?
   - Ну конечно, миссис Холлистер, -  согласился  Мармадьюк.  -  Но  где  же
Ричард? Не успел  он  сесть,  как  снова  куда-то  убежал  и  так  долго  не
возвращается, что я начинаю побаиваться, не замерз ли он.
   - Этого бояться нечего, братец Дьюк!  -  раздался  голос  самого  мистера
Джонса. - Когда дело  в  руках  кипит,  то  человеку  не  страшны  морозы  и
посильнее тех, какие бывают в наших горах. Бетти, когда мы  шли  из  церкви,
твой муж сказал мне, что у ваших свиней началась чесотка. Я  сходил  на  них
посмотреть и убедился, что так оно и есть. Доктор, я зашел к вашему  ученику
и велел ему отвесить мне фунт разных солей,  чтобы  подмешать  им  в  пойло.
Бьюсь об заклад на седло оленя против серой белки, что через  неделю  с  них
все как рукой снимет. А теперь, миссис Холлистер, в самый раз было бы выпить
кружечку горячего флипа.
   - Я так и знала, что вы его спросите, - ответила трактирщица. -  Все  уже
готово, только подогреть осталось. Сержант, душечка, вынь-ка прут из огня..,
нет, нет, тот, что подальше, а то этот  еще  черный...  Да,  да,  этот.  Вот
видишь, красный, как вишенка!
   Прут был опущен в кружку, напиток согрелся,  и  Ричард  отхлебнул  его  с
гордым и блаженным видом человека, который вообще любит выпить, а  сейчас  к
тому же чувствует, что заслужил это удовольствие похвальным поступком.
   - Знаешь, Бетти, у тебя просто природный дар смешивать флип! - воскликнул
он, остановившись, чтобы перевести дух. - Даже  у  прута  и  у  того  особый
привкус. Эй, Джон! Пей, старина, пей! Я, да ты, да доктор Тодд очень  удачно
перевязали рану этому молодцу сегодня вечером. Дьюк, пока ты был в  отъезде,
я сочинил песню.., как-то, когда выпала свободная  минутка.  Я  сейчас  спою
тебе куплет-другой, хотя и не решил - может быть, еще сменю мотив:

   Пусть наша жизнь полна забот
   И каждый должен трудиться,
   Но все же ошибку сделает тот,
   Кто не будет всегда веселиться,
   Смеяться и петь весь день напролет.
   Так будем же пить
   И не будем грустить,
   Иль сединой голова убедится!

   Ну, Дьюк, что скажешь? И еще один куплет готов, кроме последней  строчки.
Я для нее пока еще не подобрал рифму. Ну-ка, Джон, а ты что скажешь? Не хуже
ваших военных песен, а?
   - Хорошая, - сказал  могиканин,  который  выпивал  все,  что  давала  ему
хозяйка, и оказывал должное уважение кружкам, пускаемым вкруговую майором  и
Мармадьюком.
   - Прависсимо, Рихарт! - вскричал майор, чьи черные глаза уже  подернулись
влагой. - Прависсимо! Это корошая песнь. Только Натти Пампо снает песню кута
лутше. Кошаный Тшулок, старина, спой. Спой нам свою песню про лес.
   - Нет, нет, майор, - возразил охотник,  грустно  покачав  головой.  -  Не
думал я, что увижу такое в этих горах, и мне теперь не до песни.  Если  тот,
кто по праву здесь  полный  хозяин,  принужден  утолять  жажду  растопленным
снегом, не годится тем, кто знавал его щедрость, веселиться, словно на дворе
теперь красное лето и солнышко светит.
   С этими словами Кожаный Чулок снова опустил голову  на  колени  и  закрыл
руками суровое морщинистое лицо. Жара в зале после  прогулки  по  морозу,  а
также частые и  обильные  возлияния  помогли  Ричарду  быстро  сравняться  с
остальными подвыпившими посетителями трактира, и теперь,  протянув  охотнику
две клубившиеся паром кружки с пенным флипом, он воскликнул:
   - Счастливого тебе рождества, старина! Красное лето и солнышко светит? Да
ты что, ослеп, Кожаный Чулок? Сейчас зима и светит луна. Вот  возьми-ка  эти
очки и протри глаза хорошенько!

   Так будем же пить
   И не будем грустить,
   Иль сединой голова убедится!

