меры, чтобы защитить ее от нападения диких зверей.
   Погребение было окончено, и все присутствующие обратились к следующей
части обряда.
   Чингачгук снова стал предметом общего внимания. Он еще ничего не  го-
ворил, а между тем все ожидали услышать что-нибудь поучительное от тако-
го мудрого воина. Сознавая желание народа, суровый, сдержанный воин под-
нял голову и открыл лицо, до тех пор скрытое в складках одежды, и  твер-
дым взглядом обвел всех присутствующих. Его крепко сжатые, выразительные
губы раскрылись, и в первый раз за всю долгую церемонию голос его  проз-
вучал так, что был слышен всем.
   - Зачем печалятся мои братья? - сказал он, смотря на скорбные,  угрю-
мые лица окружавших его воинов. - О чем плачут мои дочери?  О  том,  что
молодой человек пошел на счастливые поля охоты, что вождь с честью  про-
жил время своей жизни? Он был добр, он был справедлив, он был храбр. Кто
может отрицать это? Маниту нуждается в таком воине, и  он  призвал  его.
Что же касается меня, сына и отца Ункаса, то я - лишенная хвои сосна  на
просеке бледнолицых. Род мой удалился и от берегов Соленого Озера  и  от
делаварских гор. Но кто может сказать, что  змей  племени  позабыл  свою
мудрость! Я одинок...
   - Нет, нет! - крикнул Соколиный Глаз. Он все время пристальным взгля-
дом смотрел на строгие, словно застывшие черты  своего  друга,  сохраняя
самообладание, но тут не выдержал. - Нет, сагамор, ты не одинок! Мы, мо-
жет быть, различны по цвету кожи, но нам суждено идти по одному пути.  У
меня нет родных и - я могу сказать, как и ты, - нет своего народа. Ункас
был твой сын, краснокожий по природе, и, может быть, ближе тебе по  кро-
ви, но, если я когда-нибудь забуду юношу, который так часто  сражался  в
битвах бок о бок со мной и спокойно спал рядом в часы отдыха, пусть тот,
кто создал всех нас, какого бы цвета мы ни были, забудет  меня!  Мальчик
покинул нас, но ты не одинок сагамор!
   Чингачгук схватил руку разведчика, в горячем  порыве  протянутую  над
свежей могилой Ункаса, и в этой дружеской позе два мужественных и неуст-
рашимых воина склонили голову. Горячие слезы капали на землю, орошая мо-
гилу Ункаса, словно капли падающего дождя.
   Среди тишины, вызванной таким взрывом чувств  двух  самых  знаменитых
воинов этой страны, Таменунд возвысил свой голос.
   - Довольно! - сказал он. - Ступайте, дети ленапов, гнев Маниту еще не
иссяк! Зачем оставаться Таменунду? Бледнолицые - хозяева земли,  а  день
краснокожих еще не настал. Мой день был слишком долог. В утро моей жизни
я видел сынов Унамис счастливыми и сильными, а теперь,  на  склоне  моих
дней, дожил до того, что видел смерть последнего воина из мудрого племе-
ни могикан!



   Джеймс Фенимор КУПЕР
   СЛЕДОПЫТ, ИЛИ НА БЕРЕГАХ ОНТАРИО



Глава 1

   Душистый дерн укроет плоть,
   Небесный свод - мой храм, господь!
   В моем кадиле - ветры гор,
   Мне мысль - молитва с давних пор.
   Томас Мур.
