и не будет. Забудем о них, и давай выпьем. - Он вылил в себя  целый  кубок
вина, поставил его на стол порожним и вытер усы. Потом  устремил  на  меня
вопросительный, умный взгляд. - Ну? А  теперь  не  пора  ли  к  делу,  мой
мальчик? Не затем же ты проделал столь  долгое  путешествие,  чтобы  сытно
поужинать и посудачить  со  старым  фермером?  Чем  я  могу  служить  сыну
Амброзия?
     - Племяннику Амброзия, вернее будет сказать.
     И я объяснил ему все. Он выслушал меня молча. При всей его доброте  и
сердечности он не был человеком порыва, скоропостижного  решения.  В  свое
время Эктор почитался хладнокровным и расчетливым  военачальником,  какому
цены нет в любом деле - от жаркой битвы до упорной осады. Когда я  передал
ему королевское решение о моей опеке  над  младенцем,  он  только  выразил
удивление взглядом и вздернутой бровью, но выслушал меня, не  перебивая  и
не отводя глаз от моего лица.
     Я кончил, и он расправил плечи.
     - Что ж. Одно могу сказать тебе сразу, Мерлин: я горд и рад,  что  ты
обратился ко мне. Ты знаешь, как я относился к твоему отцу. И сказать тебе
по чести, мой мальчик... - Он закашлялся,  но  продолжал,  отвернувшись  к
огню: - Меня всегда печалило, что сам ты рожден вне  брака.  Это  конечно,
между нами, сам понимаешь. Утер, впрочем, тоже взялся за дело неплохо...
     - Гораздо лучше, чем сумел бы я, уверяю тебя, - с улыбкой  ответил  я
ему. - Мой отец не  раз  говорил,  что  мы  с  Утером  на  двоих  обладаем
свойствами одного  хорошего  короля.  У  него  была  заветная  мечта,  что
когда-нибудь мы вдвоем явим миру такого короля. И вот она сбывается.  -  Я
добавил, видя, что он удивленно вскинул голову: - О да, я знаю,  младенец,
еще даже не родившийся. Но пока все складывается именно так, как я ожидал:
дитя, зачатое Утером и отданное на воспитание мне. И я знаю, что  из  него
вырастет король, о каком мечтал Амброзии, - такой король,  какого  еще  не
видала эта многострадальная страна и, быть может, никогда более не увидит.
     - Это ты прочел по звездам?
     - Да, бесспорно, это начертано на звездах, а кто  начертал  это  там,
если не бог?
     - Что ж, дай господи, дай господи. Приближается время,  Мерлин,  быть
может, не на будущий год, и не в ближайшие пять лет, и, может  быть,  даже
не  десять,  но  такое  время  настанет,  когда  год   Всемирного   Потопа
повторится, и дай нам бог, чтобы  в  Британии  нашелся  король,  способный
противостоять нашествию с мечом Максима в руке. - Он  резко  обернулся.  -
Что это? Что это был за звук?
     - Только ветер в тетивах луков.
     - А мне показалось, арфа. Странно. Что с тобой,  дружище?  Почему  ты
так смотришь?
     - Ничего. Так просто.
     Он поглядел на меня долгим внимательным взглядом, хмыкнул, но  ничего
не сказал. Стало тихо, и в тишине  внятно  прозвучал  протяжный,  напевный
звон, холодная музыка, как бы родившаяся из воздуха. Мне вспомнилось,  как
я ребенком, бывало, лежал, смотрел на звезды  и  прислушивался  к  музыке,
которую, по рассказам старших, они издают, перемещаясь  в  небе.  Вот  так
она, наверное, звучала, подумалось мне.
     Вошел слуга с охапкой дров,  и  горний  звон  умолк.  А  когда  слуга
удалился, плотно закрыв за собой дверь, Эктор снова заговорил, теперь  уже
совсем другим тоном:
     - Ну что ж, я, конечно, согласен. И буду горд все исполнить. Ты прав,
ближайшие несколько лет Утеру, похоже, будет  не  до  него.  При  нынешнем
положении самая жизнь младенца у такого отца может оказаться в  опасности.
В Тинтагеле он мог бы, конечно, расти, но там, как ты справедливо заметил,
Кадор... А знает король, что ты обратился ко мне?
     - Нет. И пока что я не намерен ему рассказывать.
     - Вот как? - Эктор поразмыслил немного, хмуря брови. - И он  что  же,
по-твоему, не спросит даже?
