ши своей господу богу, оплоту нашему?
   - Нет, он надеется только на Великого Духа, в которого верят индейцы,  да
на свои добрые дела. И, как все индейцы, думает, что снова станет молодым  и
будет охотиться и жить счастливо на веки вечные.  Все  цветнокожие  верят  в
это. А вот мне так никогда и в голову не приходило, что я на том свете опять
увижу своих собак и ружье, хоть и  тяжко  старику  думать,  что  надо  будет
навсегда расстаться с ними. И потому я держусь за жизнь сильнее, чем следует
старому человеку, перевалившему за седьмой десяток.
   - Бог не допустит, чтобы человек, который был осенен крестным  знамением,
умер смертью язычника! - с жаром воскликнул священник. - Джон!..
   Но тут мистер Грант вынужден был умолкнуть перед  голосом  новой  стихии.
Пока  происходили  только  что  описанные  события,  на  горизонте  росли  и
сгущались темные тучи: зловещая неподвижность  воздуха  предвещала  перемену
погоды. Пламя, все еще бушевавшее на склонах горы, теперь  уже  не  металось
под порывами ветра, но вздымалось вверх, ровное и прямое.  Было  даже  некое
спокойствие в разрушительном действии стихии - она как будто сознавала,  что
скоро ее остановит сила более могучая, чем ее собственная.  Клубы  дыма  над
долиной поднимались  и  быстро  рассеивались,  и  среди  туч,  нависших  над
западными горами, уже сверкали короткие слепящие  молнии.  И  вот  вслед  за
особо яркой вспышкой, пронизавшей  своим  неровным  светом  тучи  и  на  миг
озарившей весь горизонт, раздался страшный удар грома  -  он  прокатился  по
горам, потрясая землю, казалось, до самых ее  недр.  Могиканин  приподнялся,
словно повинуясь призыву, и вытянул исхудавшую руку в сторону запада. Темное
лицо его осветилось радостью, которая затем стала медленно потухать,  и  все
мышцы лица как будто застыли - на  секунду  судорога  искривила  губы,  рука
медленно опустилась: мертвый воин так  и  остался  сидеть,  прислонившись  к
скале,  как  бы  глядя  остекленевшими  глазами  на  далекие  горы,   словно
осиротевшая теперь земная оболочка следила за полетом души в новую обитель.
   Мистер Грант наблюдал все это в  немом  ужасе,  но,  как  только  замерли
последние отголоски грома, молитвенно сложил руки и  проговорил  голосом,  в
котором звучала твердая, непоколебимая вера:
   - "Неисповедимы пути твои, господи, но верю в вечную  твою  сущность,  и,
если червь источит мою плоть, она все же узрит тебя - глаза мои узрят  тебя,
господи!" Окончив жаркую молитву, пастор смиренно склонил голову  на  грудь:
он олицетворял собой кротость и  смирение,  выраженные  этими  вдохновенными
словами.
   Едва мистер Грант отошел от тела индейца, как старый охотник  приблизился
к своему мертвому другу и, взяв его за  неподвижную  руку,  некоторое  время
задумчиво смотрел ему в лицо, а затем проговорил с глубокой печалью:
   - Красная кожа или белая - теперь уж все кончено. Теперь его будет судить
великий судья, и не по тем законам, что придуманы для новых времен  и  новых
порядков. Ну, еще одна смерть - и останусь я сиротой со своими собачками.  Я
знаю, человек должен ждать, пока господь не призовет его к себе,  но  я  уже
начинаю уставать от жизни. Мало осталось деревьев, что росли во времена моей
молодости, и редко встретишь лицо, которое знавал я в прежние времена.
   Начали  падать,  ударяя  о  сухие  скалы,  крупные  капли  дождя.   Гроза
приближалась быстро и неотвратимо. Тело индейца поспешно перенесли в пещеру,
а за ним, скуля, поплелись собаки: они тосковали, не видя ласкового  взгляда
старого вождя.
   Эдвардс торопливо извинился перед Элизабет за то, что не может  проводить
ее в пещеру, вход в которую был закрыт бревнами и  корой,  и  при  этом  дал
какие-то весьма невразумительные объяснения, ссылаясь на то,  что  в  пещере
темно и неприятно быть вместе с мертвым телом. Мисс  Темпл,  однако,  вполне
надежно укрылась от потоков дождя под выступом скалы. Еще задолго  до  того,
как ливень кончился, снизу послышались голоса, зовущие  Элизабет,  и  вскоре
показались люди: на ходу гася тлеющие угли, они осторожно пробирались  среди
еще не потухших головней.
