ит  ничего,  твое
существование означает все".  Много  лет  назад  король  получил  то  же
известье и предоставил все на волю жестоких, сокрытых туманом богов...
   Но честолюбивые мечты будут воплощены, и он получит свою долю славы.
   Нет, разумеется,  никакой  практичный  человек  не  станет  верить  в
гаданья. Воздух приятно холодил лицо и после дымного чада  зала  казался
сладким. Постепенно мысли Мордреда прояснились. Он знал, как далек он от
воплощения своих  честолюбивых  целей,  тайных  устремлений  и  желаний.
Несомненно, до тех пор, когда ему или королю настанет  нужда  страшиться
того, что уготовили им недобрые боги, пройдет много лет. То, что  сделал
для него Артур за эти годы, он может сделать для Артура сейчас. Забыть о
"погибели" и ждать, чтобы будущее явило себя.
   Тут его взгляд привлекло движенье в тени высокой поленницы.  Мужчина,
один из свиты Артура. Двое мужчин, нет, трое. Один из них прошел на фоне
далекого костра, и Мордред узнал Агравейна. Он здесь не для того,  чтобы
просто справить нужду. Вот Агравейн присел на оглоблю телеги, что стояла
пустой возле поленницы, а два его товарища стали перед  ним  и,  склонив
друг к другу головы, все трое принялись горячо говорить о чем-то. Одного
из них, Калума, Мордред знал, другого, как ему показалось, узнал в лицо.
Оба были молодыми кельтами, друзьями  Агравейна,  а  до  того  Гахериса.
Когда по пути сюда Агравейн в гневе  оставил  Мордреда,  он  вернулся  к
группе, с которой ехали эти двое; обрывки их  беседы  время  от  времени
доносились до ушей принца.
   Внезапно все мысли о Нимуэ и ее невнятных звездах вылетели у него  из
головы.  "Младокельты",  это  выраженье  в  последнее  время   приобрело
политический оттенок, стало обозначать  молодых  воинов,  призванных  на
службу по большей части из дальних кельтских  королевств,  воинов,  кому
были тесны границы "мира Верховного короля", кому не по  нраву  пришлась
централизация управления малыми королевствами и которым прискучила  роль
мирных  стражей  закона,  созданная  Артуром  для  своих   странствующих
рыцарей. Открытой оппозиции как таковой не  существовало;  молодые  люди
были склонны насмехаться над "рыночной говорильней  стариков",  как  они
именовали Круглый зал. Говорили они все больше промеж собой, и кое-что в
этих разговорах, по слухам, граничило с подстрекательством к мятежу.
   Как, например, злословье о Бедуире и королеве  Гвиневере,  которое  в
недавнее время расцвело, словно кто-то тщательно разжигал его.
   Мордред  потихоньку  отошел  в  сторону,  пока  меж  ним  и  группкой
"младокельтов" не оказался  сарай.  Бредя  вдоль  палисада  с  опущенной
головой, он вспоминал; мысли его теперь текли четко и ясно.
   Правда была в том, что за все время тесного общения и частых встреч с
Гвиневерой и первым рыцарем он никогда не видел, чтобы  королева  словом
или взглядом отличала Бедуира превыше остальных  придворных,  разве  что
как ближайшего друга своего супруга и в  его,  Артура,  присутствии.  Ее
обхождение с ним было, если уж на то пошло, чересчур церемонным. Мордред
иногда удивлялся про себя, откуда взяться тому ощущению скованности, что
иногда возникало меж этими двумя людьми, знавшими друг друга так давно и
так близко. Нет, остановил он себя,  не  скованности.  Скорее  тщательно
сохраняемого  почтительного  расстояния  и  сдержанности  там,   где   в
сдержанности не было никакой нужды. Там, где эта  сдержанность  едва  ли
могла иметь значенье Несколько раз Мордред замечал, что Бедуир как будто
знал, что имеет в виду королева, чего она не высказала словами.
   Он стряхнул с себя эту мысль Это яд,  тот  самый  яд,  каким  сочился
Агравейн. Он  даже  думать  об  этом  не  станет  Но  одно  он  в  силах
предпринять. Хочет он того или нет, он связан с оркнейским  кланом  и  в
последнее время ближе всех с  Агравейном.  Если  Агравейн  вновь  станет
подбираться к нему, он его выслушает,  он  выяснит,  не  кроется  ли  за
недовольством "младокельтов" нечто большее, чем просто естественный бунт
молодежи против правления старших. А что до  кампании  злословья  против
Бедуира и королевы, это тоже лишь вопрос политики.  Клин,  вбитый  между
Артуром и самым старым  его  другом,  его  доверенным  местоблюстителем,
который держит его печать и действует  его  именем,  -  вот  цель  любой
партии, стремящейся ослабить позицию Верховного короля и  подорвать  его
политику. И  здесь  тоже  он  должен  слушать;  и  об  этом  тоже,  если
осмелится, предостеречь короля. Лишь  о  клевете;  фактов  нет  никаких;
никакой нет правды в россказнях о Бедуире и королеве.