   Слышите, да, никак, старик Джон завел свою волынку. Чертовски скучно поют
эти индейцы, а, майор? По-моему, они даже не знают, что такое мелодия!
   Пока Ричард  пел  и  болтал,  могиканин  глухим  голосом  тянул  какой-то
заунывный мотив, медленно покачиваясь в такт. Слов в этой песне  было  очень
мало, а так как пел он на делаварском языке, то их могли  понять  только  он
сам да Натти. Не  обращая  внимания  на  Ричарда,  он  продолжал  петь  свою
скорбную песню, то внезапно испуская пронзительные вопли, то снова  переходя
на  низкие,  дрожащие  звуки,  которые,  казалось,  составляли   особенность
индейской музыки.
   Общий  разговор  давно  прекратился,  все  опять  разбились  на  кучки  и
принялись обсуждать самые различные дела - главным образом  способы  лечения
чесотки у свиней и проповедь мистера  Гранта;  а  доктор  Тодд  подробнейшим
образом объяснял Мармадьюку, какую  именно  рану  получил  молодой  охотник.
Индеец продолжал петь; лицо его  утратило  прежнее  выражение  невозмутимого
спокойствия и благодаря густым растрепанным волосам начинало  казаться  даже
свирепым. Дикая песня звучала все громче  и  вскоре  заглушила  разговоры  в
зале. Старый  охотник  поднял  голову  и  горячо  заговорил  с  индейцем  на
делаварском наречии. Ради удобства наших читателей мы переведем его речь.
   - Зачем ты поешь о былых битвах, Чингачгук, и о сраженных  тобою  воинах,
когда злейший враг сидит рядом с тобой - враг, лишивший  Молодого  Орла  его
законных прав? Я сражался не хуже любого воина твоего племени,  но  в  такое
время, как сейчас, я не хвастаюсь своими подвигами.
   - Соколиный Глаз, - ответил индеец и, пошатываясь, поднялся на ноги, -  я
-  Великий  Змей  делаваров.  Я  умею  выслеживать   мингов,   как   гадюка,
подкрадывающаяся к яйцам козодоя, и убивать их одним ударом, словно гремучая
змея. Белые дали  Чингачгуку  томагавк,  светлый,  как  вода  Отсего,  когда
заходит солнце. Но он красен от крови врагов.
   - А для чего ты убивал мингов?  Не  для  того  ли,  чтобы  сохранить  эти
охотничьи угодья и озера для детей своего отца?  И  разве  на  совете  всего
племени их не отдали Пожирателю Огня? И разве не кровь этого воина  струится
в жилах молодого вождя, который мог бы говорить громко там, где теперь голос
его еле слышен?
   Эти слова, казалось, отчасти привели индейца в себя, и он,  повернувшись,
устремил пристальный взгляд на лицо судьи. Встряхнув головой, он отбросил  с
лица волосы, заслонявшие глаза, в которых  горела  ярость.  Но  винные  пары
слишком затуманили его сознание. Несколько секунд он тщетно пытался ухватить
заткнутый за пояс томагавк, как вдруг глаза  его  погасли;  широко  и  глупо
улыбнувшись, он обеими руками взял кружку, которую  в  эту  минуту  поставил
перед ним Ричард, откинулся назад и осушил ее до дна. Он был уже  так  пьян,
что лишь с трудом сумел поставить ее на стол.
   - Не проливай крови! - воскликнул  охотник  в  ту  минуту,  когда  индеец
вскочил на ноги. Теперь же он пробормотал:
   - Нет, он перепился и не может наделать бед. Вот так всегда с  индейцами:
дай им спиртного - и они обо всем на свете  забывают.  Ну,  придет  все-таки
время, когда справедливость восторжествует. Надо только набраться терпения.
   Все это Натти говорил на делаварском наречии, и, конечно,  никто  его  не
понял. Не успел он умолкнуть, как Ричард воскликнул:
   - Ну, Джон совсем  нализался!  Уложи-ка  старика  в  амбаре,  капитан,  я
заплачу за его ночлег. Я сегодня богат. В десять раз богаче Дьюка,  несмотря
на все его земли, и участки, и ценные бумаги, и векселя, и закладные!

   Так будем же пить
   И не будем грустить,
   Иль сединой...