     - Не знаю. Может быть, и не  спросит.  Про  Бретань  он  особенно  не
расспрашивал. По-моему, сейчас он  хочет  только  одного:  чтобы  от  этой
заботы его избавили. Да притом еще, - я  горько  усмехнулся,  -  сейчас  у
короля со мной перемирие, но едва ли оно продлится, если мы будем рядом. А
с глаз долой - из головы вон. Если мне  предстоит  заниматься  воспитанием
ребенка, лучше мне для этой цели быть от короля подальше.
     - Да, об этом мы тоже наслышаны. Помогать королям в осуществлении  их
желаний - дело небезопасное. Будет ли мальчик христианином?
     - Воля королевы такова, и я постараюсь устроить в  Бретани  крещение.
Мальчика нарекут Артуром.
     - Ты будешь восприемником?
     Я засмеялся.
     - Поскольку сам я не крещен, вряд ли я гожусь для этой роли.
     Эктор обнажил в улыбке зубы.
     - Я и забыл, что ты язычник. Ну да я рад за мальчика. Не  то  бы  тут
еще возникли сложности.
     - С твоей женой? Она набожная христианка?
     - Да, бедняжка. Ей другого утешения не осталось с тех пор,  как  умер
наш младший. И больше, ей сказали, не будет. Для нее просто милость божья,
что мы возьмем еще одного мальчика в дом, мой сын Кей хоть и всего-то трех
годов  от  роду,  но  строптив,  разбойник,  мамки  и  няньки  его  вконец
избаловали. Второй ребенок в семье - как раз то, что надо. Как, ты сказал,
его будут звать? Артур? Предоставь мне обговорить все с  Друзиллой.  Хотя,
без сомнения, она будет рада ребенку не меньше меня. И могу заверить тебя,
что она хоть и женщина, но умеет держать язык за зубами. Он будет у нас  в
безопасности.
     - Знаю. Это мне не понадобилось вычитывать по звездам.
     Но он прервал мои изъявления благодарности:
     - Ну и отлично. Все решено, стало быть. Подробности обсудим позже.  А
с Друзиллой я поговорю нынче же вечером. Ты у нас погостишь, надеюсь?
     - Благодарю, но это невозможно. Я  задержусь  здесь  не  дольше,  чем
необходимо для отдыха, моего и коня. В  декабре  я  должен  быть  снова  в
Тинтагеле, а перед тем мне надо еще побывать дома и  встретить  Ральфа  на
возвратном пути из Бретани. О многом еще предстоит позаботиться.
     - Жаль. Но ты потом появишься у нас. Будем  ждать  с  нетерпением.  -
Эктор опять ухмыльнулся и потрепал одну из собак. -  То-то  забавно  будет
принять тебя в дом на место наставника, или как там будет называться  твоя
должность при мальчике. К тому же, признаюсь,  мне  хочется,  чтобы  и  на
моего Кея нашлась наконец управа. Надеюсь, что с тобой он будет вести себя
прилично, хотя бы уж из страха, как бы ты за непослушание не превратил его
в жабу.
     - Мне больше удаются летучие мыши, - смеясь, ответил я.  -  Ты  очень
добр, и я твой вечный должник. Однако поселюсь я отдельно от вас.
     - Э, нет, дружище, сын Амброзия не будет рыскать по округе в  поисках
пристанища, покуда у меня есть очаг и четыре стены, чтобы  предложить  ему
гостеприимство. Отчего же не с нами?
     - Потому что меня  могут  узнать,  а  где  Мерлин,  там  люди  станут
ближайшие несколько лет искать и  Артура.  Нет,  я  должен  жить  скрытно.
Большой дом со множеством домочадцев для меня опасен, и четыре стены,  при
всей моей признательности, не самое надежное прибежище.
     - А-а, ну да. Стало быть, пещера. Что ж, в наших краях их, я  слышал,
несколько, только придется сначала  выселить  волков.  Ладно,  тебе  лучше
знать. Но скажи мне, а как же королева? Что она-то обо всем  этом  думает?
Мыслимо ли, чтобы женщина позволила забрать своего первенца прямо с  ложа,
на котором произвела его на свет, и не попыталась бы потом найти  его  или
дать о себе знать?
     - Королева сама тайно призвала меня и просила, чтобы я взял младенца.
Ей нелегко было принять такое решение, я знаю, но такова воля короля, а не
просто прихоть его, рожденная досадой; королева тоже ясно видит опасность,
грозящую ребенку. И она прежде всего королева, а потом  уж  женщина.  -  Я
добавил, осторожно подбирая слова: -  Мне  кажется,  она  не  рождена  для
материнства, как и Утер не рожден быть отцом. Они  -  мужчина  и  женщина,
созданные друг для друга,  и,  восстав  с  брачного  ложа,  остаются  лишь
королем и королевой. Возможно,  что  когда-нибудь  Игрейна  спохватится  и
спросит, ну да это дело будущего. А покамест она согласна на разлуку.