   Мордред отринул от себя эту мысль с силой и  яростью,  которые  были,
как  сказал  он  самому  себе,  данью  верности  отцу  и   благодарности
прекрасной госпоже, которая явила столько доброты к одинокому мальчику с
дальних островов.
   На обратном пути он держался от Агравейна как мог дальше.

8

   Однако когда они возвратились в Камелот, избегать  Агравейна  уже  не
было возможности.
   Некоторое время спустя после их возвращения из столицы Сердика король
вновь призвал к себе Мордреда и попросил его  присматривать  за  сводным
братом.
   Случилось  так,  что  прибыл  гонец   от   Друстана,   прославленного
военачальника, которого  Артур  надеялся  привлечь  под  свое  знамя,  и
сообщил, что, поскольку срок службы Друстана в Думнонии истек,  он  сам,
его северная твердыня и его дружина бывалых и  обученных  бойцов  вскоре
будут в распоряжении  Верховного  короля.  Гонца  он  послал  с  дороги,
возвращаясь в свой замок Каэр Морд, чтобы подготовить его и  привести  в
боевую готовность прежде, чем самому прибыть в Камелот.
   - Пока с этим все благополучно, - сказал  Артур.  -  Мне  нужен  Каэр
Морд, и я рассчитывал на такое известье. Но Друстан из-за какого-то дела
чести в прошлом приходится Ламораку побратимом, более того, -  сейчас  у
него на службе родной брат Ламорака Дриан. Полагаю, тебе  это  известно.
Так вот, уже сейчас Друстан ясно дал мне понять, что будет просить  меня
вернуть Ламорака в Камелот.
   - И ты это сделаешь?
   - Это неизбежно. Он не сделал  ничего  дурного.  Быть  может,  выбрал
неудачное время и, возможно, был обманут, и все же он обручился с ней. И
даже не будь он обручен, - с иронией завершил король, - я  последний  из
мужчин, кто станет проклинать его за то, что он сделал.
   - А я следующий.
   Король глянул на сына с улыбкой, но тон его остался мрачен:
   - Сам знаешь, что тогда случится. Ламорак вернется ко двору, а потом,
если не удастся образумить трех старших братьев, нас ждет  междоусобица,
способная расколоть Соратников надвое.
   - Так Ламорак едет вместе с Друстаном?
   - Нет. Я еще не рассказал тебе всего. Недавно мне стало известно, что
Ламорак уехал в Малую Британию, где поступил на службу к кузену Бедуира,
который держит от его имени  замок  Бенойк.  До  меня  дошли  письма,  в
которых говорилось,  что  Ламорак  покинул  Бенойк  и  сел  на  корабль,
предположительно отправившийся в  Нортумбрию.  Похоже,  ему  известно  о
планах Друстана и он надеется присоединиться к нему в Каэр Морд.  В  чем
дело?
   - Нортумбрия, - задумчиво повторил Мордред. - Государь,  думаю,  нет,
знаю, что Агравейн имеет сношения с  Гахерисом,  и  у  меня  также  есть
причины полагать, что Гахерис скрывается где-то в Нортумбрии.
   - В окрестностях Каэр Морд? - резко вопросил Артур.
   - Не знаю. Маловероятно. Нортумбрия -  большая  страна,  и,  конечно,
Гахерис не может знать о передвижениях Ламорака.
   - Если только он не получил известия о Друстане и  не  догадался  обо
всем сам или если Агравейн не услышал какой-то слух при дворе и не донес
ему, - произнес Артур. - Прекрасно. Остается только одно: вернуть  твоих
братьев в Камелот, где они будут под надзором  и  где  их  до  некоторой
степени можно будет контролировать. Я пошлю к Гавейну  гонца  с  суровым
предупреждением и позову его назад на юг. Со временем, если  у  меня  не
будет другого выхода и если Ламорак согласится, мне  придется  позволить
Гавейну вызвать его на поединок здесь, в Камелоте, и в присутствии всего
двора. Хотелось бы надеяться, что этого  достанет,  чтобы  погасить  эту
вражду. Как Гавейн примет Гахериса - это  его  дело;  тут  я  не  вправе
вмешиваться.
