тигерна
исчезли из округи.  Когда  мы  продвигались  на  юг,  нам  пришлось  ехать
холмами: дороги заполнили люди, желающие присоединиться к Амброзиусу.
     - Верно, но...
     - И я не буду бродить по  городу,  обещаю  тебе.  Вчера  вечером  мне
повезло, прямо на въезде в город я встретил Диниаса. Он дал мне комнату во
дворце.
     - Диниас?
     Меня рассмешило ее удивление.
     - Диниас чувствует себя в долгу передо мной, неважно почему, но вчера
вечером мы быстро договорились.
     Я рассказал ей, с каким поручением я его отправил, и она кивнула.
     - Ему, - было ясно, что она имеет в виду не  Диниаса,  -  потребуется
каждый человек, способный держать в руках меч. - Мать нахмурила  брови.  -
Говорят, у Хенгиста триста тысяч  человек.  Сможет  ли  он,  -  она  опять
говорила не о Хенгисте, - противостоять Вортигерну,  а  затем  Хенгисту  с
саксами?
     Наверное, я продолжал еще предаваться воспоминаниям о ночном  бдении.
Не задумываясь, я произнес:
     - Я же сказал так, значит, это должно быть верно.
     Мой взгляд привлекло движение на  кровати.  Мать  крестилась.  Сквозь
строгость и удивление в ее глазах сквозил страх.
     - Мерлин, - она закашлялась и продолжала хриплым шепотом, -  не  будь
самонадеян. Если даже бог и дал тебе силы...
     Я положил ей на запястье свою руку, останавливая ее.
     - Вы не поняли меня, госпожа. Я плохо выразил  свою  мысль.  Я  хотел
сказать, что лишь выражал божью  волю.  Сказанное  богом  должно  сбыться,
Амброзиус должен победить - это написано на звездах.
     Мать  с  облегчением  кивнула,  расслабляясь   и   став   похожей   в
расслаблении на усталого ребенка.
     - Не бойся за меня, мама, - нежно обратился я к ней. -  Зачем  бы  ни
потребовался я богу, я согласен стать для него голосом и орудием. Я  пойду
туда, куда он меня пошлет. Когда же все завершится, он сможет забрать меня
к себе.
     - Бог один, - прошептала она.
     Я улыбнулся ей.
     - Мне тоже начинает так казаться. А сейчас спи. Я приду снова утром.


     Я отправился проведать мою мать вновь на следующее утро. На этот  раз
я пришел один, послав Кадала на  рынок  за  продуктами.  Девчонка  Диниаса
исчезла после отъезда последнего, предоставив нам самим заботиться о  себе
в пустом  дворце.  Меня  ждало  вознаграждение:  у  ворот  меня  встретила
вчерашняя девушка и в очередной раз проводила меня в келью матери. Когда я
обратился к ней с чем-то, она,  не  отвечая,  накинула  поглубже  капюшон,
оставив моему взору тонкие руки и стройные ноги. Булыжники высохли, и лужи
исчезли. Она помыла свои ноги, которые в грубых сандалиях были  похожи  на
хрупкие цветки с голубыми прожилками, хранившиеся в крестьянской  корзине.
Где-то так думалось мне, и я настроился на поэтический лад, не имея на  то
совершенно никакого права. Стрела еще дрожала, попав в цель, и при виде ее
я волновался и трепетал.
     Она снова показала мне дверь, словно я мог позабыть, и ушла.
     Похоже, матери стало лучше. Как она сказала, она хорошо отдохнула. Мы
немного поговорили. Отвечая  на  ее  вопросы,  я  дополнил  деталями  свой
рассказ.  Поднявшись  в  конце  беседы,  я  спросил,   стараясь   казаться
совершенно безразличным:
     - Девушка у ворот, такая молодая, почему она здесь? Кто она?
     - Ее мать работала во дворце. Кирдуэн. Помнишь ее?
     - Откуда? - покачал я головой.
     - В самом деле.
     На вопрос, почему она улыбается, мать ничего не  ответила,  и,  видя,
что ее это забавляет, я не решился задавать другие вопросы.
