приношение божеству. Как делал в
свое время я и сделаю нынче опять.
     - Вот это разговор! - воскликнул мальчик с белозубой улыбкой.
     Я тоже улыбнулся в ответ и опустил в его протянутую ладонь две монеты.
     - На храм и для служителей его.
     Мог что-то буркнул, мальчик Констант одним гибким движением поднялся на
ноги и отошел к шкафчику в глубине комнаты.  К огню он возвратился,  держа в
руках  кожаный бурдюк  и щербатую кружку. Мог  поднял  с пола свою кружку, и
мальчик налил ему и мне.
     - Твое здоровье, - сказал мне Мог.
     Я ответил ему тем же, и мы выпили. Это был мед, крепкий и сладкий.
     Потом Мог выпил еще и утерся рукавом.
     - Ты спрашивал про стародавние времена, и мы ответили тебе, как сумели.
Теперь и  ты, господин, поведай нам  о  недавних событиях на  севере. Мы тут
слышали  только рассказы о  битвах, о  гибели  королей  и о воцарении новых.
Верно ли, что саксы бежали? Верно ли, что король Утер Пендрагон  долгие годы
скрывал  от всех юного принца и вдруг явил его  на поле  боя  как гром среди
ясного  неба,  и тот перебил один четыре  сотни саксонских зверей  волшебным
мечом, который поет и пьет кровь?
     И  снова  я  стал  рассказывать  о  том, как  и  что  было,  а  мальчик
подкладывал дрова, пламя вспыхивало с треском  и  заливало светом навощенные
фигурки за очагом. Пес опять задремал, нежась у огня и положив старую голову
мне на ногу. Я рассказывал, а бурдюк переходил из рук в руки, меду в нем все
убавлялось, покуда наконец языки пламени не опали, угли рассыпались золой, и
я кончил рассказ похоронами Утера и намерением Артура подготовить Каэрлеон к
весенним боям.
     Мой хозяин перевернул бурдюк, потряс его и сказал:
     -  Пуст. Никогда еще не  случалось ему сослужить лучшей службы. Спасибо
тебе,  господин, за добрые вести.  Мы здесь живем своей замкнутой жизнью, но
ты  ведь  находишься в самой гуще дел  и, конечно, знаешь,  что события даже
далеко в Британии (он сказал это так, будто речь шла о чужой стране за сотни
миль от его укромного  обиталища) могут и в глухих углах отозваться иной раз
бедами и  страданиями. Будем  молиться,  чтобы  ты был  прав  насчет  нового
короля.  Ты же  можешь  передать  ему,  ежели когда  доведется  тебе к  нему
приблизиться для беседы, что, покуда  он будет верен  нашей  земле, здесь он
найдет двоих, которые готовы быть и его слугами тоже.
     - Передам.  -  Я  встал. - Благодарю тебя  за дружеский прием  и питье.
Прости,  что  потревожил  твой  сон.  Теперь я  ухожу, и ты  сможешь к  нему
вернуться.
     -  Уходишь?  Да  ведь скоро  уж  рассвет. Двери твоего постоялого двора
давно заперты,  можешь не сомневаться.  Или ты ночуешь в лагере?  Но в таком
случае дозорные тебя  не пропустят,  потребуют  показать особый  королевский
знак. Лучше заночуй здесь. Нет, нет, - остановил он меня, когда я попробовал
возразить. - У  нас есть  одна комната,  она  содержится в  порядке,  как  в
прежние   времена,  когда  сюда  съезжались   люди  со  всего  света,   дабы
переночевать и увидеть вещие сны. Там тепло и  сухо и удобная постель, не во
всякой таверне найдешь такой ночлег. Окажи нам благосклонность, останься.
     Я стоял в нерешительности. Мальчик кивком подтвердил приглашение  отца,
глядя  на  меня сияющими  глазами.  И даже пес,  который проснулся,  когда я
встал, приветливо  завилял хвостом, зевая во всю пасть и потягивая  затекшие
лапы.
     - Да,  да, останься,  - попросил мальчик. Я понял,  как для них  важно,
чтобы я согласился. Если я останусь, старому храму как бы возвратится толика
былой святости  - в бережно ухоженном покое, где  давно уже никто не ночует,
снова, как исстари, расположится на ночь заезжий человек.
     -  С  радостью,  -  ответил я.  Констант,  сияя, сунул  в  очаг  палку,
подождал, покуда конец ее займется, и позвал:
     - Ступай за мной!
     А  отец  его, снова  укладываясь  перед очагом,  произнес  мне вдогонку
слова,  которыми  испокон  веку провожали  в  этом  священном  месте  ищущих
исцеления:
     - Спи крепко, друг, и да пошлет тебе бог сновидение.