     В тот вечер мы беседовали за полночь, обсуждая  в  подробностях  все,
что предстояло сделать. Условились, что Артур проживет в  Бретани  лет  до
трех-четырех, а затем, в безопасное время года, Ральф  переправит  его  из
Бретани и доставит в дом Эктора.
     - А ты? - спросил Эктор. - Где ты в это время будешь?
     - Только не в Бретани, по тем же причинам, по которым не  смогу  жить
здесь. Я исчезну, Эктор. У магов  есть  такой  дар  -  исчезать.  А  когда
появлюсь снова, то где-нибудь в таком месте, где смогу отвести глаза людей
и от Бретани, и от Галавы.
     Он стал было меня допрашивать, но я только засмеялся и больше  ничего
ему не открыл.
     - По правде сказать, я и сам еще толком не решил. А теперь прощай,  я
и так слишком долго удерживал тебя вдали от супружеского ложа. Твоя  жена,
наверное, удивляется, что за таинственный гость не отпускает тебя к ней? Я
принесу мои извинения, когда ты утром меня ей представишь.
     - А я постараюсь искупить вину сейчас, - сказал он вставая. -  Ну  да
признаться, такая повинность мне по душе. Ты много теряешь,  Мерлин,  могу
тебя уверить, - впрочем, откуда тебе знать?
     - Знаю, - сказал я.
     - Знаешь? Тогда, стало быть, у тебя есть нечто, ради чего ты  на  это
идешь, ради чего отказываешься от женщин?
     - Да, есть.
     - Ну что ж, в таком случае, пожалуй вот  сюда,  на  свое  необогретое
ложе. - И он распахнул передо мною дверь.



                                   11

     Мальчик родился в канун рождества, за час до полуночи.
     Незадолго перед тем я и еще двое придворных, назначенных свидетелями,
были приглашены в королевины покои, где Гандар с  несколькими  помощницами
хлопотал над роженицей. Одна из них, молодая женщина  по  имени  Бранвена,
недавно разрешилась от бремени мертвым младенцем  -  ей  предстояло  стать
кормилицей королевского сына. Когда  все  свершилось,  младенца  обмыли  и
спеленали и королева забылась сном, я  простился  и  выехал  из  замка  по
Димилокской дороге. Но лишь только скрылись из вида надвратные огни, как я
тут же повернул коня на крутую тропу, что вела по оврагу обратно  вниз,  к
морю.
     Тинтагельский замок  стоит  на  крутой,  далеко  выступающей  в  море
прибрежной скале - почти что острове, со всех сторон  окруженном  бушующим
прибоем. С берегом его соединяет лишь узкий перешеек,  а  справа  и  слева
уходят круто к воде отвесные обрывы. У  их  подножий  среди  валунов  есть
несколько засыпанных галькой бухточек. Из одной такой бухточки, проходимой
лишь в часы отлива, по крутым уступам  можно  пробраться  вверх  к  низкой
дверце в подножии крепостной стены. Это и  есть  потайной  задний  вход  в
замок. Дверца открывается на каменную винтовую лестницу, которая  подводит
к черному ходу из королевских покоев.
     На этой винтовой лестнице в одном месте есть широкая  площадка,  куда
выходит комната для стражи. Здесь я должен был  ждать,  пока  младенец  не
окрепнет настолько, что его можно будет вынести на холодный зимний воздух.
Стража там не стояла; несколько месяцев назад король распорядился  наглухо
закрыть задний вход в замок, и дверь, что  вела  в  замковые  покои,  тоже
замуровали. К моему приходу тайную дверцу снова распечатали, и никто ее не
сторожил, кроме Ульфина и его друга Валерия, телохранителя короля, которым
надлежало меня впустить. Валерий повел меня вверх по  лестнице,  а  Ульфин
спустился в бухточку, где я оставил коня.  Ральфа  со  мной  не  было.  Он
должен был съездить удостовериться, что бретонский корабль уже находится в
условленном месте у берега, а после этого каждую ночь поджидать в бухте  с
лошадьми, когда я вынесу младенца из замка.
