ли дети-рабы, так как никому  из  взрослых
не удавалось пробраться  через  них.  Были  места,  где  даже  мне,  чтобы
пролезть, приходилось буквально извиваться. Лишь  один  раз  мне  угрожало
разоблачение. Однажды днем, когда Моравик думала, что я играю с  ребятами,
а они, в свою очередь, решили, что я прячусь у нее в юбках, рыжий  Диниас,
мой главный мучитель, отвесил какому-то малышу такого пинка; что тот  упал
с крыши, где они играли,  и  сломал  ногу,  всполошив  всех  своим  ревом.
Моравик, прибежавшая на крики, обнаружила мое отсутствие  и  не  замедлила
поднять на ноги весь дворец. Я услышал шум и  поспешил  наружу,  возникнув
из-под котла весь в грязи и запыхавшись.  Как  раз  в  это  время  Моравик
возглавляла  поиски  в  том  крыле,  где  находилась  баня.  Мне   удалось
отговориться и отделаться надранными ушами  и  нахлобучкой.  Но  урок  был
извлечен. Больше я никогда не спускался в ход днем. Только по ночам, перед
тем как Моравик ложилась спать или же когда она уже  храпела.  Большинство
людей во дворце обычно уже спали. Иногда  я  заползал  прямо  под  спальню
матери, слушая ее разговоры с женщинами. Однажды ночью я услышал, как она,
оставшись  в  одиночестве,  громко  молилась  вслух.  Произнеся  мое  имя,
"Эмрис", она заплакала. Я пополз дальше, к покоям королевы.  Почти  каждый
вечер  Олуэн,  молодая  королева,  в  окружении  своих   леди   пела   под
аккомпанемент лиры. Потом в коридоре раздавалась тяжелая поступь короля  и
музыка смолкала.
     Но я путешествовал совсем не ради того, чтобы слушать. Что  для  меня
имело значение на самом деле - сегодня я хорошо  понимаю  это  -  остаться
одному в неведомой темноте, где человек сам себе хозяин, не считая смерти.
     Обычно мой путь лежал в "пещеру", как я  называл  свое  убежище.  Это
была часть основного дымохода, верхушка которого обвалилась и  через  него
виднелось небо. Место это околдовало  меня  с  того  дня,  как  однажды  в
полдень я выглянул наверх и увидел слабо  мерцавшую  звезду.  По  ночам  я
устраивался там на постели из наворованной соломы и наблюдал за  звездами,
медленно прокладывавшими свой путь по небосводу. Заключая с небом спор,  я
каждый раз загадывал, появится ли в отверстии над  дымоходом  луна.  Увижу
луну - на следующий день исполнится мое желание.
     Сегодня ночью луна пришла. Полная и сияющая, она светила мне прямо  в
лицо, и казалось, что я пью ее свет, как воду. Я не двигался, пока луна не
исчезла вместе со звездой, следовавшей за ней по пятам.
     На обратном пути я проползал под комнатой, которая прежде  пустовала,
но  теперь  там  слышались  голоса.  Это  была  комната  Камлака,  который
разговаривал с другим человеком, чьего имени я  не  знал.  По  акценту  он
напоминал одного из приехавших сегодня. Они прибыли из Корнуолла.  У  него
был сочный, грохочущий  голос,  и  разбирал  я  лишь  отдельные  слова.  Я
старался проползти быстро и извивался между  столбами  как  червяк,  думая
лишь о том, чтобы меня не услышали.
     Я уже добрался до конца стены и на ощупь приближался к перекрытию под
следующей комнатой, когда плечом задел обломок трубы, и на пол с шуршанием
посыпалась глина.
     Корниец резко прервал разговор.
     - Что это?
     Совсем рядом, будто над ухом, раздался голос дяди:
     - Ничего. Крыса под полом. Дворец разваливается на глазах.
     Послышался скрип отодвигаемого стула и удаляющиеся шаги.  Голос  стал
глуше. Мне показалось, что раздался звон посуды  и  бульканье.  Я  как  уж
медленно скользил вдоль стены к проходу. Шаги вернулись.
     - И даже если она откажет ему, это практически не имеет  значения.  В
любом случае она не останется здесь. В конце концов отец уступит  епископу
и перестанет удерживать ее. Уверяю, она только и думает о суде всевышнего,
поэтому мне нечего бояться, даже если он явится сюда собственной персоной.
     - Ты пока веришь ей!