     На третий день меня встретила старая  глухая  привратница.  Во  время
разговора с матерью я все думал, рассмотрела ли она (как и  все  женщины),
что крылось за небрежностью моего вопроса. Может быть,  это  она  сказала,
чтобы убрали девушку с моих глаз? На четвертый день девушка  вернулась  на
свое место. Едва сделав шаг за ворота, я понял, что она  уже  наслышана  о
Динас Бренине. Желая рассмотреть  знаменитого  волшебника,  она  позволила
себе откинуть капюшон, и  я  увидел  большие  серо-голубые  глаза,  полные
любопытства и  удивления.  Когда  я  улыбнулся  ей  и  произнес  что-то  в
приветствие, она снова набросила капюшон, но все же ответила.  У  нее  был
тонкий и нежный, как у ребенка, голос. Она назвала меня "мой  повелитель",
будто бы в самом деле считая меня таковым.
     - Как тебя зовут? - спросил я.
     - Кери, мой лорд.
     Я остановился, чтобы задержать ее.
     - Как сегодня чувствует себя моя мать?
     Она не ответила и, проведя меня во двор, оставила там.
     В ту ночь мне не спалось, но я не слышал бога, никто не  сказал  мне,
что она не про меня. Боги не являются к человеку, чтобы сообщить  ему  то,
что он уже знает.


     В конце апреля матери стало настолько  лучше,  что,  когда  я  пришел
проведать ее в очередной раз, она сидела  в  кресле  у  окна  в  шерстяном
одеянии, наброшенном прямо на сорочку, подставив  себя  солнцу.  Во  дворе
росла айва, благоухающая розовым цветом, кругом гудели пчелы. Прямо  рядом
на подоконнике ворковали голуби.
     - Есть новости? - спросила она, увидев мое лицо.
     - Сегодня приехал посланец. Вортигерн и  королева  погибли.  Говорят,
что на юг с большим войском идет Хенгист и с ним брат Вортимера  Пасентиус
с остатками своей армии. Амброзиус уже направляется навстречу.
     Мать выпрямилась, глядя мимо меня в стену. Сегодня с  ней  находилась
женщина,  которая  сидела  на  стуле  с  другой   стороны   кровати.   Она
сопровождала мать в поездке в Динас Бренин.  Она  перекрестилась  на  свой
крест. Ниниана продолжала глядеть вдаль, думая о своем.
     - Рассказывай.
     Я  рассказал  все,  что  слышал  о  бое  у  Доварда.  Женщина   снова
перекрестилась, но мать не шевельнулась. Когда я закончил,  она  поглядела
на меня.
     - Ты уезжаешь сейчас?
     - Да. Что-нибудь передать ему?
     - Когда мы встретимся, у нас будет достаточно времени.
     Когда я уходил, мать смотрела на мерцающие  аметисты,  вглядываясь  в
далекое будущее.
     Кери не было. Я помешкал  немного  и  затем  медленно  пересек  двор,
направляясь к воротам. Заметив ее в тени арки, я ускорил шаг. Я  готовился
наговорить уйму вещей, совершенно бесполезных для того,  чтобы  сохранить,
что не  подлежало  сохранению.  Но  в  этом  не  было  необходимости.  Она
протянула свои хорошенькие ручки и дотронулась до моих рук.
     - Мой лорд...
     Ее капюшон был откинут, в глазах стояли слезы.
     - В чем дело? - резко спросил я. На какое-то безумное  мгновение  мне
показалось, что она оплакивает мой отъезд. - Что такое, Кери?
     - У меня болит зуб.
     Я раскрыл от удивления рот. Наверное, у меня был  такой  глупый  вид,
словно я получил пощечину.
     - Здесь, - сказала она, приложив руку к щеке. Капюшон откинулся. - Он
болит уже много дней. Пожалуйста, мой лорд.
     - Я не вырываю зубов, - ответил я хрипло.
     - Но если вы лишь прикоснетесь...
     - И не волшебник... - начал я, но она приблизилась, и слова  застряли
у меня в горле. Она пахла жимолостью. Ее волосы были пшеничного  цвета,  а
глаза синие,  как  нераспустившиеся  колокольчики.  Не  успел  я  и  слова
сказать, как она взяла мою кисть своими руками и прижала к щеке.
     Я напрягся, будто пытаясь вырваться, но  затем  совладал  с  собой  и
нежно взял ее щеку в свою ладонь. Ее васильковые глаза были  невинны,  как
само небо. Она наклонилась, и ее одеяние откинулось вперед вместе  с  ней,
приоткрыв грудь. У нее была гладкая, как вода, кожа и сладкое дыхание.
     Я мягко высвободил руку и отошел.
     - Я ничего не могу поделать, - по-моему, мой голос звучал грубо.  Она
опустила глаза и застенчиво выпрямилась, сложив руки перед  собой.  У  нее
были короткие и густые ресницы, как и волосы, отливавшие золотом. В уголке
рта примостилась крошечная родинка.
