голосом, напрасно  стараясь  пой-
мать хоть один взгляд ее ясных блестящих глаз, - выбирай!
   Однако Кора не обращала на него никакого внимания. Гурон  задрожал  и
высоко занес руку с ножом, но нерешительно опустил ее, как  бы  сомнева-
ясь. После недолгих колебаний он снова поднял клинок; как раз в это вре-
мя над его головой раздался пронзительный  крик,  и  Ункас,  прыгнув  со
страшной высоты на край утеса, упал между ними. Магуа отступил, но  один
из его спутников воспользовался этим мгновением и всадил нож в грудь Ко-
ры.
   Гурон бросился, словно тигр, на оскорбившего его соплеменника, но те-
ло упавшего между ними Ункаса разделило борцов.  Магуа,  обезумевший  от
совершенного на его глазах убийства, всадил нож в  спину  распростертого
делавара, издав при этом нечеловеческий крик. Но Ункас, вскочив на ноги,
подобно раненому барсу, кинулся на убийцу Коры и бросил  его  мертвым  к
своим ногам; на это ушли его последние силы. Потом  суровым,  неумолимым
взглядом он посмотрел на гурона, и в глазах его выразилось все,  что  он
сделал бы с ним, если бы силы не оставили его. Магуа схватил  бессильную
руку делавара и вонзил ему нож в грудь три раза подряд, пока Ункас,  все
время продолжавший смотреть на него взором, полным беспредельного  през-
рения, не упал мертвым к его ногам.
   - Сжалься, сжалься, гурон! - крикнул сверху Хейворд; он задыхался  от
ужаса. - Пощади его, и тебя пощадят!
   Победоносный Магуа взмахнул окровавленным ножом и испустил крик, пол-
ный дикой, свирепой радости и торжества, такой громкий,  что  звуки  его
донеслись до тех, кто сражался в долине на тысячу футов  ниже  утеса.  В
ответ на этот крик раздался другой, вылетевший из  уст  разведчика.  Его
высокая фигура быстро приближалась к дикарю; он перепрыгивал через опас-
ные утесы такими большими, смелыми прыжками, словно обладал способностью
двигаться по воздуху. Но,  когда  охотник  добрался  до  места  ужасного
убийства, он нашел там уже только мертвые тела.
   Разведчик взглянул мимоходом на жертвы и окинул затем  взглядом  пре-
пятствия, которые должны были встретиться при подъеме. На самой  вершине
горы, на краю головокружительного обрыва, стояла какая-то фигура с  под-
нятыми руками, в страшной угрожающей позе. Соколиный Глаз не стал  расс-
матривать лицо этого человека, но вскинул ружье и  прицелился.  Вдруг  с
вершины горы на голову одного из беглецов-гуронов упал камень,  и  затем
показалось пылающее негодованием лицо честного Гамута. Из расселины горы
показался Магуа. Спокойно и равнодушно он перешагнул через труп  послед-
него из своих товарищей, перескочил через  другую  широкую  расселину  и
поднялся на гору, туда, где его не могла достать рука Давида. Ему  оста-
валось сделать только один прыжок, чтобы спастись. Но, прежде чем  прыг-
нуть, гурон остановился и, грозя кулаком в сторону разведчика, крикнул:
   - Бледнолицые - собаки! Делавары - трусливые женщины! Магуа оставляет
их на горах в добычу воронам!
   Он хрипло рассмеялся, сделал отчаянный прыжок и сорвался,  успев  все
же ухватиться руками за куст на краю утеса. Соколиный Глаз припал к зем-
ле, словно хищный зверь, готовый сделать прыжок; он дрожал  от  нетерпе-
ния, как лист дерева, колеблемый ветром. Магуа повис на  руках  во  весь
рост и нащупал ногами камень, на который мог встать. Потом,  собрав  все
силы, он сделал попытку взобраться на утес; это удалось ему, он уже кос-
нулся коленями гребня горы... Именно в то мгновение, когда враг  как  бы
свернулся в комок, разведчик прицелился, и в тот же миг  раздался  выст-
рел. Руки гурона ослабели, тело его отклонилось назад, только ноги оста-
вались в том же положении. Он обернулся, взглянул на врага с  непримири-
мой злобой и погрозил ему со свирепым, вызывающим видом. Но  руки  Магуа
выпустили ветку, за которую держались: одно мгновение  видно  было,  как
его темная фигура стремительно  летела  вниз  головой  мимо  кустарника,
окаймлявшего гору, - летела к своей гибели.