     В помещении стражи я переждал два дня и две ночи. Там была  подстилка
для сна, Ульфин собственноручно развел огонь, чтобы разогнать давний холод
запустенья, и он же время от времени приносил мне пищу и свежее топливо, а
заодно и вести о том, что  происходит  наверху,  в  замке.  Он  готов  был
остаться и прислуживать мне - он все еще питал  ко  мне  благодарность  за
некое оказанное ему благодеяние  и  сокрушался  немилостью  короля.  Но  я
отослал его  сторожить  у  королевина  порога  и  провел  дни  ожидания  в
одиночестве.
     На лестнице против  моей  двери  была  другая,  пробитая  в  наружной
крепостной  стене,  она  вела  на  узкую  открытую  площадку,   обнесенную
невысокими каменными зубцами. В эту сторону не выходило ни  одно  окно,  а
внизу,  между  подножием  стены  и  береговым   обрывом,   был   неширокий
травянистый склон. В летнюю пору здесь было шумно от гнездящихся птиц,  но
сейчас, в разгар зимы, все было мертво и покрыто  инеем.  Только  студеные
морские валы, не умолкая, с шуршанием откатывались по гальке, замирали и с
грохотом обрушивались на отвесную скалу.
     На восходе и на закате  я  выходил  на  эту  площадку  и  высматривал
признаки перемены погоды. Три дня все  оставалось  без  изменений:  холод,
серая, обледенелая трава  внизу,  едва  различимая  сквозь  густой  туман,
одевший все вокруг, от невидимого моря под невидимым обрывом  до  бледного
молочного свечения в небе,  где  сквозь  тучи  тщетно  пробивалось  зимнее
солнце. Море под покровом тумана лежало спокойное - насколько  бывает  оно
спокойно у этих бурных берегов. В полночь, перед тем как заснуть, я  опять
выходил в студеную тьму и искал в небе звезды. Но все было затянуто слепой
пеленой тумана.
     И только на третью  ночь  поднялся  ветер.  Слабый  ветер  с  запада,
который проник между крепостными зубцами, пробрался в щель  под  дверью  и
встрепенул  голубые  язычки  пламени  на  березовых  поленьях.  Я   встал,
прислушался. И, уже положив ладонь на дверной  засов,  различил  в  ночном
безмолвии какое-то движение наверху лестницы. Вот тихо отворилась и  вновь
затворилась дверь королевиных покоев. Я встал на своем пороге  и  поглядел
вверх.
     Кто-то, осторожно ступая, спускался по ступеням: женщина,  закутанная
в плащ и с ношей в руках. Я шагнул на площадку.  Сзади  меня  от  очага  в
сторожевой комнате падал свет, и с ним - тень.
     Ко мне спускалась Марсия. На ее щеках в тусклом свете блестели слезы.
Она склонила голову над тем, что лежало на  ее  руках,  -  над  младенцем,
тепло укутанным от ночного холода. Увидев меня,  она  протянула  мне  свою
ношу.
     - Береги его, - проговорила она. - Береги его, и да хранит вас  обоих
бог.
     Я взял дитя из ее  рук.  Из-под  шерстяных  одеял  сверкнула  золотая
парча.
     - А знак? - напомнил я.
     Марсия передала мне перстень. Я много раз видел его на пальце  Утера,
оправленный в золото герб в виде дракона, вырезанный на  розовой  яшме.  Я
надел перстень себе на палец. Марсия сразу негодующе вскинулась, но тут же
присмирела, вспомнив, кто я такой.
     Я улыбнулся.
     - Только на время. Я сохраню его для него.
     - Господин мой принц... - Она склонила  голову.  Потом  прислушалась,
оглянулась через плечо: сзади, закутанная в плащ с  капюшоном,  спускалась
молодая кормилица Бранвена, а за ней Ульфин  нес  мешок  с  ее  пожитками.
Марсия опять быстро посмотрела на меня и  с  мольбой  прошептала,  положив
ладонь мне на рукав: - Ты скажешь мне, куда ты его увозишь?
     Я покачал головой.
     - Нет, прости, но этого никто не должен знать.
     Она помолчала, пожевала губами.
     - Хорошо, - гордо проговорила она.  -  Но  обещай,  что  он  будет  в
безопасности. Прошу тебя об этом не как человека и даже не как  принца,  а
обращаюсь к твоему могуществу. Он будет жить?
     Так, значит, Игрейна ни с кем не поделилась, даже с Марсией. И Марсия
теперь говорила со мной наугад. А ведь в  предстоящее  время  обе  женщины
будут особенно нуждаться в участии друг друга. Было бы  жестоко  оставлять
королеву в одиночестве с ее знанием и надеждами. Неверно, что  женщины  не
умеют хранить тайны. Если они любят, то  будут  молчать  до  могилы  и  за
могилой, даже вопреки здравому смыслу. В этом их  слабость  и  их  великая
сила.