   Улучив момент, когда дождь на минуту  затих,  Оливер  вывел  Элизабет  на
дорогу, но, прежде чем расстаться с девушкой,  успел  проговорить  с  жаром,
относительно которого она теперь уже не терялась в догадках:
   Я больше не стану таиться, мисс Темпл. Завтра в этот самый час  я  сброшу
покров. По своей слабости я, возможно, слишком долго скрывал за ним  себя  и
свои дела. Но у меня были глупые романтические мечты и желания: кто свободен
от них, если он молод и раздираем противоречивыми страстями? Да  хранит  вас
бог! Я слышу голое вашего отца, мистер Темпл поднимается  по  дороге.  Я  не
хотел бы, чтобы меня  сейчас  арестовали.  Благодарение  богу,  вы  снова  в
безопасности, - уж одно это снимает с моей души великую тяжесть.
   Не дожидаясь ответа, юноша скрылся в чаще.  Элизабет,  хотя  до  нее  уже
доносился отцовский голос, не откликалась до тех пор, пока Эдвардс не  исчез
за дымящимися деревьями,  и  только  после  этого  обернулась.  В  следующее
мгновение она была в объятиях своего обезумевшего от горя отца.
   Вскоре  подъехала  коляска,  и  Элизабет  поспешно  в  нее  села.   Когда
разнеслась весть, что нашлась та, которую искали, люди вернулись в  поселок,
грязные и мокрые, но  счастливые,  потому  что  девушка  избежала  страшного
безвременного конца.

Глава 39

   Пусть будут мечи наши обнажены,
   Гремит барабан о начале войны.
   О горы, что гордо глядите нам вслед,
   Вернемся мы к вам лишь дорогой побед.
   Байрон,
   "Паломничество Чайльд Гарольда"

   Сильный ливень шел, почти не переставая, до самого вечера и  окончательно
остановил продвижение огня, хотя еще и ночью на горе поблескивало пламя там,
где для него имелось достаточно топлива. На следующий день лес на протяжении
многих  миль  казался  совсем  черным  и  дымился,  в  нем  не  осталось  ни
кустарника, ни сухостоя; одни лишь сосны да хемлок гордо устремляли  в  небо
свои кроны и кое-где деревья пониже сохранили слабые признаки жизни.
   Досужие языки болтали без устали, разнося сильно преувеличенные  слухи  о
чудесном спасении Элизабет и о смерти могиканина.  Все  поверили,  что  Джон
погиб в пламени, и версия  эта  показалась  правдоподобной  и  убедительной,
когда до поселка дошли ужасные вести о Джотеме Ридле: его нашли в выкопанной
им самим яме, где он почти задохнулся  и  очень  сильно  обгорел;  положение
несчастного казалось безнадежным.
   Внимание всех было целиком поглощено событиями последних дней, и именно в
это беспокойное время осужденные фальшивомонетчики,  вдохновившись  примером
Натти, ухитрились в ночь после  пожара  прорубить  стену  своей  бревенчатой
тюрьмы и безнаказанно скрыться. Когда эта  новость  вместе  с  рассказом  об
участи  Джотема  и  приукрашенными   и   искаженными   описаниями   событий,
происшедших на вершине горы, облетела поселок, все стали  открыто  говорить,
что следует принять меры в отношении хотя бы  тех  беглецов,  которых  можно
поймать. Утверждали, что пещера стала  "очагом  зла",  а  когда  в  путаницу
догадок вплелись еще и  россказни  о  залежах  серебряной  руды,  неутомимая
фантазия жителей поселка тотчас нарисовала  картину  изготовления  фальшивых
денег и все прочее, что только могло представлять собой вред и опасность для
общества.
   Пока шло такое брожение  умов,  кто-то  пустил  слух,  что  лес  подожгли
Эдвардс и  Кожаный  Чулок  и,  следовательно,  они  и  ответственны  за  все
причиненные пожаром разрушения. Слух этот распространился очень  быстро  при
особом содействии  тех,  кто  из-за  своей  беспечности  оказался  подлинным
виновником  бедствия.  Все   единодушно   требовали   поимки   и   наказания
преступников. Шериф, разумеется, не остался глух к этому  призыву  и  уже  к
полудню всерьез занялся претворением в жизнь строгих велений закона.
