ходили  и такие, кто  был слишком  молод
или слишком стар для тяжелой работы. Дервен склонен был отсылать их обратно,
но я  поручил  им  расчистить  заросшие  крапивой  основания  бывшего  храма
неподалеку от королевских палат. Какому  богу он был посвящен, ни мне, ни им
было  неведомо.  Но я знал солдат. Каждому  ратнику  важно  иметь  алтарь со
светильником, куда  можно возлагать  жертвы, чтобы божество снизошло к ним в
минуту молитвы и одарило надеждой и силой в награду за веру.
     Точно  так  же я  отправлял женщин на расчистку источника  на  северном
склоне  холма. Они  это исполняли  с охотой, так как  было известно,  что  в
незапамятные  времена  источник  принадлежал  самой  Богине.  Он  уже  давно
находился в  запустении  и весь зарос колючим кустарником, отчего женщины не
могли класть подле него жертвы и возносить свои женские сокровенные молитвы.
Теперь дровосеки вырубили колючие  заросли, и я позволил  женщинам  устроить
себе у источника святилище. Они работали и пели, верно, радовались тому, что
это святое для них место не  оказалось в собственности  у мужской братии.  Я
объяснил  им,  что по планам  короля, когда  будет разбита  саксонская сила,
жители смогут  свободно входить и выходить через ворота Каэр  Кэмела, потому
что это будет не военный лагерь, а прекрасный город на холме.
     И, наконец, в стенах крепости у северных ворот мы  расчистили место для
окрестных  крестьян и их скота, куда они смогут в минуту опасности прятаться
и жить там, покуда не миновала угроза.
     А затем в Каэр Кэмел прибыл Артур. Ночью вдруг вспыхнул  костер на горе
Тор, позади нее мерцал огонь  на вершине  еще  более отдаленного сигнального
холма.  А с первым утренним  светом берегом озера  прискакал и сам король во
главе отряда своих рыцарей. По-прежнему его цвет был белый. Он ехал на белом
боевом  коне,  над головой  развевалось белое знамя, на  плече висел  гордый
белый щит без всякого изображения,  какими  украшают свои  щиты  другие.  Он
выплыл из  утреннего тумана, точно белый лебедь на  жемчужных  волнах озера.
Потом  кавалькада скрылась в лесу у подножия холма Кэмел, и вот дробный стук
копыт зазвучал, приближаясь по новой мощеной дороге к Королевским воротам.
     Ворота были  распахнуты ему  навстречу. А под  их  сводами  вдоль  стен
стояли те, кто построил для него эту  Крепость. Так Артур, вождь  сражений ,
Верховный  король  среди  королей  Британии,  впервые  въехал  в  свою новую
твердыню, свой будущий стольный город Камелот.
     * * *
     Конечно,  Артур  остался очень доволен,  и в  тот вечер  для  всех, кто
участвовал в строительных работах, будь то мужчина, женщина или ребенок, был
задан богатый пир. Сам король со своими рыцарями, Дервен и я и еще некоторые
пировали  в  главном  зале  за длинным  столом,  только  что  сколоченным  и
отполированным,  так  что  песочная пыль висела в  воздухе, окружая ореолами
пламя факелов. Пировали весело,  раскованно и непринужденно, как  пируют  по
случаю  победы на поле брани. Король произнес краткую приветственную  речь -
из которой  я сейчас  не  помню ни единого слова, - повышая голос так, чтобы
слышно было толпившимся за  порогом. Потом, когда уже  пир был в разгаре, он
вышел  из-за  стола  и,  держа в  одной руке баранью кость,  а  в  другой  -
серебряный кубок, стал обходить всех своих гостей, присаживаясь то к тем, то
к другим, угощаясь из одного горшка с каменщиками, давая плотникам наполнить
свой кубок медом, расспрашивая, слушая, радуясь  и воодушевляясь, как бывало
раньше.  Очень  скоро люди перестали  трепетать перед ним  и  забросали  его
вопросами. Как было дело  под  Каэрлеоном?  А как  у Линнуиса? Как в Регеде?
Когда думает он  обосноваться в Каэр Кэмеле?  Возможно ли, чтобы саксы дошли
через холмы до этих мест? Велики ли силы  у Эозы?  Верно ли люди говорят - о
том, об этом и вот еще о чем... И на все вопросы он  терпеливо отвечал: ведь
чего ожидаешь,  против  того выстоишь,  а вот  боязнь неожиданности  - страх
стрелы в темноте - подрывает стойкость храбрейших.
