ирога, - обрадовался Следопыт.  -  Видно,  все  в  порядке,  иначе
парень давно бы дал о себе знать.
   Спустя  минуту  обе  пироги  сошлись  на  речной  зыби,  и  только  тогда
обозначились в темноте какие-то тени. Сперва глазам наших путников  предстал
силуэт Джаспера, стоящего на корме, но  на  носу  спиной  к  ним  сидел  еще
какой-то человек, и, когда молодой матрос повернул лодку и Следопыт и  Мэйбл
увидели его лицо, оба узнали делавара.
   - Чингачгук, брат мой! - воскликнул Следопыт на языке  индейца,  и  голос
его дрожал от сильного волнения. - Могиканский вождь! Душа  моя  ликует!  Мы
часто стояли с тобою рядом там, где гремела битва и лилась кровь,  и  я  уже
боялся, что этому больше не бывать.
   - Ух! Минги - просто скво! Три скальпа висят у моего  пояса.  Им  не  под
силу сразить Великого Змея делаваров. В ли  сердцах  не  осталось  ни  капли
крови, а мысли их уже на обратной  тропе,  что  ведет  через  воды  Великого
Озера.
   - Ты побывал среди них? А что  случилось  с  тем  воином,  с  которым  ты
схватился в реке?
   - Он стал рыбой и лежит на дне среди  угрей.  Пусть  братья  выловят  его
своими удочками. Следопыт, я сосчитал наших врагов, я трогал их, ружья.
   - Ха! Так я и думал, что он ни перед чем не остановится!  Этот  отчаянный
малый побывал во вражеском стане, и сейчас мы все узнаем. Говори, Чингачгук,
а я перескажу все новости нашим друзьям.
   И делавар с присущей ему серьезностью поведал в самых общих чертах о том,
что он узнал вскоре после того, как его видели  последний  раз  борющимся  с
врагом в реке. Больше он ни словом не упомянул ни о той битве,  ни  о  своем
противнике,  ибо  воину   не   приличествует   подробно   и   без   обиняков
распространяться о своих подвигах. Одержав победу  в  ужасном  поединке,  он
поплыл к восточному берегу, незаметно вышел из воды  и  под  покровом  ночи,
никем не узнанный, смешался с врагами, не возбудив в них подозрения.  Кто-то
его окликнул, но он назвался Разящей Стрелой, и больше его  не  трогали.  Из
случайных замечаний ему стало ясно, что отряд дикарей должен  был  захватить
Мэйбл и ее дядюшку, которого ирокезы ошибочно  считали  значительным  лицом.
Делавар также  узнал  достаточно,  чтобы  удостовериться  в  измене  Разящей
Стрелы, - это он выдал своих спутников врагу по причине, пока  еще  неясной,
так как Кэп с ним еще не рассчитался за его услуги.
   Из всего этого рассказа Следопыт сообщил друзьям  только  то,  что  могло
рассеять их опасения; он пояснил им, что придется сделать последнее  усилие,
пока ирокезы еще не пришли в себя после понесенных потерь.
   - Они будут ждать нас у переката, можете не сомневаться, - продолжал  он,
- и там решится наша судьба. Оттуда рукой  подать  до  гарнизона,  вот  я  и
надумал высадиться с Мэйбл на берег  и  повести  ее  окольными  тропками,  а
остальные пусть попытают счастья на перекате.
   - Ничего у тебя не выйдет. Следопыт, - с живостью возразил Джаспер.  -  У
Мэйбл не хватит сил для лесного перехода в такую ночь Посади  ее  ко  мне  в
лодку, я жизнью ручаюсь, что переправлю ее через перекат даже в эту темень.
   - Я не сомневаюсь в твоей доброй воле, мой мальчик. Но разве только  глаз
провидения, а не  твой  собственный,  мог  бы  провести  вашу  пирогу  через
Осуижский перекат в такую ночь, как эта.
   - А кому удастся провести Мэйбл лесом, как ты предлагаешь? Разве  ночь  в
лесу не такая же темная, как и на воде? Или ты считаешь,  что  я  знаю  свое
дело хуже, чем ты свое?
   - Хорошо сказано, мог друг, но если я в темноте собьюсь с дороги  -  хотя
никто не скажет, что это когда-либо со  мной  случалось,  но  пусть  я  даже
собьюсь с дороги, - не страшно, если мы с Мэйбл заночуем в лесу,  тогда  как
на перекате достаточно неудачного поворота или случайного крена лодки - и вы
с сержантовой дочкой очутитесь в воде и уж ей тогда несдобровать.
