послышался камень, начался пологий
подъем.  Впереди  блестело  озеро,  окружавшее  остров,  точно  полноводный,
разлившийся крепостной  ров.  Лишь в одном  месте его пересекала  насыпь, по
которой пролегла  дорога  на остров,  да там и  сям на зеркале вод виднелись
лодки и барки болотных жителей.
     Прямо из воды  огромным правильным конусом подымалась гора  Тор, словно
бы  насыпанная  человеческими руками. Рядом с  ней -  другая гора, пониже  и
округлее; а третьей  в ряду лежала  длинная  невысокая гряда,  протянутая по
воде, будто  большая  рука,  и у  нее  под мышкой  пряталась пристань, из-за
зеленого гребня, топорщась, как тростник,  выглядывали мачты.  А дальше,  за
этим трехвершинным островом, продолжались, блестя  под небесами, затопленные
низины, лишь кое-где на них зеленела осока, качались камыши да чернели среди
ив  тростниковые  кровли, под  которыми ютились болотные  жители. Блестящее,
переливающееся зеркало воды тянулось  до самого моря. И было понятно, почему
остров получил  название Инис Витрин,  Стеклянный  остров. Теперь  некоторые
зовут его еще Авалон.
     Инис Витрин был весь покрыт яблоневыми садами.  Кроны плодовых деревьев
непроницаемым облаком одели берега бухты и нижние склоны Тора, так что  лишь
по струйкам  дыма,  подымающимся к небу, угадывалось  местоположение деревни
(хоть в  ней и жил король, но  она никак не  заслуживала звания  города). Но
выше по склону горы, где кончались деревья, виднелись жмущиеся одна к другой
хижины,  точно ульи, - обиталище христианских отшельников  и  святых женщин.
Король  Мельвас  не  стеснял  их  свободы, у них  даже  была своя  церковка,
построенная  вблизи  святилища  Богини, -  низенькое, убогое  сооружение  из
соломы и глины под тростниковой крышей, кажется, дунет ветер - и улетит.
     Совсем  иным был храм Богини.  Говорят, за многие столетия земля вокруг
него постепенно поднялась  и  поглотила святилище, так что оно  превратилось
теперь в  подземелье.  Я его  до  той  поры никогда  не видел, мужчины,  как
правило, туда не допускаются. Но  в тот день сама Владычица алтаря встречала
Верховного  короля  у  входа. За спиной у нее толпились с  цветами  в  руках
женщины  и  девочки  в  белых  одеждах  и  под белыми покрывалами.  А  подле
Владычицы стояла величественная старуха в богатой мантии и монаршем венце на
седых волосах - как можно было понять, мать Мельваса, старая королева. Здесь
ее место  было впереди сына. Сам Мельвас в  окружении своих военачальников и
слуг  стоял  чуть  поодаль.  Это был широкоплечий румяный  здоровяк с шапкой
курчавых каштановых волос  и  шелковистой бородой. Он  жил холостяком.  Злые
языки  говорили, что на  свете не  нашлось женщины, которую его  придирчивая
матушка признала бы достойной парой своему сыну.
     Владычица  алтаря  приветствовала  Артура,  и  две  самые   юные  девы,
приблизившись, убрали  ему шею  цветами.  Слышалось  хоровое  пение  -  одни
женские  голоса,  высокие и  сладкозвучные.  В  какой-то миг  серые  облака,
обложившие небо, чуть раздвинулись,  и на землю упал одинокий солнечный луч.
Это  было  воспринято  как  доброе  знамение,  собравшиеся стали  оживленнее
переглядываться, улыбаться друг другу, радостнее зазвучал хор. Владычица - и
все женщины с нею  - направилась  ко входу в  храм  и  по ступеням, уходящим
глубоко  под землю,  стала  спускаться  внутрь.  За  ней последовала  старая
королева,  а за королевой  Артур и  все  мы. Последним спустился  Мельвас со
своей  свитой.  Простой  люд остался  снаружи. И  все время, пока  свершался
ритуал, наверху слышался разговор и переступанье  ног - это люди толпились у
входа,  чтобы  еще  хоть  одним  глазком  взглянуть  на легендарного Артура,
победителя в девяти битвах.
     Подземное помещение было довольно тесное, мы набились в него до отказа.