   "Священные песни"

   Кто не знает, какое впечатление величия  исходит  от  необъятного!  Самые
возвышенные, самые смелые мысли  посещают  поэта,  когда  он  заглядывает  в
бездны неизмеримых просторов,  и  с  особенной  живостью  ощущает  он  тогда
собственное ничтожество. Не может оставаться безучастным  тот,  кто  впервые
зрит перед собой ширь океана, и даже в  безбрежности  ночи  находит  наш  ум
подобие величия, поражающего нас в грандиозных явлениях  природы,  всю  мощь
которых не в  силах  постигнуть  наши  чувства.  Нечто  близкое  восторгу  и
благоговейному страху, этому порождению возвышенного, ощущали при взгляде на
раскинувшийся перед ними пейзаж и четверо  несхожих  меж  собой  персонажей,
коим довелось открыть наше повествование. Вчетвером  -  двое  мужчин  и  две
женщины  -  взобрались  они  на  груду  поваленных  ветром  деревьев,  чтобы
оглядеться  по  сторонам.  Такие  места  и  поныне  зовутся  в  этих   краях
ветровалами. Впуская небесный свет  в  темные  душные  лесные  трущобы,  они
образуют как бы оазисы в  торжественных  сумерках  американских  девственных
лесов. Описываемый здесь ветровал находился на косогоре  пологого  холма,  и
взору путника, взобравшегося на его верхушку,  открывались  широкие  дали  -
нечаянная радость для странника,  блуждающего  в  дебрях  лесных.  Небольшой
клочок земли, но благодаря его расположению  высоко  на  склоне  холма,  над
уходящей книзу прогалиной, вид отсюда простирался много  дальше,  чем  можно
было предположить. Философы еще не установили природу стихий, производящих в
лесу  такие  опустошения;  некоторые  ученые  видят  в  этом  разрушительное
действие ветров, подобных тем, что  образуют  в  океане  смерчи,  тогда  как
другие ищут причину во внезапных и сильных электрических флюидах;  но  самое
явление достаточно всем знакомо. На кромке  ветровала,  о  коем  здесь  идет
речь, слепые стихии так нагромоздили дерево на дерево, что  двое  странников
не только сами вскарабкались на высоту в тридцать футов,  но  и  увлекли  за
собою - где уговорами, а где и  вовремя  оказанной  помощью  -  обеих  своих
спутниц.  Огромные  стволы,  сломанные  и  раскиданные  как  попало  мощными
порывами ветра, лежали навалом, словно бирюльки, меж тем как их  ветви,  все
еще благоухающие увядшей листвой, переплетались, давая рукам надежную опору.
Один вывороченный из земли великан торчал мощным комлем  кверху,  и  на  его
разлапых корнях сохранился толстый слой земли,  который  и  послужил  своего
рода удобными мостками для наших четверых путников, озиравших окрестность.
   Пусть читатель не ждет здесь от  меня  описания  людей  из  высших  слоев
общества. Это были всего лишь странники, блуждающие  в  дебрях  лесных;  но,
даже отвлекаясь от этого, надо сказать, что ни обычный их  жизненный  уклад,
ни положение в свете не приобщили их к преимуществам избранного круга.  Двое
- мужчина и женщина - были местные уроженцы, исконные  хозяева  этой  земли,
ибо они принадлежали к небезызвестному индейскому племени тускароров; что же
касается их спутников, то мужчина, судя по  его  внешнему  виду,  всю  жизнь
скитался по морям, и лишь в качестве простого матроса, да  и  сопровождающая
его девушка  вышла  из  той  же  непритязательной  среды,  однако  юность  и
миловидность, а также скромные  и  живые  манеры  придавали  ее  облику  тот
отпечаток ума и  душевного  изящества,  который  сообщает  прекрасному  полу
двойное очарование. Вот и сейчас ее выразительные  голубые  глаза  светились
восторгом, а  милое  личико  подернулось  той  легкой  задумчивостью,  какую
вызывают в одаренных натурах сильные ощущения - даже в  тех  случаях,  когда
они приносят нам одну лишь незатуманенную радость.
   И в самом деле, кто бы мог остаться  равнодушным  к  картинам  окружающей
природы? К западу, в том направлении, куда были  обращены  лица  путников  и
где, собственно, и открывались необъятные дали, взор блуждал по  лиственному
океану, отливающему всеми оттенками зелени  представленной  здесь  роскошной
растительности и расцвеченному богатейшей гаммой красок, столь  обычных  для
сорок второго градуса широты. Вяз со  своей  изящной  плакучей  кроной,  все
многочисленные разновидности клена, а также благородные породы американского
дуба и широколистная липа,  известная  в,  местном  просторечии  под  именем
мочальницы, - все эти деревья, переплетаясь верхними сучьями, образовали как
бы необозримый лиственный шатер, простирающийся в сторону заходящего  солнца
и теряющийся  в  облаках  на  горизонте,  подобно  тому  как  волны  морские
сливаются с небесной синевой у основания  небосвода.  Тут  и  там  небольшой
просвет между лесными исполинами, образовавшийся либо  по  капризу  природы,
либо по воле бушующих стихий, позволял какому-нибудь дереву не столь  мощной
осанки пробиться к солнцу и вознести свою скромную вершину  чуть  ли  не  на
уровень зеленого полога. К таким деревьям принадлежали береза - немаловажная
особа  в  менее  благословенных  местах,  трепетная  осина,  различные  виды
орешника, а также другие представители меньшой лесной братии;  они  казались
чем-то  вроде  худородных,  невзрачных  гостей,  затесавшихся   в   общество
родовитых и знатных вельмож. Тут и там стройный гладкий ствол сосны, прорвав
этот полог, высоко возносил над ним  свою  главу,  словно  изящный  обелиск,
искусно воздвигнутый над лиственным долом.