   Пей, Хайрем, пей сквайр Дулитл, пей, кому говорю!  Сегодня  сочельник,  а
он, как тебе известно, бывает только раз в году.
   - Хе-хе-хе!.. Сквайр сегодня что-то распелся, - сказал Хайрем,  чье  лицо
то и дело кривилось в улыбке. - Мы таки построим эту церквушку, а, сквайр?
   -  Церквушку,  мистер  Дулитл?   Мы   построим   собор!   С   епископами,
священниками, дьяконами, причетниками, пономарями и хором; и с органом, и  с
органистом, и  с  мехами!  Разрази  меня  бог,  как  говорит  Бенджамен,  мы
приляпаем с другой стороны еще одну колокольню и сделаем из нее две  церкви.
Ну как, Дьюк, раскошелишься? Ха-ха... Мой кузен судья заплатит!
   - Ты так кричишь, Дик, - ответил Мармадьюк, - что я почти не  слышу,  что
говорит мне доктор Тодд...
   Кажется, вы  сказали,  сэр,  что  в  такую  холодную  погоду  рана  может
загноиться и стать опасной?
   - Это невозможно, сэр,  просто  невозможно,  -  ответил  Элнатан,  тщетно
пытаясь сплюнуть в очаг. - Это  совсем  даже  невозможно,  чтобы  рана,  так
хорошо перевязанная, да еще с пулей у меня в кармане,  вдруг  загноилась!  А
раз судья хочет взять этого молодого человека к себе  в  дом,  то,  пожалуй,
будет удобнее, если я представлю за все один счет.
   - Разумеется, хватит и одного, - ответил Мармадьюк  с  лукавой  усмешкой,
которая часто появлялась у него на лице, причем было  совершенно  невозможно
догадаться, улыбается ли он собеседнику или втайне посмеивается над ним.
   Тем временем трактирщику удалось увести индейца в сарай и уложить его там
на соломе; укрытый собственным одеялом, Джон крепко проспал до самого утра.
   Скоро и  майор  Гартман  совсем  развеселился  и  принялся  что-то  шумно
выкрикивать. Стакан следовал за стаканом, кружка за кружкой, и  празднование
сочельника затянулось почти до рассвета, когда старик  немец  вдруг  выразил
желание вернуться во "дворец". К этому времени большая  часть  компании  уже
разошлась, но Мармадьюк, хорошо знакомый с привычками своих друзей, не делал
никаких попыток увести их пораньше. Однако  едва  майор  сказал,  что  хочет
спать, как судья поспешил  этим  воспользоваться,  и  все  трое  отправились
восвояси. Миссис Холлистер  сама  проводила  их  до  двери,  не  скупясь  на
полезные советы, которые должны  были  помочь  им  как  можно  благополучнее
покинуть ее заведение.
   - Обопритесь на мистера Джонса, майор, - говорила она, - он молод и будет
служить вам поддержкой. Уж до  чего  приятно  было  видеть  вас  в  "Храбром
драгуне"! И, конечно, нет греха в том, чтобы встретить рождество  с  веселым
сердцем, - ведь никто не знает, когда нас посетит печаль. Ну,  доброй  ночи,
судья, и желаю вам всем счастливого рождества, потому что уже утро.
   Все трое как могли ответили на ее пожелание и отправились  в  путь.  Пока
они брели, держась середины широкой,  хорошо  утоптанной  дорожки,  все  шло
отлично, но едва они очутились в саду "дворца", как начались  трудности.  Мы
не станем тратить время на подробный рассказ и упомянем  только,  что  утром
прохожий мог бы заметить за изгородью множество петляющих тропок  и  что  на
пути к дверям Мармадьюк вдруг потерял майора и мистера Джонса, но, пойдя  по
одной из таких тропок, вскоре добрался до места, где  над  снегом  виднелись
лишь головы  его  недавних  собутыльников,  что  не  мешало  Ричарду  весело
распевать:

   Так будем же пить
   И не будем грустить,
   Иль сединой голова убедится!

Глава 15

   В Бискайском заливе мы бросили якорь.
   Эндрю Черри,
   "По Бискайскому заливу"