   Глава XXXIII
   Был каждый доблестен и смел,
   Они разбили мусульман.
   Валялись груды вражьих тел,
   Ручьями кровь текла из ран.
   Когда победное "ура"
   Предсмертный заглушило стон,
   Увидели друзья, что им
   Вдруг улыбнулся он.
   Бой кончен. Веки он смежил
   И умер просто, как и жил...
   Халлек

   Солнце, вставшее на следующее утро, застало племя ленапов  в  печали.
Отзвучали звуки битвы, делавары насытили  свою  старинную  жажду  мести,
истребив целое поселение гуронов. Сотни воронов, поднимавшихся над голы-
ми вершинами гор или пролетавших шумными  стаями  над  лесом,  указывали
путь к недавнему полю сражения.
   Не слышно было ни  радостных  восклицаний,  ни  торжественных  песен.
Чувство гордости и восторга сменилось глубоким унынием.
   Хижины были покинуты; вблизи них широким кругом стояла толпа людей  с
грустными, нахмуренными лицами.
   Шесть делаварских девушек, распустив свои длинные темные волосы,  ко-
торые теперь свободно падали им на грудь, стояли неподвижно  в  стороне;
только по временам они подавали признаки жизни, рассыпая душистые лесные
травы и цветы на ложе, где под покровом индейских одежд покоились остан-
ки благородной, прекрасной Коры. Тело ее было обернуто  простой,  грубой
тканью, а лицо навсегда скрыто от взгляда людей. В ногах ее сидел Мунро.
Его покрытая сединами голова была низко опущена; изборожденное морщинами
лицо, наполовину скрытое рассыпавшимися в беспорядке прядями  седых  во-
лос, выражало боль тяжелой утраты. Рядом с ним стоял Гамут с  обнаженной
головой; его грустный, встревоженный взгляд беспрестанно переходил с то-
мика, из которого можно было почерпнуть так много святых  изречений,  на
существо, которое было дорого его сердцу. Хейворд стоял вблизи,  присло-
нясь к дереву, мужественно стараясь подавить порывы горя.
   Но, как ни печальна, ни грустна была эта сцена, она  была  далеко  не
столь трогательна, как та, что происходила на противоположном конце  по-
ляны. Ункас в самых великолепных, богатых одеждах своего племени  сидел,
словно живой, в величественной, спокойной позе. Над головой его развева-
лись роскошные перья, ожерелья и медали украшали в изобилии  его  грудь.
Но глаза его были неподвижны, безжизненны.
   Перед трупом стоял Чингачгук, без оружия, без украшений, без раскрас-
ки; только синяя эмблема его племени ярко выступала на обнаженной  груди
сагамора. С того времени как собрались все его  соплеменники,  могиканин
не сводил пристального взгляда с безжизненного лица своего сына.
   Вблизи стоял разведчик в задумчивой позе, опираясь  на  свое  роковое
оружие мести. Таменунд, поддерживаемый старейшинами своего племени,  си-
дел на возвышении, откуда мог смотреть на безмолвное,  печальное  собра-
ние.
   В стороне от толпы стоял воин в чужестранной форме; за ним - его бое-
вой конь, находившийся в центре всадников, очевидно приготовившихся отп-
равиться в далекое путешествие. По одежде воина видно было, что он зани-
мал важное место при губернаторе Канады. По-видимому, он явился  слишком
поздно, чтобы исполнить данное ему поручение - примирить пылких  против-
ников, - и теперь присутствовал молчаливым свидетелем  при  последствиях
битвы, которую ему не удалось предотвратить.
   День приближался уже к полудню, а между тем толпа пребывала все в том
же тяжелом безмолвии. Иногда раздавалось тихое, заглушенное рыдание;  но
в толпе не было заметно ни малейшего движения. Только по временам подни-
мался кто-нибудь, чтобы оказать простые, трогательные почести умершим.
   Наконец делаварский мудрец протянул, руку и встал, опираясь на  плечи
своих товарищей. Он казался очень слабым, словно с того времени, как  он
говорил в последний раз со своим племенем, прошел целый век.
