зы, что королева едва не рассмеялась  вслух,
а Габран, ее любовник вот уже более года, позволил себе  поднять  взгляд
от арфы и улыбнуться вместе со своей повелительницей.
   - Тогда я скажу тебе. Два незаконнорожденных сына  короля  Лотиана  в
том избиении были умерщвлены. Но люди знали, что бастардов у  него  было
трое. Третий спасся милостью морской богини, что удержала его  на  плаву
среди обломков корабля. Ты - незаконнорожденный сын короля, Мордред, мой
мальчик из моря.
   Разумеется, он ждал таких слов. Королева всматривалась в его  лицо  в
поисках искры радости или гордости  или  хотя  бы  раздумья.  Но  ничего
такого в нем не нашла. Мальчик сидел, кусая губы, обуреваемый  горестью,
которую желал, но не смел высказать вслух.
   - Что с тобой? - спросила наконец королева.
   - Госпожа... - И снова молчание.
   - Так в чем же дело? - произнесла она уже с ноткой нетерпенья. Вложив
в руку мальчишки дар королевской крови, пусть даже и ложный,  вельможная
госпожа ожидала преклоненья, а  не  печали,  которую  не  могла  понять.
Поскольку сама она всегда оставалась глуха к сердечным  порывам,  ей  не
могло прийти в голову, что тщеславие и жажда удовольствий могут бороться
в ее сыне с привязанностью к приемным его родителям.
   - Госпожа, - внезапно вырвалось у него, -
   Моя мать бывала когда-нибудь в Дунпельдире?
   Моргауза, любившая играть людьми, словно  они  были  дикими  тварями,
посаженными в клетку ей на забаву,  улыбнулась  мальчику  и  впервые  за
время этой беседы сказала ему чистую правду:
   - Разумеется. Где же еще? Ты там родился. Разве я этого не сказала?
   - Но она говорила, что  всю  свою  жизнь  прожила  на  Оркнеях!  -  в
волнении воскликнул Мордред, так что на мгновенье оживленная болтовня  в
дальнем конце покоя смолкла, пока взгляд королевы  не  заставил  ее  дам
опять склонить головы над рукодельем. Понизив  вновь  голос,  мальчик  с
несчастным видом добавил:
   - И мой отец. Конечно же, он не знает, что она.., что я...
   - Глупый неразумный мальчик, ты не понял меня. -  В  голосе  ее  было
медовое снисхожденье. - Бруд и Суда - приемные  твои  родители,  взявшие
тебя по приказу короля и по его же приказу  вырастившие  тебя  в  тайне.
Сула сама потеряла сына и взялась вскармливать тебя. Не сомневаюсь,  она
одаривала тебя любовью и заботой, как  если  б  ты  был  ее  собственным
сыном. Что до  настоящей  твоей  матери,  -  поспешно  предупредила  она
вопрос, который оглушенный такими откровеньями мальчик  и  не  собирался
задавать, - то о ней я тебе ничего не могу рассказать. Из страха она  не
сказала ничего, не пыталась вернуть тебя, и из  страха  перед  Верховным
королем молчали и все остальные.  Возможно,  она  сама  испытывала  лишь
благодарность, что может забыть обо всем. Я не задавала вопросов, хотя и
знала, что один из мальчиков спасся. Потом, когда погиб король Лот, а  я
приехала сюда, чтобы родить младшего из моих сыновей  и  в  безопасности
воспитывать старших трех,  я  была  готова  предать  все  забвенью.  Как
следует поступить и тебе, Мордред.
   Не зная, что сказать, мальчик молчал.
   - Насколько мне известно, твоей матери, возможно, уже  нет  в  живых.
Мечтать о том, что настанет день и ты разыщешь ее, неразумно - и какая в
том польза? Городская девчонка,  минутное  удовольствие  короля?  -  Она
внимательно всматривалась в глаза,  поспешно  скрывшиеся  за  опущенными
веками, в лишенное всякого выраженья лицо. - Теперь Дунпельдир  в  руках
короля, поставленного там Артуром. В розысках пользы не будет,  Мордред,
но они таят в себе большую опасность. Ты понимаешь меня? Что предпримешь
ты, став взрослым мужем, - твоя забота, но  ты  поступишь  благоразумно,
если всегда будешь помнить, что король Артур - враг тебе.
   - Так.., выходит, я тот самый? Тот.., что, что станет его погибелью?
   - Кто знает? Такое решают лишь боги. Но король - человек  тяжелый,  а
его советник Мерлин умен и жесток. Как по-твоему, станут они  рисковать?
