- прошептала его жена, отходя  к  дочерям.  -  Господи,
прости меня, что я хоть на минуту об этом забыла!
   - А теперь поговорим с тобой, молодой человек. Ты не зря приходил на  мою
вырубку, будто выслеживая пчелу, - заговорил Ишмаэл, немного  помолчав,  как
бы затем, чтобы собраться с мыслями. - С тобой у меня счеты посерьезней.  Ты
не только разорил мой лагерь, а еще и выкрал девицу,  которая  в  родстве  с
моей женой и которую я прочил себе в дочери.
   Это обвинение сильней взволновало присутствующих, чем предыдущие. Сыновья
скваттера, как один, с любопытством  уставились  на  Поля  и  Эллен,  отчего
бортник совсем смутился, а девушка, застыдившись, опустила голову.
   - Вот что, друг Ишмаэл Буш, - сказал наконец Поль, вдруг  обнаружив,  что
его обвиняют не только в похищении невесты, но и в грабеже.  -  Я  не  стану
отрицать, что не очень-то вежливо обошелся с твоими горшками и плошками. Но,
может быть, ты назовешь их цену, и мы покончим дело миром, забыв про  обиды.
У меня было не слишком благочестивое настроение, когда  мы  влезли  на  твою
скалу, ну, и я, понятно, больше бил посуду, чем  проповедовал.  Но  деньгами
можно зачинить дыру хоть на каком кафтане. А вот с Эллен Уэйд  дело  обстоит
не так-то просто. Разные люди смотрят на брак по-разному. Иные  думают,  что
стоит ответить "да" и "нет" на  вопросы  судьи  или  священника  -  кто  там
окажется под рукой, - и готово, получай счастливую семью. А я  полагаю  так:
если девушка на что решилась, нечего ее  силком  удерживать.  Правда,  я  не
говорю, что Эллен то, что она сделала, совершила без всякого принуждения;  и
она, выходит, ни в чем не виновата - вон как тот осел, который  ее  увез,  и
тоже против воли, и это он, поклянусь вам,  подтвердил  бы,  когда  бы  умел
говорить не хуже, чем реветь.
   - Нелли, - сказал скваттер, оставив без внимания эту оправдательную речь,
которая  казалась  Полю  очень  убедительной  и  остроумной.  -  Нелли,   ты
поторопилась уйти от нас в широкий и недобрый мир. Целый год ты ела и  спала
в моем лагере, и я уже надеялся, что вольный воздух границы пришелся тебе по
вкусу и ты пожелаешь остаться с нами.
   - - Пусть ее поступает  как  хочет,  -  пробормотала  Эстер,  по-прежнему
держась в стороне. - Тот, кто мог бы склонить ее остаться с нами, спит среди
холодной голой прерии, и теперь нам ее не переубедить.  Женщина  к  тому  же
всегда своенравна, и уж если она что  забрала  в  голову,  так  поставит  на
своем, как ты сам хорошо знаешь, муженек, а то б я не была сейчас здесь и не
стала бы матерью твоих детей.
   Скваттеру, видно, было нелегко отказаться от  своих  планов  в  отношении
смущенной девушки, и, прежде чем  ответить  жене,  он  обратил  свой  тупой,
тяжелый взгляд на равнодушные лица сыновей, будто в надежде, что  хоть  один
из них мог бы занять место погибшего. Поль не преминул уловить  этот  взгляд
и, точнее, чем обычно, отгадав тайные  мысли  скваттера,  решил,  что  нашел
средство устранить все трудности.
   - Яснее ясного, друг Буш, - сказал он, - что в этом деле  существуют  два
мнения: твое - в пользу твоих сыновей, и мое - в мою собственную пользу.  На
мой взгляд, есть только один мирный способ уладить спор - выбирай  из  своих
ребят любого, и мы с ним пойдем погулять в прерию. Кто  останется  там,  тот
больше не сможет вмешиваться в чужие семейные  дела;  а  кто  вернется,  тот
пусть уж сам поладит с девушкой.
   - Поль! - с упреком, чуть дыша, прошептала Эллен.  -  Ничего,  Нелли,  не
бойся, - шепнул в ответ простодушный бортник, которому и в голову не пришло,
что волнение его возлюбленной может быть порождено не  только  опасением  за
него. - Я примерился к каждому из них, а уж ты  можешь  положиться  на  глаз
человека, который не раз прослеживал пчелу до ее лесного улья.