   - Что ж, пусть сама Мэйбл решает. По-моему, в лодке она будет чувствовать
себя в большей безопасности.
   - Я всецело доверяюсь вам обоим, - сказала Мэйбл, - и не сомневаюсь,  что
каждый из вас сделает все, чтобы доказать моему  батюшке  свою  преданность.
Признаться, мне не хочется выходить из лодки  -  ведь  и  в  лесу  мы  можем
наткнуться на индейцев, как это уже было Но пусть лучше дядюшка решает.
   - Не очень-то мне нравится плутать по лесам, - заявил Кэп, - когда  водой
у нас пряная дорога и мы можем попросту плыть по течению. К тому же,  мастер
Следопыт, не говоря уж о дикарях, вы, видно, забыли про акул!
   - Акулы! Какие могут быть в лесу акулы?
   - А почему бы и нет? Акулы, медведи, волки - неважно, как это назвать,  а
важно, что они кусаются.
   - Господи боже ты  мой!  Человече!  Бояться  зверей,  которые  водятся  в
американских лесах! Ну, я еще понимаю - дикая кошка, да и то опытный охотник
шутя с  ней  справится.  Есть  основания  бояться  мингов,  их  дьявольского
коварства, но не пугайте никого нашими медведями и волками!
   - Да, да, мастер Следопыт, все это пустяки для вас,  вы,  небось,  любого
зверя  сумеете  назвать  по  имени.  Тут  главное  -  привычка:  что  одному
трын-трава, от того другому  не  поздоровится.  В  южных  широтах  я  знавал
моряков, которые часами плавали среди акул - этаких чудовищ в  пятнадцать  -
двадцать метров длины - и чувствовали себя так же спокойно, как  крестьянин,
выходящий из церкви в ясный воскресный полдень.
   - Это удивительно! - воскликнул Джаспер, еще  не  уяснивший  себе  весьма
существенной особенности  своей  профессии  -  врать  почем  зря.  -  А  мне
говорили, будто встретиться в воде с акулой - верная смерть!
   - Я забыл сказать вам, что наши парни брали с собой вымбовку <Вымбовка  -
деревянный или металлический рычаг для вращения ворота.>, аншпуг  <Аншпуг  -
такой же рычаг для перемещения тяжелых предметов.> или  простой  лом,  чтобы
щелкать по носу этих бестии, когда те за ними увязывались. Нет, нет,  не  по
нутру мне ни медведи, ни волки, хотя кит для меня  все  равно  что  селедка,
если ее посолить да высушить. Нам с Мэйбл лучше держаться пироги.
   - Я бы предложил Мэйбл перейти ко мне, - подхватил Джаспер. - Места здесь
хоть отбавляй, а даже Следопыт вам скажет, что на воде у меня  глаз  вернее,
чем у него.
   - Изволь, мой мальчик, сделай одолжение. Вода -  это  твое  призвание,  и
никто не станет отрицать, что ты достиг в нем совершенства. Ты прав, говоря,
что сержантова дочка будет с тобой в большей безопасности,  и,  хоть  мне  и
грустно с ней расставаться, я слишком забочусь о ее благе, чтобы  не  подать
ей мудрый совет. Подойди к нам поближе, Джаспер, и я вверю тебе то,  что  ты
должен считать бесценным сокровищем.
   - Я так и считаю, - сказал юноша и,  не  теряя  ни  минуты,  подвел  свою
пирогу к пироге Следопыта.
   Мэйбл перебралась из одной лодки в другую и присела  на  своих  пожитках,
составлявших весь груз лодки Джаспера.
   Как только все  устроилось  к  общему  согласию,  пироги  разъехались  на
некоторое расстояние, и  снова  заработали  весла.  По  мере  приближения  к
опасному перекату разговоры постепенно умолкали, и путники настраивались  на
серьезный лад. Все были готовы к тому, что ирокезы постараются их обогнать и
станут дожидаться именно в этом месте: маловероятно, что кто-нибудь  дерзнет
переправиться через перекат этой непроглядной  ночью,  и  минги,  по  мнению
Следопыта, замыслили устроить засаду на обоих  берегах  в  чаянии  захватить
беглецов при первой же их попытке высадиться. Он не сделал бы давеча  своего
предложения, если бы не рассчитывал превратить надежды дикарей  на  успех  в
вернейшее средство расстроить их планы.  Теперь,  однако,  все  зависело  от
искусства тех, кто правил пирогами: стоит какой-нибудь из них  наскочить  на
скалу, и она разлетится в щепы или перевернется, а  тогда  путников  ожидают
все опасности, какими угрожает им река, и Мэйбл  неизбежно  попадет  в  руки
преследователей. Все это понуждало к величайшей осмотрительности,  и  каждый
из беглецов  был  так  поглощен  своими  мыслями,  что  никому  не  хотелось
говорить, и все ограничивались самыми необходимыми замечаниями.