   Отобрав несколько бравых молодцов, он с  видом  заговорщика  отвел  их  в
сторону и дал им важный наказ, все это хотя и на глазах у всего поселка,  но
так, что никто ничего  не  слышал.  Бравые  молодцы,  узнав,  какая  на  них
возложена миссия, немедленно зашагали по  направлению  к  горе.  На  лице  у
каждого из них было такое выражение, будто от его проворства зависят  судьбы
мира, и при этом все напустили на себя  необычайную  таинственность,  словно
выполняли секретное государственное дело.
   Ровно в полдень  возле  "Храброго  драгуна"  послышалась  продолжительная
барабанная дробь, и появился Ричард  в  сопровождении  капитана  Холлистера,
облаченного в мундир командующего отрядом пехоты Темплтона: шериф  просил  у
капитана отряд ополчения в помощь властям, дабы успешнее выполнить свой долг
перед законом. Мы не имеем возможности приводить здесь  речи,  произнесенные
по этому поводу обоими  достойными  джентльменами,  но  они  сохранились  на
страницах "синей" газетки, которую и сейчас  еще  можно  найти  в  подшивке.
Говорят,  что  речь  шерифа  строго  соответствовала  юридической  форме,  а
выступление капитана Холлистера отличалось военной  точностью  и  сжатостью.
Все  было  подготовлено  заранее,  и,  пока  барабанщик  в  красном  мундире
продолжал  выбивать  дробь,  откуда-то  появилось  человек   двадцать   пять
волонтеров, и все они выстроились в боевом порядке.
   Поскольку войско это состояло  только  из  волонтеров,  а  командовал  им
человек, тридцать пять дет своей жизни проведший на биваках и в  гарнизонах,
оно считалось в этих краях непревзойденным образцом  боевой  науки;  знающие
люди в Темплтоне уверенно заявляли, что по выучке и  внешнему  виду  оно  не
уступит никакому  другому  войску,  а  что  касается  физических  достоинств
воинов, то тут уж они  не  найдут  себе  равных.  Против  этого  утверждения
поднималось лишь три голоса  и  имелось  также  одно  невысказанное  мнение.
Мнение это принадлежало Мармадьюку, но он,  однако,  не  считал  нужным  его
обнародовать. Один из голосов, и достаточно  громкий,  исходил  от  супруги,
самого  командующего,  которая  частенько  упрекала  мужа  за  то,  что   он
"опустился", став во главе такого сборища вояк, - и это после того,  как  он
на протяжении почти всей войны носил  почетное  звание  ротного  старшины  в
отряде виргинской кавалерии!
   Такое же скептическое  отношение  к  темплтонскому  гарнизонному  войску,
стоило ему где-либо показаться, неизменно  выказывал  мистер  Помпа,  причем
говорил он в этих случаях всегда  с  той  снисходительностью,  какую  обычно
напускает на себя уроженец страны наших предков, когда  удостаивает  похвалы
своих нерадивых отпрысков:
   - Ладно, может, по части того, как заряжать ружье и стрелять, они кое-что
и смыслят, а вот насчет того, чтобы управлять кораблем? Да  одна  сторожевая
охрана с "Боадицеи" за полвахты могла бы всех их окружить и взять в плен.
   Поскольку опровергнуть это утверждение было некому, матросы "Боадицеи" не
преминули получить в Темплтоне свою долю признания.
   Третьим скептически настроенным  был  мосье  Лекуа,  который  не  упускал
случая, посмеиваясь, шепнуть на ухо шерифу, что более великолепного  боевого
отряда ему не доводилось видеть и что отряд этот может уступить разве только
мушкетерам "доброго Людовика".
   Но на этот раз  миссис  Холлистер,  угадав,  по-видимому,  что  предстоят
наконец настоящие боевые действия, занялась своими приготовлениями  к  этому
событию, и голоса ее никто не  слышал;  Бенджамен,  как  известно,  и  вовсе
отсутствовал, а мосье Лекуа  был  слишком  счастлив,  чтобы  осуждать  своих
ближних, и потому темплтонский отряд избежал критики и нелестных сравнений в
тот памятный день, когда  он  особенно  нуждался  в  поддержке,  чтобы  быть
уверенным в себе. Что касается  Мармадьюка,  то  говорили,  будто  он  снова
заперся с мистером Вандерсколом, и, таким образом, ничто  не  препятствовало
действиям войска.