   - Я ничего насильно навязывать ей не стану, - промолвил скваттер. -  Если
ее и вправду тянет в поселения, пусть так и скажет. Я ей  ни  пособлять,  ни
помехи чинить не буду. Говори же, Нелли, говори свободно, ни за себя и ни за
кого другого не бойся. Хочешь ты оставить нас и вернуться с этим молодцом  в
поселения или же останешься и разделишь с нами то немногое, что есть у нас и
что мы тебе предлагаем от чистого сердца?
   После такого  призыва  Эллен  больше  не  могла  колебаться.  Сперва  она
смотрела робко, украдкой.  Но  потом  ее  лицо  залилось  румянцем,  дыхание
участилось, и нетрудно было понять, что  ее  природная  живость  и  смелость
взяли верх над девичьей застенчивостью.
   - Вы  приютили  меня,  нищую,  всеми  брошенную  сироту,  -  сказала  она
срывающимся голосом, - когда другие, те, кто  по  сравнению  с  вами  живут,
можно сказать, в богатстве, предпочли забыть обо мне. Да наградит вас бог за
вашу доброту! Того немногого, что я делала для вас, и всего, что я еще могла
бы сделать, не хватит, чтобы отплатить за одно это доброе дело.  Мне  не  по
сердцу ваша жизнь. Она не похожа на ту, к какой я привыкла с  детства,  и  я
хочу совсем другого. Но все же, если бы вы не похитили эту милую, ни  в  чем
не повинную молодую даму у ее друзей, я бы никогда вас не оставила, пока  вы
сами не сказали бы: "Иди, и да благословит тебя господь".
   - Что дурно, то дурно,  об  этом  спору  нет,  и  все  будет  исправлено,
насколько это можно сделать без опаски. А теперь скажи напрямик:  останешься
ты с нами или уедешь?
   - Я обещала жене капитана, - ответила Эллен, снова потупив  глаза,  -  не
покидать ее. И раз уже она видела столько обид от всех,  она  вправе  ждать,
чтобы хоть я-то сдержала слово.
   - Развяжите молодца, - сказал Ишмаэл,  и,  когда  его  распоряжение  было
исполнено, он поманил к себе сыновей,  поставил  их  в  ряд  перед  Эллен  и
продолжал:
   - А теперь скажи без уверток правду. Вот все, что я могу тебе предложить,
не считая сердечного приема.
   Растерявшаяся девушка  смущенно  переводила  взгляд  с  одного  юноши  на
другого, пока не остановила глаза на искаженном тревогой лице  Поля.  И  тут
чувство восторжествовало над требованиями приличий. Она  бросилась  бортнику
на грудь и подтвердила  свой  выбор,  громко  зарыдав.  Ишмаэл  сделал  знак
сыновьям отойти и, явно огорченный, хотя  и  не  удивленный  таким  исходом,
сказал твердо:
   - Бери ее и обходись с ней честно и ласково. Такую жену всякий с радостью
ввел бы в свой дом, и не  хотел  бы  я  услышать,  что  с  ней  приключилась
какая-нибудь беда. Ну, а теперь я  рассчитался  с  вами,  надеюсь,  по  всей
справедливости, никого из вас не обидев и не утеснив.  Мне  осталось  задать
только один вопрос - спросить у капитана:  хочешь  ты  для  обратной  дороги
воспользоваться моими упряжками или же нет?
   - Я слышал, что солдаты из моего отряда ищут меня близ селений  пауни,  -
ответил Мидлтон, - и я думаю поехать с вождем, чтобы соединиться  со  своими
людьми.
   - Тогда чем скорее мы расстанемся, тем лучше.  Лошадей  в  лощине  много.
Выбирай себе любых и оставь нас с миром.
   - Мы не можем уехать, пока не будет освобожден этот старик, который более
полувека был другом моей семьи. Что он сделал дурного, что его не  отпускают
на свободу?
   - Не задавай вопросов, на которые можно услышать в ответ только  ложь,  -
сказал  скваттер  угрюмо.  -  С  траппером  у  меня  свои  счеты,  и  нечего
вмешиваться в них офицеру американской армии. Уезжай, пока дорога открыта.
   - Он дает вам хороший совет, и вам всем полезно к  нему  прислушаться,  -
заговорил старик, которого, казалось, ничуть не тревожило его  положение.  -
Племена сиу многочисленны, и кровь проливать им не внове.  Никто  не  знает,
как долго будут они медлить с местью. Поэтому я тоже вам скажу: поезжайте и,
когда будете пересекать лощины, остерегайтесь, не попадите в  пожар,  потому
что в это время года честные охотники  часто  жгут  траву,  чтобы  весной  у
буйволов пастбище было зеленей и слаще.
