материал для экспериментов. Тот день я помню особенно  хорошо.
Треморинус вошел в мастерскую и увидел меня сидящим на угловой  скамье.  Я
склонился над небольшой моделью. Он подошел посмотреть и,  увидев,  чем  я
занят, рассмеялся.
     - Я-то думал, что в округе их достаточно и дальше ставить некуда.
     - Мне просто интересно, как их установили. - Я  опрокинул  масштабную
копию каменного изваяния.
     Треморинус удивился, и я знал почему. Он прожил в Малой Британии  всю
свою жизнь и, как и все ее жители, уже  не  обращал  внимания  на  стоящих
повсюду каменных  истуканов.  Большинству  людей,  проходивших  сквозь  их
строй, они казались мертвыми. Но не мне. Для меня они что-то  сообщали,  и
предстояло узнать что.
     - Пытаюсь попробовать сделать это в малом масштабе, - лишь ответил я.
     - Сразу могу сказать одно:  уже  пробовали  -  не  получается.  -  Он
поглядел на блок, который я  приспособил  для  поднятия  модели.  -  Блоки
годятся для колонн, да и то легких.
     - Нет. У меня была идея... Я  собирался  подойти  к  этому  с  другой
стороны.
     - Зря тратишь время. Займись лучше чем-нибудь, что  нужно  нам.  Вот,
например, стоило бы развить твою идею о создании  небольшого  передвижного
крана.
     Через несколько минут его позвали. Я разобрал модель и сел  за  новые
расчеты, которых Треморинус даже не видал. У него есть заботы поважнее.  В
любом случае он рассмеялся бы, если бы услышал, что способ подъема стоячих
камней я узнал от поэта.
     А произошло это так.
     Как-то  за  неделю  до  нашего  разговора  я  гулял  у  водного  рва,
окружавшего  стены  города,  и  услышал  поющего   человека.   Голос   был
старческий,   дребезжащий,   охрипший   от   многолетнего   пения,   голос
профессионального певца.  Однако  мое  внимание  привлек  не  голос  и  не
мелодия, которую невозможно было уловить, а упоминание моего  собственного
имени:

                Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь?
                Куда идешь ты в рань такую
                Со своей черною собакой?

     Он сидел у моста с чашей для подаяний. Было видно, что певец слеп, но
голос его звучал четко. Услышав, что я остановился рядом,  он  не  проявил
признаков волнения или смущения, а продолжал сидеть, склонившись над лирой
и перебирая пальцами  струны,  словно  нащупывал  ноты.  Насколько  я  мог
судить, ему приходилось петь перед королями.

                Мерлин, Мерлин, куда ты идешь
                так рано днем со своей черной собакой?
                Я ищу яйцо,
                красное яйцо морского змея,
                лежит оно у берега в камне пустом.
                А я иду собирать кресс-салат на лугу,
                зеленый кресс-салат и золотые травы,
                золотистый мох усыпляющий
                и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,
                у бегущей воды в дремучем лесу.
                Мерлин, возвращайся из леса, от источника,
                оставь дуб и золотистые травы,
                оставь кресс-салат на заливном лугу
                и красное яйцо морского змея
                в морской пене у пустого камня!
                Мерлин, Мерлин, оставь свои искания,
                нет никого выше бога!
                Мерлин, Мерлин, куда лежит твой путь
                в такую рань, с тобой твоя черная собака.
                Я ищу яйцо,
                Морского змея красное яйцо.
                Лежит оно у берега в камне пустом.
                А я иду собирать кресс-салат на лугу,
                зеленый кресс-салат и золотые травы,
                золотистый мох усыпляющий
                и омелу, что высоко на дубу, на жреческом суку,
                у бегущей воды в дремучем лесу.