   Лодки бесшумно скользили по речной зыби, когда вдали зашумел перекат. Кэп
с трудом усидел на месте, заслышав эти зловещие  звуки,  которые  доносились
откуда-то из бездонного мрака, позволявшего различать только смутные контуры
лесистого берега да сумрачное  небо  над  головой.  Слишком  еще  живо  было
впечатление  от  сегодняшней  переправы  через  водопад,  и   приближающаяся
опасность  не  только  сравнялась  в  представлении  старого  моряка  с  тем
головоломным прыжком, но под действием неуверенности и сомнений казалась ему
даже большей. Но он заблуждался.  Осуижский  перекат  весьма  отличается  от
водопада того же имени как по своему  характеру,  так  и  по  силе  течения;
перекат - это всего-навсего бурная протока, поблескивающая среди  отмелей  и
скал, тогда как водопад и в самом деле заслуживает своего названия, как было
показано выше.
   Мэйбл тоже тревожилась, однако новизна впечатлений  и  доверие  к  своему
защитнику помогали ей сохранять самообладание,  которого  она,  может  быть,
лишилась бы, если б больше понимала всю серьезность положения или лучше была
знакома с  беспомощностью  человека,  осмелившегося  бросить  вызов  мощи  и
величию природы.
   - Это и есть перекат, о котором вы говорили? - спросила она Джаспера.
   - Да, он самый, и я очень прошу вас довериться  мне.  Мы  только  недавно
знакомы, Мэйбл, но в наших суровых условиях  один  день  иной  раз  идет  за
несколько... Мне кажется, я уже много лет вас знаю.
   - И у меня такое чувство, Джаспер, словно вы  мне  не  чужой.  Я  целиком
полагаюсь на ваше умение и на ваше желание все для меня сделать.
   - Не будем же терять мужества! Эх, зря  Следопыт  ведет  лодку  посредине
реки!  Протока  проходит  ближе,  к  восточному  берегу.  Но   кричать   ему
бесполезно, он все равно не услышит. Держитесь же крепче, Мэйбл, и ничего не
бойтесь!
   В  тот  же  миг  стремительным  течением  их  увлекло  на  перекат,  и  в
продолжение трех-четырех минут, скорее ошеломленная, чем  испуганная,  Мэйбл
ничего не видела и не слышала, кроме  сверкающего  разлива  пены  и  грохота
бушующих  вод.  Раз  двадцать   их   суденышку   угрожало   столкновение   с
ослепительной курчавой волной, явственно видной даже в окружающем мраке,  но
оно неизменно увертывалось, послушное железной руке, управлявшей каждым  его
движением. Лишь на  секунду  Джаспер  утратил  власть  над  хрупкой  ладьей:
вырвавшись из узды, она вдруг завертелась, но, покоренная отчаянным  усилием
гребца,  сразу  же  вернулась  в  утерянный  фарватер.  Вскоре  Джаспер  был
вознагражден за свои труды, увидев, что лодка плывет в  спокойной,  глубокой
воде ниже переката, с честью выдержав испытание и не зачерпнув и ложки воды.
   - Все в порядке, Мэйбл, - радостно объявил юноша. - Опасность миновала. У
вас и в самом деле есть надежда еще этой же ночью встретиться с отцом.
   - Слава богу! И этим великим счастьем мы обязаны вам, Джаспер!
   - Мне и Следопыту в равной мере... Но куда же делась вторая лодка?
   - Что-то белеет на воде вблизи от меня. Уж не лодка ли наших друзей?
   Несколько взмахов весла, и Джаспер подгреб к таинственному предмету.  Это
и в самом деле была вторая лодка, перевернувшаяся кверху  дном.  Как  только
это стало очевидным, юный матрос принялся искать потерпевших  и,  к  большой
своей радости, увидел Кэпа - течением его сносило прямо на них. Старый моряк
не столько боялся утонуть, сколько попасть в  руки  дикарей.  Не  без  труда
удалось втащить его в пирогу, и поиски  на  этом  закончились:  Джаспер  был
уверен, что  Следопыт  предпочтет  вброд  перейти  неглубокую  протоку,  чем
расстаться с любимым ружьем.