Справа  и   слева  полдюжины   ароматических  светильников  тускло  освещали
пространство  под низкими  сводами, уводящими  к алтарю. В дымном  полумраке
призрачно белели одежды женщин. Белые покрывала, ниспадая до полу, окутывали
их  с  головы до ног.  Одна  лишь Владычица  алтаря была отчетливо видна:  с
открытым лицом она стояла в лучах светильников, серебристая ткань одевала ей
плечи, а на голове туманно поблескивала драгоценная диадема - величественная
фигура, нетрудно было поверить, что она королевского рода.
     Алтарь тоже скрывала плотная ткань, никому,  кроме посвященных  -  даже
старой королеве,  - не дозволялось заглянуть по ту сторону  алтарной завесы.
Ритуал,   свидетелями   которого   мы   оказались   (описывать   его   здесь
представляется мне неуместным), не был обычной службой, посвященной  Богине.
Он оказался  довольно продолжителен, мы целых два  часа  простояли в тесноте
под  землей;  я  подозреваю,  что  Владычица  нарочно  старалась  произвести
впечатление на короля, да и  можно ли  ее  за это упрекнуть, даже если она и
рассчитывала таким  образом снискать  королевское  покровительство?  Но  вот
наконец  служба  завершилась.  Владычица  приняла  из  рук  Артура  дары,  с
молитвами  поместила их к  подножию алтаря, и мы,  соблюдая прежний порядок,
вышли на свет дня, где нас встретили клики простого народа.
     Это посещение  древнего храма могло бы не сохраниться у меня  в памяти,
если бы не  последующие события. Но вышло так, что я хорошо запомнил мягкий,
рассеянный свет дня, первые  дождевые капли, брызнувшие в лицо под  открытым
небом, и песню дрозда в терновом кусте среди высокой травы, из которой здесь
и  там  торчали бледные шишаки ятрышника, а между  ними густо желтели мелкие
цветки, называемые венериными башмачками. Путь ко дворцу  Мельваса вел через
сад, где  под редкими старыми  яблонями  цвели цветы, занесенные сюда не  по
воле  природы и  употребляемые,  как  мне хорошо  было известно,  в магии  и
медицине. Это  анциллы занимались  врачеванием  и  разводили  целебные травы
(ядовитых я не заметил, здесь молились не той Богине,  чей окровавленный нож
был некогда выброшен из Зеленой часовни). Что ж, думал я, если  мне придется
поселиться  в здешних  местах,  по крайней мере на этих  лугах мои  растения
приживутся лучше, чем на ветреных холмах моего родного Уэльса.
     Но  тут  мы  пришли во дворец Мельваса, и хозяин гостеприимно пригласил
нас в пиршественный зал.
     Пир был как все пиры, не считая естественного для этих мест великолепия
и  разнообразия рыбных блюд. Старая королева восседала на почетном месте  за
столом, установленным  на возвышении; по одну руку от  нее  сидел  Артур, по
другую Мельвас. Из служительниц Богини не присутствовала на пиру ни одна, не
было даже Владычицы алтаря. А дамы, принимавшие участие в пиршестве, были, я
заметил, все,  как одна, отнюдь  не красавицы  и далеко не первой молодости.
Похоже, что  толки про королеву оказались справедливы. Я  припомнил улыбку и
взгляд, которыми украдкой обменялся Мельвас с  какой-то девушкой в толпе: не
могла же старуха  денно  и нощно  держать сына  под надзором. Прочие же  его
аппетиты  удовлетворялись щедро:  пища была  изобильна  и хорошо, хотя и без
затей, состряпана  и на пиру  присутствовал  певец, у которого был  приятный
голос.  Рекой  лилось  отличное  вино,  как нам  сказали,  из виноградников,
расположенных  в сорока милях от  дворца на меловых возвышенностях - недавно
они  были разорены  во время одного из саксонских набегов, которые в то лето
участились  - саксы надвигались  все ближе. А  раз  уж  об этом  заговорили,
разговор неизбежно принял определенное направление. Так,  обсуждая прошлое и
сговариваясь о будущем,  пировали Артур  и Мельвас в дружеском согласии, что
было добрым предзнаменованием.
     К полуночи мы собрались восвояси. Полная луна изливала яркий  свет. Она
стояла невысоко над самой вершиной Тора, четко  обрисовывая стены  небольшой
крепости, которую Мельвас  возвел  там на месте древнего разрушенного форта,
чтобы укрываться в  минуту опасности. А дворец, где мы только  что пировали,
находился внизу, у самой воды.