   Ровно в два часа воины все, как один, начав с правого фланга,  где  стоял
заслуженный ветеран капитан  Холлистер,  вскинули  ружья  на  плечо,  и  это
движение повторила вся шеренга до левого фланга. Когда все мушкеты оказались
в нужном положении, капитан отдал приказ:
   - Левое плечо вперед, шагом марш!
   Поскольку этим новичкам в военном деле предстояло немедленно  отправиться
на встречу с врагом, нельзя утверждать, что приказ был  выполнен  с  обычной
для них точностью, но, когда оркестр  заиграл  вдохновляющую  мелодию  "Янки
Дудл", а Ричард и мистер  Дулитл  решительно  направились  впереди  всех  по
улице, капитан Холлистер бодро  повел  за  ними  свой  отряд:  ветеран  шел,
вскинув  голову  под  углом  в  сорок  пять  градусов;  на  макушке  у  него
красовалась низенькая треуголка, свою огромную драгунскую саблю он держал  в
правой руке, а длинные стальные ножны волочились за ним по пятам, даже своим
позвякиванием выражая воинственность. Немалых усилий стоило добиться,  чтобы
все шесть подразделений шли ровно, но к тому  времени,  как  они  подошли  к
мосту, отряд был, казалось, в полном порядке и  начал  подниматься  в  гору,
направляясь к ее вершине. Расположение боевых сил несколько изменило лишь то
обстоятельство, что шериф и магистрат дружно пожаловались на одышку, которая
постепенно привела обоих джентльменов в  самый  арьергард  отряда.  Едва  ли
стоит перечислять здесь все подробности продвижения  ополченцев.  Надо  лишь
сказать, что командование распорядилось выслать вперед  разведчиков,  и  те,
вернувшись,  доложили,  что  враг   не   только   не   отступил,   как   это
предполагалось, но, по-видимому узнав  о  готовящемся  нападении,  укрепляет
позиции и собирается защищаться до  последней  капли  крови.  Эти  известия,
естественно,  отразились  не  только  на  планах  командования,  но   и   на
физиономиях воинов: бравые молодцы переглядывались с несколько обеспокоенным
видом, а Хайрем и Ричард отошли в сторону и стали совещаться.
   Тут к отряду присоединился Билли Керби, который с топором под мышкой  шел
по дороге как раз на  таком  же  расстоянии  впереди  своей  упряжки,  какое
отделяло капитана Холлистера от его войска во время подъема на  гору.  Билли
немало удивился, увидев перед собой вооруженный  отряд,  но  шериф  поспешил
воспользоваться столь мощным подкреплением и  немедленно  потребовал  помощи
лесоруба.  Билли  слишком  уважал  мистера  Джонса,  чтобы  ослушаться   его
распоряжения, и  в  конце  концов  было  решено,  что  именно  Уильям  Керби
отправится во вражескую крепость с приказом сдаться, прежде чем власти будут
вынуждены прибегнуть к крайним мерам.
   Отряд теперь разделился: часть его капитан повел через  Гору  Видения,  с
тем чтобы подойти к  пещере  слева,  остальные  же,  под  командованием  его
помощника, стали заходить к ней справа. Мистер Джонс и доктор Тодд -  ибо  и
хирург находился здесь же - вскоре появились на скалистой площадке  как  раз
над крепостью  врагов,  хотя  и  вне  поля  их  зрения.  Хайрем  счел  такое
приближение слишком рискованным и потому, пройдя вдоль по  склону  вместе  с
Билли Керби, остановился на почтительном расстоянии от крепости и  спрятался
за деревом. Большинство вояк обнаружили исключительную точность глазомера  -
каждый устроился так, чтобы между ним  и  осажденными  непременно  находился
какой-либо предмет, и только двое со стороны нападающих остались на  виду  у
врага: с одного края пещеры - капитан Холлистер, а  с  другого  его  края  -
лесоруб Керби. Старый ветеран стоял, храбро повернувшись лицом  к  крепости,
держа саблю в одном неизменном положении и твердо уставившись на врага своим
единственным  глазом,  s  то  время  как  поза  Билли  выражала  безмятежное
спокойствие и полную непринужденность: высоченный лесоруб стоял  сложа  руки
на груди и держа топор под мышкой - он умел,  подобно  его  быкам,  отдыхать
стоя.