     Все это было так похоже на прежнего Артура, на юного короля, которого я
знал.  И  с виду  он  тоже  стал прежним. Ушли  утомление  и  безнадежность,
забылись печали; с нами опять был Король, привлекавший к себе людские взоры,
своей  неисчерпаемой силой питавший силы  тех, кто ослабевал. До наступления
утра  не  останется никого,  кто бы  с  радостью не отдал за него  жизнь.  И
оттого, что он  это знал и правильно  оценивал свое воздействие на людей, он
не утрачивал ни толики своего величия.
     Как повелось у нас с ним исстари, перед сном мы побеседовали вдвоем. Он
расположился на  ночь без роскошества,  но  все же удобнее,  чем  в походном
шатре.  Между  стропилами  над  недостроенной  королевской опочивальней  был
натянут  кожаный полог,  пол  устлан овчинами. У  стены  стояла его походная
кровать, рядом  стол,  на  нем лампа,  при  свете  которой он  работал, пара
кресел, сундук с платьем и умывальник с кувшином и тазом из серебра.
     Со времен Галавы  мы не разговаривали с  глазу  на глаз. Он справился о
моем здоровье,  поблагодарил  за  работу,  проделанную в Каэр Кэмеле.  Потом
потолковали  про  то,  что  еще  предстояло сделать.  О  ходе  сражения  под
Каэрлеоном  я  уже  слышал  рассказы  на  пиру.  Я  сказал,  что  он  сильно
переменился. Минуту или  две он молча смотрел на меня, а потом словно принял
решение.
     - Мне надо тебе кое-что сказать, Мерлин. Не знаю, вправе ли я говорить,
но все равно.  Когда  ты, больной  и бессильный,  увидел меня  в Галаве, ты,
должно быть, разглядел  отчасти,  что  у  меня на  душе.  Да  и как было мне
укрыться  от твоих  глаз?  Я,  как  всегда, возложил  на  тебя мои  беды, не
сообразуясь с тем, по силам ли тебе такая ноша.
     - Я этого  не  помню. Мы  говорили  с  тобой,  это так.  Я спросил, что
случилось, и ты рассказал мне.
     -  Вот  именно. А  теперь я прошу выслушать меня  еще. На  этот  раз я,
надеюсь, не взвалю тяжесть на твои плечи, однако.- - Он помолчал, как  видно
собираясь с мыслями. Он  словно все никак не мог решиться приступить к делу.
А я не догадывался, к чему он клонит. -  Когда-то ты объяснил мне, что жизнь
состоит из света  и тьмы, как время - из  дня и ночи. Это правда. Одна  беда
тянет за собой другую. Так  случилось и со мной. На меня нашла полоса  тьмы,
впервые за мою жизнь. Тогда я приехал к одру твоей болезни, почти неживой от
усталости, чуть не раздавленный горем  утрат, случившихся одна вслед другой,
словно весь мир прокис и удача от меня навсегда отвернулась.  Смерть матери,
сама  по  себе, не  могла  быть для меня большим  горем, ты ведь знаешь  мои
чувства,  сказать  по совести,  я больше оплакивал  бы  смерть Друзиллы  или
Эктора.  Но  смерть  моей  маленькой  Гвиневеры  ...  Мы могли  быть  с  ней
счастливы, Мерлин.  Мы бы,  я верю,  сумели полюбить друг друга. И  особенно
добавляли горечи утрата ребенка и  муки, в которых она окончила свою молодую
жизнь, да еще опасение, что, быть может, ее убили, и убили мои  враги. А тут
еще  -  и  в этом я тебе признаюсь  - мысли о  том, что  надо будет начинать
сначала, искать подходящую невесту и опять устраивать все эти пышные брачные
церемонии, когда у меня столько действительно важных дел ...
     Я поспешил сказать:
     - Но теперь ты ведь уже не думаешь, что ее убили?
     - Нет.  На этот  счет  ты  меня успокоил, как успокоил  и насчет своего
недуга. Я  и  за тебя тоже боялся, думал, что виноват и в твоей смерти. - Он
замолчал, потом продолжал без выражения: - Это было самое ужасное, последний
удар, который страшнее всего. - Он стыдливо и отрешенно развел руками.
     - Ты  говорил, и  не  раз, что,  когда ты мне  будешь  нужен, ты всегда
окажешься к моим услугам. И до сих пор так  всегда и было. И вдруг наступило
темное время,  а тебя нет. А нужно было  еще так  много сделать.  Каэр Кэмел
только успели заложить, и  не одна  еще битва впереди,  потом -  договоры, и
издание законов, и установление гражданских порядков... А тебя нет, ты убит.