   Прежде чем судья со своими друзьями отправился  в  "Храбрый  драгун",  он
благополучно доставил Элизабет  домой,  где  новая  хозяйка  "дворца"  могла
провести вечер по собственному усмотрению, забавляясь или занимаясь  делами.
Почти все огни в  доме  были  погашены,  но  в  зале  Бенджамен  старательно
расставил  на  буфете  четыре  большие  свечи  в  тяжелых  медных  шандалах,
придававшие этой комнате очень уютный вид, особенно по  сравнению  с  унылой
"академией", которую Элизабет только что покинула.
   Добродетель  тоже  слушала  мистера  Гранта,  и  молитвенное   настроение
несколько смягчило обиду, которую вызвали у нее слова судьи за обедом. Кроме
того, у нее было время поразмыслить, и, вспомнив о молодости  Элизабет,  она
решила, что ей будет нетрудно под маской  почтительности  сохранять  власть,
которой она прежде пользовалась открыто. Мысль о том, что  кто-то  будет  ей
приказывать,  что  ей  придется  покорно  выполнять   чьи-то   распоряжения,
приводила ее в ярость, и она уже несколько раз порывалась  начать  разговор,
чтобы выяснить щекотливый вопрос о своем новом положении в доме.  Но  стоило
экономке встретить гордый взгляд темных глаз Элизабет, которая, прогуливаясь
по залу, вспоминала годы детства, размышляла о перемене  в  своей  жизни  и,
может быть, обдумывала события дня, как ее охватывал почтительный  страх,  в
чем, впрочем, она ни за что не призналась бы себе. Но как бы то ни было, она
долго не решалась заговорить и в конце концов выбрала тему,  позволявшую  ей
показать себя с наилучшей стороны и намекнуть на то, что  перед  лицом  бога
все люди равны.
   -  Длинную  проповедь  сказал  нам  нынче  преподобный  Грант,  -  начала
Добродетель. - Церковные священники мастера читать проповеди, ну,  да  и  то
сказать - они все наперед записывают, а это  большое  удобство.  От  природы
они, бьюсь об заклад, говорят куда хуже, чем священники стоячих вер -  те-то
ведь заранее не готовятся.
   - А какие веры вы называете стоячими? - с некоторым  удивлением  спросила
мисс Темпл.
   - Ну, пресвитериан, баптистов - всех тех, кто молится,  не  становясь  на
колени.
   - Так, значит, по-вашему, единоверцы моего отца исповедуют сидячую  веру?
- осведомилась Элизабет.
   - Да нет, я не  слышала,  чтобы  их  называли  иначе,  как  квакерами,  -
ответила Добродетель с некоторым смущением. - И я ни  за  что  не  стала  бы
называть их иначе, потому как ни разу не выразилась непочтительно о судье  и
его родственниках. Я всегда уважала квакеров - такие все  они  обходительные
да степенные. Ума не приложу, как это ваш папенька взял  жену  из  церковной
семьи. Уж больно молятся-то они по-разному. Квакеры сидят себе тихо и молчат
почти все время, а в церквах такое деется, что со смеху  помереть  можно;  я
ведь знаю, что говорю, потому как я, еще когда жила на побережье, один раз в
такой церкви побывала.
   - Вы обнаружили в  церковной  службе  достоинство,  какого  я  прежде  не
замечала. Будьте добры, узнайте, топится ли в моей комнате камин.  Я  устала
после дороги и хочу лечь спать.
   Добродетель чуть было не сказала молодой хозяйке дома, что она может сама
открыть дверь да посмотреть, но осторожность  взяла  верх  над  досадой,  и,
несколько  помешкав,  чтобы  все-таки  поддержать  свое   достоинство,   она
выполнила приказание. Услышав, что камин затоплен, Элизабет, пожелав  доброй
ночи экономке и Бенджамену, который подбрасывал дров в  печку,  удалилась  в
свою комнату.
   Едва за мисс Темпл  закрылась  дверь,  как  Добродетель  начала  длинную,
запутанную речь, словно бы и не ругая и не хваля молодую хозяйку, но тем  не
менее ее намеки все яснее рисовали эту  последнюю  в  самом  неблагоприятном
свете. Дворецкий, ничего не отвечая, продолжал прилежно возиться у  печи,  а
затем посмотрел на термометр и, открыв дверцу буфета,  достал  оттуда  запас
напитков, которые согрели бы его без помощи того жаркого  огня,  который  он
развел. Тотчас же к печи был пододвинут маленький столик и на нем  аккуратно
и без лишнего шума расставлены бутылки и бокалы. Потом  Бенджамен  принес  в
этот уютный уголок два кресла и, как  будто  только  что  заметив  экономку,
воскликнул:
   - Ну-ка, мисс Добродетель, бросьте якорь в этом  кресле!  Снаружи  трещит
мороз, а мне и дела нет.  Шторм  или  штиль  -  для  Бена  все  одно.  Негры
устроились в трюме и развели там такой  огонь,  что  быка  целиком  зажарить
можно. Термометр показывает сейчас тринадцать градусов, но на кленовые дрова
