел  к
загону, а направился в открытое поле.  Там,  в  тени  каменного  изваяния,
паслось белое животное. Наверное, убежала лошадь.  Одним  богам  известно,
что оно там нашло, в зимнем поле, но  я  отчетливо  видел  его  очертания,
скрытые наполовину в тени. Подпруга с седлом, должно быть, свалились.
     Пока он будет ловить его, я убегу, а  лучше  брошу  накидку  рядом  с
загоном (пусть думает, что свалилась с лошади) и  вернусь  в  свою  теплую
постель. Пускай себе ругает привратника,  что  плохо  привязал  лошадь.  И
поделом. Я не трогал доски у входа. Осторожно приподнявшись, я осмотрелся.
     При приближении  человека  животное  приподняло  голову.  Пробегавшее
облако бросило на поле черную тень. В это время камень озарился светом,  и
я  увидел,  что  это  не  лошадь  и  не  животное  из   числа   молодняка,
находившегося в загоне. Это был бык, самый настоящий здоровый  белый  бык.
Рога по-королевски загнуты, не грудь, а грозовая туча. Он пригнул  голову,
коснувшись земли подгрудком, и стукнул копытом раз, потом другой.
     Молодой человек остановился. Теперь я видел его совершенно отчетливо.
Он отличался высоким ростом и крепким телосложением. В звездном свете  его
волосы выглядели бесцветными. Он был одет  в  заморскую  одежду  -  штаны,
перехваченные ремнями,  туника,  низко  сидевшая,  на  бедрах,  и  высокий
свободный головной убор. В руке  он  держал  сложенную  кольцами  веревку,
волочившуюся по снегу. Его короткая темного цвета накидка  развевалась  на
ветру.
     Накидка? Тогда это не мой хозяин! И потом,  с  какой  это  стати  тот
надменный молодой человек ночью будет ловить убежавшего быка?
     Неожиданно и  беззвучно  белый  бык  бросился  вперед.  Свет  и  тени
смешались,  перепутавшись  на  небольшой  площадке.  Просвистела  веревка,
сложенная петлей. Человек отпрыгнул в сторону, затягивая  веревку.  Из-под
копыт быка поднималась снежная пыль.
     Бык крутнулся и бросился снова.  Человек,  не  двигаясь  и  расставив
ноги, ожидал его. Он принял небрежную, почти презрительную позу. Когда бык
приблизился к нему, он легким движением танцора отклонился в сторону.  Бык
пронесся мимо него настолько близко, что задел  рогом  его  распахнувшуюся
накидку. Человек взмахнул руками. Веревка свилась  в  кольцо  и  обхватила
королевские  рога.  Он  наклонился  вслед,  удерживая  ее.  При  очередном
приближении быка человек прыгнул, подняв клуб снежной пыли.
     Но не прочь, а на него. Он прочно уселся на толстой шее быка,  крепко
обхватив ее ногами. Веревка превратилась в поводья.  Бык  остановился  как
вкопанный, широко расставив ноги. Опустив голову,  он  отчаянно  попытался
порвать веревку. До меня по-прежнему не  доносилось  ни  звука.  Ни  стука
копыт, ни свиста веревки, ни сопения. Я  наполовину  высунулся  из  своего
убежища и, замерев,  забыв  обо  всем  на  свете,  наблюдал  за  поединком
человека и быка.
     Облако снова своей тенью закрыло поле. Я встал,  хотел  снять  доску,
закрывавшую загон, и помчаться через все поле ему  на  выручку,  какой  бы
тщетной моя помощь ни оказалась. Но вдруг облако ушло, и я увидел, что бык
стоит на старом месте, а человек сидит сверху. Но вот голова  быка  начала
подниматься. Человек отпустил веревку и взялся руками  за  рога,  медленно
оттягивая голову назад и вверх. Медленно,  будто  в  ритуале  капитуляции,
бычья морда задралась, и обнажилась мощная шея.
     В правой руке человека блеснул металл. Он наклонился и вонзил  нож  в
шею животного, рассекая ее поперек.
     По-прежнему в тишине медленно бык рухнул на колени. На  белую  шкуру,
белую землю и белый камень изваяния хлынул черный поток.
     Я вырвался из своего  убежища  и  помчался  к  ним,  крича  что-то  в
беспамятстве.
     Человек заметил меня и повернулся. Он улыбался. В звездном свете  его
лицо   казалось   неестественно   гладким   и   каким-то   нечеловеческим:
отсутствовали признаки усталости  и  переживания.  Его  темные,  холодные,
неулыбчивые глаза также ничего не выражали.
     Я  споткнулся,  попробовал  остановиться,  запутался  в  волочившейся
накидке и упал у его ног. Сверху,  медленно  нависая,  рухнул  белый  бык.
Что-то ударило меня по голове. Я услышал пронзительный детский крик - свой
собственный, и стало темно.



                                    4

     Кто-то сильно ударил меня по  ребрам,  потом  еще  раз.  Я  застонал,
попытался уклониться от ударов, но мешала накидка. К моему лицу приставили
чадивший черным дымом факел. Знакомый молодой голос сердито воскликнул:
     - Моя накидка! О боже, держите его,  быстро.  Будь  я  проклят,  если
коснусь его. Он грязный!
     Все столпились вокруг меня, шаркая ногами по  мерзлой  земле.  Кругом
пылали  факелы,  раздавались  любопытствующие,  сердитые  и   безразличные
реплики. Несколько человек приехали верхом. Их кони раздраженно  топтались
сзади.
     Я пригнулся, глядя снизу  вверх.  Голова  раскалывалась,  лица  людей
перемешались, происходящее поплыло перед  глазами.  Из  небытия  возникали
образы и накладывались на реальные  события.  Огонь,  голоса,  корабельная
качка, рухнувший белый бык.
     Чья-то рука сорвала с меня накидку. Вместе с ней слетела часть гнилых
мешков. Я сидел голым по пояс.  Кто-то  схватил  меня  за  руку  и  рывком
поставил на ноги, за волосы повернул к стоящему напротив человеку. Он  был
молод, светлорусый, в свете  факелов  казался  рыжим,  элегантная  бородка
окаймляла подбородок. Голубые глаза пылали гневом. Он стоял на морозе  без
накидки, в левой руке держал плеть.
     Он оглядел меня с отвращением.
     - Нищенское отродье. Ну и воняет. Придется сжечь накидку. За  это  ты
заплатишь мне своей шкурой, гаденыш. К тому же ты  со