   - И ты позовешь Гахериса в Камелот?
   - Если он в Нортумбрии, а Ламорак держит путь в Каэр Морд, у меня нет
выбора.
   - Исходя из  принципа,  что  лучше  видеть,  как  летит  стрела,  чем
предоставить ей нанести удар из укрытия?
   С мгновенье Мордред подумал, что совершил ошибку.  Король  бросил  на
него быстрый взгляд,  словно  собирался  спросить  о  чем-то.  Возможно,
Нимуэ, говоря о пророчестве и самом Мордреде, прибегла к тому же образу.
Но Артур предпочел обойти это молчаньем и сказал только:
   - Это я оставляю тебе, Мордред. Ты  говоришь,  Агравейн  поддерживает
связь с братом-близнецом.  Я  сделаю  так,  чтобы  стало  известно,  что
приговор Гахерису отменен,  и  пошлю  Агравейна  привезти  его.  Я  буду
настаивать, чтобы ты поехал с ним. Это самое большее, что в моих  силах;
я не доверяю им обоим,  но  помимо  того,  что  посылаю  тебя,  не  смею
выказать  этого.  Едва  ли  я  смогу  послать  за   ним   отряд,   чтобы
гарантировать возвращение обоих. Как, по-твоему, он это примет?
   - Думаю, да. Я придумаю что-нибудь, чтобы поехать с ним.
   - Ты сознаешь, что я предлагаю тебе быть моим соглядатаем? Следить за
собственной родней? Сможешь ты заставить себя сделать такое?
   - Ты когда-нибудь видел кукушку в гнезде? - внезапно спросил Мордред.
   - Нет.
   -  Они  -  повсюду  на  оркнейских  пустошах.   Как   только   птенец
вылупляется, он  выбрасывает  родичей  из  гнезда  и  остается...  -  Он
собирался сказать "править", но вовремя осекся. Он  даже  не  знал,  что
думает такое. Мордред, запинаясь, завершил:
   - Я только хотел сказать, что не нарушу закона природы, мой господин.
   Король улыбнулся.
   - Что ж, я буду первым, кто объявит, что мой сын лучше  всех  сыновей
Лота. Итак, последи для меня за Агравейном, Мордред, и привези домой  их
обоих. Тогда, быть может, - закончил он с  некоторой  усталостью,  -  со
временем оркнейские мечи вернутся в ножны.
   Вскоре после этого  разговора  ясным  днем  начала  октября  Агравейн
последовал за Мордредом, который шел через рыночную площадь Камелота,  и
нагнал его у фонтана
   - Я получил разрешение короля поехать на  север.  Но  он  потребовал,
чтобы я ехал не один. А ты единственный из рыцарей, кого он может сейчас
отпустить. Ты поедешь со мной?
   Мордред остановился и изобразил на лице удивленье.
   - На острова? Пожалуй, нет.
   - Нет, не на острова. Ты что, думаешь, я поеду туда в октябре? Нет. -
Агравейн понизил голос, хотя  поблизости  не  было  никого,  кроме  двух
детей, плещущих друг в друга водой из фонтана.  -  Он  сказал  мне,  что
отменит приговор Гахерису, вернет  его  из  ссылки.  Даже  позволит  ему
вернуться ко двору. Он спросил меня, куда  ему  послать  курьера,  но  я
сказал, что принес клятву молчания и не могу ее нарушить.  А  потому  он
сказал, что я могу сам поехать и привезти его, если ты поедешь со  мной,
- и добавил с едва прикрытой издевкой:
   - Тебе он, похоже, доверяет.
   На издевку Мордред не обратил вниманья.
   - Это добрые вести. Хорошо. Я поеду с тобой и охотно. Когда?
   - Чем скорее, тем лучше.
   - А куда? Агравейн рассмеялся.
   - Узнаешь, когда приедем на место. Я же  сказал  тебе,  что  поклялся
молчать.
   - Выходит, вы все это время держали связь?
   - Разумеется. А чего ты ожидал?
   - Как? Обменивались письмами?
   - Как он может посылать письма? С ним нет писца, который  мог  бы  за
него читать и писать. Нет, время от времени  я  получал  весточки  через
купцов,  вроде  того  торговца,  что  как  раз  устанавливает   палатку,
собираясь  торговать  сукном.  Так  что  приготовься,  брат,  утром   мы
выезжаем.
   - В долгий путь? Это по крайней мере ты должен мне сказать.
   - Достаточно долгий.
