о кравшиеся в тени деревьев. То были Эдвардс и старый охотник, и уже
в следующее мгновение они стояли перед девушками.
   - Мисс Темпл, возможно, мне никогда больше не придется увидеться с  вами!
- воскликнул юноша. Позвольте мне отблагодарить вас за вашу доброту.  Вы  не
знаете, вы не можете знать мотивов моих поступков.
   - Бегите, бегите! - крикнула ему Элизабет. - Весь поселок поднят на ноги.
Нельзя, чтобы вас увидели в такую минуту здесь, да еще со мной.
   - Нет, я должен поговорить с вами - пусть даже мне грозит опасность  быть
схваченным.
   - Ваш путь к мосту отрезан. Прежде чем вы успеете добраться до леса, ваши
преследователи будут уже там. Разве только если...
   - Только если что? Говорите же! - воскликнул молодой человек.  -  Однажды
вы уже  спасли  меня  своим  советом.  Говорите  -  я  приму  ваш  совет  не
задумываясь.
   - На улице сейчас пусто и тихо, - сказала Элизабет, помолчав. - Перейдите
на ту сторону. На берегу озера вы увидите лодку моего отца. В ней вам  будет
легко добраться до любого места в горах.
   - Но судье Темплу может не понравиться такое самоуправство.
   - Его дочь ответит за это, сэр.
   Юноша проговорил что-то очень тихо,  что  услышала  одна  лишь  Элизабет.
Затем Натти подошел к девушкам и сказал:
   - Вы не забудете про банку с порохом, детки? Бобров добыть надо, чего  бы
это ни стоило, а мы стареем, я и мои собачки.  Нам  теперь  требуется  самое
хорошее снаряжение.
   - Пойдем, Натти, - нетерпеливо позвал его Эдвардс.
   - Иду, сынок, иду. Благослови господь вас обеих за вашу доброту к старому
человеку.
   Девушки подождали, пока темные фигуры беглецов не  скрылись  из  виду,  и
тогда уже поспешно вошли в дом.
   В то время как происходила эта сцена в аллее, Керби успел  догнать  бычью
упряжку, которая как раз ему-то и принадлежала: Эдвардс, не  спросив  на  то
разрешения у владельца,  увел  ее  с  того  места,  где  обычно  по  вечерам
терпеливые быки поджидали своего хозяина, пока тот развлекался в кабачке.
   - Эй, эй! Ну-ка, стой, золотко! - закричал Керби. - Как это вы ухитрились
сбежать? Я ж вас привязал!
   - Пошевеливайтесь, лентяи! - пробормотал Бенджамен, ударяя наугад кнутом,
который опустился прямо на плечо Керби.
   - Черт подери, это еще кто? - закричал Билли, с изумлением  оборачиваясь.
В темноте он не мог разглядеть лица, едва видневшегося над краем телеги.
   - Кто я? Я рулевой на этом судне, и здорово же я им управляю! Двигаюсь по
курсу на мост, и  колодки  остались  далеко  за  кормой.  Эй  вы,  лежебоки,
пошевеливайтесь!
   - А ну-ка положи кнут на место, Бенни Помпа, - сказал лесоруб, - не то  я
сейчас схвачу тебя за шиворот и надеру как следует уши. Куда это ты собрался
с моей упряжкой?
   - С какой еще упряжкой?
   - Ну да, с моей телегой и быками.
   - Ты же должен знать, Керби, что Кожаный Чулок и я, Бенни Помпа, - ты  же
знаешь Бенджамена Помпу? Так вот, Бенни и я....нет, я и  Бенни...  В  общем,
черт меня подери, если я знаю, как это  получилось.  Только  кто-то  из  нас
должен отправиться за бобровыми шкурами. Вот мы и взяли  эту  телегу,  чтобы
было куда их складывать. А знаешь, Керби, ты грести не умеешь. Ты  с  веслом
обращаешься вроде как корова с мушкетом...
   Билли понял, в каком состоянии находится стюард, и некоторое время  шагал
рядом с телегой, раздумывая,  потом  взял  кнут  из  рук  Бенджамена  -  тот
завалился на сено и тут же уснул. Керби повел быков по  улице,  затем  через
мост и в гору, к той вырубке, где ему предстояло работать на следующий день;
по дороге его ничто не задержало, только отправившиеся на розыски  констебли
торопливо перекинулись с ним двумя-тремя словами относительно беглецов.