Но пока ты остаешься на этих островах - и пока ты  молчишь  о  том,  что
тебе известно, - тебе ничего не грозит.
   Вновь повисло молчанье. Потом мальчик спросил, почти прошептал:
   - Но зачем тогда ты рассказала мне это? Обещаю, я  буду  молчать  обо
всем, но почему ты хотела, чтобы я это знал?
   - Потому что я в долгу пред тобой за спасенье Гавейна. Если б  ты  не
помог ему, он, возможно, сам попытался взобраться бы на утес и  разбился
бы насмерть. Мне было любопытно поглядеть на тебя, и потому я послала за
тобой под этим предлогом.  Возможно,  лучше  бы  было  оставить  тебя  в
неведении, оставить жить жизнью твоих приемных родителей. Они никогда не
посмели б заговорить. Но после того,  что  случилось  вчера...  -  Милый
жест, почти словно себе самой в осужденье пожатье  плечами.  -  Найдется
немного женщин, пожелавших воспитывать бастарда своего супруга, но  я  и
моя семья в долгу пред тобой, а я  привыкла  возвращать  свои  долги.  И
теперь, когда я увидела  тебя  и  поговорила  с  тобой,  я  решила,  как
отплатить тебе.
   Мальчик промолчал. Он словно перестал дышать. Из дальнего угла  покоя
доносились струнные переборы и приглушенные голоса придворных дам.
   - Тебе десять лет, - изрекла  королева  Моргауза.  -  Ты  здоровый  и
рослый мальчик, и я думаю, ты мог бы быть мне полезен. Немного  есть  на
островах людей, в чьих жилах течет подходящая  кровь  и  кто  выказывает
задатки настоящего вождя. В тебе я, кажется, вижу и то, и  другое.  Пора
тебе оставить дом приемных родителей и занять свое место подле остальных
принцев. Ну, что ты на это скажешь?
   - Я.., я сделаю  так,  как  ты  пожелаешь,  госпожа,  -  пробормотал,
заикаясь, мальчик.
   Это было все, что он мог сказать.  В  голове  его  кружились,  словно
мотив арфы, одни и те же слова: "Остальные принцы. Пора тебе занять свое
место подле остальных принцев..." Потом, быть может, он с привязанностью
и сожаленьем вспомнит о приемных матери и  отце,  но  сейчас  перед  его
мысленным  взором  вставали  лишь  смутные,  но  ослепительные   картины
будущего, о котором  он  не  смел  даже  мечтать.  И  эта  женщина,  эта
прекрасная вельможная госпожа по милости своей предлагает ему,  бастарду
своего супруга, место подле своих собственных, законнорожденных принцев.
Мордред, повинуясь порыву, которого не знал никогда раньше,  соскользнул
со скамьи и опустился на колени у ног Моргаузы.  Движеньем  одновременно
грациозным и трогательно  безыскусным  он  приподнял  складку  медвяного
бархата и поцеловал ее. Устремив на нее полный преклонения взор, мальчик
прошептал:
   - Я готов послужить тебе моей жизнью, госпожа.  Только  попроси.  Она
твоя.
   Его мать улыбнулась  ему  сверху  вниз,  удовлетворенная  достигнутой
победой. Она коснулась его волос, жест, от которого кровь прилила к  его
щекам, потом снова откинулась на подушки -  красивая  хрупкая  королева,
нуждающаяся в сильной руке и в остром мече, что защитили бы ее.
   -  Я  не  обещаю  тебе  легкой  службы,  Мордред.  Одинокая  королева
нуждается во всей любви и  защите,  которые  могут  подарить  ей  верные
воины. Ты будешь обучаться воинскому искусству вместе со своими братьями
и жить ты будешь здесь же, в моем дворце.  А  теперь  ты  отправишься  в
Тюленью бухту, чтобы попрощаться со своими родителями  и  привезти  сюда
свои вещи.
   - Сегодня? Сейчас?
   - Почему бы и нет? Когда принято решенье, наступает пора действовать.
С тобой поедут Габран  и  раб,  чтоб  нести  твое  имущество.  А  теперь
отправляйся.
   Мордред,  слишком  растерянный  и   пораженный   случившимся,   чтобы
упомянуть о том, что все свое мирское имущество он способен унести  сам,
притом в одной  руке,  поднялся  на  ноги,  потом  склонился  поцеловать
протянутую ему  руку.  Следует  заметить,  что  на  сей  раз  этот  жест
придворного вышел у него почти естественно.
   На том королева отвернулась, давая понять,  что  аудиенция  окончена.