     Нам надо было  поторапливаться.  С  поверхности озера  подымался туман.
Белые  клочья клубились  над травами,  вились  у древесных стволов, обвивали
колени коней.  Скоро узкая насыпь через затопленную равнину окажется скрытой
от взоров. Мельвас с факельщиками провожал нас сквозь  туман до края твердой
земли и, когда под копытами зазвенел камень, простился и повернул обратно.
     Я натянул поводья и оглянулся. Из трех вершин, слагающих  остров, виден
был  один Тор. Он торчал из колышущегося  облака, и лишь красные отсветы еще
не погашенных  факелов были  заметны у его  подножия  на  месте королевского
дворца. Луна уже проскользнула из-за крепостных бастионов в открытое небо. А
по  спиральной дороге, подымавшейся на  вершину  горы, к подножию сигнальной
башни, двигался мерцающий огонек.
     По спине у меня побежали мурашки,  волосы зашевелились, как на загривке
у пса,  увидевшего  призрак:  вверх по  горе  сквозь  туман шагала  огромная
великанская тень. Гора Тор издревле считалась входом в Потусторонний мир,  и
на какой-то миг мне показалось, что ко мне вернулся дар духовидения и я вижу
призрачного хранителя этих мест, огненного  стража заповедных врат. По потом
взгляд  мой  прояснился, и я понял, что  это бежит человек  с факелом, чтобы
зажечь огонь на сигнальной башне.
     Я  дал шпоры коню, и в эту минуту прозвучал громкий приказ Артура. Один
всадник  отделился  от   кавалькады  и  широким   галопом  поскакал  вперед.
Остальные, сразу  примолкнув, поехали следом, быстро и четко стучали копыта,
и  за  спиной у нас в  ночном  небе  разгорался сигнальный  огонь,  призывая
Артура, победителя в девяти битвах, к новому сражению.

     10
     Переселение в Каэр Кэмел совпало с началом новой военной кампании.  Она
отняла целых четыре  года,  четыре года  штурмов  и стычек, налетов и засад.
Лишь  в  самые холодные зимние  месяцы  наступали недолгие передышки, а  все
остальное время Артур был занят ратными трудами и дважды сумел одержать  над
врагом крупные победы.
     Первая победная битва произошла по  призыву из Элмета. Сам Эоза приплыл
из Германии и высадился со свежими саксонскими силами на нашем берегу, где к
нему присоединились восточные  саксы,  давно  уже  осевшие  севернее  Темзы.
Третьим острием атаки оказалась дружина  Сердика,  доставленная на ладьях из
Рутупий. Это  было грознейшее наступление со времен битвы под Лугуваллиумом.
Вторгшиеся  враги устремились вглубь  по долине,  угрожая,  как  и  опасался
Артур,  прорваться  сквозь  горный  проход.  Но  неожиданно  наткнувшись  на
обновленную крепость Оликаны, они, очевидно, растерялись и промедлили под ее
стенами, а тем временем по цепи сигнальных огней был  передан на юг призыв к
Артуру. Король  Элмета вступил под Оликаной в сражение с восточными саксами,
однако остальные их силы все  же продвинулись через Проход  дальше на запад.
Артур,  поспешая по западной дороге, прежде саксов успел достигнуть форта на
Трибуите, перестроился и  вступил  с ними  в бой  у переправы  Наппа. Разбив
врага в кровопролитной  битве, Артур затем бросил свою быструю конницу через
Проход  под Оликану  и,  сражаясь здесь  бок  о бок с королем  Элмета, сумел
отбросить саксов  в долину. А  оттуда единым сокрушительным напором потеснил
их обратно,  к югу и востоку, покуда они не оказались  в прежних  границах и
саксонский  "король",  оглядев  свои  растаявшие,  обескровленные  рати,  не
признал поражение.
     Поражение,  как оказалось, почти окончательное.  Слава Артура настолько
преумножилась, что  при одном звуке  его имени враги обращались в бегство, а
слова "Артурово пришествие" стали означать  спасение. Когда  в следующий раз
призвали на помощь Артура - это было уже на исходе четырехлетней кампании, -
стоило только  грозной коннице  с  белым  всадником  во  главе и  с  красным
драконом на  штандарте, реющем над светлыми шлемами,  появиться на  перевале
Агнеда, и ряды  перепуганного противника смешались, вместо  битвы получилось
преследование,  изгнание врага с  отвоеванной земли.  И  все время, пока шли
бои,  вместе с Артуром  сражался  Герейнт,  поставленный  во  главе дружины,
достойной его  доблести и  таланта.  Ибо такова была  награда от  Артура  за
верную службу.