   Элизабет долго простояла у окна своей комнаты. Она видела, как по  склону
горы мелькают факелы преследователей, слышала шум голосов. Но час спустя все
вернулись, усталые и разочарованные неудачей, и поселок снова затих.  Все  в
нем было мирно и спокойно, как в начале вечера, когда Элизабет  выходила  из
дому, направляясь в тюрьму к Натти Бампо.

Глава 36

   Онейдов молвил вождь: "Хочу
   Я плакать, глядя на него,
   Но горем я не омрачу
   Песнь смерти брата моего.
   Томас Кэмпбелл,
   "Гертруда из Вайоминга"

   Было еще  довольно  рано,  когда  на  следующее  утро  Элизабет  и  Луиза
встретились, как было условлено накануне, и направились в лавку мосье Лекуа,
чтобы выполнить  обещание,  данное  Кожаному  Чулку.  На  улицах  уже  вновь
начиналось оживление, но в лавке в такой ранний час  народу  было  мало,  и,
кроме любезного хозяина, молодые девушки застали  там  только  Билли  Керби,
одну покупательницу и мальчугана, выполнявшего в лавке обязанности помощника
и приказчика.
   Мосье Лекуа был занят чтением писем, вызывавших в нем восторг, в то время
как дровосек стоял с топором под мышкой, засунув  одну  руку  за  пазуху,  а
другую спрятав в карман куртки, и с добродушным  сочувствием  поглядывал  на
француза,  разделяя,  казалось,  его  радость.  Свобода  обращения,   обычно
наблюдавшаяся в новых поселениях,  стирала  грани  между  различными  слоями
общества и вместе с этим часто заставляла  забывать  и  преимущества  ума  и
образования. Когда девушки  вошли  в  лавку,  не  замеченные  хозяином,  тот
говорил, обращаясь к Керби:
   Ах, мосье Биль, это письмо делает меня самым счастливым из людей! Ах,  ша
chere France <Моя милая Франция (франц.).>, я снова тебя увижу!
   От души рада всему, что может дать вам счастье, мосье, сказала  Элизабет,
- но, надеюсь, нам не придется расстаться с вами навеки.
   Галантный лавочник тотчас перешел на французский язык  и  незамедлительно
поведал Элизабет свои надежды на  то,  что  ему  можно  будет  вернуться  на
родину. Новый образ жизни и занятий наложил, однако,  сильный  отпечаток  на
его податливую  натуру,  и  он,  рассказывая  прекрасной  посетительнице  об
отрадных переменах в своей жизни, не забывал в то же время отвешивать  табак
лесорубу.
   Дело в том, что мосье Лекуа, бежавшему из своей страны больше от  страха,
нежели оттого, что  правящий  класс  относился  к  нему  враждебно,  удалось
наконец получить заверения в  том,  что  на  его  возвращение  в  Вест-Индию
посмотрят сквозь пальцы. И француз, так  просто  я  легко  превратившийся  в
лавочника, собирался вернуться в общество и  занять  в  нем  подобающее  ему
положение.
   Мы не станем приводить здесь все те  учтивости,  которыми  обменялись  по
этому поводу обе стороны, не станем перечислять бесконечные выражения печали
сияющего француза оттого, что он  будет  вынужден  лишиться  очаровательного
общества мисс Темпл. Во время обмена любезностями Элизабет,  улучив  минуту,
незаметно купила порох у мальчика-помощника, отзывавшегося на имя  Джонатан.
Прежде чем  расстаться,  мосье  Лекуа,  очевидно  полагая,  что  сказал  еще
недостаточно,  просил  чести  удостоиться  личной  беседы   с   наследницей:
торжественность, с которой это было  сказано,  выдавала  серьезный  характер
предстоящего разговора. Изъявив свое согласие и  отложив  встречу  до  более
благоприятного времени, Элизабет покинула лавку, куда уже  начали  приходить
покупатели и где их встречали с не меньшей любезностью, чем всегда.
   Некоторое время Элизабет и Луиза молчали; дойдя  до  моста,  Луиза  вдруг
остановилась, как бы желая что-то сказать, но от  застенчивости  не  решаясь
вымолвить ни слова.
   - Вы нездоровы, Луиза? - с беспокойством спросила  ее  мисс  Темпл.  Быть
может, нам лучше вернуться и  как-нибудь  в  другой  раз  постараться  найти
старика?
   - Нет, я не больна, но я ужасно боюсь...  Я  никогда,  никогда  не  смогу
подняться на эту гору только вдвоем с вами! У  меня  ни  за  что  не  хватит
духу...
