- Я всего лишь траппер, - смиренно сказал старик.
   - Что охотник, что траппер - разница невелика! Я пришел,  старик,  в  эти
края, потому что меня утеснял закон, и мне не по  душе  соседи,  которые  не
умеют уладить спор, не потревожив судью и с ним еще двенадцать  человек  <То
ость присяжных заседателей.>. Но  не  затем  я  пришел,  чтобы  тут  у  меня
отбирали мое добро, а я бы смотрел и говорил грабителю спасибо!
   - Кто решился забраться в глубь прерий, должен приноравливаться к обычаям
ее владельцев!
   - "Владельцев"! - усмехнулся скваттер. - Я такой же полноправный владелец
земли, по которой хожу, как любой губернатор Штатов. Можешь ты указать  мне,
где тот закон, который утверждал бы, что один человек вправе забрать в  свое
пользование полгорода, город, целую область,  а  другой  должен  выпрашивать
пядь земли себе на могилу? Это противно природе, и я такой закон не  признаю
- ваш узаконенный закон!
   - Не могу сказать, что ты неправ, - ответил траппер, чье мнение по  этому
важному вопросу (хоть исходил он  совсем  из  других  предпосылок)  было  до
странности сходно с мнением Ишмаэла. - Я всегда и  всюду,  если  думал,  что
голос мой будет услышан, говорил то же самое. Но твой скот  угнали  те,  кто
считают себя хозяевами прерии и всего, что в ней есть.
   - Пусть-ка они попробуют сказать это мне!  -  возразил  скваттер  грозно,
хотя его низкий голос был так же вял, как вся его манера. -  Я  считаю  себя
честным купцом: что получил, за то плачу. Ты видел тех индейцев?
   - Видел. Они держали меня в плену, когда пробирались в твой лагерь.
   - Белый человек, да еще христианин, должен бы вовремя меня  предупредить,
- укорил Ишмаэл и опять искоса глянул на траппера, как будто еще не  оставив
своего злобного умысла. - Я не больно склонен в каждом  встречном  привечать
сородича, а все же, что ни говори, цвет  кожи  кое-что  значит,  когда  двое
белых встречаются в таком месте. Но что сделано, то  сделано  -  словами  не
поправишь. Выходите из засады, ребята, здесь только старик. Он ел мой хлеб и
должен быть нашим другом, хотя кое-что наводит на мысль,  что  он  спелся  с
нашими врагами.
   Траппер не стал отвечать  на  обидное  подозрение,  которое  скваттер  не
постеснялся высказать вопреки всем его разъяснениям  и  отрицаниям.  Сыновья
неучтивого скваттера сразу отозвались на призыв отца. Четверо или пятеро  из
них высунулись каждый из-за своего куста, где они укрылись,  приняв  фигуры,
замеченные ими на склоне холма, за часть отряда сиу. Они подходили  один  за
другим с ружьем под мышкой и бросали на траппера недоуменные  взгляды,  хотя
ни один не полюбопытствовал, откуда он взялся и зачем пришел. Впрочем, такая
сдержанность только частично объяснялась обычной их апатией: в жизни  им  не
раз приходилось присутствовать при самых неожиданных сценах, и  давний  опыт
научил их благоразумной осторожности. Траппер выдерживал их угрюмые  взгляды
с твердостью столь же бывалого человека и с  тем  спокойствием,  какое  дает
сознание своей невиновности. Удовлетворенный осмотром, старший из подошедших
- тот самый оплошавший часовой, чьей нерадивостью так успешно воспользовался
коварный Матори, - повернулся к отцу и грубо сказал:
   - Если этот человек - все, что уцелело от отряда, который я  приметил  на
холме, то мы не зря израсходовали свинец.
   - А ведь верно, Эйза, - сказал  отец  и  быстро  повернулся  к  трапперу:
замечание сына напомнило ему то, о чем он подумал было и чуть  не  забыл.  -
Как же так? Вас только что было трое - или свет луны ничего не стоит.
   - Видел бы ты, как тетоны, точно стая чертей, метались по прерии в погоне
за твоими кобылами, друг! Тут могло бы почудиться, что их вся тысяча.
   - Да, городскому парнишке или пугливой бабе! Впрочем,  баба  бабе  рознь.
Взять хоть Истер: индеец ей не страшнее,  чем  слепой  щенок  или  волчонок.