     Сегодня эта песня получила распространение под названием "Песня  Девы
Марии", или "Король и серая ива". Но тогда я впервые  услышал  ее.  Узнав,
кто остановился его послушать, певец выразил удовольствие. Я присел к нему
и задал несколько вопросов. Мне  помнится,  что  в  то  утро  мы  говорили
большей частью о песне, а потом уж о нем  самом.  Он  рассказал,  что  еще
молодым побывал на Моне  -  острове  друидов,  знает  Кэрнарвон,  ездил  в
Сноудон. Зрение потерял на острове друидов, но  не  сказал  как.  Когда  я
поведал, что морские водоросли и кресс-салат, которые я собираю на берегу,
являются  лекарственными  растениями,  а  не  волшебными  средствами,   он
улыбнулся и пропел  стихотворение,  услышанное  мною  от  матери.  По  его
словам, оно должно быть защитой. От чего, он не сказал, да  и  я  не  стал
спрашивать. Я положил ему в чашу деньги, принятые  им  с  достоинством,  и
пообещал найти ему новую лиру. Он замолчал, глядя в  пространство  пустыми
глазницами. Я понял, что он не поверил мне. Лиру  я  принес  на  следующий
день. Мои отец был достаточно щедр, и мне не было  необходимости  говорить
ему, на что я трачу деньги. Когда я вложил лиру в руки старого  певца,  он
заплакал. Потом он взял мои руки и поцеловал их.
     После этого случая, вплоть до отъезда  из  Малой  Британии,  я  часто
встречался с ним. Он исколесил весь свет, его дороги пролегали от Ирландии
до Африки. Он научил меня песням всех стран  -  Италии,  Галлии,  снежного
севера, древним песням Востока. Восточные напевы принесли на запад люди  с
островов, расположенных на востоке. Они и  подняли  каменные  изваяния.  В
своих песнях они оставили давно забытые знания. Не думаю, что для  старого
певца они были чем-то иным, нежели  старые  волшебные  песни,  поэтические
сказания. Но чем больше я вникал в их смысл, тем больше они говорили мне о
живших в действительности людях, о поставленных величественных памятниках,
славивших их богов и королей-гигантов прошлого.
     Один раз я сказал об этом Треморинусу, но он рассмеялся и свел все  к
шутке. Больше я не поднимал эту тему. Мастерам Амброзиуса приходилось в те
дни ломать голову  более  чем  достаточно.  Не  хватало  им  еще  помогать
мальчишке с  расчетами,  не  имевшими  для  предстоящей  высадки  никакого
практического значения. Так оно и осталось.
     Весной того года, когда мне исполнилось восемнадцать лет, из Британии
наконец пришли вести. В январе и феврале зима закрыла для  людей  море,  и
лишь в начале марта,  воспользовавшись  последним  зимним  затишьем  перед
началом  штормов,  в  порт  вошло  небольшое  торговое  судно,   принесшее
взволновавшее всех известие.
     Через  несколько  часов  после  прибытия  судна  на  север  и  восток
понеслись курьеры Графа собирать его союзников.
     Вортимер в конце концов порвал со своим отцом и саксонской королевой.
Устав упрашивать Верховного короля бриттов бросить союзников  -  саксов  и
защитить от них собственный народ, несколько британских  лидеров,  включая
людей с запада, убедили Вортимера взять дело в свои руки. Они объявили его
королем и призвали всех  под  его  знамена  сражаться  с  саксами.  Саксов
оттеснили к юго-востоку и вынудили их в поисках убежища переплыть на своих
длинных ладьях на остров Тенет. Вортимер продолжал преследовать их и  там.
Они запросили пощады и молили разрешить им с  миром  вернуться  обратно  в
Германию. Разрешение было получено, и саксы отплыли,  оставив  в  Британии
своих жен и детей.
     Но победоносное царствие Вортимера не продлилось долго. Прошел  слух,
что его предательски отравил приближенный королевы. Как бы  там  ни  было,
Вортимера нашли мертвым, и его отец Вортигерн снова вернулся  на  престол.
Первым делом (что опять приписывают его жене) он послал за Хенгистом и его
саксами, призывая их вернуться в Британию. Как он  сказал,  "с  небольшими
силами, небольшими, но боевитыми,  необходимыми  для  поддержания  мира  и
единства в его раздробленном  королевстве".  По  слухам,  саксы  собрались
выставить триста  тысяч  человек.  Даже  если  слухи  были  неверными,  не
оставалось сомнений, что Хенгист намеревался взять с собой немало войск.
     Были новости  и  из  Маридунума.  Дошедшие  до  нас  известия  скорее
представляли преувеличенные слухи, к тому же  достаточно  худые.  Согласно
им, Камлак со своей знатью, людьми моего деда, принял  сторону  Вортимера.