   Признание это явилось полной неожиданностью для Элизабет, которая, хотя и
не испытывала пустого страха по поводу не существующей более опасности,  все
же  остро  ощущала  естественную  девичью  робость.  Она  постояла,  немного
раздумывая, потом,  решив,  что  в  такую  минуту  надо  действовать,  а  не
размышлять, усилием воли поборола свои колебания и твердо сказала:
   - Что ж, в таком случае мне придется идти одной. Кроме вас, я  никому  не
могу довериться, не то беднягу Кожаного Чулка поймают. Подождите меня здесь,
на опушке, чтобы никто не увидел, что я одна брожу по горам.  Нельзя  давать
повод к сплетням, если.., если...  Луиза,  дорогая,  вы  будете  ждать  меня
здесь?
   - Здесь, откуда виден  поселок,  я  согласна  ждать  хоть  целый  год,  -
ответила Луиза взволнованно, - но умоляю, не просите меня  сопровождать  вас
дальше!
   Поняв, что ее подруга  действительно  не  в  состоянии  продолжать  путь,
Элизабет оставила ее неподалеку от дороги, в стороне от  взглядов  случайных
прохожих, в таком месте, откуда Луизе была видна вся долина,  и  отправилась
дальше одна. Легким, но твердым шагом поднялась она по дороге,  неоднократно
упоминавшейся в нашем повествовании, опасаясь, что задержка  в  лавке  мосье
Лекуа и длина пути до вершины горы помешают ей явиться точно  в  назначенное
время. Всякий раз,  как  чаща  редела,  Элизабет  останавливалась  перевести
дыхание или, плененная красотой ландшафта, полюбоваться расстилавшейся внизу
долиной - длительная засуха сменила ее зеленый убор на коричневый,  и,  хотя
все оставалось на прежних местах, пейзажу  недоставало  живости  и  веселья,
присущих ему в начале лета. Даже сами  небеса,  казалось,  разделяли  участь
пересохшей земли: солнце спряталось за сероватой пеленой, похожей на  тонкий
слой дыма и, по-видимому, лишенной малейших признаков влаги.  Голубого  неба
почти не было видно, но  кое-где,  сквозь  небольшие  просветы,  можно  было
заметить, что  на  горизонте  скапливаются  массы  облаков,  словно  природа
собиралась с силами для того, чтобы послать наконец  живительные  потоки  на
благо людям. Сам  воздух,  которым  сейчас  дышала  Элизабет,  был  сухой  и
горячий, и к тому времени, когда она сворачивала с проезжей дороги,  девушка
почувствовала какое-то удушье. Но, торопясь выполнить данное  ей  поручение,
она думала лишь о том, как огорчится и  в  каком  затруднительном  положении
окажется старый охотник, если не получит ее помощи.
   На вершине горы, которую судья Темпл в свое время назвал  Горой  Видения,
была расчищена небольшая площадка, чтобы лучше видеть оттуда и поселок и всю
долину. Именно к этой площадке и направилась Элизабет, полагая, что как  раз
здесь она встретит Натти. Девушка шла очень быстро, насколько  то  позволяли
трудности  подъема  и  глухая  лесная  чаща.  Бесчисленные   обломки   скал,
поваленные деревья, ветви - все затрудняло путь, однако  решимость  Элизабет
преодолела все препятствия, и за несколько минут  до  назначенного  времени,
проверив его по своим часам, она уже стояла на условленном месте.
   Немного отдохнув на краю ствола упавшего дерева, мисс  Темпл  огляделась,
ища глазами Кожаного Чулка, но на площадке его явно не было. Девушка  встала
и, войдя в заросли по краям вырубки, осмотрела все укромные уголки,  где  из
предосторожности   мог   бы   спрятаться   Натти.   Поиски   ее    оказались
безрезультатными. Измучившись и исчерпав всю свою фантазию в  предположениях
о том, что могло статься с  охотником,  Элизабет  решилась  нарушить  тишину
этого уединенного места.
   - Натти! Кожаный Чулок! - позвала она,  оборачиваясь  то  в  одну,  то  в
другую сторону.
   Но ответа не последовало  -  лишь  эхо  ее  собственного  чистого  голоса
отчетливо прозвенело в пересохшем от зноя лесу.