   - Люди ленапов! - сказал он глухим голосом. - Лицо Маниту скрылось за
тучей! Взор его отвращен от нас, уши закрыты, язык не даст ответа. Вы не
видите его, но кара его перед вами. Откройте ваши сердца, и  пусть  души
ваши не говорят лжи. Люди ленапов! Лицо Маниту скрыто за тучами!
   За этими простыми, но страшными словами наступило глубокое безмолвие,
как будто дух, которому они поклонялись, сам произнес  эти  слова.  Даже
безжизненный Ункас казался живым существом  в  сравнении  с  неподвижной
толпой, окружавшей его.
   Но, когда постепенно впечатление от этих слов несколько ослабело, ти-
хие голоса начали песнь в честь умерших. То были женские голоса,  мягкие
и невыразимо печальные. Когда кончала  одна  певица,  другая  продолжала
хвалу или жалобу. По временам пение прерывалось общими взрывами горя.
   Одна из девушек начала восхваление покойного воина скромными намеками
на его качества. Она называла его "барсом своего  племени",  говорила  о
нем, как о воине, чей мокасин не оставлял следа на росе; прыжок его  по-
ходил на прыжок молодого оленя; глаза были ярче звезд в темную ночь; го-
лос во время битвы могуч, как гром Маниту. Она напоминала о матери,  ко-
торая родила его, и пела о счастье быть матерью такого сына.
   Другие девушки еще более тихими  голосами  упомянули  о  чужестранке,
почти одновременно с молодым воином покинувшей землю. Они  описывали  ее
несравненную красоту, ее благородную решимость.
   После этого девушки заговорили, обращаясь к самой  Коре  со  словами,
полными нежности и любви. Они умоляли ее быть спокойной и не бояться  за
свою будущую судьбу. Спутником ее будет охотник, который  сумеет  испол-
нить малейшее ее желание и защитить ее от всякой опасности. Они обещали,
что путь ее будет приятен, а ноша легка. Они советовали ей  быть  внима-
тельной к могучему Ункасу. Потом, в общем бурном порыве, девушки  соеди-
нили свои голоса в песне в честь могиканина. Они называли его  благород-
ным, мужественным, великодушным.
   В самых нежных словах они сообщали ему,  что  знают  о  влечении  его
сердца. Делаварские девушки не привлекали его; он был из племени, неког-
да владычествовавшего на берегах Соленого Озера, и  его  желания  влекли
его к народу, который жил вблизи могил его предков. Раз он выбрал  белую
девушку - значит, так нужно. Все могли видеть, что она была пригодна для
полной опасности жизни в лесах, а  теперь,  прибавляли  девушки,  мудрый
владыка земли перенес ее в те края, где она может быть счастлива навеки.
   Потом, переменив свой напев, плакальщицы вспомнили о другой девушке -
Алисе, рыдавшей в соседней хижине. Они сравнивали ее с хлопьями снега  -
с легкими, белыми, чистыми хлопьями. Они знали, что она прекрасна в гла-
зах молодого воина, так похожего на нее цветом кожи.
   Делавары слушали как зачарованные; по их выразительным лицам ясно бы-
ло, как глубоко их сочувствие. Даже Давид охотно прислушивался  к  тихим
голосам девушек, и задолго до окончания пения по восторженному выражению
его глаз было видно, что душа его глубоко потрясена.
   Разведчик - единственный из белых, понимавший  песни,  -  очнулся  от
раздумья, в которое он был погружен, и наклонил голову, как бы для того,
чтобы уловить смысл песни.
   Когда девушки заговорили о том, что ожидало Кору и Ункаса, он покачал
головой, как человек, сознающий заблуждения  их  простых  верований,  и,
приняв прежнюю позу, оставался в таком положении, пока не окончилась це-
ремония погребального обряда.
   Чингачгук составлял единственное исключение из всей  толпы  туземцев,
так внимательно следивших за совершением обряда. За все это время взгляд
его не отрывался от сына, и ни один мускул на застывшем лице не  дрогнул
даже при самых отчаянных или трогательных взрывах жалоб.
   Все его чувства как бы замерли, для того чтобы глаза могли в  послед-
ний раз взглянуть на черты, которые он любил так долго и  которые  скоро
будут навсегда сокрыты.
   Когда пение окончилось, из толпы выступил воин, известный своими под-
вигами, человек сурового, величественного вида. Он подошел  к  покойнику
медленной поступью и стал рядом с ним.