Верно тебе говорю: когда бы твои черти попробовали сыграть  свою  шутку  при
свете дня, моя старуха не дала б им спуску и показала бы им, что не привыкла
отдавать задаром сыр и масло. Но придет час,  старик,  скоро  придет,  когда
правда возьмет свое - и тоже без помощи твоего хваленого закона.  Мы,  можно
сказать, народ неторопливый - нам это часто ставят в укор; но мы делаем дело
медленно, да верно; и нет на свете человека, который мог бы похвалиться, что
нанес Ишмаэлу Бушу удар и тот не ответил ему таким же крепким ударом.
   - Значит, Ишмаэл Буш следует  больше  побуждениям,  присущим  зверю,  чем
правилам, которым должны бы следовать люди, - возразил неуступчивый траппер.
- И я в своей жизни немало нанес ударов, но, если я не нуждаюсь в  мясе  или
шкуре, я не смог бы с легким сердцем уложить оленя. А ведь я  без  угрызений
оставлял непохороненным в лесу проклятого минга, убив его на войне открыто и
честно.
   - Как! Ты был солдатом, траппер? Мальчишкой я и сам раза два участвовал в
схватке с чероками. Одно лето я продирался с Полоумным Энтони <Энтони Уэйн -
пенсильванец, отличившийся в войне за независимость, а затем и  в  действиях
против западных индейцев. Произведенный в генералы, он за  свои  рискованные
операции  получил  от  подчиненных  прозвание  "Полоумный  Энтони".>  сквозь
буковые леса; но служба у него пришлась мне  не  по  нраву  -  больно  много
муштры; я ушел от него, не наведавшись к казначею, чтобы получить,  что  мне
причиталось. Впрочем, Истер сумела, как она  потом  хвалилась,  столько  раз
получить за  меня  пенсион,  что  государство  не  много  выгадало  на  моем
упущении. Вы, если долго пробыли в солдатах, слышали, конечно,  о  Полоумном
Энтони?
   - В моем последнем, как я надеюсь, бою я  сражался  под  его  началом,  -
ответил траппер, и в  тусклых  его  глазах  зажегся  солнечный  луч,  словно
вспомнить это было ему приятно; но тотчас свет пригасила тень печали,  точно
внутренний голос запрещал ему останавливаться в мыслях на сценах убийства, в
которых так часто он сам  бывал  одним  из  действующих  лиц.  -  Я  шел  из
приморских Штатов к этим дальним окраинам, когда натолкнулся в пути  на  его
армию - на тыловые части. И я последовал за ними просто как наблюдатель. Но,
когда дошло до драки, мое ружье заговорило вместе со всеми другими  ружьями,
хотя я толком не знал, на чьей стороне была правда в этом  споре,  -  в  чем
признаюсь со стыдом, потому что в семьдесят лет человек должен знать, почему
он отнимает у ближнего жизнь - дар, который он никогда не сможет вернуть!
   - Ладно, дед, - сказал переселенец, который сразу побрел к старику, когда
услышал, что они с ним сражались на одной стороне в диких западных войнах, -
чего там вдаваться в причины неладов, когда христианин стоит против  дикаря.
Утром разберемся получше в этом деле с кражей коней; а сейчас ночь, и  самое
будет разумное, если мы ляжем спать.
   С этими словами Ишмаэл решительно повернул назад  к  своему  ограбленному
лагерю и ввел  гостем  в  свою  семью  того  самого  человека,  которого  за
несколько минут перед тем, озлившись, едва не убил. Не  глядя  на  жену,  он
буркнул в объяснение несколько коротких слов, перемежая их руганью  в  адрес
грабителей, ознакомил ее таким образом с положением дел в прерии  и  объявил
свое решение вознаградить себя за прерванный покой, отдав остаток ночи сну.
   Траппер одобрил такое решение  и  растянулся  на  предложенной  ему  куче
ветвей так спокойно, как мог бы опочить в своей столице какой-нибудь  монарх
под охраной своих лейб-гвардейцев. Старик, однако, не смежил глаз,  пока  не
уверился, что Эллен Уэйд уже вернулась в лагерь и что ее жених или сородич -
кем бы он ни был - благоразумно скрылся; после чего он заснул  настороженным
сном человека, издавна привыкшего сохранять бдительность даже поздней ночью.