     - Если к утру не пройдет, лучше вырви его.
     - Уже прошло. Боль прекратилась, как только вы дотронулись до щеки, -
в ее голосе слышалось удивление,  и  она  прикоснулась  к  тому  же  месту
ласкающим движением. Я почувствовал, как в венах с нарастающим  давлением,
словно боль, запульсировала кровь. Внезапно она снова схватила мою руку  и
быстро, воровато приложилась к ней ртом.
     Рядом со мной распахнулась дверь, и я оказался на пустынной улице.



                                    4

     Согласно рассказу посланца, выходило,  что  Амброзиус  принял  верное
решение сначала  добить  Вортигерна,  а  затем  заняться  саксами.  Взятие
Доварда и проявленная  при  этом  жестокость  сделали  свое  дело.  Те  из
вторгшихся саксов, которые отважились  углубиться  внутрь  страны,  начали
отходить  на  спорные  территории,  откуда   начиналось   вторжение.   Они
остановились к северу от Хамбера укрепиться и  дождаться  там  Амброзиуса.
Сначала Хенгист  считал,  что  Амброзиус  имеет  под  своим  началом  лишь
бретанскую армию, не более того. Он не  знал,  насколько  смертоносно  это
оружие. Он  полагал  (как  доносили),  что  к  Амброзиусу  примкнуло  мало
бриттов. В любом случае саксы  столь  часто  разбивали  племенные  дружины
бриттов, что перестали считать их за воинов. Когда же до саксонского вождя
дошли слухи о тысячах англичан, присоединившихся к Красному Дракону,  и  о
поражении у Доварда,  он  решил  не  задерживаться  у  Хамбера,  а  быстро
двинуться на юг и встретить бриттов в месте по своему выбору, где он  смог
бы застать Амброзиуса врасплох и разгромить его армию.
     В который уж раз  Амброзиус  проявил  цезарскую  скорость.  Это  было
крайней необходимостью: саксы оставляли за собой разрушенную страну.
     Развязка наступила во вторую неделю мая. Уже стояла июньская жара,  с
дождичками, оставленными в наследство апрелем. Погода неделю была в  долгу
перед двумя месяцами, что  же  касается  Хенгиста,  то  ему  пришло  время
отдавать долги. Едва успев  довести  приготовления  до  половины,  он  был
застигнут Амброзиусом у Маэсбели, неподалеку от форта Конан или Кэрконана,
который иногда в народе называют Конисбургом. Это  холмистая  местность  с
крепостью на одной из скал, неподалеку пролегает овраг. Здесь саксы хотели
устроить засаду для войск Амброзиуса,  но  тот  узнал  об  этом  от  своих
лазутчиков. Его люди встретили в одной из пещер скрывавшегося там  бритта.
Он прятал там свою семью  и  двух  маленьких  детей  от  топоров  северян.
Получив сведения, Амброзиус ускорил темп марша и вышел на Хенгиста прежде,
чем была завершена подготовка к засаде. Им предстояло теперь встретиться в
открытой битве.
     Затея с засадой обернулась против Хенгиста.  Занятые  Амброзиусом  на
местности позиции имели свои преимущества. Его основные силы  -  бретанцы,
галлы и бритты с юга и  юго-востока  -  расположились  на  пологом  холме.
Впереди лежало ровное поле, которое им ничего не стоило  атаковать.  Среди
этой разномастной армии находились и другие британцы  со  своими  вождями.
Позади  плавно  начиналась  возвышенность,  поросшая  колючками  и  желтым
утесником. На западе она заканчивалась холмистым плато, а  на  востоке  ее
окаймляла дубовая роща. Люди из Уэльса, горцы, встали по флангам. Северный
Уэльс занял дубовую рощу,  а  отделенные  от  них  главными  силами  южные
уэльсцы расположились на холмах к западу. Это воинство, легко вооруженное,
высокоподвижное  и  имевшее  между  собой  несведенные  счеты,   держалось
наготове для того, чтобы быть использованным в качестве  подкрепления.  Во
время битвы они должны были обрушить стремительные молотоподобные удары на
слабые места в обороне противника. На них  можно  было  положиться,  чтобы
добить бегущих с поля боя саксов.