   Дети, вернувшиеся к игре, бросили мяч так, что он  прокатился  у  ног
Мордреда. Поддев его ногой, принц поймал мяч и бросил его  назад  детям.
Потом с улыбкой отряхнул от пыли руки.
   -  Прекрасно.  Я  рад,  что  поеду  с  тобой.  Неплохо  будет   снова
отправиться на север. Ты все еще  не  хочешь  сказать,  где  лежит  цель
нашего пути?
   - Я покажу тебе, когда приедем на место, - повторил Агравейн.

***

   Наконец на закате туманного и пасмурного дня они выехали к  небольшой
полуразрушенной башенке, затерянной среди нортумбрийских болот.
   Местность была дикая и пустынная. Даже пустоши в сердце Оркнеев с  их
озерами и светом, говорившими о близости моря, казались  в  сравнении  с
ней полными жизни.
   Во все стороны  простирались  холмистые  вырубки,  вереск  на  них  в
туманном вечернем свете казался пурпурным. На небе громоздились  облака,
и ни единый солнечный луч не прорывался сквозь  их  завесу.  Воздух  был
неподвижен: ни ветерка, ни свежего  дыхания  моря.  Повсюду  меж  холмов
пробирались ручьи и речушки, их русла оттеняли заросли блеклой  ольхи  и
тусклого камыша. Башня стояла в низине у одного из таких  ручьев.  Почва
возле нее была болотистая, и через топкую грязь к входу вела  выложенная
булыжниками дорожка. Само строение, увитое плющом и окруженное замшелыми
стволами подрезанных фруктовых деревьев и бузины, похоже,  некогда  было
приятным жилищем; могло показаться оно  таковым  и  теперь  в  солнечный
день. Но в тот туманный вечер перед ними открылись едва  ли  не  угрюмые
руины. В единственном окне башни тускло горел свет.
   Они привязали лошадей к терновому кусту и постучали в  дверь.  Открыл
ее сам Гахерис.
   Лишь несколько месяцев провел  он  вдали  от  двора,  но  уже  теперь
выглядел так, словно никогда не видел общества цивилизованных людей. Его
морковно-рыжая борода отросла до середины груди, распущенные  немытые  и
нечесаные волосы свисали ему на плечи. Кожаная рубаха была засаленная  и
грязная. Но лицо его при  виде  двух  приезжих  осветилось  радостью,  и
объятия, в которые заключил он Мордреда, были самыми теплыми из тех, что
до сих пор получал от него сводный брат.
   Он провел их в бедную, с низким потолком комнату, три  стены  которой
составляла закруглявшаяся стена башни;  там  горели  сложенные  в  очаге
бруски торфа и стояла зажженная лампа. У очага сидела за шитьем девушка.
Услышав шаги, она подняла голову, смущенная и испуганная видом нежданных
гостей. У нее было вытянутое бледное лицо, которое, впрочем, нельзя было
бы назвать совсем лишенным очарования, и мягкие русые волосы. Одета  она
была бедно -  в  платье  из  домотканой  материи  темно-красного  цвета,
нескладные складки которого не скрывали признаков беременности.
   - Это мои братья, - сказал  ей  Гахерис.  -  Принеси  им  чего-нибудь
поесть и выпить, а потом позаботься об их лошадях.
   Он  не  сделал  даже  попытки  представить  ее  им.  Молодая  женщина
поднялась на ноги и, пробормотав слова приветствия,  неумело  присела  в
поклоне. Потом, отложив шитье, она тяжело прошла к ларю в  дальнем  углу
комнаты и достала из него вино и мясо.
   За едой, поданной им женщиной, все трое говорили о  пустых  вещах:  о
смуте во франкских королевствах, о незавидном положении Малой  Британии,
о посольстве саксов, приездах и отлучках странствующих рыцарей Артура, о
слухах при дворе, хотя последние не касались короля и королевы. То,  как
девушка мешкала, широко  открыв  от  удивления  глаза,  прислуживая  им,
послужило им достаточным предупрежденьем не говорить ни о чем подобном.
   Наконец по резкому  слову  Гахериса,  пославшего  ее  позаботиться  о
лошадях приезжих, она вышла из комнаты.
   Когда за ней закрылась  дверь,  Агравейн,  который  буквально  рвался
поделиться новостями,  как  рвется  с  цепи  разъяренный  пес,  внезапно
объявил:
   - Добрые вести, брат.
   Гахерис опустил на  стол  кубок.  С  брезгливым  отвращением  Мордред
заметил черные полукружья грязи у него под ногтями.