     - О да, я верю ей. Я узнавал в разных местах, и все говорят одно и то
же, - он рассмеялся. - Кто знает, может, нам еще придется благодарить небо
за то, что будет кому заступиться за нас на том свете, пока игра не  дошла
до развязки. Мне говорили, что она достаточно набожна, чтобы  спасти  наши
души, если только она будет постоянно молиться за нас.
     - Она может еще пригодиться тебе, - сказал корниец.
     - Может.
     - А мальчишка?
     - Мальчишка?  -  переспросил  дядя,  остановившись.  Снова  раздались
мягкие шаги. Я напряг слух. Почему  мне  хотелось  услышать  ответ,  я  не
отдавал себе отчета. Я привык, что  меня  называют  ублюдком,  трусом  или
дьявольским отродьем. Но сегодня ночью я видел полную луну.
     Слова прозвучали отчетливо, беззаботно и даже снисходительно.
     - Ах да,  мальчишка.  Смышленый  ребенок.  Достоин  большего.  Честно
говоря, приятный малыш. Он будет со  мной.  Запомни,  Алан,  мне  нравится
мальчишка.
     Он позвал слугу наполнить кувшин водой. Использовав момент, я уполз.


     Вот  так  все  начиналось.  Днями  напролет  я  бродил  за  ним   как
привязанный, и он терпел, даже поощрял меня. Мне никогда  не  приходило  в
голову, что в двадцать один год человеку  не  всегда  удобно  иметь  рядом
шестилетнего  несмышленыша,  неотвязно  следовавшего  по  пятам.   Моравик
бранилась всякий раз, отлавливая  меня,  но  мама,  судя  по  всему,  была
довольна и приказывала отпускать меня.



                                    2

     Стояло  жаркое  лето.  В  этом  году  установился  мир.  Поэтому   по
возвращении домой первые несколько дней Камлак провел в безделье,  отдыхая
или выезжая с отцом в поля, на  природу.  С  яблонь  начинали  уже  падать
спелые плоды.
     Южный Уэльс -  чудесная  страна  с  зеленеющими  горами  и  глубокими
долинами. На ровных заливных лугах, желтых от цветов, пасется откормленный
скот. Скрывающиеся в синеве нагорья дубовые рощи полны  оленей.  По  весне
там кричит кукушка, а зимой бродят волки. Там же я видел  зимой  грозу  со
снегом.
     Маридунум лежит в устье реки, впадающей в  море.  На  военных  картах
река именуется Тобиус, но уэльсцы называют ее Тайви. Долина в  этом  месте
расширяется, и река течет по топям и заливным лугам, окруженным невысокими
холмами. Город расположен на  возвышенном  северном  берегу.  Земля  здесь
сухая и имеет сток. С внутренними областями  Маридунум  соединяет  военная
дорога на Карлеон, а с юга через реку перекинут мост  в  три  пролета,  от
которого на холм к королевскому дворцу и на площадь ведет мощеная  дорога.
Помимо дома моего деда  и  убогих  крепостных  построек,  возведенных  еще
римлянами,  где  сейчас  размещались  королевские  воины,  самым  красивым
зданием в Маридунуме был христианский монастырь, стоявший на берегу  рядом
с дворцом. Там жили несколько монашек, именовавших свой монастырь  общиной
Святого Петра. Большинство же горожан называли место Тир-Мирдин, по  имени
божества, чье святилище с незапамятных времен находилось  под  дубом,  что
недалеко от ворот общины. Еще будучи ребенком, я  помню,  как  весь  город
называли  Кар-Мирддин  ["дд"  произносится  как  межзубное  д;  на   месте
Кар-Мирддина находится современный Кармартен]. Неправда, что город назвали
в мою честь, как это утверждают сейчас. Дело в том, что и город, и холм за
городом, на котором находится  святой  источник,  назвали  в  честь  бога,
почитаемого в королевском  окружении.  После  событий,  о  которых  я  вам
попозже расскажу, название города принародно  изменили  в  мою  честь.  Но
первенство принадлежит богу, и если холм и стал моим,  то  только  потому,
что он поделил его со мной.
     Дворец деда стоял прямо у  реки,  утопая  во  фруктовых  садах.  Если
взобраться по наклонившейся яблоне на стену, то можно усесться высоко  над
бечевником и наблюдать за движением на мосту, людьми, прибывающими с  юга,
и кораблями, пристающими во время прилива.