   - Если бы я оставил пленника в ваших руках, пусть даже с его согласия, не
узнав сперва, в чем его обвиняют, я забыл бы не только  долг  благодарности,
но и свой долг перед законом; тем более что мы все, быть может, сами того не
подозревая, были соучастниками его преступления.
   - Довольно с тебя будет узнать, что он вполне заслужил то, что получит?
   - Это, во всяком случае, изменит мое мнение о нем.
   - Ну, так смотри, - ответил  Ишмаэл,  поднося  к  глазам  капитана  пулю,
найденную в одежде убитого Эйзы. - Этим кусочком  свинца  он  поразил  сына,
которым мог бы гордиться любой отец!
   - Я не верю, что он совершил подобный поступок; разве  что  защищая  свою
жизнь или будучи вынужден к нему вескими причинами. Не могу отрицать, что он
знал о смерти вашего сына, поскольку он сам указал  нам  на  кустарник,  где
было найдено тело. Но ничто, кроме его собственного признания,  не  заставит
меня поверить, что он умышленно совершил убийство.
   - Я жил долго, - начал траппер, когда общее молчание  показало  ему,  что
все ждут, чтоб он опроверг это тяжкое обвинение, - и много зла повидал я  на
своем веку. Не раз я видел, как могучие медведи и  быстрые  пантеры  дрались
из-за попавшегося им лакомого куска. Не раз я видел, как наделенные  разумом
люди схватывались насмерть, и тогда человеческое безрассудство встречало час
своего торжества. О себе скажу не хвастая, что,  хотя  моя  рука  подымалась
против зла и угнетения, она ни разу не нанесла удара, которого мне  пришлось
бы устыдиться на суде более грозном, чем этот.
   - Если мой отец отнял жизнь  у  своего  соплеменника,  -  сказал  молодой
пауни, по лицам людей и при виде пули разгадавший  смысл  происходившего,  -
пусть он  отдаст  себя  в  руки  друзей  убитого,  как  подобает  воину.  Он
справедлив и сам пойдет на казнь, ему не нужны ремни, -  Надеюсь,  мой  сын,
что ты не ошибся во мне. Если бы я совершил то подлое дело, в  котором  меня
обвиняют, у меня  бы  хватило  мужества  самому  склонить  свою  голову  под
карающий удар, как поступил бы любой хороший и честный индеец. - И, взглядом
уверив встревоженного пауни  в  своей  невиновности,  траппер  повернулся  к
остальным внимательным слушателям и продолжал, переходя на родной язык:
   - Мне надо поведать вам немногое, и кто поверит мне,  поверит  правде,  а
кто не поверит,  только  запутается  сам  и,  может  быть,  запутает  своего
ближнего. Мы все, друг скваттер, как ты уже, наверное, понял, бродили вокруг
твоего лагеря, узнав, что в нем содержится несчастная,  насильно  похищенная
пленница, и намерения у нас были  самые  простые:  вернуть  ей  свободу,  на
которую  она,  по  чести  и  справедливости,  имела  все  права.   Остальные
спрятались, а меня, как я в этом деле искуснее их всех, послали в прерию  на
разведку. Вам и в голову не приходило, что  за  вами  шел  человек,  который
видел весь ход вашей охоты. А ведь так оно и было: то я лежал где-нибудь  за
кустом или в траве, то сползал со склона в лощину, а вы-то и не подозревали,
что за каждым вашим  движением  кто-то  следит,  точно  рысь  за  оленем  на
водопое. Да что уж говорить, скваттер!  Когда  я  был  в  расцвете  сил;  я,
бывало, заглядывал в палатку врага, пока он спал, да-да, спал и  видел  сны,
что находится дома и в  полной  безопасности.  Эх,  было  бы  у  меня  время
рассказать тебе подроб...
   - Говори же, как было дело, - перебил его Мидлтон.
   - Да, кровавое и подлое это было дело! Я лежал в невысокой  траве,  когда
совсем рядом сошлись  двое  охотников.  Встретились  они  не  по-дружески  и
говорили не так, как следует говорить путникам в глуши. Но я уже думал,  что
они расстанутся мирно, как вдруг один приставил  ружье  к  спине  другого  и
совершил то, что иначе не назовешь, как предательским, безбожным  убийством.
А мальчик был молодец хоть куда - благородный  и  смелый!  Когда  порох  уже
прожег его куртку, он еще минуту продержался  на  ногах.  А  потом  упал  на
колени и дрался отчаянно и  мужественно,  пока  не  пробился  в  кусты,  как
раненый медведь, когда он ищет, где бы укрыться.