   Бескрайние просторы и почти безупречная гладь зеленого океана и создавали
здесь впечатление величия. И  без  того  нежная  игра  красок,  приглушенная
переливами  светотени,  рождала  ощущение  совершенной  красоты,  тогда  как
торжественное спокойствие природы настраивало чувства на благоговейный лад.
   - Дядюшка, - вскричала приятно изумленная девушка, обращаясь  к  старшему
спутнику, за локоть которого она  почти  неощутимо  держалась,  очевидно  не
доверяя достаточно крепкой, но несколько шаткой опоре под  ногами,  -  разве
это не похоже на ваш любимый океан?
   - Вздор и  детские  фантазии,  Магни!  -  Так  дядюшка  в  шутку  называл
племянницу; воздавая дань ее девичьей привлекательности,  он  образовал  это
имя от слова "магнит". - Только ребенку придет в голову сравнивать  какую-то
пригоршню листьев с Атлантическим океаном. Все эти маковки деревьев, если их
собрать в охапку, сгодятся разве что на  скромный  букетик,  чтобы  украсить
грудь Нептуна.
   - Хорошо сказано, дядюшка, но вы, кажется, хватили через край.  Здесь  на
мили и мили кругом нет ничего, кроме  листьев.  А  что  особенного  в  вашем
океане?
   - Сравнила! - рассердился дядюшка,  нетерпеливо  выдергивая  у  нее  свой
локоть, ибо руки он глубоко засунул в карманы  красного  суконного  камзола,
какие были в ходу у тогдашних модников. - Что за сравнение, Магни!  Ну  где,
скажи, тут пенистые волны? Где голубая вода, и соленые брызги, и  буруны,  и
опять же - где киты, и свирепые тайфуны, и непрерывное  бултыханье  волн  на
этом несчастном клочке леса, дитя мое?
   - А найдете вы на  море  эти  зеленые  султаны  деревьев,  благословенную
тишину и пьянящий запах листьев и все это  зеленое  очарование?  Найдете  вы
что-либо подобное на море, дядюшка?
   - Вздор, Магни! Кабы ты  хоть  что-нибудь  смыслила,  ты  знала  бы,  что
зеленая вода - проклятье для матроса!  Все  равно  что  зеленый  новичок  на
вахте.
   - Но при чем же тут зеленые деревья? Чш-ш-ш! Слышите? Это ветерок дышит в
листве.
   - Уж если тебе нравится ветер, девочка,  послушала  бы  ты,  как  воет  в
снастях норд-вест! А где у вас тут штормы и ураганы, где муссоны и пассаты в
этой богоспасаемой лесной стороне? Я уж не говорю про рыбу, - ее здесь  и  в
помине нет.
   - Что ж, здесь тоже бывают нешуточные бури, это видно с первого  взгляда.
А лесные звери - разве их сравнить с рыбами!
   - Это как сказать,  -  заявил  дядюшка  с  непререкаемой  авторитетностью
бывалого матроса. - Чего нам не порассказали в Олбани про  хищных  зверей  и
что будто мы с ними столкнемся, а ведь нам не попалось  ничего  такого,  что
испугало бы даже тюленя. Я так полагаю, что никакие  дикие  звери  не  могут
сравниться с акулой южных широт.
   -  Посмотрите-ка,  дядюшка!  -  воскликнула  племянница,  которую  больше
занимала величественная красота бескрайнего леса, чем доводы  ее  почтенного
родственника. - Вон там,  над  верхушками  деревьев,  вьется  легкий  дымок.
Неужто здесь люди живут?
   - А ведь верно! - подтвердил старый моряк. - Дым  говорит  о  присутствии
людей, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать его  Разящей  Стреле  -  с
такого дикаря еще станется: проскочит мимо гавани, так ее и не заметив. Там,
где дымок, должен быть и камбуз.
   И дядюшка, вынув руку из кармана, тронул стоявшего рядом индейца за плечо
и показал ему на чуть заметный виток дыма, который вырывался из лесной  чащи
примерно за милю от них и, расплываясь почти невидимыми струйками, бесследно
исчезал в дрожащем воздухе.