     Сам Эоза  в  сражении при  Наппе был  ранен  и  больше уже  никогда  не
появлялся на поле брани. У Агнеды саксов возглавлял  молодой Сердик Этелинг,
который немало сделал, чтобы сдержать свое устрашенное войско перед натиском
Артура.  В конце концов он все же отступил - соблюдая достоинство и порядок,
-  чтобы  погрузиться на ладьи,  и  дал,  как  рассказывают,  клятву, что  в
следующий раз, когда ему доведется ступить на британскую землю, он уже с нее
никуда не уйдет и даже Артур ему в том не помеха.
     Но уж с этим,  мог бы я ему возразить, придется ему повременить, покуда
Артура не станет.
     * * *
     В мои намерения не входит описывать с подробностями все события военных
лет. Я пишу хронику иного рода. К  тому же,  кто теперь  не  знает  о войнах
Артура за  освобождение британской земли и очищение берегов ее от Саксонской
Угрозы?  Все  это  записано  в  Виндоланде  рукою Блэза  или  рукою  тихого,
почтительного  писца, его помощника. А  я лишь повторю здесь, что ни разу за
все года, употребленные им на усмирение саксов, я не смог оказать ему помощь
пророчеством  или  волшебством.  Все,  что  было  тогда  сделано, было делом
земного мужества, стойкости и самоотвержения.  Двенадцать  крупных  сражений
было выиграно, потребовалось семь  лет тяжкого ратного  труда, чтобы молодой
король увидел наконец  на своей земле свободу и расцвет мирного земледелия и
ремесел.
     Певцы и  поэты изображают  дело так, что будто бы он изгнал всех саксов
из пределов  Британии, но это неправда.  Он убедился, как некогда  Амброзий,
что очистить многие мили гористого  побережья, легкодоступного к  тому же  с
моря,  совершенно  невозможно.  Еще  со времен  Вортигерна,  который  первым
пригласил саксов в Британию в качестве союзников, юго-восточный берег нашего
острова считался саксонской землей, где были  свои правители  и свои законы.
Так  что у Эозы были все же основания присвоить  себе  титул короля. Если бы
даже у Артура и достало военной силы очистить Саксонский берег, ему пришлось
бы изгонять  поселенцев  в третьем поколении, родившихся и выросших на  этих
землях,  чтобы они на кораблях  вернулись на  родину праотцев, где  им, быть
может,  был  уготован  еще  менее  радушный  прием.  А если  людям  угрожает
опасность  лишиться  своих  домов и остаться бездомными, они будут сражаться
отчаянно, до последнего. Артур понимал, что одно дело  - победить  в великих
сражениях, и совсем  другое -  прогнать  людей  с  насиженных мест в леса, в
горы, в безлюдные  пустыни, откуда  их не выживешь, где их не достанешь и не
дашь им открытый бой. Это  была бы  война  на долгие-долгие годы, война,  не
сулящая  победы.  У него перед  глазами был  пример  Древних  людей. Римляне
оттеснили их с удобных земель в  пустынные горные леса -  и через  четыреста
лет они все еще  обитали там,  в  своих  недоступных горах, когда  римлян на
острове уже не стало. Поэтому Артур,  смирившись с существованием саксонских
королевств на британской земле, озаботился укрепить границы с ними, чтобы их
короли из страха перед ним не смели высунуться из своих пределов.
     Артуру исполнилось  двадцать  лет.  В конце  октября он  возвратился  в
Камелот  и сразу же собрал совет  королей и  пэров.  Я присутствовал на этом
совете, иногда, будучи спрошен, высказывал свое мнение, но в основном только
слушал и смотрел; советы, которые давал ему я;  давались с глазу на глаз, за
закрытыми  дверями;  в  глазах  же  публики  все   его  решения  принимались
самостоятельно. Он  действительно  многое решал  по-своему, и я, чем дальше,
тем все  охотнее  предоставлял  его  его собственному  разумению.  Подчас он
горячился,  выказывал  недостаток  опыта,  не  умел  соразмерить  главное  и
второстепенное;  но  судил,  никогда  не  поддаваясь  порыву,   и  при  всей
самоуверенности победителя строго придерживался правила сначала выслушивать,
что скажут другие,  а  уж в заключение  говорил  сам,  и  каждому  советнику
казалось, что и он повлиял на решение короля.