   Остаток пути был  короток,  хотя  наших  странников  угнетали  тревога  и
окружающая темнота.  Спустя  немного  времени  они  услышали  глухой  рокот,
напоминающий раскаты отдаленного грома, за  которым  следовал  шум  и  плеск
откатывающейся воды. Джаспер пояснил своим спутникам, что это слышен  прибой
на озере. Вскоре показалась низкая волнистая гряда отмелей,  и  к  одной  из
них, образовавшей бухту, лодка направила свой бег и бесшумно  скользнула  на
прибрежную гальку. Затем они быстро шли куда-то и Мэйбл с  трудом  понимала,
что с ней происходит. А спустя  несколько  минут  пройдены  были  сторожевые
посты, перед путниками распахнулись ворота, и  Мэйбл  очутилась  в  объятиях
незнакомца, который назывался ее отцом.

Глава 8

   Земля любви и тишины,
   Где нет ни солнца, ни луны,
   Где ласковый поток бежит,
   Где горний свет на всем лежит.
   Мир призраков. Он погружен
   В спокойный, бесконечный сон.
   Джеймс Хогг.
   "Траур королевы"

   Долог сон усталого путника, когда после  испытаний  и  опасностей  дороги
обретает он желанное убежище и сладостный покой. Мэйбл только еще  поднялась
со своего убогого сенника - ибо на какое еще ложе  может  рассчитывать  дочь
сержанта в отдаленной пограничной крепости, - а уже весь гарнизон, послушный
призыву ранней зори, построился на учебном плацу. Сержант  Дунхем,  на  чьей
обязанности лежал надзор за всеми этими обычными повседневными  делами,  как
раз завершил утренние занятия и уже подумывал о завтраке,  когда  его  дочь,
покинув свою комнатку, вышла на свежий воздух, ошеломленная  и  обрадованная
своеобразием  и  безопасностью   своего   нового   положения,   с   сердцем,
преисполненным благодарности.
   Осуиго был в описываемое время одним из  последних  форпостов  английских
владений на Американском континенте. Здесь  только  недавно  была  построена
крепость, в которой разместился батальон шотландского полка,  и  куда  после
его прибытия в эту страну  влилось  много  местных  жителей.  В  силу  этого
новшества отец Мэйбл и занял в гарнизоне  скромный,  но  ответственный  пост
старшего сержанта. В крепости  служило  также  несколько  молодых  офицеров,
уроженцев колонии. Как и многие сооружения такого рода, форт  был  рассчитан
на то, чтобы отражать набеги дикарей, но  вряд  ли  мог  бы  устоять  против
правильной осады. Перевозка тяжелой артиллерии в эти отдаленные  места  была
сопряжена  с  такими   трудностями,   что   самая   эта   возможность,   как
маловероятная,  не  была  принята  в  расчет  инженерами,  строившими   этот
оборонительный пункт. Здесь имелись бревенчатые бастионы, засыпанные землей,
сухой ров, высокий палисад, довольно  обширное  учебное  поле  и  деревянные
казармы, служившие одновременно жильем и  укреплениями.  На  площади  стояло
несколько легких орудий, которые можно было переносить с места на место, где
бы ни возникла надобность, а с угловых башен  на  устрашение  врагам  грозно
глядели две тяжелые чугунные пушки.
   Когда Мэйбл покинула свою удобную, стоявшую  на  отшибе  хижину,  куда  с
разрешения начальства поместил ее  отец,  и  вышла  на  свежий  воздух,  она
оказалась у подножия бастиона, который, казалось, приглашал ее наверх, чтобы
бросить взгляд на то, что еще вчера было скрыто ночною темнотою. Взбежав  по
склону, поросшему дерном, легконогая  жизнерадостная  девушка  оказалась  на
вышке, откуда словно  на  ладони  открылось  ей  то  новое,  что  отныне  ее
окружало.
   К югу простирался  лес,  где  она  провела  столько  томительных  дней  и
пережила так много опасных приключений. От крепостного палисада его отделяло
широкое открытое пространство, опоясывающее форт кольцом. Еще недавно  здесь
росли деревья, которые пошли на постройку крепостных сооружений. Этот гласис
<Гласис - наружный пологий скат земляного вала крепости.> - ибо таково  было
стратегическое назначение вырубки - занимал площадь в сотни акров, но уже за
его пределами исчезали всякие признаки  цивилизации.  Далее,  куда  ни  кинь
глазом, тянулся лес, тот нескончаемый дремучий лес, который был  теперь  так
знаком Мэйбл, с его затаившимися лоснящимися озерами  и  сумрачными  буйными
ручьями, со всем богатством и щедростью первозданной природы.