   Тускарора был одним  из  тех  внушительного  вида  воинов,  которые  чаще
встречались среди коренного  населения  страны  в  прошлом  веке,  нежели  в
нынешнем; он достаточно терся среди колонистов,  чтобы  познакомиться  с  их
обычаями и даже языком,  но  почти  не  утратил  первобытной  величавости  и
естественного достоинства, присущих вождям  индейского  племени.  К  старому
моряку он относился дружелюбно, но с  заметной  сдержанностью,  ибо  индеец,
встречавшийся с офицерами на военных постах, где бывал частым гостем, не мог
не понимать, что перед ним лицо подначальное.  От  невозмутимой  замкнутости
тускароры веяло таким сознанием своего достоинства, что Чарльз Кэп - ибо так
звали нашего моряка - не решался  даже  в  минуты  безудержного  бахвальства
обращаться с индейцем запанибрата, хоть их путешествие  длилось  уже  больше
недели. Но сейчас этот дымок,  курившийся  над  лесной  глухоманью,  так  же
взволновал моряка, как, бывало, внезапное появление паруса в море, и впервые
за время их знакомства он отважился тронуть индейца за плечо.
   Зоркий глаз тускароры сразу же различил в воздухе колечки дыма. С  минуту
он стоял, слегка привстав на носки и раздувая ноздри  -  точь-в-точь  олень,
почуявшии в воздухе смутную угрозу, -  и  вперив  в  пространство  недвижный
взгляд,  словно  ученый  пойнтер,   ждущий   хозяйского   выстрела.   Потом,
опустившись на пятки, издал чуть слышное восклицание, столь  же  характерное
для индейца, как и его воинственные вопли; больше он ничем не  выдал  своего
волнения. Лицо его сохраняло неподвижность маски, и  только  быстрые  черные
орлиные глаза внимательно обшаривали лиственную панораму, точно стараясь  не
упустить ничего заслуживающего внимания. И дядя и  племянница  понимали  всю
опасность предпринятого ими путешествия по нехоженым, диким  местам,  но  ни
он, ни она не могли судить, добро или зло вещает им эта неожиданная близость
человека.
   - Где-то здесь охотятся онеиды или тускароры. Разящая  Стрела,  -  сказал
Кэп, называя своего спутника-индейца его английским именем. - Неплохо  бы  к
ним присоединиться. Эх, соснуть бы ночку на удобной койке!
   - Вигвам нет, - ответил  Разящая  Стрела  с  обычной  невозмутимостью.  -
Слишком много дерево, - Но должны же здесь быть индейцы. Может, кто из ваших
старых земляков, мастер Разящая Стрела?
   - Не тускарора, не онеида, не мохок - бледнолицый!
   - Черта с два! Ну, знаешь, Магни, такое даже  моряку  не  сморозить.  Мы,
старые морские волки, носом отличаем дух матросского табачка  от  солдатской
люльки или логово неопытного новичка от койки заправского матроса;  но  даже
старейшему адмиралу во флоте его величества не отличить по дыму  из  камбуза
королевское судно от простого угольщика.
   Мысль, что где-то  по  соседству  в  этой  глуши  находятся  человеческие
существа, взволновала его прелестную спутницу; румянец еще живей заиграл  на
ее свежих щечках и глаза заблестели;  но  и  она  растерянно  повернулась  к
своему родичу и сказала нерешительно (обоим им не раз  приходилось  дивиться
необыкновенным познаниям тускароры, его, можно сказать, вещему Инстинкту):
   - Огонь бледнолицего! Но он не может этого знать, дядюшка!
   - Десять дней назад, дорогая, я бы в  этом  поклялся,  а  сейчас  уже  не
поручусь. А дозвольте вас спросить, Разящая Стрела, с чего вы  взяли,  будто
это дым бледнолицего, а не краснокожего?
   - Сырой дрова, - ответил воин наставительно, словно учитель,  объясняющий
арифметическую задачу бестолковому ученику. - Много сырость -  дым  большой;
много вода - дым черный.
   - Но разрешите заметить, мастер Разящая Стрела, дым ничуть  не  черный  и
совсем его даже не много. На мой взгляд, к примеру  сказать,  это  такой  же
легкий кудрявый дымок, какой  вьется  над  капитанским  чайником,  когда  за
неимением ничего другого кипятишь его на старой  стружке,  которой  устилают
трюм.
   - Много вода, - повторил индеец, выразительно кивая головой. -  Тускарора
хитрый - не разводи огонь из вода. Бледнолицый слишком читай книга,  он  что
хочешь жги. Много книга, ничего не знай.