     Я посмотрел Марсии прямо в глаза.
     - Он будет королем, -  сказал  я.  -  Королева  это  знает.  Но  ради
безопасности ребенка никому не проговорись об этом.
     Она не ответила, только опять склонила голову.  Бранвена  с  Ульфином
подошли к нам. Марсия отодвинула край одеяльца и открыла личико  младенца.
Мальчик  спал.  Выпуклые  веки  лежали  опущенные,  точно   бледно-розовые
раковины. На головке чернел густой пушок. Марсия вытянула шею и  осторожно
поцеловала его в  темечко.  Он  не  проснулся.  Она  снова  натянула  край
одеяльца и умело и бережно уложила ребенка мне на руки.
     - Вот так. Головку придерживай. Будете спускаться по уступам,  смотри
поосторожнее.
     - Я буду осторожен.
     Она открыла было рот, чтобы добавить еще что-то, но  только  покачала
головой, и я  увидел,  как  слеза  соскользнула  с  ее  щеки  на  одеяльце
младенца. Потом Марсия решительно повернулась и ушла вверх по лестнице.
     Я спустился в бухту. Впереди,  держа  наготове  обнаженный  меч,  шел
Валерий, а  сзади,  поддерживаемая  Ульфином,  спускалась  Бранвена.  Лишь
только мы сошли вниз и галька заскрежетала у нас под  ногами,  от  черноты
под скалой отделилась тень Ральфа, мы услышали его  торопливое,  радостное
приветствие и перестук копыт по галечнику.
     Для кормилицы Ральф привел мула с крепкой спиной и  крепкими  ногами.
Ее усадили в седло, я передал ей младенца, и она прижала его к себе, укрыв
своим плащом. Ральф вспрыгнул на коня и взял за повод ее  мула.  Я  должен
был вести в поводу второго  мула,  с  поклажей.  На  этот  раз  я  задумал
путешествовать как бродячий певец - арфисту, в отличие от  лекаря,  открыт
доступ ко двору короля, - и к седлу  второго  мула  была  приторочена  моя
арфа. Ульфин передал мне повод  и  придержал  моего  мерина.  Лошади  были
свежи, им не терпелось пуститься в путь, согреться  на  бегу.  Я  произнес
слова благодарности и прощания, и они с Валерием стали карабкаться обратно
вверх по уступам. Они должны  были  наглухо  заложить  за  собой  потайную
дверцу.
     Я повернул коня навстречу ветру.  Ральф  и  женщина  уже  выехали  на
высокий берег. Я увидел в вышине надо мною их смутные  силуэты  и  бледный
овал обернутого ко мне лица Ральфа. Он, указывая, вытянул руку и крикнул:
     - Гляди!
     Я обернулся.
     Туман редел, обнажая мерцающее звездами небо. Сзади нас, в вышине над
замком, проступил смутный лик луны. Тучи, точно паруса, раздутые  попутным
западным ветром, мчались в сторону Бретани, вот уже  последняя  сбежала  с
небес,  и  на  востоке,  в  сиянии  малых  сестер  своих,  ровным   светом
разгорелась большая звезда - она зажглась в ночь смерти Амброзия и  теперь
возвещала рождение Зимнего короля.
     Мы пришпорили коней и поспешили к судну.



                                   12

     Дул ровный попутный ветер, и на  пятый  день  на  восходе  солнца  мы
завидели берега Бретани. Море здесь никогда  не  бывает  спокойно.  Крутые
прибрежные скалы грозно чернели, загораживая  зарю,  а  внизу  их  терзали
белые клыки морского прибоя; но лишь только мы обогнули  мыс  Винданис,  и
волны сразу опали, притихли, я даже смог выйти на палубу и наблюдать,  как
мы причаливали к пристани южнее Керрека, которую в  свое  время  выстроили
мой отец и король Будек, когда готовили здесь армию вторжения.
     Утро было тихое, в воздухе легкий морозец, поля  одеты  перламутровым
инеем. Прибрежные земли здесь равнинные, луга и вересковые пустоши тянутся
на многие мили, и морской ветер свободно гуляет над ними, просаливая травы
и корежа  одинокие  сосны  да  колючий  терновник.  Глубокими  извилистыми
рытвинами сбегают к морю узкие, ручьи,  а  в  часы  отлива  на  прибрежных
отмелях полно всякой живности  и  крикливые  морские  птицы  бродят  между
камней, привлеченные легкой добыче