Из-за меня, полагал я, как и моя маленькая королева. Все мои мысли вертелись
вокруг этого. Я  не убивал  младенцев в  Дунпелдире, но, клянусь богом, я бы
убил королеву Оркнейскую, встреться она мне тогда на узкой дороге!
     - Это я понимаю. Продолжай.
     - Ты уже наслышан о моих победах,  одержанных на  полях сражений  за те
месяцы. Другим могло казаться, что звезда моя  приближается к зениту. Но сам
я,  главным образом  из-за  твоей  гибели,  чувствовал,  что нахожусь на дне
черной ямы.  Я не только  скорбел о том,  что связывает тебя и  меня: давняя
дружба, покровительство, я бы сказал - любовь; но у моего горя была и другая
причина,  о   которой  мне  нет   нужды  тебе  снова  напоминать:  я  привык
руководствоваться твоим советом во всем , кроме ведения войны.
     Я ждал, что он еще скажет. Но он молчал. Тогда я проговорил:
     -  Что ж,  давать советы - это  мое предназначение. В  одиночку ни один
человек, даже Верховный король,  не  может справиться со всем. Ты еще молод,
Артур.  Но и  мой  отец Амброзий, когда у  него  за плечами была уже  долгая
жизнь,  искал  совета  на каждом повороте.  Это не  признак слабости. Прости
меня, но так думают только те, кто еще очень молод.
     -  Знаю. Да я и не думаю  этого.  Я хочу рассказать  тебе  другое. Один
случай, который произошел,  пока  ты был болен. После  битвы в Регеде я взял
заложников. Саксы бежали и спрятались в густом лесу на холме, как раз позади
той  разрушенной  башни,  где мы потом обнаружили тебя. Мы  окружили холм со
всех сторон и двинулись вверх сразу по всем склонам, прокладывая себе дорогу
мечами, разя направо и налево, покуда те  немногие, кто из них  остался жив,
не  сложили  оружия.  Может  быть, они  бы  и  раньше сдались, но мы  им  не
предлагали. Я искал их смерти.  Наконец оставшиеся побросали оружие и вышли.
Мы  повязали  их.  Среди них был ближайший помощник Колгрима  - Синевульф. Я
готов был зарубить его на месте, но он был безоружен. И я отпустил его, взяв
с  него слово,  что  он  погрузится  на  корабли  и  уйдет  восвояси. И взял
заложников.
     - Да.  Это была мудрая попытка. Хотя мы знаем, что она не  удалась. - Я
говорил  ровно, догадываясь, что  последует  дальше: мне уже рассказали, как
было дело.
     - Мерлин, когда  я получил известие, что Синевульф не уплыл в Германию,
а вернулся к  нашим берегам и разоряет приморские поселения,  я распорядился
убить заложников.
     -  Выбор был  за  Синевульфом, он  на это пошел. Сам он поступил бы  на
твоем месте точно так же.
     - Синевульф - варвар и чужеземец. Не то, что я. Это правда, он знал, на
что идет, но он мог думать, что я не  выполню своей угрозы.  Среди них  были
подростки. Младший - тринадцати лет, моложе, чем я  в год моей первой битвы.
Их привели ко мне, и я отдал приказ.
     - И правильно сделал. Теперь забудь об этом.
     -  Как  забыть? Они храбро  сражались. Но  я  сказал, что  так будет, и
должен был выполнить свое слово. Ты говорил, что я переменился. Это  правда.
Я уже  не  тот,  кем был  до этой  зимы.  Я  впервые  за всю войну  совершил
поступок, сознавая, что поступаю дурно.
     Я подумал об Амброзии под Довардом, о себе у Тинтагела. И сказал:
     - Мы все совершали поступки, которые были бы рады забыть. Возможно, все
дело в том, что сама война - зло.
     - Как это может  быть?  - нетерпеливо отозвался он. - Но  рассказываю я
тебе об этом теперь не потому, что ищу сочувствия или совета. - Я недоуменно
ждал. Он продолжал,  старательно  подбирая  слова:  -  Это  самое злое дело,
которое мне пришлось совершить. Но я его сделал - и не отказываюсь. А тебе я
хотел сказать вот что: если  бы ты был  рядом, я бы, как всегда, обратился к
тебе за  советом.  И  хоть ты  меня  предупреждал, что сила  провидения тебя
покинула, я  бы все-таки понадеялся - я  бы твердо верил, - что тебе открыто
будущее, что ты наставишь меня на правильный путь.