   Элизабет подошла к склону горы, откуда вдруг послышались, как бы  отвечая
на ее зов, странные звуки,  будто  кто-то  ударял  себя  по  губам  ладонью,
одновременно с силой выдыхая воздух. Не сомневаясь, что это подает ей сигнал
Кожаный Чулок, указывая, где он спрятался, Элизабет спустилась футов на  сто
и оказалась на второй площадке,  или  небольшом  уступе,  где  из  трещин  в
скалах, едва прикрытых слоем почвы, росли редкие деревья. Девушка  заглянула
за край уступа, который обрывался отвесной стеной, уходящей далеко вниз,  но
тут шорох сухих листьев заставил ее обернуться. То, что предстало ее глазам,
несомненно, испугало ее,  но  наша  героиня  быстро  взяла  себя  в  руки  и
решительно, испытывая даже некоторый интерес, вернулась на площадку.
   На стволе поваленного дуба, повернувшись темным лицом в ее сторону, сидел
могиканин. Его горящие глаза смотрели на Элизабет так странно, что  насмерть
перепугали бы любую женщину с менее твердым характером. Одеяло спустилось  с
плеч старика, обнажив торс, руки и почти все  его  тело.  На  груди  у  него
висела медаль Вашингтона - награда,  которую,  как  Элизабет  знала,  индеец
надевал лишь в самых важных и торжественных случаях. Да  и  все  во  внешнем
виде престарелого вождя было необычным, как  бы  особо  продуманным  и  даже
устрашающим. Длинные черные волосы, заплетенные в косы, были откинуты  назад
и  не  закрывали  высокого  лба  и  горящих  глаз;  в  широких   отверстиях,
проделанных в мочках ушей, были вдеты и висели,  переплетаясь  между  собой,
украшения из серебра, бус и игл дикобраза; гроздь подобных же украшений была
подвешена к хрящу носа и  спускалась  почти  до  самого  подбородка.  Полосы
красной краски пересекали его морщинистый лоб и щеки узором то ли случайным,
то ли по строгому требованию обычаев племени. Все тело могиканина было также
раскрашено: индейский вождь, несомненно, приготовился  к  какому-то  событию
исключительной важности.
   - Как поживаешь, достойный вождь? - спросила Элизабет, подходя к нему.  -
Тебя давно не видно в поселке. Ты обещал мне сплести ивовую  корзинку,  а  у
меня еще с каких пор припасена для тебя ситцевая рубашка.
   Индеец долго смотрел на девушку, не  отвечая,  потом  покачал  головой  и
заговорил своим низким, гортанным голосом:
   - Руки Джона больше не могут плести корзины. И рубашка Джону не нужна.
   - Но, если она ему понадобится, Джон теперь знает, куда прийти за ней,  -
сказала мисс Темпл. - Сознаюсь, Джон, у меня такое чувство,  что  ты  имеешь
законное право требовать от нас все, чего ни пожелаешь.
   - Послушай меня, девушка, - заговорил  индеец.  -  Шесть  раз  по  десять
горячих лет прошло с тех пор, как Джон был молодым  -  высокий,  как  сосна,
прямой, как полет пули Соколиного Глаза, сильный,  как  бизон,  ловкий,  как
дикая горная кошка. Он был сильным воином, таким,  как  Молодой  Орел.  Если
племени нужно  было  много  дней  подряд  выслеживать  врагов,  зоркий  глаз
Чингачгука находил отпечатки их мокасин. Если люди его племени праздновали и
веселились и считали скальпы врагов, скальпы эти висели на шесте Чингачгука.
Если женщины плакали, потому что у них не было мяса для еды,  Чингачгук  был
первым на охоте. Его пуля догоняла оленя.  И  тогда  Чингачгук  делал  своим
томагавком зарубки на деревьях, чтобы ленивые знали, где нужно искать его  и
мингов. И корзин в те времена он не плел.
   - Но ведь те времена давно прошли, храбрый воин, - отвечала Элизабет. - С
тех пор народ твой исчез, а  ты,  вместо  того  чтобы  преследовать  врагов,
научился бояться бога и жить мирно.
   - Подойди и встань здесь, дочка, - отсюда видны и великий Прыжок Воды,  и
вигвамы твоего отца, и земли  по  берегам  Извилистой  Реки.  Джон  был  еще
молодым, когда его племя отдало свои земли, те, что тянутся  от  синих  гор,
где они нависают над водой, и до того места,  где  Саскуиханна  прячется  за
деревьями. Все эти земли и все, что росло на них, и все, что ходило по  ним,
и все, что кормилось на них, - все мы отдали Пожирателю Огня, потому что  мы
любили его. Он был сильным, а наше племя было слабым, и он помогал  нам.  Ни
один делавар не позволил бы себе убить оленя, пробегающего по его лесам, или
подстрелить  птицу,  пролетающую  над  его  землями,  потому  что  все   это
принадлежало ему. Жил ли Джон мирно? Еще во времена его молодости он  видел,
как белые люди из Фронтинака шли войной на своих белых  братьев  из  Олбани.
