от  Рутупий  до  Виндокладии.  Эта   область
называлась Саксонский берег еще в римские времена, потому что все  корабли
саксов обычно приставали здесь; но в годы, когда правил Утер, это название
приобрело  более  грозный  и  более  точный  смысл:  в  хорошую  погоду  с
лондонских стен можно было разглядеть дымы саксонских селений.
     Надежно закрепившись на Саксонском берегу и  в  таких  же  местах  на
северо-восточном побережье, они начали оттуда новые набеги. Королем  тогда
был мой отец. Он убил Хенгиста и его брата и отогнал захватчиков  обратно,
одних - на дикие земли за валом Адриана, других -  в  прежние  пределы,  и
снова - на этот раз силой оружия - принудили их к соглашению. Но с саксами
сговариваться - все равно что на воде  писать:  Амброзии,  не  доверяя  их
доброй воле, возвел вал, чтобы защитить богатые земли, по условной границе
с Саксонским берегом.  Вплоть  до  его  смерти  соглашение  -  или  вал  -
удерживали их, и в начале царствования Утера они тоже не участвовали  явно
в набегах Хенгистова сына Окты и сородича его Эозы,  но  соседи  они  были
беспокойные: здесь приставали все новые  и  новые  германские  корабли,  и
постепенно пришельцы густо населили Саксонский берег  и  все  прибывали  и
прибывали, так что уже и вал Амброзия перестал быть надежной защитой. И по
всему восточному побережью высаживались непрошеные гости  из-за  Немецкого
моря, одни жгли, грабили  и  уплывали  обратно,  другие  жгли,  грабили  и
оставались тут жить, откупая  или  вымогая  себе  новые  земли  у  местных
властителей.
     Вот такой набег и описывал мне теперь Ральф.
     - Ну,  союзные  саксы,  понятно,  нарушили  соглашение.  В  Гончарном
заливе, много западнее их законных пределов,  высадилось  новое  войско  -
целых три десятка кораблей, - и они приняли их с распростертыми  объятиями
и вывели им на подмогу свои рати. Вместе закрепились в устье реки и  стали
подниматься вверх по течению к Виндокладии. Стоит  им  добраться  до  горы
Бадон, и я думаю... что это?
     Он оборвал рассказ на полуслове, глядя мне в  лицо  с  недоумением  и
легкой примесью страха.
     - Да ничего, -  ответил  я.  -  Просто  мне  почудился  какой-то  шум
снаружи, но это только ветер.
     - Ты сейчас вдруг стал таким  же,  как  в  ту  ночь  в  Тинтагеле,  -
медленно проговорил он, - когда объяснял,  что  воздух  полон  чар.  Глаза
сделались такие странные, черные и с поволокой, словно  ты  видишь  что-то
вон там, за очагом. - Он замялся и спросил: - Вещий знак, да?
     - Нет. Ничего я не видел. Слышал только словно  бы  лошадиный  цокот.
Это дикие гуси над нами пролетали. Был  бы  вещий  знак,  он  бы  еще  раз
повторился. Рассказывай дальше. Ты говорил о горе Бадон.
     - Дело в том, что неведомо для саксов король Утер как раз оказался  в
Корнуолле со всем своим войском, с каким воевал против  герцога  Горлойса.
Он поднял легионы, призвал на  помощь  корнуолльцев  и  двинулся  отгонять
саксов обратно. - Ральф помолчал, сердито поджав  губы,  потом  договорил,
понурясь: - Кадор выступил с ним заодно.
     - Вот оно что, - задумчиво сказал я. - А ты не  знаешь,  на  чем  они
поладили?
     - Я только слышал, будто Кадор  говорил,  раз  он  один  не  в  силах
оборонить свою Думнонию, то пусть хоть сам черт  ему  предложит  союз,  он
согласен, лишь бы прогнать саксов.
     - Разумный юноша.
     Но Ральф в пылу своих обид ничего не слушал.
     - Он даже не заключил мира с Утером...
     - Ну еще бы.
     - ...а прямо выступил с ним вместе! А меня не  взяли.  Я  ходил  и  к
королю, и к госпоже, просил, умолял - не берет!
     - Ну что ж, - повторил я рассудительно, - его можно понять.
     Тут Ральф словно опомнился,  посмотрел  на  меня,  готовый  вспыхнуть
новой обидой.
     - То есть как это? Если ты тоже считаешь меня предателем...
     - Вы с Кадором однолетки, верно? Докажи же, что  ты  не  глупее  его.