   - Но почему же, - во имя всего святого, ты это  до  сих  пор  скрывал?  -
воскликнул Мидлтон.
   - Да неужто ты думаешь, капитан, что человек, который шестьдесят с лишним
лет прожил в дебрях и пустынях, не научился молчать? Какой краснокожий  воин
будет до времени кричать о следах, которые он увидел? Я привел туда  доктора
- на случай, если бы его сноровка  могла  пригодиться,  да  и  наш  приятель
бортник был с нами и тоже знал, что в кустах скрыто мертвое тело.
   - Да, это правда, - сказал Поль. - Но я видел,  что  у  старика  траппера
есть свои причины держать язык за зубами, так и я говорил об этом, как  мог,
меньше, попросту сказать - совсем ничего.
   - Так кто же был этот злоумышленник? - настойчиво спросил Мидлтон.
   - Если под злоумышленником ты разумеешь того, кто совершил это дело,  так
вот он стоит, и вечный позор нашему племени, ибо он одной крови с убитым, из
одной с ним семьи.
   - Он лжет, лжет! - закричал Эбирам. -  Я  не  убийца,  я  только  ответил
ударом на удар!
   Глухим, страшным голосом Ишмаэл сказал:
   - Довольно. Отпустите старика. Мальчики, свяжите вместо него брата  вашей
матери.
   - Не касайся меня! - закричал Эбирам. - Я призову на вас божье проклятье,
если вы меня тронете!
   Дикий, безумный блеск в его глазах заставил юношей отступить;  но,  когда
Эбнер, самый старший и решительный  из  них,  направился  к  нему  с  лицом,
искаженным ненавистью, испуганный преступник повернулся, кинулся было  прочь
и упал ничком на землю - по всей видимости, мертвый. Послышались  негромкие,
полные ужаса  возгласы,  но  тут  Ишмаэл  жестом  приказал  сыновьям  унести
неподвижное тело в одну из палаток.
   - А теперь, - сказал он, поворачиваясь ко всем  чужим  в  его  лагере,  -
настала нам пора каждому пойти своей дорогой. Желаю  вам  удачи..,  а  тебе,
Эллен, хоть, может,  ты  и  не  порадуешься  такому  подарку,  я  скажу:  да
благословит тебя бог!
   Мидлтон,  пораженный  тем,  что  он  счел  небесным  знамением,  не  стал
упорствовать. Покончив с недолгими сборами, все быстро и молча  распрощались
со скваттером и его  семьей,  и  вскоре  пестрое  это  общество  медленно  и
безмолвно последовало за вождем-победителем к далеким селениям пауни.

Глава 32

   Я вас молю,
   Закон хоть раз своей склоните властью;
   - Для высшей правды малый грех свершите...
   Шекспир, "Венецианский купец"

   Ишмаэл долго и терпеливо ждал, пока Твердое Сердце со  своею  разнородной
свитой не исчезнет из виду. Только когда  дозорный  сообщил,  что  последний
индеец из отряда пауни  (оставленного  им  в  отдалении,  чтобы  не  смущать
бледнолицых, а теперь соединившегося со своим  вождем)  скрылся  за  гребнем
самого далекого холма, скваттер отдал приказ сниматься  со  стоянки.  Лошади
уже давно были заложены, и вскоре вся кладь  заняла  свои  обычные  места  в
фургонах.
   Когда сборы были кончены, небольшую крытую повозку, так  долго  служившую
тюрьмой  для  Инес,  подкатили  к  шатру,  где  лежало  бесчувственное  тело
похитителя: очевидно, теперь она предназначалась для, нового узника.  Только
сейчас, когда Эбирама вывели наружу,  бледного,  перепуганного,  шатающегося
под тяжестью раскрывшейся вины, младшие члены семьи узнали, что он еще  жив.
Поддавшись суеверному страху, они подумали, что злодея за  его  преступление
постигло грозное возмездие  свыше,  и  теперь  он  представлялся  им  скорее
потусторонним существом, чем смертным человеком, которому, как им самим, еще
предстояло претерпеть последнюю земную муку,  перед  тем  как  расстаться  с
жизнью.  Сам  преступник  находился,  видимо,   в   том   состоянии,   когда
всеподавляющий ужас странным образом сочетается с полной физической апатией.
Дело в том, что, пока его тело было сковано  оцепенением,  мысль  продолжала
работать, и ожидание страшной  участи  терзало  его  безысходным  отчаянием.