можно  положиться  -  не  успеем  мы  еще  пропустить  по  стаканчику,   как
температура полезет вверх градусов на десять, и когда сквайр вернется  домой
из теплого трактира Бетти Холлистер, ему будет  жарко,  словно  бы  матросу,
который намазал мачту скверным дегтем. Ну-ка,  садитесь,  сударыня,  на  это
кресло да скажите мне, как вам понравилась хозяйская дочка.
   - Ну, по-моему, мистер Пенгиллен...
   - Помпа, Помпа,  -  перебил  ее  Бенджамен.  -  Сегодня  сочельник,  мисс
Добродетель, так и зовите меня просто Помпой. Эдак будет  покороче,  а  я  к
тому же собираюсь выкачать вот этот графинчик досуха.  Ну,  так,  значит,  я
Помпа и есть.
   - Ах, батюшки мои! - воскликнула  Добродетель  со  смехом,  от  которого,
казалось, развинтились все ее суставы. - Ну и шутник же вы, Бенджамен, когда
на вас стих найдет! А отвечу я  вам,  что  теперь  в  этом  доме  все  будет
по-другому.
   - По-другому! -  воскликнул  дворецкий,  поглядывая  на  графин,  который
пустел с удивительной быстротой. - Ну и пусть, мисс Добродетель, ну и  пусть
раз ключи от провиантского склада остаются в моем кармане.
   - Что верно, то верно, - подхватила экономка. -  В  доме  хорошей  еды  и
питья на всех хватит..,  подсыпьте-ка  мне  сахару  в  стакан,  Бенджамен..,
потому как сквайр Джонс разве только птичьего молока раздобыть не сумеет. Но
ведь новые господа - новые законы.
   -  Жизнь  переменчива,  как  ветер  в  море,  -  нравоучительно   заметил
Бенджамен, - а переменчивей ветра вы ничего не  найдете,  мисс  Добродетель.
Вот разве только доберешься до мест, где дуют пассаты, а  уж  тогда-то  хоть
целый месяц иди себе без забот на всех парусах с юнгой у штурвала.
   - Мне ли  не  знать,  как  жизнь  переменчива!  -  ответила  Добродетель,
подделываясь под настроение своего  собеседника.  -  И  в  этом  доме  будут
большие перемены, помяните мое слово! Вот уж и мной  собрались  командовать,
да и над вами скоро посадят какого-нибудь молодца.  А  вам-то  это  будет  и
вовсе не легко, раз вы столько времени жили по своей воле.
   - Повышения даются тем, кто служит дольше, - сказал дворецкий, - и,  коли
они подыщут на мою койку другого или возьмут в кают-компанию нового стюарда,
я подам в отставку, прежде чем вы  сумеете  поднять  шлюпку  на  тали.  Хоть
сквайр  Дик  обходительный  джентльмен  и  капитан  и  плавать  с  ним  одно
удовольствие, все же я ему скажу по-простому,  по-нашему,  по-морскому,  что
коли он задумал поставить надо мной новобранца, то я  ухожу  в  отставку.  Я
начал на баке, мисс Петтибон, и честно дослужился до юта.  Я  шесть  месяцев
плавал на гернсейском люгере, выбирал фалы и свертывал канат в бухту.  Потом
я сделал несколько рейсов на шхуне, которая занималась тем же  промыслом.  А
что это значит? Плавай всегда по ночам вслепую. И учиться там нечему,  разве
что как водить корабль по звездам. Ну,  тут,  видите  ли,  научился  я,  как
смолить  стеньгу  и  как  убирать  топсель,  а  потом  стал  прислуживать  в
капитанской каюте - готовил шкиперу грог. Вот там-то я и приобрел мое уменье
в этом деле и, как вы сами знаете, изучил его до тонкостей. Ну, пью за  наше
доброе знакомство.
   Добродетель наклонила голову в знак  признательности  за  такой  любезный
тост и отпила из  своего  стакана  -  она  всегда  была  не  прочь  отведать
горячительного напитка при условии, что  его  хорошенько  подсластят.  После
того  как   достойная   пара   обменялась   этими   любезностями,   разговор
возобновился.
   - Вы, наверное, немало в жизни повидали,  Бенджамен.  Недаром  в  писании
говорится: "Те, кто пускается в море на кораблях, видят труды господни".
   - Так-то оно так, да только и на бригах и  на  шхунах  тоже  <В  парусном
флоте кораблем в узком  смысле  слова  называлось  четырохмачтовое  судно  с
прямыми парусами; у бригов было две мачты, а шхуны несут косые паруса.> иной
раз доводится увидеть и труды дьявола. На море,  мисс  Добродетель,  человек
может набраться всяких знаний, потому как видит он всякие народы и очертания
всяких стран. Вот, скажем, я. Хоть по сравнению с иными моряками  я  человек
неученый, а ведь на побережье Атлантического океана не найдется ни  мысочка,
ни островка от мыса Аг до самого что ни на есть Финистера, про который я  не
знал бы, как называется и чем славен... Лейте, лейте больше рому в воду. Вот
вам сахар. Выйти вам  замуж  за  сластоежку,  мисс  Петтибон,  помяните  мое
слово!.. Так, значит, как я уже говорил, все это побережье  мне  знакомо  не
хуже, чем дорога отсюда до "Храброго  драгуна",  и  одно  скажу:  Бискайск