     Мне  не  разрешали  лазить  за  яблоками  на   деревья,   поэтому   я
довольствовался паданцами. Но Моравик никогда не мешала мне забираться  на
стену. Выставив меня в качестве  дозорного,  она  первая  во  всем  дворце
узнавала о пожаловавших к нам гостях. В конце сада ступеньками поднималась
небольшая терраса, закрытая от ветра  с  одной  стороны  кривой  кирпичной
стеной. Моравик сидела там часами, подремывая над  веретеном,  пока  в  ее
уголок  не  проникало  солнце  и  не  начинало  припекать.  Тогда  ящерицы
осторожно выползали из своих щелей и устраивались на камнях. Или  я  будил
Моравик своими донесениями.
     В одно такое жаркое утро, дней через восемь после приезда Камлака,  я
находился, как обычно, на своем посту. Ни на мосту, ни на дороге,  ведущей
из долины, не наблюдалось никакого движения. На  пристани  грузили  зерном
баржу.  Картину  дополняли  праздношатающиеся  и  человек  в   накидке   с
капюшоном, неторопливо собиравший под стенкой паданцы.
     Я оглянулся на Моравик. Она  спала,  уронив  веретено  на  колени.  С
мотком пушистой шерсти она была похожа  на  белый  одуванчик.  Я  выбросил
побитый и уже надкушенный  паданец  и  склонил  голову,  изучая  ветки  на
верхушке дерева, с которых свисали крупные желтые плоды.  Я  наметил  себе
один, находившийся в  пределах  досягаемости.  Круглое  яблоко,  аппетитно
переливалось в лучах солнца. Я облизал губы и, поставив  ногу  на  дерево,
полез наверх.
     До  заветной  цели  оставались  две  ветки,  когда  меня   остановили
доносившиеся с моста крики, топот и звон металла. Болтаясь как обезьяна, я
нащупал ногами опору  и  раздвинул  рукой  листву.  В  направлении  города
двигался отряд. Впереди, далеко оторвавшись от остальных, скакал всадник с
непокрытой головой. Под ним была крупная гнедая лошадь.
     Не Камлак, не дед и не человек из их  окружения.  Одежды  людей  были
незнакомого  мне  цвета.  Когда  они  достигли  берега,  я  убедился,  что
возглавлявший  кавалькаду  человек  был  мне  незнаком.   Черноволосый   и
чернобородый, одет в иностранное платье. На груди и на руках золото. Отряд
насчитывал человек пятьдесят.
     Король Ланасколя, Горлан. До сих пор не знаю, откуда  ко  мне  пришло
это имя. Может быть, я слышал его  в  лабиринте?  Может,  имя  неосторожно
обронили  в  моем  присутствии?  Видел  во  сне?  Солнце   отражалось   от
наконечников копий и щитов и  било  мне  в  глаза.  Горлан  из  Ланасколя.
Король. Приехал жениться на моей матери и забрать меня к  себе,  за  море.
Она станет королевой, а я...
     Всадник начал подниматься в гору.  Скользя  и  срываясь,  я  поспешил
спуститься.
     "А если она откажет ему", - вспомнил я слова  корнийца.  Ему  ответил
голос  дяди:  "Даже  если  она  откажет,  это  не  имеет  почти   никакого
значения...  Мне  нечего  опасаться,  даже  если  он  явится   собственной
персоной".
     Отряд легко передвигался по мосту. Слышался звон оружия и стук копыт.
     Он явился собственной персоной. Он здесь.
     Мне оставалось около фута до стены, когда я оступился и чуть не упал.
Успев, к счастью,  уцепиться  за  ветку,  я  благополучно  приземлился  на
парапет, осыпанный листьями и мхом. В этот момент  раздался  пронзительный
крик няни:
     - Мерлин! Мерлин! О боже, где же мальчик?
     - Здесь, здесь, Моравик! Сейчас спускаюсь!
     Я спрыгнул в высокую траву. Она бросила веретено  и,  подобрав  юбки,
бросилась ко мне.
     - Что там за суматоха на дороге? Я слышу конский топот целого отряда!
Святые угодники! Посмотри, детка, на свою одежду! Будто на этой  неделе  я
своими руками не чинила тебе тунику, только погляди! Сплошные дыры, и  сам
в грязи с головы до ног, как нищий ребенок!
     Пришлось выскользнуть из ее рук.
     - Я упал. Извини. Спускался,  чтобы  сказать  тебе.  Конный  отряд  -
иностранцы! Моравик, это  король  Горлан  из  Ланасколя!  У  него  красная
накидка и черная борода!
     - Горлан из Ланасколя? Ведь это же в двадцати милях от места,  где  я
родилась! Интересно, зачем он приехал?
     Я удивленно поглядел на нее.