Они вместе с ним участвовали в  четырех  решающих  битвах  с  саксами.  Во
второй из них, при  Эписфорде,  Камлака  убили,  погиб  и  Катигерн,  брат
Вортимера. Меня больше волновало то, что после смерти  Вортимера  начались
гонения на его сторонников. Вортигерн  присоединил  к  собственным  землям
Гвента королевство Камлака.  Как  и  двадцать  пять  лет  назад,  он  взял
заложниками детей Камлака, один из которых - еще грудной ребенок. Они были
отданы на попечительство королеве Ровене. Мы никак не могли узнать теперь,
что с ними. Не знали мы и о сыне Олуэн, который подвергся той  же  участи.
Жив ли он? Вряд ли. О моей матери известий не было.
     Через два дня после  получения  новостей  начались  весенние  штормы.
Снова море стало преградой. Но это почти не  имело  значения,  так  как  в
Британии тоже не располагали известиями о нас, об ускоренно  завершающейся
подготовке вторжения в Западную Британию. Сомнений не было -  час  настал.
Задача состояла не только в том, чтобы пройти освободительным  походом  по
Уэльсу и  Корнуоллу,  но  и  собрать  там  оставшихся  союзников  Красного
Дракона. В наступившем году Красному Дракону предстоит сражаться  за  свою
корону.
     - Вернешься с первым кораблем, - сказал  мне  Амброзиус,  не  отрывая
взгляда от карты, расстеленной перед ним на столе.
     Я стоял у окна. Несмотря на запертые ставни  и  задернутые  шторы,  я
слышал шум ветра. Занавески колыхались, подхваченные сквозняком.
     - Да, сэр, - ответил я и подошел к столу. - Поеду в  Маридунум?  -  Я
заметил, что его палец остановился в какой-то точке на карте.
     - Сядешь на первый корабль, отходящий на  запад,  и,  где  бы  он  ни
причалил, доберешься до  дома.  Первым  делом  отправишься  к  Галапасу  и
узнаешь новости. Сомневаюсь, чтобы тебя  узнали  в  городе,  но  лучше  не
рискуй. У Галапаса тебе ничего не грозит. Можешь у него обосноваться.
     - Из Корнуолла нет вестей?
     - Никаких, не считая слуха, что Горлуа принял сторону Вортигерна.
     - Вортигерна? - мне потребовалось время, чтобы  осмыслить.  -  Он  не
поднялся вместе с Вортимером?
     - Насколько мне известно, нет.
     - Он лавирует?
     - Возможно. Хотя мне трудно поверить. Понятное дело, у  него  молодая
жена. Или он предвидел участь Вортимера и предпочел  присоединиться  потом
ко мне, оставив видимость лояльности Верховному королю. Пока же не  узнаю,
мне нельзя открыто выходить на него. За ним могут следить. Поэтому езжай к
Галапасу и собирай уэльские новости. Мне сказали, что  Вортигерн  окопался
тоже где-то там, оставив Хенгисту незащищенной восточную  часть  Британии.
Придется сначала выкуривать этого старого волка,  а  потом  уж  объединять
силы Запада против саксов. Делать все придется  быстро.  Мне  нужно  взять
Карлеон. - Амброзиус поднял голову. -  Я  пошлю  с  тобой  твоего  старого
приятеля - Маррика. Известия для  меня  можешь  передавать  с  ним.  Будем
надеяться, что тебе удастся узнать  максимум.  Тебе,  наверное,  и  самому
интересно.
     - Могу подождать, - ответил я.
     Он промолчал и лишь приподнял бровь, затем вернулся к карте.
     - Ладно, садись. Проинструктирую тебя. Надеюсь, в скором  времени  ты
отплывешь.
     Я показал на качающиеся занавески.
     - Меня будет мутить всю дорогу.
     Он рассмеялся.
     - Клянусь Митрой, об этом я не подумал. Может, и меня тоже? Чертовски
недостойное возвращение на родину.
     - В свое королевство, - уточнил я.



                                    2

     Я пустился в плавание в начале апреля,  и  на  том  же  самом  судне.
Однако на этот  раз  путешествие  разительно  отличалось  от  предыдущего.
Путешествовал  не  Мирдин-беглец,  а  Мерлинус,  хорошо   одетый   молодой
римлянин, располагавший деньгами и слугами. На том же корабле, на  котором
голого  Мирдина  держали  взаперти,  у  Мерлинуса  была  удобная  каюта  и
почтительное обращение. Мне  прислуживали  Кадал  и,  к  моему  удивлению,
Маррик (Ханно погиб, превзойдя себя самого в пустячном дельце, связанном с
шантажом).  Я,  естественно,  расстался  с   внешними   признаками   своей
принадлежности к Амброзиусу, хотя  ничто  не  могло  заставит  меня  снять
подаренную им брошь. Я носил ее у плеча, прикрепленной к  тунике  изнутри.