Подле Мордреда возник Габран, который повлек его за  собой  из  покоя  и
дальше по коридору, во внутренний двор, где небо, расцвеченное  закатом,
уже тускнело с приближением сумерек, и ветерок доносил запах костров, на
которых варили ужин.
   Подбежал слуга, по одежде конюх, и подвел им уже  оседланную  лошадь.
Это был крепкий островной пони сливочного цвета и лохматый словно овца.
   - Поспеши, - сказал Габран, - мы и так опоздаем к ужину. Полагаю,  ты
не умеешь ездить верхом? Нет? Ладно, садись позади меня. Слуга последует
за нами пешком.
   Но Мордред не спешил садиться в седло.
   - В том нет нужды. Мне нечего даже везти. И тебе нет нужды  ехать  со
мной, господин. Если ты останешься и отужинаешь, я  могу  сбегать  домой
и...
   - Ты скоро узнаешь, что если королева сказала, что я  должен  отвезти
тебя, значит, я должен отвезти тебя. - Габран не  потрудился  объяснить,
что данный ему приказ был намного более подробным и ясным. "Не  дай  ему
поговорить наедине с Сулой, -  велела  Моргауза.  -  О  чем  бы  она  ни
догадывалась, она еще ничего не успела ему рассказать. Но теперь,  зная,
что вот-вот его потеряет, кто знает, чего она может наговорить?  Мужчина
роли не играет: он слишком глуп, чтобы угадать истину, но даже он  может
рассказать мальчишке правду о том, как его  по  договоренности  привезли
сюда из Дунпельдира. Так что отвези  его,  глаз  с  него  не  спускай  и
побыстрей привези его назад. Я позабочусь о том, чтобы он никогда больше
туда не вернулся".
   И потому Габран решительно заявил:
   - Давай же руку!
   Вот так, с Мордредом за спиной, цеплявшимся за  него  словно  молодой
сокол за ком войлока, любовник королевы пустил сливочного пони рысью  по
дороге, ведущей в Тюленью бухту.

4

   Сула сидела у двери хижины: спеша поймать последние  лучи  заходящего
солнца, она чистила рыбу со вчерашнего улова, чтобы выложить  ее  завтра
вялиться на солнцепеке. Когда лошадь выехала на  вершину  утеса,  полого
спускавшегося в этом месте к бухте, она как раз спускалась с  деревянной
бадьей  к  берегу,  чтобы  выбросить  требуху  на  гальку,  где   курицы
ожесточенно спорили с морскими птицами за свою  долю  вонючих  отбросов.
Шум стоял оглушительный; огромные чайки с криком налетали друг на друга,
гоняли кур  и  своих  же  товарок,  а  ветер  с  моря  относил  в  бухту
омерзительный запах рыбьих потрохов.
   Не успел еще Габран натянуть поводья, как Мордред уже  соскользнул  с
крупа его коренастой верховой.
   - Если ты соблаговолишь подождать здесь,  господин,  я  только  бегом
отнесу это вниз и заберу свои вещи.  Я  скоро  вернусь.  Много..,  много
времени это не  займет.  Наверно,  мать  ожидала  чего-то  подобного.  Я
поспешу, как смогу. Может, мне можно будет вернуться сюда завтра? Просто
поговорить, если они захотят?
   Габран, не удостоив его слова ответом, спешился и, перекинув  поводья
через  голову  лошади,  повел   ее   в   поводу.   Когда   Мордред,   из
предосторожности прижимая к себе ларец,  начал  спускаться  вниз,  слуга
королевы двинулся за ним следом.
   Повернув прочь от берега к хижине, Сула наконец увидела их.  Она  уже
давно поглядывала на  вершину  утеса,  ожидая  возвращения  Мордреда,  и
теперь, завидев, кто его сопровождает, застыла на  несколько  мгновений,
непроизвольно прижимая к животу осклизлую бадью. Потом, опомнившись, она
швырнула бадью у входа в хижину и поспешила внутрь.  Она  зажгла  лампу,
тусклый желтый свет полился наружу сквозь щель в пологе.
   Отодвинув полог, мальчик радостно вбежал внутрь,  держа  перед  собой
ларец.
   В тот день в убогой хижине не было и  следа  дыма.  Погожими  летними
днями Сула варила еду в глиняной печурке снаружи, над огнем, разведенным
из сушеных водорослей и навоза. Но крохотная бухточка давно уже насквозь
пропиталась рыбной вонью, и внутри от запаха  бакланьего  сала,  которым
заправляли лампу, тут же начинало першить в горле. Хотя  Мордред  прожил
среди этих  запахов  всю  свою  жизнь,  теперь,  когда  воспоминанья  об
ароматах и красках королевского дворца еще живо  стояли  в  его  памяти,
мальчик отметил их со смесью жалости, стыда и того, что он по  молодости
не мог распознать как отвращение к себе; стыда потому,  что  Габран,  по
всей очевидности, намеревался зайти внутрь вместе с ним, и вины  за  то,
что ему стыдно перед слугой королевы.