     - Но твой пророк умер, и тебе пришлось самому избирать путь?
     - Именно так.
     - Я  понимаю. Ты рассказал  это,  чтобы утешить меня: отныне  не только
дело, но и решение можно, не опасаясь,  предоставить тебе, даже несмотря  на
то, что я опять оказался рядом с тобой. Ведь мы оба знаем, что твой "пророк"
и вправду как бы умер.
     -  Нет!  -  решительно возразил  он. -  Ты  меня неправильно  понял.  Я
действительно хотел тебя утешить, но не этим.  Думаешь, я не понимаю,  что с
того  дня, как я поднял меч Максена, для  тебя тоже  началась темная полоса?
Прости  меня,  если я  вмешиваюсь в  дела,  недоступные моему пониманию,  но
теперь,  оглядываясь  назад, я  думаю... Мерлин, я  хочу сказать тебе,  что,
по-моему, твой бог и сейчас не покинул тебя.
     Стало  тихо.  Только  слышно  было,  как  трепещет  огонь  в  бронзовом
светильнике да снаружи,  из  лагеря, доносились  обычные вечерние голоса. Мы
смотрели друг на друга - он еще в расцвете молодого мужества, я в преклонном
возрасте  и обессиленный к тому же недавним недугом. И незаметно, исподволь,
наши роли  менялись, уже  переменились. Теперь уже  он  поддерживал  меня  и
утешал:  Твой бог и  сейчас не покинул тебя. Откуда такая мысль? Разве он не
знал, что  большая магия  мне  уже не дается, не  помнил,  как беспомощен  я
оказался против  Моргаузы, как не сумел ничего  узнать  о Мордреде? Однако в
его словах  прозвучало не пылкое  молодое сочувствие, но спокойное и твердое
суждение зрелых лет.
     Я стал перебирать прошлое, стараясь сбросить оцепенение,  которое нашло
на меня  после болезни, сменив прежнее смиренное безропотное спокойствие.  И
мне  стало  понятно, о  чем  говорил  Артур.  То  были  речи  военачальника,
способного увидеть победу  в планомерном отступлении  своих  войск. Или речи
вождя, умеющего словом дать людям уверенность в своих делах.
     Твой бог и сейчас не покинул тебя. Значит, это бог был со мной в  кубке
с отравой и  в недуге, растянувшемся на месяцы и разлучившем меня с Артуром,
дабы король ощутил свою единоличную власть.  Это он надоумил  меня (неведомо
для Артура)  покривить душой  и слабым голосом уверить  его,  что  я  не был
отравлен, и тем спасти от королевского  возмездия Моргаузу, мать тех четырех
сыновей.  Он был со мной, когда я потерял след Мордреда, и мальчик остался в
живых, из-за  чего  в глазах  у  Артура  вспыхнула  мгновенная  радость. Как
пребудет он со мной и  в тот час, когда я в конце сойду заживо в свою могилу
и  оставлю Артура одного  в срединном мире  лицом к лицу  с его злым роком -
Мордредом, которого я не сумел в свое время выследить.
     Как истомившийся  штилем, умирающий от голода и жажды мореплаватель при
первом  дыхании  проснувшегося ветерка,  я ощутил  пробуждение надежды. Так,
значит, мало просто безропотно ждать возвращения божества во всем его блеске
и могуществе.  В черную  пору  отлива,  как  и  в  прилив,  равно  ощущается
беспредельная мощь океана.
     Я склонил  голову  как человек, принимающий царский дар. Не было  нужды
говорить. Мы читали мысли друг друга. Он спросил, сразу изменив ток
     - Много ли еще времени уйдет, прежде чем крепость будет готова?
     - Через месяц можно отбивать осаду. Все работы уже почти завершены.
     -  Я  так и  подумал. Стало быть,  я могу перебираться  из Каэрлеона  с
солдатами, конницей и всем имуществом?
     - Хоть завтра.
     - А потом? Что думаешь делать ты, покуда не потребуется твое  участие в
мирном строительстве?
     - Я пока еще не думал об этом. Наверно, вернусь домой.
     - Нет. Останься здесь.
     Это прозвучало как приказание. Я удивленно поднял брови.
     -  В самом  деле,  Мерлин,  я хочу  видеть  тебя  здесь.  Зачем  прежде
надобности  раскалывать  надвое  силу   Верховного  короля?  Ты  ведь   меня
понимаешь.
     - Да.
     - В таком  случае, не уезжай. Присмотри для себя здесь жилище и проживи
еще немного вдали от своего чудесного валлийского грота.