   Обернувшись в другую сторону, наша героиня  почувствовала,  что  щеки  ее
коснулось свежее дыхание ветра - впервые, с тех пор как она покинула далекое
побережье. И тут ей представилась новая картина; хоть Мэйбл  и  была  к  ней
подготовлена, от неожиданности она вздрогнула, и легкий  возглас  восхищения
сорвался с ее уст, в то время как глаза жадно впитывали всю эту красоту.  На
север, восток и запад, по всем направлениям - короче говоря, во всю половину
открывшейся перед  ней  панорамы  -  зыбилось  озеро.  Вода  здесь  была  ни
зеленоватого  оттенка  стекла,  который  так  характерен  для   американских
водоемов, ни темно-голубого,  как  в  океане;  скорее  она  отливала  цветом
янтаря, что, однако, не  мешало  ей  быть  прозрачной.  Нигде  -  до  самого
горизонта - не видно было земли,  кроме  ближнего  берега,  который  тянулся
направо и налево непрерывным контуром леса, с широкими заливами и невысокими
мысами и отмелями. Местами берег был скалистый, и, когда медлительная сонная
вода  заливала  его  гроты  и  пещеры,  оттуда  раздавались  гулкие   звуки,
напоминавшие отдаленные раскаты орудийного выстрела. Ни один парус не  белел
на поверхности озера, ни одна крупная рыбина не играла на его груди, и  даже
самый пристальный и долгий  взгляд  напрасно  искал  бы  на  его  необъятных
просторах  хотя  бы  малейших  следов  человеческого  труда   или   корысти.
Бесконечные, казалось, лесные  пространства  граничили  здесь  с  необъятной
водной пустыней. Казалось, природа, задумав создать  грандиозное,  поставила
две свои главные стихии в смелом контрасте друг подле друга, презрев другие,
более мелкие эффекты, и  умиленный  наблюдатель  с  восторгом  переходил  от
созерцания широкого лиственного ковра к еще более обширному зеркалу воды, от
неумолчных, но тихих вздохов озера  -  к  священному  покою  и  поэтическому
уединению леса.
   Бесхитростная,  как  и  любая  обитательница  глухого   захолустья   этой
отдаленной колонии, наивная и простодушная, как  и  всякая  милая  и  добрая
девушка,  Мэйбл  Дунхем  не  лишена  была  чувства  поэтического   и   умела
наслаждаться красотами нашей земли. Хоть она,  можно  сказать,  не  получила
никакого образования, ибо девушки ее страны в те далекие дни  получали  лишь
самые начатки знаний, она была более  развита,  чем  обычно  бывают  развиты
молодые  женщины  ее  круга,  и  делала  честь  своим   наставникам.   Вдова
штаб-офицера, однополчанина Томаса  Дунхема,  взяла  девочку  к  себе  после
смерти ее матери, и под присмотром этой женщины  Мэйбл  приобрела  некоторые
вкусы и понятия, которые иначе навсегда остались бы ей чужды. В семье  своей
покровительницы она занимала положение не столько служанки, сколько скромной
компаньонки, и результаты этого сказались на ее манере одеваться, на ее речи
и даже чувствах и восприятиях, хотя ни в чем она, возможно, и  не  достигала
уровня дамы из общества.  Утратив  более  грубые  черты  и  привычки  своего
первоначального состояния, она вместе с тем и не приобрела светского  лоска,
который  мог  бы  помешать  ей  занять  в  будущем  то   положение,   какое,
по-видимому, было предначертано ей случайностью рождения и достатка. Все  же
остальное примечательное и самобытное в ее характере было у нее от природы.
   При названных обстоятельствах читатель не должен удивляться,  узнав,  что
Мэйбл разглядывала открывшуюся перед  ней  картину  с  чувством  наслаждения
более высоким, чем обычное удовольствие. Она воспринимала  красоты  пейзажа,
как восприняло бы их огромное большинство, но наряду с  этим  чувствовала  и
его величие, и его поэтическое одиночество, и торжественное  спокойствие,  и
красноречивое безмолвие - все то, чем очаровывает нас  девственная  природа,
еще не потревоженная трудами и борьбой человека.
   - Как красиво! - невольно воскликнула она, с наслаждением  вдыхая  свежий
воздух, живительно действовавший ей на душу и тело. - Как