   К огромному его облегченью, Сула была одна. Она как раз вытирала руки
о тряпку.
   Кровь из порезанного пальца смешивалась на тряпке с рыбьей  слизью  и
чешуей. На острие кремневого ножа, что лежал на столе, тоже алела каемка
крови.
   - Мама, ты порезала руку!
   - Пустяк. Тебя надолго задержали во дворце.
   - Я знаю. Сама королева желала поговорить со мной.  Только  послушай,
мне столько всего надо тебе рассказать! Сам дворец - удивительное место,
и меня отвели в палаты госпожи королевы... Но сперва посмотри, мама! Она
дала мне подарки.
   Поставив ларчик на стол, он откинул крышку.
   - Посмотри, мама! Вот серебро для вас с отцом, и материя, погляди, ну
разве не хороша? И толстая к тому же, сойдет для зимней одежды. И  фляга
доброго вина, и каплун из дворцовой кухни. И все это для тебя...
   Его голос смущенно затих. Сула даже не взглянула  на  его  сокровища.
Она все еще раз за разом вытирала руки о сальную тряпку.
   Внезапно Мордред потерял терпенье. Выхватив  из  ее  рук  тряпку,  он
швырнул ее наземь, подвинув при этом поближе ларец.
   - Ты что, не хочешь даже поглядеть на них? Не хочешь даже узнать, что
сказала мне королева?
   - Я вижу, что она была щедра к нам. Всем известно, какой  она  бывает
щедрой, когда на нее накатит. А чем она одарила тебя?
   - Обещаньями, - произнес от двери Габран, который как раз  пригнулся,
чтобы не задеть головой за низкую притолоку.
   Когда  он  выпрямился,  мальчик  увидел,  что  слуга  королевы  почти
касается головой каменного потолка. Габран был одет в желтую  тунику  до
колен с темно-зеленой узорчатой каймой  по  подолу.  На  перехватывавшем
тунику поясе мерцали желтые камни, на шее у Габрана красовалось ожерелье
из кованой меди. Он был хорош собой, и правильные черты  его  лица  лишь
подчеркивали грива светлых, как ячменная солома, волос, падавшая ему  на
плечи, и синие глаза северянина.  В  его  присутствии  привычная  хижина
теперь показалась мальчику еще более  убогой  и  закопченной,  чем  была
раньше.
   Если Мордред и сознавал это, то Суле не было до  того  дела.  Богатые
одежды  и  осанка  посланца  королевы  не  произвели  на  нее   никакого
впечатления: она взглянула на Габрана в упор, как поглядела бы на врага.
   - Какие еще обещанья? Габран улыбнулся.
   - Только того, что положено иметь каждому мужчине, а Мордред  выказал
себя таковым или по крайней мере так думает королева. Чашу и  блюдо  для
мяса и орудия труда.
   Сула глядела на него в упор, губы ее  беззвучно  шевелились.  Она  не
спросила королевина посланца, что тот имеет в виду. Не произнесла она  и
ни одного слова приветствия и гостеприимства,  столь  естественного  для
жителей островов.
   - Все это у него есть, - сурово отрезала вместо этого она.
   - Но не то, что ему полагается, - мягко возразил Габран. - Тебе,  как
и мне, известно, женщина, что чаша его должна быть украшена  серебром  и
что орудия его - не мотыга и рыболовные снасти, а меч и копье.
   Ожиданье и страх перед тем, что должно свершиться, никогда не в силах
подготовить человека к наступлению той самой решающей минуты. Словно  он
пронзил ей грудь копьем. Сула вскинула  руки,  потом  упала  на  табурет
возле стола, уткнувшись лицом в грязный передник.
   - Не надо, мама! - вскричал Мордред.  -  Королева..,  она  рассказала
мне.., ты сама знаешь, что она  мне  рассказала!  -  Потом  он  горестно
воззвал к Габрану:
   - Я думал, она все знает! Я думал, она поймет.
   - Она не понимает. Ты  не  понимаешь,  Сула?  Кивок.  Женщина  начала
раскачиваться на табурете, словно в  глубоком  горе,  но  с  ее  уст  не
сорвалось ни звука.
   Мордред колебался. Среди неотесанных и  грубоватых  жителей  островов
проявления привязанности  были  в  диковинку.  Он  подошел  к  Суле,  но
ограничился лишь тем, что коснулся ее плеча.