     - Как? Разве ты не знаешь? Он приехал жениться на моей матери.
     - Чушь.
     - Правда!
     - Какая там правда! Думаешь, я бы не знала? С  чего  ты  взял?  Такие
вещи нельзя говорить, Мерлин. Тут пахнет неприятностями.
     - Не помню. Мне кто-то сказал. По-моему, мама.
     - Неправда, сам знаешь.
     - Значит, я где-то слышал.
     - Где-то слышал, где-то слышал.  Говорят,  что  у  маленьких  поросят
большие уши. Твои должны свисать до  земли  -  столько  ты  слышишь.  Чего
улыбаешься?
     - Ничего.
     Она уперла руки в бока.
     - Ты слушаешь вещи, которые тебе нельзя слышать. Я тебе уже говорила.
Ничего удивительного, что люди говорят о чем думают.
     Обычно я уступал, но, разволновавшись, я забыл об осторожности.
     - Это правда. Узнаешь сама, это правда! Какая разница, где я  слышал?
Я в самом деле не помню где, но это правда, Моравик...
     - Что?
     - Король Горлан - мой отец, настоящий отец.
     - Что?
     Вопрос полоснул по ушам как пила.
     - Неужели ты не знала? Даже ты?
     - Нет, не знала. И ты больше не заикайся об этом никому. Откуда  тебе
вообще известно его имя? - Она встряхнула  меня  за  плечи.  -  Откуда  ты
знаешь, что это король Горлан? О его приезде ничего не говорили даже мне!
     - Я же сказал. Не помню, где услышал и как.  Мне  просто  запомнилось
его имя, и я знал, что он приедет к королю  говорить  о  моей  матери.  Мы
отправимся  в  Малую  Британию,  Моравик,  и  ты  поедешь  с  нами.   Тебе
понравится, правда. Там твой дом. Может быть, мы будем жить близко.
     Она сжала мои плечи, и я умолк. Я с облегчением  заметил,  как  между
яблонями к нам спешил один из стражников короля. Он подошел к нам,  тяжело
дыша.
     - Его к королю. Мальчика. В большой зал. Быстро.
     - Кто это? - допытывалась Моравик.
     - Король приказал поспешить. Я обыскался его.
     - Кто?
     - Король Горлан из Британии.
     Моравик зашипела, как испуганная гусыня, и всплеснула руками.
     - Какое ему дело до мальчика?
     - Почем я  знаю?  -  Стоял  жаркий  день,  стражник  был  тучноват  и
запыхался. С Моравик, имевшей по отношению к слугам статус  немногим  выше
моего, хотя она была моей няней, он говорил кратко. - Мне  известно  лишь,
что послали за леди Нинианой и  мальчиком,  и  кому-то,  по-моему,  сильно
достанется, если его не найдут, когда он потребуется королю. Могу  сказать
тебе, что король необычайно взволнован.
     - Ладно, ладно. Иди обратно и скажи, что мы подойдем через  несколько
минут.
     Стражник быстро ушел. Моравик набросилась  на  меня  и  схватила  мою
руку.
     - Все святые! - У Моравик про запас имелся самый большой в Маридунуме
набор заклинаний и талисманов. Я не помню такого случая, чтобы она  прошла
мимо святилища, не засвидетельствовав  почтения  какому-нибудь  обитающему
там божеству. Но официально  она  оставалась  христианкой,  и  к  тому  же
ревностной, особенно если попадала в беду.
     - О херувимы! Угораздило же ребенка оказаться в это утро в лохмотьях!
Давай быстрее, или нам обоим придется туго.
     Моравик потащила меня по тропинке к дому,  озабоченно  призывая  всех
своих святых и подгоняя меня. И уж никак она не  собиралась  вспоминать  о
том, что я оказался прав в отношении гостя.
     - Дорогой святой Петр! И зачем я наелась в обед угрей  и  так  хорошо
заснула?! Ну и денек! Сюда. - Она подтолкнула меня в комнату.
     - Скидывай лохмотья и надевай новую  тунику.  Скоро  мы  узнаем,  что
уготовил тебе господь. Быстрее, детка!
     Я жил вместе с  Моравик  в  маленькой  темноватой  комнате,  рядом  с
помещением для слуг. В ней постоянно пахло кухней, но мне  это  нравилось.