   - Что ж, это он правильно сказал, я с ним согласен, - подтвердил Кэп,  не
видевший в учености большого проку. - Он в тебя метит, Магни, в твои книжки.
Вождь по-своему неглупый малый... А далеко ли еще, Разящая Стрела, по  вашим
расчетам, до этой лужицы, под названием Великое Озеро? Мы уже который день к
ней пробираемся, а все конца не видно!
   Тускарора посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства.
   - Онтарио что небо, - сказал он, - одно солнце, и великий  путешественник
его увидай.
   - Что ж, я и есть великий путешественник, не стану отпираться, но из всех
моих путешествий это самое нудное и бестолковое. И добро бы оно к морю вело,
а ведь мы в обратную сторону плетемся. Нет, ежели бы эта шайка пресной  воды
была под самым нашим боком да так она велика - уж пара зорких глаз должна бы
ее увидеть, ведь с этого наблюдательного пункта видимость на добрых тридцать
миль.
   - Гляди, - сказал Разящая Стрела, с величавой  грацией  простирая  вперед
руку, - Онтарио!
   - Дядюшка! Вас научили кричать: "Земля!", а не "Вода!" - вот вы ее  и  не
замечаете! - воскликнула племянница, смеясь,  как  смеются  школьницы  своим
задорным шуткам.
   - Полно, Мэйбл! Неужто бы я не узнал свою родную стихию, если бы приметил
ее на горизонте?
   - Так ведь Онтарио не ваша стихия, дядюшка, вас тянет на соленую воду,  а
это пресная.
   - Я же тебе не какой-нибудь молокосос юнга, а старый закаленный моряк!  Я
узнаю воду, даже если увижу ее в Китае!
   - Онтарио! - горделиво повторил Разящая Стрела, опять показывая рукой  на
северо-восток.
   Кэп впервые за время  их  знакомства  посмотрел  на  тускарору  с  легким
презрением,  однако  проследил  взглядом  за  рукой   и   глазами   индейца,
устремленными на то, что казалось лишь клочком  пустого  неба,  чуть  повыше
лиственной равнины.
   - Вот-вот, этого-то я и  ожидал,  когда  уходил  с  побережья  на  поиски
какой-то пресноводной лужи! - снова заворчал Кэп,  пожимая  плечами,  словно
человек, окончательно пришедший к какому-то выводу  и  не  желающий  тратить
слова попусту. - Возможно, это и есть Онтарио, но оно  с  таким  же  успехом
уместилось бы у меня в кармане. Надеюсь, когда мы  до  него  доберемся,  нам
можно будет развернуться там на нашей лодке... Однако, Разящая Стрела,  если
где-то рядом есть бледнолицые, не мешало бы нам с ними повидаться.
   Тускарора в знак согласия  низко  склонил  голову,  и  весь  отряд  начал
спускаться с корней поваленного дерева. Едва спрыгнув наземь, Разящая Стрела
сказал, что отправится к огню и выяснит, кто его зажег, а жене  и  остальным
своим спутникам посоветовал вернуться  к  лодке,  которую  они  оставили  на
соседней реке, и там его подождать.
   - Ну нет, вождь, это бы еще годилось при промере глубины или на небольшой
прогулке по взморью, - возразил старый Кэп, -  в  неизвестной  же  местности
страшновато отпускать лоцмана так далеко от корабля. С вашего позволения,  я
пойду с вами.
   - Чего хочет брат мой? - спросил индеец степенно, нисколько  не  обижаясь
на столь ясно высказанное недоверие.
   - Не расставаться с вами. Разящая Стрела, только и всего! Я пойду с  вами
и переговорю с незнакомцами.
   Тускарора не стал возражать, но тем наставительнее приказал  вернуться  к
лодке своей покорной и терпеливой жене, только изредка решавшейся вскидывать
на него свои большие черные глаза, в которых читались уважение, и  страх,  и
любовь, преданная и нежная.
   Но тут запротестовала Магни. Отважная и решительная в  минуты  невзгод  и
испытаний, она все же была женщина, и мысль остаться одной, без  защитников,
в этой дикой пустыне, всю  необъятность  которой  она  только  что  измерила
глазами, показалась ей такой страшной, что  она  выразила  желание  пойти  с
дядей.
   - Прогулка будет мне только полезна, достаточно я насиделась в  лодке,  -
уверяла она, и ее личико, побледневшее было от испуга, как она ни крепилась,
чтобы скрыть свое волнение, снова расцвело