     * * *
     Кто бы ни послал мне его, но сон я видел, и был этот сон вещий.
     Мне приснилась  Моргауза, которую я отослал из Лугуваллиума, от Утерова
двора,  наказав эскорту переправить ее через высокие  Пеннины  и  невредимой
доставить с почетом в Йорк, где находилась в то время ее единокровная сестра
Моргана.
     Сон  мой  был  отрывчатый  - так в  пасмурный день то  проглядывают, то
прячутся  в  бегущих облаках  вершины гор. День,  который  мне снился, и был
пасмурным. Мне привиделся отряд, скачущий по усыпанной гравием дороге сквозь
ветер и дождь, и лошади оскользались на мокрых камешках, будто на глине. Вот
кавалькада остановилась на берегу реки, взбухшей  от обильных дождей.  Место
показалось мне незнакомым.  Дорога спускалась к воде там,  где  должен  быть
мелкий  брод, но вместо брода сейчас  по реке мчались, бурля, пенные потоки,
обтекая  островок,  который разрезал  воду, точно  нос плывущего  корабля. И
вокруг не  видно ни  человеческого жилища,  ни даже  пещеры. А на том берегу
дорога сворачивала  к востоку  и  уходила,  петляя среди мокрых деревьев,  к
предгорьям и отдаленным вершинам.
     Сумерки  быстро сгущались,  похоже  было  на  то, что  отряду  придется
заночевать прямо  на  берегу в  ожидании, пока спадет вода. Командир отряда,
как видно, попытался объяснить это Моргауэе; я не слышал его речей, но вид у
него был  раздосадованный,  и  лошадь  под  ним, хоть и усталая,  все  время
переступала ногами и взмахивала гривой. Я понял, что путь выбирал  не он: из
Лугуваллиума  правильнее всего ехать  по плоскогорью; от Брокавума на восток
отходит  прямая  дорога, которая  пересекает  горный хребет  под  Вертерами.
Крепость в Вертерах содержится в  исправности  и  порядке, там  отряд мог бы
остановиться и переночевать, так  что военный человек, уж конечно, избрал бы
именно  этот маршрут. Но они почему-то  свернули на старую  дорогу,  которая
отходит по взгорьям на юго-восток от перепутья пяти дорог у  переправы через
реку Льюн. Я там никогда не ездил. Эта дорога давно запущена, она идет вверх
по долине реки Дубглас, потом через горные отроги и через главный Пеннинский
хребет по перевалу, который  образуют, стекая в разные стороны, реки Изара и
Трибуит. Люди  называют этот перевал Пеннинским Проходом. Когда-то в прежние
времена римляне  его охраняли  и  дороги к  нему  содержали  в  исправности.
Местность там дикая, необитаемая,  но среди скал и голых  вершин выше  линии
лесов есть пещеры, и в них живут древние люди. И если правда, что эту дорогу
выбрала сама Моргауза, то интересно было бы узнать, почему.
     Тучи, туман; серые струи дождя;  взбухшая  река накатывает пенную волну
со  щепками на прибрежный песок  под  ивами  вокруг островка.  Потом  тьма и
разрыв во времени скрыли эту картину от моих глаз.
     Когда я снова  их увидел,  они стояли вблизи перевала на  горной тропе,
справа от них вздымались  отвесные  скалы, слева открывался  широкий  вид на
уходящие  вниз леса,  вьющуюся по  дну долины речку и туманные  холмы на той
стороне.  Отряд остановился  у дорожного столба. Здесь  тропа раздваивалась:
одна  уходила  через перевал,  а другая косо спускалась  в долину, и там,  в
отдалении, мерцали огни жилья. Моргауза указывала на них рукой, и видно было
по всему, что у них идет спор.
     Слышать  я  по-прежнему ничего не слышал, но о  чем спорят, было ясно и
без  слов.  Командир  отряда подъехал  к Моргаузе и, весь  подавшись вперед,
яростно толковал  ей что-то, указывая на дорожный знак и на путь к перевалу.
В  позднем  закатном  свете обозначилось  выбитое в камне и обведенное тенью
слово: ОЛИКАНА. Цифр я разглядеть не мог, но смысл речей командира был ясен:
глупо отказываться  от  верного приюта,  который  ждет их  в  Оликане,  ради
одинокого дома  в  долине  (если огни  и означают дом), где еще  неизвестно,
сможет  ли расположиться  весь  отряд. Солдаты  сгрудились  у  командира  за
спиной, и видно было,  что они его поддерживают. А  женщины,  сопровождавшие
Моргаузу, бросали на госпожу тревожные, даже можно сказать, умоляющие взоры.