Мне также нравилась старая, замшелая груша, росшая прямо под окном. Летом,
по утру, на ней раздавалось пение  птиц.  Моя  постель  -  простые  доски,
настеленные на деревянные валки, никакой резьбы  или  даже  подставки  под
ноги или под голову, - находилась тут же у окна.  Я  помню,  как  Моравик,
думая, что я не слышу, жаловалась другим слугам,  что  королевскому  внуку
найдено не больно-то подходящее место. Мне же она говорила, что ей  удобно
находиться рядом с другими слугами. Я же, конечно, был доволен. Она всегда
заботилась, чтобы у меня была  чистая  соломенная  подстилка  и  шерстяное
покрывало. Сама Моравик спала на полу, на соломенной подстилке, на которую
иногда претендовал огромный волкодав. Он ворочался у  ее  ног  и  чесался,
терзаемый блохами. Иногда его место занимал Сердик, один из конюхов, сакс.
Давным-давно, во время набега, его захватили в плен, и он  остался  здесь,
женившись на местной девушке. Через год во время родов она умерла вместе с
ребенком, а Сердик решил остаться, смирившись со своей судьбой. Однажды  я
спросил у Моравик, почему она постоянно сетует на собачий запах и  блох  и
все же пускает собаку спать в комнату. Не помню, что она мне  ответила,  и
без того мне было понятно, что  волкодав  ночью  охраняет  комнату,  чтобы
никто не заходил.
     Сердик  являлся,  конечно,  исключением.  При  его  появлении  собака
начинала стучать хвостом по полу и уступала ему  место.  Я  думал,  что  и
Сердик, помимо прочего,  исполнял  обязанности  сторожевого  пса.  Моравик
никогда не говорила о нем, не говорил и я. Маленьким детям положено крепко
спать. Но временами я просыпался по ночам и тихо лежал, разглядывая в окно
звезды, похожие на блестящих серебряных рыбок, попавших в  сети  ветвистой
груши. Происходившее  между  Сердиком  и  Моравик  я  толковал  по-своему:
Моравик охраняла меня днем, Сердик - ночью.
     Мою одежду держали в деревянном сундуке, стоявшем  у  стены.  Он  был
очень древним, с изображенными на стенках богами и богинями. Возможно,  он
лопал сюда из самого Рима. Краски на нем  загрязнились,  стерлись,  но  на
крышке еще можно было рассмотреть сценку, происходившую вроде бы в пещере:
бык, человек с ножом, кто-то с пучком пшеницы в руках и в  уголке  смутная
фигура с исходящими от головы лучами и посохом в руках. Изнутри сундук был
отделан кедровым деревом. Моравик лично стирала мою одежду и убирала ее  в
сундук, перекладывая душистой травой.
     Она резко откинула хлопнувшую при этом крышку  и  выбрала  лучшую  из
моих двух туник - зеленую с пурпурной полосой.  Крикнула,  чтобы  принесли
воды, и тут же обругала служанку, которая по пути расплескала немного.
     Тяжело дыша, вновь появился толстый стражник, чтобы в  очередной  раз
поторопить нас. Не успел я опомниться, как мы уже прошли между колоннами и
вступили под своды главного здания.
     Зал, в котором король  принимал  гостей,  представлял  собой  длинную
комнату с высоким потолком. Пол украшала мозаика с изображением божества и
леопарда с отделкой из черного и белого камня  по  краям.  Мозаика  сильно
пострадала от того, что по ней таскали тяжелую мебель и  ходили  в  грубой
обуви. С одной стороны комнату закрывала колоннада.  Зимой  там  прямо  на
полу разводили костер, обложив его булыжником. Пол и колонны в этом  месте
почернели от дыма. В конце комнаты стоял балдахин с  большим  креслом  для
деда, а позади него небольшое кресло для королевы.
     Сейчас он восседал на своем  месте.  Справа  стоял  Камлак,  а  слева
сидела третья жена деда, Олуэн. Она была моложе моей матери, темноволосая,
молчаливая и глупенькая девочка, с кожей цвета парного молока. Олуэн умела
петь  как  соловей  и  прекрасно  вышивать,  не  проявляя  больше  никаких
способностей к чему-либо. Она  нравилась  моей  матери,  которая,  похоже,
относилась к ней одновременно и с определенным презрением. Но несмотря  ни
на что, они хорошо ладили между собой. Я помню слова Моравик  о  том,  что
моей матери стало гораздо легче жить с  тех  пор,  как  год  назад  умерла
Гвинет, вторая жена короля, и через месяц ее на королевском  ложе  сменила
Олуэн. Даже если бы Олуэн колотила меня, как это делала Гвинет, все  равно
она нравилась бы мне: так красиво она пела.  Но  Олуэн  всегда  по-доброму
относилась ко мне. В отсутствие корол