Глава 6

   Он чересчур чопорен, чересчур
   Франтоват, чересчур жеманен, чересчур
   Неестествен и, по правде, если
   Смею так выразиться, чересчур обыноземен.
   Шекспир, "Бесплодные усилия любви"

   Англо-американцы склонны хвастать - и не без основания,  -  что  могут  с
большим правом притязать  на  почтенное  происхождение,  чем  всякий  другой
народ, чья история достоверно установлена. Каковы бы ни были слабости первых
колонистов, их добродетели  редко  подвергались  сомнению.  Они  были  пусть
суеверны,  зато  искренне  благочестивы  и  честны.  Потомки  этих  простых,
прямодушных провинциалов отказались от общепринятых искусственных  способов,
какими честь закреплялась за семьями на  века,  и  в  замену  им  установили
обычай, что человек может снискать к себе  уважение  только  личными  своими
заслугами, а не заслугами своих отцов и дедов.  И  вот  за  эту  скромность,
самоограничение, здравомыслие - или каким еще словом угодно будет обозначить
такой порядок - американцев объявили нацией "неблагородного  происхождения"!
Если бы стоило тратить труд на подобное исследование, было бы доказано,  что
весьма значительную часть фамилий старой доброй Англии можно ныне  встретить
в бывших ее колониях; и тем немногим, кто не пожалел  времени  на  собирание
этих никому не нужных сведений, хорошо известен  факт,  что  прямые  потомки
многих вымирающих родов, которые политика Англии  считала  нужным  сохранить
путем передачи титула младшей ветви, ныне живут и  трудятся  в  Штатах,  как
простые граждане нашей республики. Улей стоит, где стоял, и те,  кто  кружит
над дорогою их сердцу прелой соломой, все еще  гордятся  ее  древностью,  не
замечая ни ветхости своего жилья, ни счастья бесчисленных  роев,  собирающих
свежий мед девственного мира. Но это предмет, интересный скорее для политика
или  историка,  нежели  для  скромного  рассказчика,  пишущего  о   событиях
обыденной жизни, а потому оставим его в стороне, как и все, что не относится
к нашей повести.
   Если гражданин Соединенных Штатов вправе притязать  на  происхождение  от
древней знати, он отнюдь не свободен от расплаты за ее грехи. Как  известно,
сходные причины приводят к  сходным  следствиям.  Та  дань,  которую  народы
должны платить  в  виде  тяжелого  труда  на  нивах  Цереры,  чтобы  наконец
заслужить ее милость,  в  известной  мере  выплачивается  в  Америке  вместо
предков потомками. У нас о  лестнице  цивилизации  можно  сказать,  что  она
подобна тем явлениям, которые, как говорится, "отбрасывают тень  вперед".  В
Америке мы можем  наблюдать  весь  ход  развития  общества  -  от  состояния
расцвета,  именуемого  утонченным,  до  состояния   настолько   близкого   к
варварству, насколько это возможно при тесной связи с  образованной  нацией.
Такое "обратное развитие" прослеживается в нашей  стране  от  сердца  старых
Штатов, где  начинают  приживаться  богатство,  роскошь,  искусство,  к  тем
отдаленным и все отодвигающимся границам, где царствует  мрак  невежества  и
где культура сквозь него лишь еле брезжит:  так  рассвету  дня  предшествует
наползающий туман.
   Здесь и только здесь еще сохраняется широко распространенный,  но  отнюдь
не многочисленный класс людей, которых можно сравнить с теми,  кто  проложил
дорогу духовному прогрессу народов Старого Света.  Существует  удивительное,
хоть  и  неполное  сходство  между  жителем  американской  окраины   и   его
европейским прототипом. Оба во всем необузданны: один - поскольку  он  стоит
выше закона, другой - поскольку недосягаем для него:  они  отчаянно  храбры,
потому что закалены в опасностях; безгранично горды, потому что  независимы;
и не знают удержу в мести, потому что  сами  расправляются  за  свои  обиды.
Несправедливо будет в отношении американца вести дальше эту параллель. Он не
религиозен, потому что с молоком матери впитал убеждение, что смысл  религии
не в соблюдении обрядов, а всякую подделку под религию разум его  отвергает.
Он не рыцарь, нет, потому что  не  имеет  власти  устанавливать  отличия;  а
власти он не имеет, потому что он порождение системы, а не создатель  ее.  В
ходе нашей повести будет показано, как перечисленные  свойства  выявились  в
нескольких ярко выраженных представителях этого класса людей.