     Среди прочих обсуждавшихся вопросов зашла речь о новой женитьбе короля.
Я видел, что для Артура это была неожиданность, он  внутренне  встрепенулся,
но промолчал, а потом, успокоившись, стал слушать, что говорят старшие мужи.
Это  были знатоки родословных  таблиц, земельных владений и притязаний. А я,
слушая их, думал о том, что тогда, когда  Артура провозглашали  королем, они
не  желали о нем  слышать. Зато теперь  даже его товарищи-рыцари не были ему
преданы  более.  Победитель Артур  сумел завоевать  и сердца старцев. Теперь
послушать их, так можно подумать, что каждый  из них сам разыскал  никому не
известного Артура в чаще Дикого леса и лично вручил ему императорский меч.
     И еще можно было подумать,  что каждый из них печется о женитьбе своего
любимейшего  сына.  Они  гладили  бороды  и  качали головами,  перебирали  и
обсуждали  имена,  даже  горячились,  споря,  но  так и  не  достигли общего
согласия,  покуда  один  уроженец Гвинедда, родич  самого  короля  Маэлгона,
сражавшийся все эти годы вместе с Артуром, не поднялся и  не произнес речь о
своей родной стороне.
     Если уж черноволосый валлиец, вскочив на ноги, разразился речью, то он,
как бард на  пиру, будет строить ее по всем  законам просодии и декламации и
доведет до конца ох как не скоро. Но этот говорил так необыкновенно цветисто
и  голос его гудел  так изумительно красиво, что все откинулись  в креслах и
внимали ему с восхищением, как внимают пирующие торжественной песне.
     А  он превозносил свой родной край, живописные долины  и холмы, и синие
озера,  и пенный  прибой  у береговой черты, орлов, и оленей, и малых певчих
птах, и храбрость мужей, и  красоту женщин.  Вслед за тем  услыхали  мы  про
поэтов и певцов, про яблоневые сады и  цветущие луга, про богатые стада овец
и коров и рудные жилы в каменных породах. Отсюда последовала славная история
его страны, битвы и победы, и доблесть в  поражении, и горечь ранней смерти,
и плодоносная сила юной любви.
     Это уже было ближе к делу; Артур поднял голову.
     Все   богатства,  вся  красота  страны,  продолжал  говорящий,  все  ее
геройство  сосредоточились  в  роду  ее королей.  Этот  род (тут я  перестал
слушать  с прежним вниманием: я наблюдал за Артуром в  тусклом свете дымного
светильника и у меня болела  голова) имеет родословную блестящую и  древнюю,
идущую чуть не от праотца Ноя...
     И есть, разумеется, принцесса. Юная, прелестная, в жилах ее течет кровь
древних  валлийских  королей,  смешанная  с  кровью  старинного  и  славного
римского  рода. У самого Артура  происхождение не выше... Теперь становилось
понятно,  к чему  клонил многословный оратор и  что подразумевал его взгляд,
вопросительно устремленный на молодого короля.
     И зовут ее, оказывается, Гвиневера.
     * * *
     Я снова видел их вдвоем. Бедуир, смуглый, горячий, влюбленными  глазами
глядящий на  другого; и Артур - Эмрис, в двенадцать лет уже командир, весь -
пыл и высокий огонь жизни. Белая тень совы пролетела между ними, гвенхвивар,
тень страсти и  горя, высокого стремления и  рыцарского  странствия, которое
увело Бедуира в мир  призраков и оставило Артура  одиноко дожидаться в лучах
славы, когда придет срок самому ему стать легендой, святым Граалем.
     * * *
     Я  опять  оказался на  совете. Жестоко  болела голова. Резкий свет,  то
вспыхивая, то тускнея, нещадно бил по глазам.  Под одеждой по спине и  бокам
сбегали струйки пота. Намокшие ладони соскальзывали с  резных подлокотников.
Я изо  всех  сил  старался дышать размереннее и усмирить колотящееся молотом
сердце.
     Никто ничего  не замечал. Прошло много  времени. Заседание королевского
совета  подошло  к концу. Артур в