Подумай хорошенько.  Раз  Кадору  предстоит  сражаться  рядом  с  королем,
значит, король не может взять в это дело и тебя. Ведь если  для  Утера  ты
просто живой укор совести, то в глазах Кадора  ты  -  один  из  виновников
гибели его отца. Подумай сам, разве он потерпел бы тебя при короле, как ни
велика его нужда в королевских легионах? Ну, видишь теперь, почему тебя не
взяли в поход и тайно отправили на север, ко мне?
     Он молчал. Я сказал ему ласково:
     -  Что  сделано,  то  сделано,  Ральф.  Только  дитя  ждет  от  жизни
справедливости; мужчина же принимает не ропща все, чем  оборачиваются  его
поступки. Это теперь от нас обоих и требуется, поверь мне. Забудь  о  том,
что было, и принимай, что пошлют боги. Пусть тебе и пришлось оставить двор
и даже покинуть Корнуолл, жизнь твоя от этого еще не кончена.
     Он молчал. Безмолвие затянулось. Наконец он встал,  подобрал  свою  и
мою пустые чашки.
     - Понимаю, - проговорил он. - И раз мне пока делать больше нечего,  я
готов остаться здесь и услуживать тебе. Но не потому, что я боялся короля,
и не потому, что моя бабка хочет  убрать  меня  подальше  с  глаз  герцога
Кадора. А потому, что я сам так решил. И к тому же, - он сглотнул, -  я  в
долгу перед тобой.
     В тоне его не слышалось ни благодарности, ни умиротворения. Он  стоял
как солдат, закинув голову и прижимая к груди обе чашки.
     - Ну что ж, начни выплачивать свой долг с того, что вымой эти  чашки,
- миролюбиво сказал я и взялся за книгу.
     Он еще помедлил минуту, но я не поднимал головы. И, не сказав  больше
ни слова, он вышел из пещеры набрать воды в источнике.



                                    5

     На молодых все заживает быстро, и  через  несколько  дней  Ральф  уже
хозяйничал вовсю, отказавшись от дальнейшего лечения. Только рана на бедре
еще недели две причиняла ему страдания и заставляла прихрамывать.
     "Сам решив" остаться у меня, Ральф в действительности не имел другого
выбора: хромота  и  отсутствие  лошади  лишали  его  возможности  покинуть
пещеру. Но служил он мне  хорошо,  смирив  обиду,  которую,  наверно,  еще
сохранил  против  меня,  и  недовольство  новым   своим   положением.   Он
по-прежнему был  неразговорчив,  но  меня  это  нисколько  не  смущало.  Я
спокойно занимался своими делами, и Ральф постепенно приспособился ко мне,
так что мы с ним зажили душа в душу. Может быть, он и  презирал  про  себя
мое пещерное жилище и наш простой обиход,  но  видом  своим  и  поведением
неизменно подчеркивал, что он - паж и состоит в услужении у принца.
     Я постепенно освобождался от  тягостных  ежедневных  обязанностей,  с
которыми почти успел уже свыкнуться, и теперь на досуге опять мог  читать,
собирать травы и даже заняться музыкой. Странно было поначалу лежать ночью
без сна и слышать с другого конца пещеры ровное дыхание спящего отрока; но
потом  я  заметил,  что  лучше  сплю,  кошмары  стали  проходить,  ко  мне
возвращалось здоровье и душевный покой; и, хотя сила моя все еще не давала
себя знать, я теперь верил, что она ко мне вернется.
     Что же до Ральфа, то он хоть и досадовал на свое изгнание -  ведь  он
не предвидел ему конца, - однако со мной был неизменно  любезен,  а  потом
постепенно и смирился со ссылкой и то ли изжил, то ли научился прятать  за
внешним довольством прежнюю досаду.
     Проходили недели, нивы в  долинах  золотились,  ожидая  жатвы,  когда
наконец прибыла новая весть из Тинтагеля. Однажды августовским вечером,  в
сумерках, шпоря коня, прискакал вестник. Ральфа со мной  в  это  время  не
было: я отослал его к пастуху Аббе, который  все  лето  жил  в  хижине  за
холмом, - его простачок сын по имени Бан повредил себе ногу, я лечил  его,
и рана хорошо заживала, но еще нужны были мази и промывания.
     Я вышел навстречу всаднику. Он уже спешился под скалой и вскарабкался
на уступ перед входом в пещеру. Был он молод, щеголеват и румян и коня  не
взмылил. Я понял, что весть, с которой он послан, - не срочная и что  ехал
он не спеша. Увидев меня, он единым взглядом охватил и старый,  изодранный
плащ, и изношенный балахон, но сдернул с головы берет и опустился на  одно
колено. Кому предназначался этот поклон: магу  или  королевскому  сыну?  -
подумал я.