     Саксы попали в расставленную ими самими ловушку.  Перед  ними  стояла
громадная армия, сзади находилась скала Кэрконан и теснина, в которой  они
планировали  засаду.  Они  сражались,  как  дьяволы,   но   находились   в
неблагоприятном положении. Саксы  начали  битву  в  страхе  перед  грозной
репутацией Амброзиуса, рожденной у Доварда, а также, как рассказывали  мне
люди, боясь моего пророчества, которое я  сделал  перед  Вортигерном.  Оно
передавалось из уст  в  уста,  как  пожар,  охвативший  довардскую  башню.
Естественно,  что  оборотная  сторона  предзнаменований  играла  на   руку
Амброзиусу. Сражение началось незадолго до наступления полудня, и к заходу
солнца все было кончено.
     Я видел битву от начала до конца. Для меня она оказалась первой, и не
стыжусь сказать, почти последней крупной битвой. Я участвовал в  сражениях
не мечом или копьем. Если уж на то пошло, то я внес свою  лепту  в  победу
при Кэрконане задолго до начала самого сражения. Когда  же  оно  началось,
мне пришлось играть роль, символически отведенную мне однажды Утером.
     Мы доехали с Кадалом до Карлеона, где встретились с небольшим отрядом
Амброзиуса, занявшим  крепость.  Второй  отряд  направлялся  к  Маридунуму
занять и восстановить местные укрепления. А также, как  рассказал  мне  их
командир  в  конфиденциальном  порядке,  "проследить,  чтобы  христианская
община, вся христианская община - так уж набожен наш король  -  оставалась
бы в безопасности". Ему даже поручили  выделить  мне  людей  для  эскорта,
который сопровождал бы меня к Амброзиусу. Отец не забыл при этом  передать
мне мою одежду. Поэтому я послал Кадала, к  его  великому  неудовольствию,
обратно, привести в порядок пещеру  Галапаса  и  ждать  меня  там,  а  сам
направился в сопровождении воинов на северо-восток.
     Мы подъехали как раз, когда армия расположилась за Кэрконаном. Войска
построились уже в боевые порядки и хотели  видеть  командующего.  Согласно
указанию, мы отъехали в сторонку и встали у западного  холма.  Там  стояли
ополчения южноуэльских племен. Люди с  недоверием  переглядывались,  держа
наготове  мечи  для  саксов.  Охранявшие  меня  воины  относились  ко  мне
приблизительно одинаково. Во время пути они не нарушали моего молчания,  и
было видно, что они относятся ко мне с благоговением. Для них я являлся не
столько признанным сыном  Амброзиуса,  сколько  "пророком  Вортигерна",  -
титул уже пристал ко мне, и потребовались годы, чтобы отделаться от  него.
Когда я доложил о своем прибытии одному из командиров и  попросил  отвести
мне место в боевых порядках, тот пришел в ужас и стал всерьез просить меня
не участвовать в сражении, а найти себе место, откуда я был бы виден всему
войску и войско знало бы, что "пророк находится с ними". Я поступил по его
совету и удалился на вершину небольшой скалистой горы, где, запахнувшись в
накидку, я приготовился созерцать поле боя, лежащее внизу, как на карте.
     Амброзиус находился в центре. Я видел его  крупного  белого  жеребца,
рядом развевался стяг с Красным Драконом. Справа от него  мелькал  голубой
плащ Утера, галопом скакавшего перед рядами. Командира на левом  фланге  я
узнал не сразу: серая лошадь с крупным, мощным человеком на  ней  и  белое
знамя с чем-то неразборчивым.  Потом  я  разглядел  вепря,  Корнуолльского
вепря. Командующим на левом  фланге  у  Амброзиуса  был  никто  иной,  как
седобородый Горлуа, повелитель Тинтагеля.
     В боевых порядках саксов невозможно было ничего разобрать.  Всю  свою
жизнь я слышал о жестокости этих светловолосых  гигантов,  все  британские
дети воспитывались на страшных рассказах о них. Они обезумевали в сражении
и могли сражаться, истекая кровью из двенадцати ран, с неубывающей силой и
жестокостью. Их силу и ярость уравновешивал недостаток дисциплины. Так оно
вышло и на этот раз. В волнах блестящего металла и пляшущих  конских  грив
нельзя  было  разглядеть  никакого  подобия  порядка.  Все  находилось   в
постоянном движении, напоминая поток, готовый прорвать плотину.
     Даже со своего места я мог выделить Хенгиста и его брата - гигантов с
длинными  усами,  свисающими  до  самой  груди,   и   длинными   волосами,
развевающимися сзади. Они объезжали свое войско на маленьких,  но  крепких
лошадках. Стоял крик, отчетливо слышимый в воздухе: молитвы богам, клятвы,
призывы, команды. Они нарастали в неистовом  крещендо,  пока  не  раздался
последний дикий вопль: "Убей, убей, убей!" Взметнулись топоры,  блеснув  в
майском солнце, и вся свора ринулась на стройные ряды войска Амброзиуса.