     Наконец  Моргауза  пожала плечами и уступила. Кавалькада перестроилась.
Дамы,  радостно улыбаясь, заняли  свое  место  рядом  с  госпожой,  и  отряд
пустился вскачь. Но не проскакали они и нескольких шагов, как вдруг, одна из
дам громко вскрикнула: Моргауза, уронив поводья на шею лошади, покачнулась и
томно  выставила  перед собой  руку,  словно  ища  в  воздухе  опоры.  Снова
раздались возгласы.  Дамы подъехали  к Моргаузе вплотную, поддерживая  ее  в
седле.  Командир  повернул  коня, поскакал  назад  к  дамам,  стал  рядом  с
Моргаузой  и  обхватил  ее  одной рукой  за талию, чтобы  она не  упала. Она
привалилась ему на грудь и поникла недвижимая.
     Тут уж  ничего  не оставалось,  как признать  свое поражение. Повернули
лошадей  и,  оскользаясь по  глинистой тропе,  стали  спускаться к  далекому
огоньку в долине. Моргаузу, плотно  закутанную в  меховой плащ, недвижную  и
чуть ли не бездыханную, командир отряда вез на руках.
     Но  я, знакомый с повадками ведьм, знал, что  под меховой опушкой плаща
на лице ее играет усмешка торжества,  ведь люди Артура везли  ее прямо туда,
куда ей по тайным соображениям во что  бы то ни стало хотелось попасть и где
она теперь сможет провести ночь.
     Когда  завеса  тумана  снова  раздвинулась,  я  увидел  богато убранные
спальные   покои,   золоченое  ложе   под  багряным  покрывалом  и  докрасна
раскаленную жаровню, отбрасывающую алые блики на лицо женщины, возлежащей на
подушках.  Моргаузу  окружали  те   же   дамы,  что  прислуживали   ей  и  в
Лугуваллиуме: молоденькая  служанка по  имени  Линд,  которая привела  тогда
Артура к ложу своей госпожи, и старуха, проспавшая ту ночь тяжелым дурманным
сном.  Девушка Линд казалась понурой и  бледной: я вспомнил, что Моргауза со
зла на меня приказала бить  ее  кнутом.  Она прислуживала госпоже,  опасливо
поджав  губы  и  опустив  глаза  долу,  а  старуха  делала свое  дело,  едва
переступая  затекшими  от долгой езды ногами, потирая застуженную поясницу и
что-то беспрерывно ворча под нос, однако все время косилась через плечо:  не
слышит  ли хозяйка? У  Моргаузы же, как я и думал, не видно было ни малейших
признаков  недуга,  ни  даже  усталости.  Она  лежала,  откинувшись  на алых
подушках,  щуря свои  зеленые очи на  что-то далекое  и приятное  за стенами
покоев и  улыбаясь  той  же самой  улыбкой,  что  и тогда, рядом  со  спящим
Артуром.
     Должно быть,  я  проснулся здесь,  разбуженный  всплеском  ненависти  и
печали,  но,  верно, рука  божества все еще была на мне, потому  что я снова
уснул и очутился в тех же покоях. Прошло уже какое-то время, часы, даже  дни
-  сколько  потребовалось Лоту,  королю  Лотиана,  чтобы  принять  участие в
торжествах в Лугуваллиуме, собрать свое войско и отправиться  той же кружной
дорогой на  юго-восток  -  в Йорк. Главные-то  его  силы, конечно, двинулись
напрямую, но сам  король с  небольшим передовым отрядом свернул и поспешил к
месту встречи с Моргаузой.
     Что о встрече  этой было  условлено заранее,  не вызывало теперь у меня
никаких сомнений. Видно,  принцесса известила Лота перед  тем, как  покинуть
двор,  а  в  пути  медлила,  принуждая свой  эскорт  продвигаться  короткими
переходами,   и   наконец,   прикинувшись  недужной,   хитростью   заставила
остановиться в доме  у верного  человека.  Я  разгадал ее  замысел. Не сумев
получить власть через Артура,  она заманила к себе на свидание Лота, надеясь
ведьмовскими своими чарами  завоевать его сердце, а заодно  и  положение при
дворе своей сестры, его будущей супруги.