     - Господин мой Мерлин.
     - Добро тебе пожаловать. Из Тинтагеля?
     - Да, сударь. От королевы. - Вскинул на меня глаза. - Я прибыл тайно.
Без ведома короля.
     - Я так и понял. Не то бы у тебя был королевский значок.  Встань  же.
Трава сырая. Ты ужинал?
     Он посмотрел недоуменно. Не так встречают  гонцов  особы  королевской
крови.
     - Да нет, сударь, но я заказал себе ужин в деревенской харчевне.
     - В таком случае не  буду  тебя  задерживать.  Там  тебя,  бесспорно,
накормят лучше, чем здесь. С какой же ты вестью? Или ты привез мне  письмо
от королевы?
     - Нет, господин, не привез, а просто на словах должен  передать,  что
королева желает тебя видеть.
     - Немедленно? - встревожился я. - Не случилось ли худа с  нею  или  с
младенцем, которого она носит?
     - Ничего не случилось. Лекари и женщины говорят, что все  хорошо.  Но
только... - он потупил взгляд, - у нее, как видно, что-то на сердце, о чем
ей нужно с тобой побеседовать. Она велела сказать: как только сможешь.
     - Понимаю. - И я спросил таким же  старательно  безразличным,  как  у
него, тоном: - А где сейчас король?
     - Король намерен покинуть Тинтагель во вторую неделю сентября.
     - Ага. Вот я как раз после этого и смогу быть у королевы.
     Подобная прямота даже испугала его. Он снова вскинул на меня глаза  и
тотчас потупился.
     - Королева будет рада принять  тебя  в  названное  тобою  время.  Она
повелела мне все подготовить. Ты понимаешь, что открыто  явиться  в  замок
Тинтагель для тебя невозможно. - И тут же, в порыве откровенности: -  Ведь
в Корнуолле сейчас все от мала до велика против  тебя.  Тебе  лучше  будет
изменить обличье.
     - Что до этого, - ответил я и погладил бороду, - то,  как  видишь,  я
уже и так почти неузнаваем. Не тревожься, приятель, я все понимаю. Я  буду
осмотрителен. Но тебе придется еще кое-что мне объяснить. Она ни словом не
обмолвилась, зачем я ей нужен?
     - Ни словом, сударь.
     - И ты ничего не слышал? Женщины ни о чем таком не шептались?
     Он покачал головой, потом, прочтя недоверие на моем лице, добавил:
     - Сударь, нужда королевы срочная. Она ничего не сказала,  но,  должно
быть, речь идет о младенце. О чем же еще?
     - В таком случае я  приеду.  -  Он  как  будто  изумился  и  поспешил
опустить глаза. Я резко добавил: - А чего ты ожидал? Я не слуга  королеве.
И королю не слуга. Так что нечего и пугаться.
     - Чей же ты слуга?
     - Свой и божий. Но ты можешь возвратиться к королеве и передать,  что
я у нее буду. Какие приготовления ты сделал?
     Он с облегчением пустился излагать привычные подробности:
     - В пяти милях от Тинтагеля у брода через реку Кэмел стоит  небольшая
харчевня. Ее хозяина зовут Кау. Сам он корнуоллец,  но  жена  его,  Маэва,
была раньше в услужении у королевы, и он не выдаст. Смело обращайся к ним,
они тебя будут ждать. Оттуда с одним из сыновей Маэвы ты  сможешь  послать
королеве весть о своем прибытии - до того,  как  королева  призовет  тебя,
тебе лучше к замку не  приближаться.  Теперь  как  ты  будешь  добираться?
Погода в сентябре, как правило, стоит еще хорошая, море  обычно  спокойно,
так что, если...
     - Если ты намерен убеждать  меня,  что  морем  добираться  мне  будет
удобнее, то не трудись понапрасну, - прервал его я. - Разве ты не  слышал,
что волшебники не могут плавать по морю? Не любят, во  всяком  случае.  Да
меня бы укачало даже на переправе через Северн. Нет, я поеду по суше.
     - Но большая дорога по суше идет мимо  лагеря  под  Каэрлеоном.  Тебя
узнают. А мост у Глевума охраняют люди короля.
     - Хорошо. Я переправлюсь через реку ниже, кратчайшим путем. - Я знал,
что  он  прав.  Ехать  по  большой  дороге  через  Каэрлеон,  а  потом  по
Глевумскому  мосту  значило  не  только  подвергать  себя  опасности  быть
узнанным воинами Утера, но притом  еще  добавляло  несколько  лишних  дней
пути. - Я буду держаться в стороне от военной дороги. Есть отличная тропа,
которая идет над берегом  через  Нидум;  я  поеду  по  ней,  если  в  моем
распоряжении будет лодка для переправы в устье Эли.