   Пока враждующие стороны еще не обменялись ни  единым  словом.  Осажденные
нагромоздили перед входом в пещеру обгоревшие стволы и сучья, устроив  таким
образом небольшой полукруглый  вал.  Фортификацию  эту  отнюдь  нельзя  было
назвать пустяковой, так как во все  стороны  от  вала  спуск  был  крутой  и
скользкий и подступы с фронта были весьма затруднены, да к тому же с  одного
края крепость защищал Бенджамен, а с другого - Натти. Получив свое  задание,
Керби стал спокойно подниматься по горе, выбирая дорогу с таким невозмутимым
видом, словно шел к очередному участку, предназначенному на  вырубку.  Когда
он оказался в сотне шагов от крепости, из-за вала  высунулось  длинное  дуло
знаменитого ружья Кожаного Чулка и раздался громкий голос охотника:
   - Не подходи. Билли Керби, не подходи, говорю! Я тебе зла не  желаю,  но,
если кто из вас подойдет хоть на шаг ближе, прольется  кровь,  уж  этого  не
миновать. Да простит бог того, кто на это решится, но так оно и будет.
   - Да ты не ворчи, старик, послушай лучше, что я тебе скажу, -  миролюбиво
ответил лесоруб. - Меня все эти ваши дела не касаются, я только хочу,  чтобы
все было по справедливости. Мне наплевать, кто тут из вас кого  одолеет,  но
вон за тем молодым буком стоит сквайр Дулитл, -  так  вот,  он  просил  меня
пойти и сказать тебе, чтоб ты сдался властям, только и всего.
   - А, я вижу этого негодяя, вон  его  камзол!  -  с  возмущением  закричал
Натти. - Пусть только высунет хоть палец - моя пуля его не пропустит,  я  уж
дам о себе знать. Уходи, Билли, по-хорошему, прошу тебя. Ты  знаешь,  как  я
умею целиться, а я ведь тебе худа не желаю.
   - Уж очень ты расхвастался,  Натти,  -  проговорил  лесоруб,  прячась  за
ближайшую сосну. - Не хочешь ли ты сказать, что сумеешь пристрелить человека
через ствол толщиной в три фута? Да я могу завалить на  тебя  это  дерево  в
десять минут и даже того быстрее. Так что будь-ка повежливее,  я,  думается,
делаю все по закону.
   Лицо Натти выражало бесхитростную прямоту, и, хотя видно было, что старик
шутить не собирается, не оставалось сомнения в том,  что  доводить  дело  до
кровопролития он не хочет. В ответ на речи лесоруба Натти крикнул:
   - Я знаю. Билли Керби, тебе ничего не стоит  свалить  любое  дерево,  но,
если ты при этом высунешь из-за ствола руку или хоть  палец,  придется  тебе
потом останавливать кровотечение, а может, и вправлять кости. Если все,  что
тебе нужно, - это войти в  пещеру,  так  подожди,  когда  до  заката  солнца
останется два часа, и тогда входи, сделай милость. Но сейчас я тебя не пущу.
Здесь и так уж один труп лежит на холодном камне, и есть еще  такой,  в  ком
жизнь еле теплится. Коли попробуешь войти силой, мертвецы будут не только  в
пещере, но и возле нее.
   Лесоруб бесстрашно вышел из-за своего укрытия и крикнул:
   - Вот это  по-честному,  а  что  по-честному,  то  и  справедливо.  Натти
говорит, чтоб подождали до времени, когда останется два часа до заката, и  я
думаю, возразить тут нечего. Человек всегда сдается,  коли  в  чем  виноват,
если только на него не слишком уж наседать. А вы вот наседаете на него, и он
начинает упрямиться, как сноровистый  бык:  чем  больше  его  колотишь,  тем
больше он брыкается.
   Смелое  заявление  и  независимый  тон  Билли   не   соответствовали   ни
напряженности момента, ни состоянию духа мистера Джонса, который  сгорал  от
нетерпения, желая поскорее проникнуть в пещеру и раскрыть ее тайны, и потому
он прервал дружеский диалог между Натти и Билли.
   - Натаниэль Бампо, именем закона приказываю вам сдаться! - крикнул шериф.
- А  вам,  джентльмены,  приказываю  содействовать  мне  в  выполнении  мною
служебного  долга.  Бенджамен  Пенгиллен,  вы  арестованы!  Приказываю   вам
проследовать в тюрьму.
   - Я б последовал за вами, сквайр Дик, - проговорил Бенджамен, вынимая изо
рта трубку, которую все это время преспокойно покуривал, - я  б  понесся  за
вами на всех парусах и на край света, коли б он имелся,  но  только  края-то
нет, потому что земля круглая. Вот мистер Холлистер прожил всю свою жизнь на