   - Зачем ты покинул нас, гордость делаваров? - начал он,  обращаясь  к
безжизненному телу Ункаса. - Время твоей жизни походило на солнце, когда
оно еще только встает из-за деревьев, твоя слава была ярче его  света  в
полдень. Кто из видевших тебя в битве подумал бы, что ты можешь умереть?
Твои ноги походили на крылья орла, рука  была  тяжелее  падающих  ветвей
сосны, а голос напоминал голос Маниту, когда он говорит в облаках.  Гор-
дость делаваров, зачем ты покинул нас?
   Следом за ним, в строгом порядке, подходили другие воины.
   Когда большинство самых знаменитых людей племени отдали свою дань по-
койному, восхвалив его в песнях или  речах,  снова  наступило  глубокое,
внушительное безмолвие.
   Тогда в воздухе послышался какой-то тихий звук,  похожий  на  музыку,
такой тихий, что нельзя даже было разобрать, откуда он доносился. За ним
последовали другие звуки, все повышавшиеся, пока до слуха присутствующих
не донеслись сначала протяжные, часто повторяющиеся восклицания, а затем
и слова. По раскрытым губам Чингачгука можно было  догадаться,  что  это
его песнь - песнь отца. Хотя ни один взгляд не устремился на него, но по
тому; как все присутствующие подняли головы, прислушиваясь,  ясно  было,
что они ловили эти звуки так же внимательно, как слушали самого Таменун-
да. Но напрасно они прислушивались. Звуки, только что  усилившиеся  нас-
только, что можно было разобрать слова, стали снова  ослабевать  и  дро-
жать, словно уносимые дуновением ветра. Губы сагамора сомкнулись,  и  он
замолк. Делавары, поняв, что друг их не в состоянии победить силой  воли
свои чувства, перестали прислушиваться и с врожденной деликатностью  об-
ратили свое внимание на погребение девушки-чужестранки.
   Один из старейших вождей сделал знак женщинам, стоявшим вокруг  Коры.
Девушки подняли носилки с телом Коры на плечи и пошли медленным,  разме-
ренным шагом с новой жалобной песней, восхвалявшей покойную. Гамут,  все
время внимательно следивший за обрядом, теперь наклонился к отцу  девуш-
ки, находившемуся почти в бессознательном состоянии, и шепнул ему:
   - Они несут останки твоей дочери. Не пойти ли нам за ними и  присмот-
реть, чтобы ее похоронили по-христиански?
   Мунро вздрогнул. Бросив вокруг себя тревожный взгляд, он встал и  по-
шел за скромной процессией. Друзья окружили его с выражением горя, кото-
рое было слишком сильно для того, чтобы назвать его просто  сочувствием.
Даже молодой француз, глубоко взволнованный ранней,  печальной  кончиной
такой красивой девушки, принял участие в процессии. Но, когда  последняя
женщина племени присоединилась к траурному шествию, мужчины-ленапы сомк-
нули снова свой круг перед Ункасом, как прежде безмолвные, торжественные
и неподвижные.
   Место, выбранное для могилы Коры, оказалось небольшим холмом, на  ко-
тором росла группа молодых сосен, бросавших унылую тень на землю.  Дойдя
до этого места, девушки положили свою ношу  на  землю  и  стали  скромно
ждать какогонибудь знака со стороны близких Коры, что они  удовлетворены
совершенным обрядом. Тогда разведчик, один только знакомый с их  обычая-
ми, сказал на языке делаваров:
   - Дочери мои хорошо поступили: белые люди благодарят их.
   Девушки, обрадованные похвалой, положили тело в гроб, искусно сделан-
ный из березовой коры, и затем опустили его в мрачное, последнее жилище.
Так же просто и безмолвно они  засыпали  могилу,  прикрыв  свежую  землю
листьями и цветами. Но, когда добрые создания закончили  свое  печальное
дело, они остановились, показывая этим, что не  знают,  как  им  следует
поступить дальше. Разведчик снова обратился к ним.
   - Вы, молодые женщины, достаточно сделали, - сказал он, - душа  блед-
нолицего не требует ни пищи, ни одежды... Я вижу, - прибавил он,  выгля-
нув на Давида, который открывал свою книгу, видимо приготовляясь  запеть
какую-нибудь священную песнь, - что тот, кто лучше меля знает христианс-
кие обычаи, собирается заговорить.
   Женщины скромно отошли в сторону и из главных действующих лиц превра-
тились в покорных, внимательных зрителей происходившей перед ними сцены.