     - Хорошо, еще немного, - с улыбкой согласился я. - Но не в этих стенах,
Артур. Я нуждаюсь в тишине и одиночестве,  а этого не найдешь в городе,  где
устроил свою ставку Верховный король. Позволь мне подыскать для себя место и
построить дом. И  прежде чем ты будешь готов  повесить свой меч на стене над
державным троном, мой чудесный грот окажется здесь, поблизости, прямо вместе
с  отшельником, готовым принять участие в твоем совете. Если, конечно,  ты к
тому времени еще будешь нуждаться в его суждениях.
     Он рассмеялся, довольный, и мы разошлись спать.

     9
     На следующий день Артур с товарищами поехал обратно на Инис Витрин, и я
отправился  вместе с ними. По  приглашению короля Мельваса и королевы-матери
мы  должны были  участвовать  в  церемонии благодарения  за недавние  победы
короля.
     Хотя на Инис Витрине имелась христианская церковь я монашеская  обитель
на холме  близ святого колодца, верховным божеством  этого  древнего острова
оставалась  сама  Богиня-Мать,  ее  алтарь находится  здесь  с  незапамятных
времен,  и  служат ей  жрицы-анциллы.  Этот  культ,  как я  понимаю, подобен
поклонению  Весте в  старом Риме,  только еще более древний. Король Мельвас,
как и большинство его подданных, был приверженцем старой религии, и, что еще
важнее, его мать, устрашающего вида старуха, почитала Богиню и была щедра  к
ее  служительницам. Тогдашняя Владычица алтаря - этот титул носила верховная
жрица, которая считалась воплощением Богини, - приходилась ей родственницей.
     Артур был воспитан  в христианском доме,  но  я  не  удивился, когда он
принял  приглашение короля Мельваса. Однако  были и такие, для кого это было
небезразлично. Когда мы, готовые к отъезду, собрались у Королевских ворот, я
заметил, что кое-кто из рыцарей посматривает на короля со смущением.
     Артур перехватил мой  взгляд  -  мы  ждали  перед воротами, пока Бедуир
разговаривал с привратниками, - и ухмыльнулся. И тихо произнес:
     - Тебе, я надеюсь, не надо объяснять?
     -  Разумеется, нет.  Ты  подумал  о том,  что  Мельвас будет  тут твоим
ближайшим соседом и что он  уже оказал тебе помощь при строительстве. К тому
же  ты  сообразил,  как  важно  расположить к  себе старую королеву.  Ну  и,
понятно,  вспомнил  о  Росинке  и  Черничке  и  о  том, что  Богиню  следует
умилостивить.
     - О  Росинке и Черничке? Это еще кто?.. А-а, коровы старого пастуха! Ну
конечно. Я знал,  что  ты сразу ухватишь главное. Кстати сказать, я  получил
приглашение  еще  и  от Владычицы  алтаря.  Жители  острова желают  принести
благодарность  за победы  минувшего  года и призвать  благословение на  Каэр
Кэмел. А я трепещу при мысли, как бы  они  не узнали от  кого-нибудь,  что в
Каэр Гвиннионе у меня был при себе значок Игрейны.
     Он говорил о фибуле с выгравированным по краю именем Мария. Так зовется
богиня христиан. Я ответил ему:
     -  По-моему,  об этом  ты можешь  не беспокоиться.  Святилище  на  Инис
Витрине такое же древнее, как и земля, на которой оно стоит. И через кого бы
ты ни обращался там к божеству, услышит тебя одна и та же богиня. Потому что
она всегда  была и есть  только одна. Так я по крайней мере полагаю.  Но вот
что скажут епископы?
     -  Я -  Верховный король, -  сказал Артур и больше ничего  не прибавил.
Подскакал Бедуир, и мы выехали через распахнутые ворота.
     Был  теплый пасмурный день, небо обещало летний дождь. Скоро мы выехали
из леса и  поскакали  по низкому займищу. По обе стороны  от дороги блестела
серая  водная  гладь,  морщась  под кошачьими  шажками  легкого  прибрежного
ветерка. Тополя вскидывали  кверху серебристой  изнанкой  свежую листву, ивы
полоскали плакучие ветви в мелкой воде. Островки, купы ив,  окна разлившейся
воды - все  словно плыло и дробилось в серебристом мареве. Дорога, поросшая,
как всегда бывает в таких топких местах, мхами и папоротниками, вилась через
тростники, к невысокому  гребню,  который,  словно рука, охватывал  остров с
одного  бока.  Вот под конскими копытами