   - Так скажи же мне. Гавейн желает  меня  видеть?  -  Гахерис  подался
вперед. - Он понял теперь, что я должен был это сделать? Или, - тут  его
глаза блеснули, пожалуй, слишком ярко, и он искоса глянул на Мордреда, -
он выяснил, где обретается Ламорак, и желает объединить силы?
   - Нет. Ничего подобного. Гавейн по-прежнему в Дунпельдире, и  ничего,
ни слова не доходило о Ламораке.  -  Агравейн,  как  всегда  далекий  от
коварства, излагал, по всей видимости, то, что знал. - Но тем  не  менее
вести  хорошие.  Король  послал  меня  привезти  тебя  назад  ко  двору.
Насколько это дело его касается, ты свободен. Тебе ведено вместе со мной
и Мордредом явиться в Камелот.
   Недолгая пауза, после  чего  Гахерис,  по  брови  залившись  краской,
испустил торжествующий вопль, подбросил вверх свой пустой кубок и  снова
поймал его. Другой рукой он опять потянулся за кувшином и  щедрой  мерой
налил всем троим.
   - Кто эта девушка? - поинтересовался Мордред.
   - Бригита? Ее отец был тут управителем.  Саму  башню  я  застал,  так
сказать, в осаде: ее обложили пара разбойников, и я их  убил.  А  потому
получил все здесь в полное свое распоряженье.
   -  Действительно  в  распоряженье,  -  хмыкнул  поверх  обода   кубка
Агравейн. - А что на это говорит отец? Или тебе  пришлось  обручиться  с
ней?
   - Он сказал, ее отец был тут управителем. -  В  сухом  тоне  Мордреда
слышалось лишь слабое ударение на прошедшее время.
   Агравейн выпучил глаза, но потом коротко кивнул.
   - Ах вот как. Выходит, никакой свадьбы?
   - Никакой. - Гахерис со стуком опустил  на  стол  кубок.  -  Так  что
забудьте об этом. Ничто меня здесь не связывает. Давайте же напьемся.
   И, выбросив из головы  девушку,  близнецы  погрузились  в  обсуждение
королевского помилования, возможных планов  короля,  а  также  намерений
Гавейна. Мордред, слушая их разговор и прихлебывая вино,  говорил  мало.
Но он заметил, что, как это ни удивительно, имя Ламорака не  упоминалось
больше ни разу.
   Некоторое время спустя девушка вернулась, вновь заняла свое место  на
скамейке у очага и подобрала шитье. Это была маленькая  простая  одежка,
вероятно, подумалось Мордреду, для будущего младенца. Она не  произнесла
ни слова, но ее взгляд, внимательный и напряженный, переходил  с  одного
близнеца на другого. Теперь в ее глазах застыли забота и беспокойство, и
даже толика страха. Ни  один  из  близнецов  не  пытался  скрыть  бурной
радости, которую вызывало в них возвращение Гахериса в Камелот.
   Наконец, когда фитиль в лампе начал уже оплывать и дымить, все  стали
готовиться ко сну. Гахерис  и  девушка  расположились  в  постели  возле
очага,  которую  они,  по  всей  видимости,  готовы  были  разделить   с
Агравейном. Мордреда, к немалому его облегчению и некоторому  удивлению,
вывели  на  свежий  ночной  воздух  и  показали  на  винтовую  лестницу,
поднимавшуюся по внешней стене башни. Лестница вела в небольшой  верхний
покой, где воздух, пусть и прохладный, был  чист  и  свеж  и  где  груда
вереска и покрывал послужила ему постелью, лучшей, чем многие,  в  каких
доводилось ему спать.
   Усталый с дороги и долгого разговора за вином, он завернулся в плащ и
вскоре уснул.

***

   Проснулся он утром.  Снаружи  кричали  петухи;  холодный  серый  свет
проникал сквозь паутину, затянувшую узкое  как  щель  окно.  Из  комнаты
внизу не доносилось ни звука.
   Он отбросил покрывала и босиком прошлепал  к  окну,  чтобы  выглянуть
наружу. Из окна ему виден был покосившийся сарай, служивший одновременно
конюшней и курятником. В  дверях  его  стояла  Бригита,  у  ног  которой
примостилась корзинка с яйцами. Девушка разбрасывала  остатки  вчерашней
трапезы курам, которые, клюя и роясь в земле, квохтали у нее под ногами.
   Конюшня представляла собой открытую клеть: задняя  и  боковые  стены,
каменные ясли и покатая крыша на столбах из тесаных сосновых стволов.  С
высоты верхнего поко