Все время, пока Давид изливал свои набожные чувства, у них не  вырвалось
ни одного жеста удивления, ни одного нетерпеливого взгляда. Они слушали,
как будто понимая значение чуждых им слов и чувство глубокой печали, ко-
торое должны были выражать эти слова.
   Взволнованный только что происшедшей  сценой  и  своими  собственными
чувствами, учитель пения превзошел самого себя. Он закончил  свой  гимн,
как и начал, среди глубокого, торжественного безмолвия.
   Когда последние звуки гимна достигли слуха присутствующих,  боязливые
взгляды украдкой устремились на отца покойной, и тихий, сдержанный шепот
пробежал среди рядов собравшихся. Мунро обнажил свою седую кудрявую  го-
лову и окинул взглядом окружавшую его толпу робких, тихих женщин.  Потом
дал знак рукой разведчику, чтобы тот слушал его, и проговорил:
   - Скажите этим добрым женщинам, что убитый  горем  старик  благодарит
их...
   Голова Мунро снова упала на грудь, и он уже начал  погружаться  в  то
состояние оцепенения, из которого его вывела предыдущая сцена, когда мо-
лодой француз, о котором упоминалось раньше, решился слегка  дотронуться
до его локтя. Когда ему удалось обратить на себя внимание погруженного в
печаль старика, он указал ему на группу молодых индейцев, несших легкие,
плотно закрытые носилки, а затем поднял руку вверх, показывая на солнце.
   - Я понимаю вас, сэр, - проговорил Мунро с напускной твердостью, -  я
понимаю вас. Это воля неба, и я покоряюсь ей... Кора, дитя мое! Если  бы
молитвы убитого горем отца могли иметь какое-либо значение для тебя, как
счастлива была бы ты теперь!.. Идемте, джентльмены, - прибавил он, огля-
дываясь вокруг с величественным видом, хотя  страдания,  искажавшие  его
измученное лицо, были слишком велики, чтобы он мог скрыть их. - Наш долг
выполнен, идемте отсюда.
   Хейворд повиновался приказанию, заставившему его удалиться от  места,
где он чувствовал, что каждое мгновение  может  потерять  самообладание.
Пока его спутники садились на лошадей, он успел пожать руку разведчику и
повторить уговор встретиться с ним в рядах британской  армии.  Потом  он
вскочил в седло и, пришпорив коня, подъехал к носилкам,  откуда  доноси-
лись тихие, подавленные рыдания Алисы -  единственный  признак  ее  при-
сутствия.
   Таким образом, все белые люди, за  исключением  Соколиного  Глаза,  -
Мунро с опущенной на грудь головой, Хейворд и Давид, ехавшие в  грустном
молчании в сопровождении адъютанта Монкальма и его свиты, - проехали пе-
ред делаварами и вскоре исчезли в густом лесу.
   Но делавары не забыли тех, с которыми их связало общее  горе.  Многие
годы спустя в их племени все еще ходила легенда о белой девушке и  моло-
дом воине-могиканине. Через разведчика они узнали впоследствии, что  Се-
дая Голова вскоре умер, а Щедрая Рука отвез его белокурую дочь далеко  в
селение бледнолицых, где она наконец перестала лить  слезы,  и  лицо  ее
снова начало озаряться улыбкой. Но это события уже позднейших лет. А по-
ка Соколиный Глаз вернулся к месту, куда его влекло с неотразимой силой.
   Он поспел как раз вовремя, чтобы бросить прощальный взгляд на Ункаса,
которого делавары уже облекли в его последнюю одежду из  звериных  шкур.
Индейцы остановились, чтобы дать разведчику возможность  бросить  долгий
любящий взгляд на черты усопшего; потом тело  Ункаса  завернули,  с  тем
чтобы уже никогда не открывать. Выступила процессия, похожая на  первую,
и все племя собралось вокруг временной могилы вождя - временной, так как
впоследствии его останки должны были покоиться среди останков его сопле-
менников.
   Делавары шли к могиле Ункаса. Вокруг новой могилы были те же  серьез-
ные, опечаленные лица, царило то же гробовое молчание, наблюдалось то же
почтительное уважение, как и у могилы Коры. Тело покойного было помещено
в сидячем положении, в позе, выражавшей покой, лицом к восходящему солн-
цу; вблизи него были положены орудия войны и охоты. Могилу зарыли и при-
няли