     А  еще  минуту спустя я  разглядел те  чары,  что  она пускала  в  ход:
ведьмовские,  бесспорно, но доступные каждой женщине. Снова передо мной были
спальные покои,  раскаленная жаровня  отсвечивала теплом, а рядом на  низком
столике были расставлены яства и вина в серебряной посуде. Моргауза стояла у
жаровни, и розовые блики скользили по  ее белым одеждам  и сливочной  коже и
искрились,  на  длинных  золотых  волосах, ниспадавших до  пояса  блестящими
оранжевыми  струями.  Даже я,  глядевший  на нее  с отвращением,  не мог  не
видеть,  как  она  хороша.  Продолговатые  золотисто-зеленые очи,  опушенные
золотыми ресницами, смотрели на дверь. Моргауза была одна.
     Вдруг дверь  распахнулась, и  вошел Лот.  Король  Лотиана  был  крупный
темноволосый мужчина с горящим взором  и могучими плечами. При этом он питал
слабость к  украшениям и  весь  искрился  драгоценными  камнями  -  перстни,
браслеты, на груди цепь,  усаженная желтыми топазами и аметистами.  У плеча,
где длинные черные волосы соприкасались с узлом  плаща, сверкала драгоценная
булавка  витого  золота  с  гранатом  -  похоже,  что  саксонской работы,  -
превосходная  вещь, уж не подарок ли от  Колгрима дорогому  гостю? Волосы  и
плащ Лота были влажными от дождя.
     Моргауза обратилась к нему с речью. Но я ничего не слышал.  Мое видение
открывало мне лишь жесты и краски. Она не кланялась, приветствуя Лота, и он,
по всему  судя,  не ожидал  от  нее поклона.  Он  не выказал  удивления этой
встречей,  а  только  что-то  коротко  проговорил и, нагнувшись  над столом,
плеснул из серебряного кувшина вина в кубок, да так торопливо и неосторожно,
что алая  влага пролилась  на стол и стекла на пол. Моргауза засмеялась.  Но
Лот  в ответ даже не  усмехнулся.  Он  залпом выпил вино,  словно  сгорал от
жажды, отшвырнул  кубок  на пол и, решительным шагом обойдя вокруг  жаровни,
протянул свои большие, грязные с  дороги руки и, ухватив с двух сторон ворот
ее платья,  одним рывком  разодрал его и оголил ее  тело до пояса.  А  потом
заключил  ее  в объятья и прижался ртом  ко рту,  словно голодный к пище. Он
даже не потрудился затворить дверь:  я увидел, как  внутрь заглянула девушка
Линд, привлеченная, должно быть, стуком брошенного кубка. Она, как и Лот, не
выказала ни малейшего удивления, но остановилась в нерешительности, не сразу
поняв, что происходит и не требуется ли госпоже защита от насильника. Но еще
через мгновение она увидела и вместе с ней увидел я, как Моргауза разнеженно
прижалась к  Лоту  полуобнаженным  телом и, закинув ему за плечи голые руки,
запустила пальцы во влажную черную гриву. Разодранное платье  сползло вниз и
упало бесформенной  грудой к ее ногам. Моргауза что-то сказала, рассмеялась.
Мужские руки скользнули по  ее  бокам. Линд отпрянула и закрыла дверь. А Лот
поднял Моргаузу  на руки и в четыре могучих шага очутился  у  ложа.  Вот это
чары! Когда же  они успели  подействовать? За одну  минуту,  может  быть,  и
возможно овладеть насильно женщиной,  но соблазнить мужчину? Пусть я наивный
глупец или кто угодно, но поначалу, окутанный туманами сна, я и в самом деле
готов  был предположить тут какое-то  колдовство.  У меня мелькнула  мысль о
любовном зелье, добавленном в вино, о  кубке  Цирцеи  и мужах, обращенных  в
свиное стадо.  И только позже, когда  рука мужчины, протянувшись из постели,
выкрутила фитиль в  лампе и женщина,  разомлевшая, улыбающаяся, приподнялась
на  алых подушках,  натягивая  на  себя меховое одеяло,  начал я подозревать
правду. Он прошел босой к столику,  ступая по своей разбросанной, изорванной
одежде, налил себе еще кубок вина и сразу же осушил, а затем  снова наполнил
и  отнес  Моргаузе.  А   сам  взгромоздился  на   ложе,  сел  рядом  с  нею,
прислонившись к изголовью, и заговорил.  И она, полусидя-полулежа  у него на
груди, слушала серьезно,  кивала и  пространно  отвечала. Разговаривая,  Лот
рассеянно поглаживал одной рукой ее  грудь жестом мужчины, которому довелось
ласкать многих женщин. Но она-то, Моргауза, невинная дева с распущенными  по
плечам  волосами и  нежным,  скромным  голоском?  Моргауза тоже  не обращала
внимания  на  его  руку у  своей груди. И только тогда,  как  удар стрелы  в
середину  щита,  мне открылась  истина. Эти двое уже бывали здесь прежде. Им
такая встреча не внове.  Еще до того, как с ней возлежал Артур, она побывала
в объятиях Лота, и неоднократно. Для них все это было так привычно, что  они
могли лежать вместе в постели  и  деловито, озабоченно рассуждать. О чем? Об
измене Верховному королю, которого и он и она имели свои причины ненавидеть.