   - Мама, королева рассказала мне всю правду. Как вы  с  отцом  забрали
меня у капитана, который нашел меня, как вы взялись воспитывать меня как
собственного сына. Она рассказала мне, кто я.., во  всяком  случае,  кем
был мой настоящий отец. И потому теперь она считает, что я должен жить с
остальными.., с остальными сыновьями короля Лота и прочими вельможами  и
учиться владеть оружьем.
   Сула все еще не могла произнести ни слова. Габран, наблюдавший за ней
от двери, даже не шевельнулся.
   Мордред попытался снова:
   - Мама, ты не могла не знать, что настанет день и мне все  расскажут.
А теперь я знаю.., ты не должна об этом жалеть. Я сам не  могу  об  этом
жалеть, должна  же  ты  это  понять.  Это  ничего  не  меняет,  мой  дом
по-прежнему здесь, и вы с отцом все так же... - Он  сглотнул.  -  Ты  же
знаешь, вы всегда будете моей семьей, правда, поверь мне! Однажды...
   - Да уж, однажды... - сурово оборвала она его.
   Передник  упал  ей  на  колени.  В  неверном  свете   сальной   лампы
испачканное грязью с передника  лицо  ее  было  болезненно  бледным.  На
прислонившегося к стене у двери роскошно одетого  Габрана  она  даже  не
взглянула. Мордред с мольбой глядел в ее такое родное лицо;  во  взгляде
его сквозили сыновняя любовь и горе, но было в нем что-то, в чем женщина
распознала мечтательное возбужденье и честолюбие, и  железную  решимость
идти своей дорогой. Она в глаза не видела Артура, Верховного короля всей
Британии, но, глядя на Мордреда, узнавала в мальчике его сына.
   - Да уж, однажды, - с тяжелым сердцем повторила  она.  -  Однажды  ты
вернешься, взрослый и богатый, чтобы одарить золотом тех,  кто  вскормил
тебя. Но сейчас ты пытаешься уверить меня, что ничего  не  переменилось.
Что бы ты сейчас ни говорил, не имеет значенья, кто ты есть...
   - Я такого  не  говорил!  Разумеется,  это  имеет  значенье!  Кто  не
порадовался бы, узнай он, что он сын короля? Кто не ухватился бы за шанс
носить оружие и, быть может, когда-нибудь отправиться за море и  увидеть
далекие королевства большой земли, где решаются дела этого мира? Когда я
говорил, что ничто не  переменилось,  я  имел  в  виду  привязанность  и
любовь, что я испытываю к тебе и отцу. Но  я  ничего  не  могу  с  собой
поделать: я хочу жить во дворце! Пожалуйста, попытайся понять. Я не могу
делать вид, что мне жаль, что королева  предложила  мне  место  в  своей
свите.
   Горе в его лице и голосе мальчика внезапно заставили Сулу смягчиться.
   - Конечно, не  можешь,  малыш.  Прости  старуху,  которая  так  долго
страшилась этой минуты. Разумеется, ты должен оставить  меня.  Но  разве
обязательно делать это сейчас? Зачем здесь этот разодетый  господин?  Он
что, ждет, чтобы отвезти тебя назад?
   - Да, мне велели собрать мои пожитки и возвращаться немедля.
   - Тогда собирай их. Твой отец вернется  не  раньше,  чем  с  вечерним
приливом. Ты придешь повидаться с ним, как только тебя  отпустят.  -  Во
взгляде ее промелькнуло подобие слабой улыбки. - Не волнуйся,  малыш,  я
расскажу ему, что случилось.
   - Он ведь тоже обо всем знает, правда?
   - Разумеется, знает. И он поймет, что чему быть,  того  не  миновать.
Думаю, он заставил себя забыть об этом, хотя я уже год  или  около  того
ожидала этого. Да, я видела это в тебе, Мордред. Кровь дает себя  знать.
И все же ты был нам хорошим  сыном,  сколь  бы  ни  терзался  тоской  по
чему-то иному.., мы получали за  тебя  плату,  ты  это  знаешь?  Откуда,
по-твоему, взялись деньги на добрую лодку и иноземные сети? Я  вскормила
бы тебя и без платы взамен младенчика, которого прибрала к себе  богине;
ты и был как родной наш  сынок  и  даже  лучше.  Да,  мы  станем  горько
тосковать по тебе. Рыбалка - нелегкое ремесло, а отец  твой  стареет,  и
свою лямку ты тянул не хуже других, это уж точно.
   Что-то дрогнуло