Боялись они бога? Джон видел, как английские и американские воины из-за этой
самой земли погружали томагавки друг другу в головы. Боялись они тогда  бога
и жили мирно? Джон видел, как земля ушла от Пожирателя Огня и его  детей,  и
от сына его сына, и новый вождь стал владеть ею. Жили они в  мире,  те,  кто
так поступал? Боялись они бога?
   - Таковы нравы белых, Джон. А разве делавары не сражаются, разве  они  не
променивают свои земли на порох, одеяла и всякие товары?
   Индеец обратил взгляд своих черных глаз на собеседницу и  так  пристально
уставился на нее, что она даже немного испугалась.
   - Где же одеяла  и  товары,  которые  купили  право  Пожирателя  Огня?  -
заговорил он уже не таким бесстрастным голосом, как прежде. - Или они у него
в вигваме? Разве сказали ему: брат, продай нам свою землю, возьми взамен вот
это золото, это серебро, или вот эти ружья, или даже вот этот ром? Нет,  они
отняли у него земли так, как снимают скальп у врага. И те, кто  сделал  это,
даже не оглянулись посмотреть, жив он или умер. Разве  такие  люди  живут  в
мире и страшатся Великого Духа?
   -  Но  ты,  наверное,  не  понимаешь  всех  обстоятельств,  -  заговорила
Элизабет, испытывая смущение, в котором не хотела бы признаться  даже  самой
себе. - Если бы ты лучше  разбирался  в  наших  обычаях  и  законах,  ты  бы
по-иному судил и о наших действиях. Не думай плохо о моем  отце,  могиканин,
он справедлив и добр.
   - Брат Микуона добр, и он поступит как нужно. Я так и  сказал  Соколиному
Глазу.  И  я  сказал   Молодому   Орлу,   что   брат   Микуона   восстановит
справедливость.
   - Кого ты называешь Молодым Орлом? - спросила Элизабет, отворачиваясь  от
пристального взгляда индейца. - Откуда он и каковы его права?
   - И ты задаешь такой вопрос, после того как столько времени прожила с ним
под одной крышей? - осторожно спросил индеец. - Старость замораживает кровь,
как зимний холод сковывает воды Великого Источника. А у юности потоки  крови
горячи, как солнце в ту пору, когда цветут цветы. У Молодого Орла есть глаза
- разве у него нет языка?
   Красота, на которую  намекал  старый  воин,  нисколько  не  померкла  под
действием его  аллегорических  фраз;  напротив,  румянец  на  щеках  девушки
запылал так ярко, что казалось, еще ярче засверкали  ее  черные  глаза.  Но,
поборов смущение, Элизабет засмеялась, словно не желая всерьез принимать его
слова, и шутливо ответила:
   - Он никогда не посвящал меня в  свои  тайны.  В  нем  слишком  много  от
делавара, чтобы он стал доверять свои сокровенные мысли женщине.
   - Послушай, что я скажу. Великий Дух сотворил твоего отца с белой  кожей,
а моего отца - с красной. Но сердца их он  одинаково  окрасил  алой  кровью.
Пока человек молод, кровь его горяча и бежит быстро, но, когда  он  стареет,
кровь его стынет и замедляет свое течение.  Разве  под  кожей  не  все  люди
одинаковы? Когда-то у  Джона  была  жена.  Она  была  матерью  вот  стольких
сыновей, - старик поднял вверх три пальца, - а ее дочери принесли бы счастье
молодым делаварам. Она была добра и  послушна,  она  делала  то,  что  я  ей
говорил. У вас другие обычаи, но ты думаешь, Джон не любил свою  жену,  мать
своих детей?
   - А что сталось с твоей семьей, Джон, - с  женой  и  детьми?  -  спросила
Элизабет, тронутая рассказом индейца.
   - Где тот лед, который покрывал воды Великого  Источника?  Он  растаял  и
ушел с потоками воды. Джон дожил до такого времени, когда все покинули его и
ушли в Страну Духов. Теперь и его время наступило, и Джон готов.
   Могиканин склонил голову и умолк. Мисс Темпл не знала, что  сказать.  Она
желала бы отвлечь  мысли  старого  воина  от  грустных  воспоминании,  но  в
выражении его печали было столько величия  и  достоинства,  что  девушка  не
решалась  заговорить.  Однако  после  продолжительной  паузы  она   все   же
возобновила разговор.
   - А где Кожаный Чулок? - спросила она. - Я принесла по  его  просьбе  вот
эту банку