     - Хорошо, сударь.
     И мы условились, что я перееду на лодке от Эли  до  устья  Укзеллы  в
земле думнонцев и оттуда тропами буду пробираться на юго-запад, не выезжая
на дороги, где есть опасность встретиться с ратниками короля  или  герцога
Кадора.
     - А знаешь ли ты  путь?  -  спросил  он  меня.  -  Конечно,  ближе  к
Тинтагелю Ральф сможет быть твоим проводником.
     - Ральфа со мной не будет. Но я найду  дорогу.  Я  уже  бывал  в  тех
краях. Да и спросить язык не отвалится.
     - Я могу устроить конные подставы...
     - Лучше не надо. Мы ведь условились, что я буду продвигаться скрытно,
чтобы никто меня не узнал. Я приму  вид  странствующего  глазного  лекаря,
этот способ уже был мною испробован. А лекарь - не такая фигура, чтобы его
ждали свежие подставы по всему пути. Ты не бойся, я  останусь  невредим  и
буду на месте, когда королева пожелает меня видеть.
     Этим он удовлетворился и побыл со мною еще некоторое  время,  отвечая
на мои вопросы и пересказывая последние новости. Краткий карательный поход
короля против наглых грабителей побережья  окончился  успешно,  захватчики
были отогнаны обратно в пределы союзных западных саксов. На юге  наступила
передышка. Но с севера приходили  вести  о  трудных  схватках  с  англами,
переплывшими море и высадившимися в устье  реки  Алаунуса,  что  в  стране
вотадинов. Мы в Южном  Уэльсе  зовем  этот  край  Манау  Гуотодин.  Оттуда
столетие  назад  прибыл  к  нам  великий  король   Кунедда,   приглашенный
императором  Максимом,  дабы  изгнать  из  Северного  Уэльса  ирландцев  и
поселиться на их землях союзником имперских орлов. Кунедда и его соратники
и стали первыми нашими федератами. Ирландцев они изгнали и навсегда  осели
в Северном Уэльсе, который на своем наречии назвали Гвинедд. Там и  сейчас
правил потомок Кунедды король Маэлгон, твердый властитель и искусный воин,
каким и должен быть вождь, ведущий народ свой  по  пути  великого  Магнуса
Максимуса.
     Другой потомок Кунедды оставался править  над  вотадинами  -  молодой
король Лот, воитель столь же искусный и бесстрашный, как  и  Маэлгон,  его
замок стоял недалеко от моря к югу от Каэр  Эйдина,  в  самом  сердце  его
королевства Лотиана. Вот он и отбивал теперь  набеги  англов.  Возглавлять
защиту северных и восточных берегов  поручил  ему  еще  Амброзии,  который
надеялся, что в союзе с ним властители  севера:  Гвалог  Элметский,  Уриен
Горский, вассалы Стрэтклайда, король Коэль  Регедский  -  станут  надежной
стеной. Однако Лот, по слухам, оказался  драчлив  и  заносчив,  Стрэтклайд
наплодил уже девять сыновей и, пока они дрались между собой, точно молодые
самцы-тюлени, каждый - за свой клочок земли, преспокойно продолжал плодить
новых. Уриен Горский взял в жены Логову  сестру  и  стоял  бы  крепко,  да
слишком уж зависел от Лота. Самым сильным из них всех, как  и  во  времена
моего отца, оставался Коэль  Регедский:  он  легкой  рукой  правил  своими
вассалами, но выводил их дружно на  битву,  как  только  возникала  угроза
верховному королевству.
     И вот теперь, рассказал мне гонец королевы, король Регедский, а с ним
Эктор Галавский и Бан Бенойкский объединились с Лотом и Уриеном  и  решили
вместе избавить север  от  бедствий.  Пока  что  им  сопутствовала  удача.
Известия эти обнадеживали. Жатва повсюду в тот год была обильной, и  можно
было не опасаться, что голод  опять  пригонит  грабителей-саксов  к  нашим
берегам, пока зима не перекрыла морские пути. На какое-то время нас ожидал
мир - Утер как раз успеет успокоить брожение в Корнуолле после своей ссоры
с герцогом Горлойсом и новой женитьбы, подтвердить союзнические  договоры,
заключенные Амброзием, и укрепить линии обороны.