Вряд ли кто-нибудь признает во мне того беглеца, виденного пять лет назад,
даже капитан не подавал виду. Но я держался в стороне и говорил только  на
бретанском.
     Если повезет, судно поднимется прямо к реке Тайви и  бросит  якорь  в
Маридунуме. Заранее было установлено, что я и Кадал высадимся на  входе  в
устье.
     В одном оба  плавания  совершенно  не  отличались.  Всю  дорогу  меня
преследовала морская болезнь. То, что теперь я занимал удобную каюту и мне
прислуживал Кадал (я был избавлен от старых мешков и ведра), не имело  для
меня никакого значения. Как только корабль вышел  в  Малое  море  и  начал
бороться с ветреной апрельской погодой, я сменил свою бравую позу на  носу
на лежание в каюте.
     Нам сопутствовал хороший ветер, и в  начале  апреля  мы  до  рассвета
вползли в устье и бросили якорь.
     Занималась заря, стояли холод и туман.  Было  очень  тихо.  Начинался
прилив, поднимавшийся до самого  устья.  Наша  лодка  отошла  от  корабля.
Далеко раздавался звонкий переклик петухов. Где-то в тумане блеяли ягнята,
им отвечали овцы. Воздух был чист и солен, неуловимо пахло домом.
     Мы держались середины реки, скрытые от берега туманом.  Разговаривали
шепотом. Один раз на берегу залаяла собака, и послышался  голос  человека.
Его речь была так явственна, словно он находился с нами в лодке. Подобного
предупреждения было достаточно. Мы прекратили разговоры.
     Прилив оказался по-весеннему сильным и быстро донес нас к  реке.  Это
оказалось кстати, поскольку мы запоздали  с  прибытием  и  бросили  якорь,
когда уже начало светать. Гребцы тревожно посматривали наверх  и  налегали
на весла. Напрягая зрение, я вглядывался в знакомый берег.
     - Рад вернуться? - спросил Кадал на ухо.
     - Зависит от того, что нас ждет. О, Митра, как я голоден.
     - Неудивительно. - Он кисло рассмеялся. - Что ты высматриваешь?
     - Там должна быть заводь.  Белый  песок  и  ручей,  выходящий  из-под
деревьев. За ним холм, поросший сосняком. Пристанем там.
     Он  кивнул.  План  состоял  в  том,  что  я  и  Кадал  высадимся  под
Маридунумом в месте, которое я укажу, и незамеченными  выйдем  на  дорогу,
выдавая себя за корнийцев. Говорить буду только я, поскольку акцент Кадала
мог сойти за какой угодно, но только не корнийский. У меня имелось с собой
несколько горшочков с мазями и лекарствами, и в случае необходимости я мог
представиться странствующим лекарем. С подобной легендой можно было пройти
везде.
     Маррик остался на борту. Он сойдет на берег в  городе,  найдет  своих
старых знакомых и получит от них  новости.  Кадал  отправится  со  мной  к
пещере Галапаса и передаст Маррику полученные мной сведения. Корабль будет
стоять в Маридунуме три дня,  после  чего  заберет  Маррика  с  новостями.
Встретимся ли мы с ним, будет зависеть от того, что мы обнаружим. Ни я, ни
мой отец не забыли, что, после того как  Камлак  присоединился  к  мятежу,
Вортигерн,  должно  быть,  рыщет  по  Маридунуму,  как  лиса,   в   поиске
разбежавшихся кур. Моей первой задачей было узнать о Вортигерне и  послать
вести Амброзиусу. Второй - найти  мать  и  убедиться,  что  ей  ничего  не
грозит.
     Хорошо снова ступить на сушу! Пускай и не на такую  сухую,  поскольку
на возвышенности росла высокая трава, вся покрытая росой. Как только лодка
исчезла в речном тумане, я почувствовал легкость и волнение.  Неприметными
тропами мы вышли на дорогу. Не помню, что я ждал увидеть в  Маридунуме.  И
не думаю, что меня это очень  заботило.  Я  испытывал  возбуждение  не  от
возвращения домой, а от сознания факта, что выполняю  задание  Амброзиуса.
Если я не мог послужить ему как пророк, то смогу выполнить мужскую  работу
и по-сыновьи. По молодости я постоянно ждал, что меня попросят умереть  за
него.