Моргауза издавно питала зависть к своей единокровной сестре, которой во всем
должна была уступать, тайно соблазнила Лота и привлекла на свое ложе. Были у
нее, надо  полагать, и  другие  любовники. Потом Лот  в Лугуваллиуме  сделал
попытку   захватить   власть   и  потерпел   поражение,   и   Моргауза,   не
предполагавшая,  что Артур по снисходительности  своей  и  силе снова примет
Лота в союзники, бросилась укреплять свое положение через самого Артура.
     Что же получилось? Владея магией, Моргауза, должно быть,  знала,  как и
я, что в ту кровосмесительную ночь она зачала. Теперь ей нужен был супруг, а
кто лучше Лота подходил для этой роли?  Если бы ей удалось  убедить его, что
она  носит  его дитя,  она бы еще,  глядишь,  отняла  обманно  у ненавистной
младшей  сестры  и  мужа,  и  королевство и успела свить надежное гнездо для
своего будущего кукушонка.
     И похоже  было  на то,  что дело у  нее ладилось.  Когда сквозь  дымную
пелену сна я снова ее увидел, она смеялась  чему-то вместе с  Лотом. Сбросив
покровы, она уселась нагая на груду мехов, спиной к алому изголовью кровати.
Розово-золотистые волосы окутывали ее наподобие шелковой мантии, а на голове
красовалась  корона Лота из белого золота, изукрашенная  желтыми  топазами и
молочно-голубым  жемчугом  северных  рек.  Узкие  ее  глаза  горели,  как  у
мурлычущей кошки, а Лот,  смеясь, поднимал кубок с вином,  чтобы выпить, как
можно было понять, за ее здоровье. Но рука его дрогнула, вино выплеснулось и
потекло меж ее грудей,  как красная кровь.  Моргауза не пошевелилась, улыбка
не  сошла с ее лица, и король, наклонясь  со  смехом, стал слизывать  языком
кроваво-красную струю.
     Дым сгустился.  Я чуял  его  запах, словно  находился там,  где  чадила
горячая  жаровня.  А  потом  я  с  облегчением  проснулся  -  вокруг  стояла
прохладная,   тихая  ночь,  но  отвратительный  сон  еще  лип  к  коже,  как
болезненный пот.
     На посторонний взгляд, в том,  что я видел, словно бы и не было  ничего
отталкивающего. Женщина в  расцвете красоты, мужчина  ладен и могуч, и, если
король  Лот и принцесса  Моргауза оказались любовниками, значит, она  вправе
ожидать, что  станет королевой,  и  тянуться  за  его  короной. Обыкновенная
картина, каких много видишь летним  вечером в кустах у дороги или за полночь
в замковой  зале. Но корона, даже  корона такого короля,  как Лот, - предмет
священный, это мистический символ связи  между  богом и королем,  королем  и
народом. И  вид короны на этой распутной голове,  в то  время как обнаженная
голова короля склоняется  перед  нею в скотском ничтожестве, был мне мерзок,
как осквернение святыни.
     Вот  почему я  поспешил встать, погрузил  лицо в воду и  смыл тягостное
видение.

     5
     Когда  к  полудню  следующего  дня  мы  прискакали  в  Каэрлеон,  ясное
октябрьское  солнце сушило  землю,  а  в тени домов и заборов  синел хрупкий
иней.  Над речкой, увешанные золотыми монетами листьев, застыли черные ветки
ольшаника,  словно стежки  вышивки  на  бледно-голубом  небе.  Под  копытами
лошадей шуршала прихваченная изморозью листва. От лагерных кухонь уже тянуло
свежевыпеченным хлебом и жарящимся  мясом, и, вдыхая эти запахи, плывущие по
воздуху, я вспомнил, как приезжал сюда когда-то вместе с мастером-строителем
Треморином, который перестраивал лагерь по велению Амброзия и, хвала  богам,
предусмотрел в своих планах самые совершенные кухни.
     Я поделился этими мыслями  с моим спутником - им был Кай  Валерий,  мой
давний знакомец, - и он согласился со мною и только проворчал:
     -  Будем надеяться, что король