Очутившись на свежем воздухе, преступник  огляделся,  пытаясь  прочитать  на
лицах окружающих свою близкую судьбу. Но лица были у  всех  спокойны,  ничьи
глаза не отражали гнева, который грозил бы немедленной грубой  расправой,  и
жалкий человек понемногу ожил. А к тому времени, когда его посадили в крытую
повозку, его изворотливая мысль уже выискивала способ,  как  он  отведет  от
себя правый гнев родственников или, если не  удастся,  как  уйдет  от  кары,
которая, он знал, будет ужасна.
   Покуда шли приготовления, Ишмаэл почти не разговаривал. Жест  или  взгляд
достаточно  ясно  объясняли  сыновьям  его  волю,  да   и   остальные   тоже
предпочитали обходиться без слов. Скваттер  наконец  подал  знак  выступать,
взял под мышку ружье, вскинул топор на плечо и, как всегда,  повел  караван.
Эстер забралась в фургон со своими дочками, сыновья заняли привычные места -
кто  при  стаде,  кто  при  лошадях,  и  двинулись  в  путь  обычным   своим
медлительным, но неустанным шагом.
   Впервые за долгие дни скваттер повернулся спиной к закату. Он  направился
в сторону  заселенных  мест,  и  самая  поступь  его  ясно  говорила  детям,
научившимся по взгляду понимать решения отца, что их путешествие  по  прерии
близится к  концу.  Все  же  пока,  за  многие  часы,  в  Ишмаэле  ничто  не
проглянуло, что могло бы указать на внезапный или зловещий переворот  в  его
намерениях и чувствах. Он все это время шел один,  на  милю-полторы  впереди
своих  упряжек,  почти  ничем  не  выдавая  непривычного  волнения.  Правда,
раз-другой было видно, как исполин останавливался на  вершине  какого-нибудь
дальнего холма - стоял, опершись на ружье и понурив голову;  но  эти  минуты
напряженного раздумья бывали не часты и  длились  не  подолгу.  Вечерело,  и
повозки уже давно отбрасывали тени на восток, неуклонно подвигаясь вперед  и
вперед. Переходили вброд ручьи и реки,  пересекали  равнины,  поднимались  и
спускались  по  склонам  холмов,  но  ничто  не  приносило  перемены.  Давно
освоившись с трудностями  путешествий  такого  рода,  скваттер  инстинктивно
обходил самые неодолимые препятствия, всякий раз вовремя уклонившись  вправо
или влево, когда характер почвы, или купа  деревьев,  или  признаки  близкой
реки указывали, что напрямик не пройдешь.
   Наконец настал час, когда надо было дать отдых и людям и животным. Ишмаэл
с обычной своей предусмотрительностью выбрал  подходящее  место.  Равномерно
всхолмленную степь, описанную на первых  страницах  повести,  давно  сменила
более резко пересеченная местность. Правда, кругом тянулась, в общем, все та
же пустынная и бескрайняя ширь - те же плодородные лощины, в том же странном
чередовании с голыми подъемами, придающем этому  краю  вид  как  бы  древней
страны, откуда, непонятно почему, ушло все население,  не  оставив  и  следа
жилищ.  Но  эти  характерные  черты  волнистой  прерии   теперь   нарушались
возникновениями здесь и там обрывами, нагромождением скал,  широкой  полосою
леса.
   У подошвы высокой, в сорок -  пятьдесят  футов,  скалы  бил  источник,  и
скваттер избрал это место, найдя здесь все, что требовалось для скота.  Вода
увлажнила небольшой лужок внизу, который в  ответ  на  щедрый  дар  вырастил
скудную поросль травы. Одинокая ветла пустила корни в  иле;  и,  захватив  в
полное свое владение всю почву вокруг, ветла поднялась высоко над  скалой  и
осенила ее острую вершину шатром своих ветвей. Но  так  это  было  прежде  -
теперь красота ее ушла вместе с  таинственным  жизненным  началом.  Точно  в
насмешку над скудной зеленью вокруг, она высилась теперь величавым и суровым
памятником прежнего плодородия. Самые крупные ветви, косматые и причудливые,
еще простирались далеко вширь, но  седой  замшелый  ствол  стоял  оголенный,
расщепленный грозой. Не сохранилось ни единого  листика.  Всем  своим  видом
дерево говорило о бренности существования, о свершении срока.
   Ишмаэл,  подав  знак  сыновьям  подъехать  сюда,  бросился  на  землю  и,
казалось, задумался  о  тяжелой  ответственности,  легшей  на  него.  Почуяв
издалека корм и воду, лошади сразу