     Мы добрались до моста без происшествий. Нам сопутствовала удача -  мы
столкнулись с торговцем лошадьми, продававшим пару кляч. Я  купил  у  него
одну, поторговавшись ради приличия,  чтобы  не  вызвать  подозрения.  Цена
подходила, и он дал  в  придачу  довольно  потрепанное  седло.  Сделку  мы
завершили, когда стало совсем светло. Появились редкие люди, но  никто  не
обращал на нас особого внимания. Обычно  ограничивались  беглым  взглядом.
Кроме одного парня. Тот, по-видимому, узнал лошадь, улыбнулся и  обратился
скорее к Кадалу, нежели ко мне.
     - Далеко собираетесь на ней уехать?
     Я притворился, что не расслышал, и заметил  углом  глаза,  как  Кадал
простер руки, пожал плечами и показал на меня глазами: "Мол, я лишь следую
за ним, несмотря на все его причуды".
     Бечевник пустовал. Кадал догнал меня и положил руку на упряжь.
     - Он прав. Эта развалина тебя не вывезет. Далеко ехать?
     - Неблизко, насколько я помню. Шесть миль от города.
     - И все в гору?
     - Почти все время я ходил пешком. - Погладив рукой тощую шею  кобылы,
я добавил: - Лошадь не настолько плоха, как  это  может  показаться.  Пара
хороших кормежек все поправит.
     - Тогда надеюсь, что ты не зря потратил деньги. Что ты там видишь  за
стеной?
     - Это место, где я жил.
     Мы проезжали дом деда. Он совсем не изменился. Со спины клячи  я  мог
заглянуть за стену на террасу, где росла айва. Ее яркие  пламенные  цветки
уже раскрывались навстречу утреннему солнцу. А вот и сад, где  Камлак  дал
мне отравленный абрикос. А вот ворота, через которые я выбегал в слезах.
     Появился фруктовый  сад,  наливавшийся  яблоневым  цветом.  Небольшую
терраску, где сидела и пряла Моравик, а я играл у ее ног, окружала молодая
зеленая трава. Здесь я перебрался ночью через дворцовую стену. Вот  кривая
яблоня, к которой  я  привязывал  Астера.  Стену  разрушили,  и  в  проеме
виднелась жесткая трава. Этим путем я бежал в ту ночь  из  своей  комнаты,
оставив за собой погребальный костер  и  Сердика.  Я  остановил  кобылу  и
перегнулся, всматриваясь. Да, в  ту  ночь  я  чисто  сработал.  Пристройки
исчезли вместе с моей комнатой и частью внешнего двора. Конюшня стояла  на
месте. Пожар  ее  не  тронул.  Обе  части  колоннады  разрушились  и  были
отстроены заново в современном стиле,  не  имевшем  никакого  отношения  к
прошлому.  Крупные  неотесанные  камни,  здание  грубых  форм,  квадратные
столбы, несущие деревянную крышу,  квадратные  глубокие  окна.  Смотрелось
безобразно и  неуютно.  Единственным  достоинством  было  то,  что  здание
являлось хорошим укрытием от непогоды. С  таким  же  успехом,  подумал  я,
усаживаясь в седло и трогая лошадь, можно жить в пещере.
     - Чему ты улыбаешься? - спросил Кадал.
     - Каким я стал римлянином. Смешно, но мой  дом  теперь  не  здесь.  И
сказать честно, по-моему, не в Малой Британии.
     - Где же тогда?
     - Не знаю. Там, где Граф.  Это  точно.  Когда-нибудь  им  станет  это
место.
     Я  кивнул  на  старые  римские  казармы  за  дворцом.  Они  лежали  в
развалинах и выглядели опустевшими. К лучшему, подумал я. По крайней  мере
Амброзиусу не придется за них сражаться. Дайте Утеру двадцать четыре часа,
и место это станет как новенькое. А вот и монастырь Святого Петра, его  не
тронули ни пожар, ни война.
     - Знаешь что? - обратился я к Кадалу, когда мы миновали  монастырскую
стену и направились по тропинке к мельнице. - Если где у меня и есть  дом,
так это пещера Галапаса.
     - Звучит отнюдь не по-римски, - заметил  Кадал.  -  Дай  мне  хорошую
таверну, открытую в любой день, приличную постель и  немного  баранины  на
пропитание и можешь оставить себе все пещеры на свете.
     Даже вер