     Наконец посланец королевы простился со мной. Я не стал писать  писем,
только просил сказать бабке Ральфа, что внук ее благополучен и  кланяется,
да передать поклон королеве и благодарить  за  деньги,  присланные  мне  с
гонцом на дорогу.  И  молодой  человек  весело  ускакал  вниз  по  оврагу,
торопясь в харчевню, где его ждали вкусный ужин и веселое общество. Мне же
теперь предстоял разговор с Ральфом.
     Разговор этот оказался еще труднее, чем я ожидал. Услышав о  прибытии
гонца, Ральф просиял, рванулся было повидаться с ним и очень  расстроился,
когда узнал, что гонец уже отбыл. От бабкиных приветов и наказов  едва  ли
не отмахнулся с досадой, зато засыпал меня вопросами про боевые действия к
югу от Виндокладии и с жадностью выслушал все, что я мог рассказать ему об
этом и об остальном, что происходило на свете, -  сразу  видно  было,  как
тяготит  его  в  глубине  души  вынужденное   бездействие   среди   холмов
Маридунума. А когда я дошел в своем рассказе  до  королевина  призыва,  он
весь загорелся - таким оживленным я его еще ни разу здесь не видел.
     - Когда мы выезжаем?
     - Я ведь не сказал, что мы выезжаем. Я поеду один.
     - Один? - Можно было подумать, что я  его  ударил.  Под  нежную  кожу
прилила кровь, подбородок отвис, глаза вытаращились. Наконец он  выговорил
приглушенным голосом: - Не может быть. Ты не уедешь без меня.
     - Это не самодурство, поверь мне. Я бы хотел взять тебя с  собой,  но
ты сам должен понять, что это невозможно.
     - Но почему? Ты же знаешь: здесь никто ничего  не  тронет,  и  потом,
раньше-то ты оставлял все без присмотра. А в пути я тебе понадоблюсь.  Как
можно, чтобы ты путешествовал один?
     - Мой милый Ральф, мне уже случалось путешествовать в одиночку.
     - Пусть так. Но ты не станешь отрицать, что я был тебе все это  время
хорошим слугой, отчего же тебе не взять меня? Выходит, сам ты вернешься  в
Тинтагель, в гущу важных событий,  а  меня  оставишь  здесь?  Предупреждаю
тебя... - Он набрал в грудь  воздуху  и  сверкнул  глазами,  от  всей  его
нарочитой учтивости не осталось и следа. - Предупреждаю, господин, если ты
уедешь без меня, то клянусь, не найдешь меня здесь, когда возвратишься.
     Я встретил его взгляд и выждал, покуда он не потупился снова, а тогда
мягко сказал:
     - Ну подумай сам,  мальчик.  Неужели  ты  не  понимаешь,  отчего  мне
невозможно взять тебя с собой? С тех пор, как  ты  оставил  Корнуолл,  там
мало что изменилось. Ты  отлично  знаешь,  что  будет,  если  тебя  узнает
кто-нибудь из людей Кадора. А ведь  в  окрестностях  Тинтагеля  твое  лицо
знакомо каждому. Слух о твоем возвращении пройдет повсюду.
     - Знаю. Ну и что? Значит, ты все-таки думаешь, что  я  боюсь  Кадора?
Или короля?
     - Нет, не думаю. Но просто глупо лезть на рожон, когда  нету  к  тому
нужды. Гонец, во всяком случае, говорил, что там опасно.
     - А как же ты тогда? Ведь и тебе там опасно?
     - Возможно. Я отправляюсь в путь, изменив обличье. Ты думал, я  зачем
отпускал все это время бороду?
     - Не знаю. Я об этом не задумывался. Ты, что же, знал,  что  королева
тебя позовет?
     - Что она пришлет за мною, этого я, признаюсь, не ожидал. Но я  знал,
что к рождеству, когда родится ее дитя, я должен быть там.
     Он поглядел на меня недоуменно.
     - Зачем?
     Мгновение я молча смотрел на него. Рисуясь темным  силуэтом  на  фоне
заката в отверстии пещеры, он как вернулся от пастуха  за  холмом,  так  и
стоял, держа в руке корзинку, в которой носил мази.  Теперь  в  ней  лежал
сверток в чистой льняной тряпице. Жена пастуха, жившая в соседней  долине,
каждую неделю присылала мужу хлеб, и  Абба  отправлял  часть  его  мне.  Я
видел, как побелели  пальцы  Ральфа,  сжимавшие  ручку  корзины.  Он  весь
напрягся от ярости, как боевой пес перед схваткой. В этом явно было что-то
большее,  чем  простая  тоска  по  дому  или  обида   из-за   недоступного
п