     Два воинства столкнулись с таким  ударом,  от  которого  в  Кэрконане
загалдели галки. Казалось, раскололся воздух. С моего  места  нельзя  было
увидеть,  как  разворачивалось  сражение,  а  точнее,   несколько   разных
сражений. Какое-то время было похоже,  что  саксы  со  своими  топорами  и
крылатыми шлемами пробурили проход в британском  войске.  Рядом  виднелась
группа саксов, окруженная и  поглощаемая  морем  британцев.  Главный  удар
саксов пришелся по центру Амброзиуса, затем с востока  по  саксам  ударила
конница  Утера,  совершившая  гибкий  обходной  маневр.  Корнуолльцы   под
предводительством Горлуа сначала подались назад, но когда саксонские  ряды
заколебались, их войска мощными ударами пошли дробить саксов. После  этого
на поле установился хаос.  Повсюду  небольшими  группами  сражались  люди.
Схватки шли даже врукопашную. Шум, скрежет и  крики  доносились  до  моего
утеса вместе с запахом пота и крови.  Я  сидел,  запахнувшись  в  плащ,  и
наблюдал. Снизу под моей скалой раздавались голоса уэльсцев, переросшие  в
боевые крики, как только в нашем направлении устремился  отряд  саксов.  В
одно мгновение холм опустел, а звуки битвы приблизились  к  холму  морским
прибоем.  Рядом  в  боярышнике  мелькнула  малиновка  и  начала  петь.  Ее
беззаботное и радостное пение перекрывало шум сражения. И  по  сегодняшний
день, когда бы я ни вспомнил битву при Кэрконане, мне каждый раз  слышится
пение малиновки, накладывающееся на карканье воронья. Вороны  уже  кружили
вверху. Люди рассказывают, что они могут заслышать звон клинков за  десять
миль.
     К закату  все  было  кончено.  Эльдоль,  герцог  Глостерский,  стащил
Хенгиста с коня под самыми стенами Кэрконана, где тот  попытался  спастись
бегством. Остальные саксы бросили поле боя и бежали.  Большинство  из  них
настигли в горах и в теснине у подножия Кэрконана. С наступлением  сумерек
у ворот крепости зажгли факелы, и в нее на белом скакуне через мост въехал
Амброзиус, оставив поле боя воронью, священникам и похоронным командам.
     Я не сразу отправился к нему, дав время на похороны павших и очищение
крепости. Кроме того, для меня наверняка найдется работа среди раненых,  а
с передачей послания от моей матери спешить не было необходимости. Пока  я
сидел  на  майском  солнце  между  пением  малиновки  и  шумом  битвы,   я
почувствовал, что матери вновь стало плохо и ее уже нет на свете.



                                    5

     Я спустился между кустами утесника и колючками. Уэльсцы  давно  ушли.
Издалека доносились  отдельные  крики  и  звуки  битвы,  небольшие  группы
занимались поиском и вылавливанием беглецов.
     Внизу, на равнине, сражение завершилось. Раненых уносили в  Кэрконан.
Повсюду  мелькали  факелы,  долину  заполнило   светом   и   дымом.   Люди
перекрикивались, неслись крики и стоны раненых, лошадиное  ржанье,  резкие
команды, топот  носильщиков.  То  там,  то  здесь  в  неосвещенных  местах
появлялись люди  по  одиночке  или  по  двое,  рыская  между  павших.  Они
нагибались  и  поспешно  переходили  от  тела  к  телу.  Иногда,  где  они
останавливались, раздавался крик, неожиданный стон, блеск металла  и  звук
удара. Мародеры делали свое  дело  среди  мертвых  и  умирающих,  опережая
войсковых спасателей. Кружили вороны, едва  не  задевая  крыльями  факелы.
Парочка птиц уселась неподалеку от меня  на  камне.  С  наступлением  ночи
появятся и крысы, набежав из сырых подвалов замка поживиться мертвечиной.
     Работа по спасению раненых выполнялась быстро  и  действенно,  как  и
все, что делалось в армии Князя. Когда  все  вернутся,  ворота  запрут.  Я
решил, что найду отца, выполнив основные задачи.  Наверное,  ему  сказали,
что я уже благополучно в