   Ишмаэл Буш всю свою жизнь - пятьдесят с лишним лет - прожил вне общества.
Он хвалился, что никогда не засиживался в таких местах, где не мог  спокойно
повалить любое дерево, какое высмотрит со  своего  порога;  что  закон  лишь
редко когда наведывался на его вырубку; и  что  церковный  звон  претит  его
ушам. Трудился он в меру своих нужд, а нужды его не превышали  того,  в  чем
обычно нуждается человек его класса, и  он  их  легко  удовлетворял.  Он  не
уважал образованности,  делая  исключение  лишь  для  лекарского  искусства,
потому что по своему невежеству не видел смысла в умственном труде, если  он
не дает чего-то осязаемого. Из уважения к вышеназванной науке  он  склонился
на уговоры некоего врача, которому страстная любовь к  естественной  истории
подсказала мысль присоединиться к скваттеру в его странствиях.  Скваттер  от
чистого  сердца  принял  естествоведа  в  свою  семью,  верней  -  под  свое
покровительство, и они в дружеском согласии проделали  вместе  весь  дальний
путь по прериям. Ишмаэл не раз объяснял жене, как он рад,  что  есть  у  них
этот спутник, чьи услуги будут весьма полезны на новом месте, куда бы их  ни
занесло,  пока  семья  "не  освоится".  Но  частенько  натуралист  в   своих
изысканиях исчезал на много дней кряду, уклонившись  от  взятого  скваттером
прямого пути - только по солнцу, вперед и вперед  на  восток.  Мало  кто  не
признал бы за счастье оказаться вдалеке от лагеря в час опасного налета сиу,
как оказался Овид Бат (или Батциус - такое обращение  больше  льстило  ему),
доктор медицины, член ряда ученых  обществ  по  ею  сторону  Атлантики,  наш
предприимчивый медик.
   Хотя Ишмаэл, по природе медлительный,  еще  не  вполне  пробудился  и  не
ощутил всю тяжесть своей беды,  все  же  такая  вольность  в  отношении  его
собственности глубоко возмутила скваттера. Тем не менее он  крепко  уснул  -
раз уж сам отвел этот час для отдыха и раз уж знал, как безнадежны  были  бы
попытки разыскивать скот в ночной темноте. К тому же, понимая всю  опасность
своего положения, он не хотел в погоне за потерянным рисковать тем, что  еще
сохранил. Как ни сильна любовь обитателей прерий к лошадям, их  жадность  до
многого другого, чем еще владел путешественник, ей не уступала. Сиу прибегли
к довольно обычной уловке - сперва угнать скот, а  потом,  когда  поднимется
переполох,  довершить  ограбление.  Но  тут   Матори,   видимо,   недооценил
проницательности человека, которого ограбил. Мы уже видели, как  флегматично
скваттер принял поначалу потерю; покажем, к чему он  пришел,  когда  додумал
свою думу.
   Хотя в лагере было немало  глаз,  не  желавших  смежиться,  немало  ушей,
готовых уловить легчайший признак новой тревоги, до конца ночи в  нем  царил
глубокий покой. В конце концов тишина и усталость сделали свое дело,  и  под
утро все, кроме часовых, опять заснули.  Честно  ли  после  налета  индейцев
выполняли свой долг беспечные сторожа, осталось вовек неизвестным, поскольку
не  произошло  ничего  такого,  что  могло   бы   послужить   проверкой   их
бдительности.
   Однако, чуть занялась заря и серый полусвет разлился над  прерией,  Эллен
Уэйд приподняла взволнованное, полуиспуганное и все-таки  румяное  лицо  над
спавшими  вповалку  девочками,  среди  которых  она  прикорнула,  вернувшись
украдкой в шалаш. Она осторожно встала, тихонько перешагнула через  лежавших
на земле и с той же осторожностью пробралась в самый конец лагеря. Здесь она
остановилась, прислушиваясь и как будто колеблясь, не слишком ли будет смело
двинуться дальше. Впрочем, задержалась девушка лишь  на  одно  мгновение;  и
задолго до того как сонный взгляд часового, окинув место, где она только что
стояла, успел различить ее мелькнувший силуэт, она уже проскользнула низом и
взбежала на вершину ближайшего холма.
   Эллен напряженно вслушивалась, надеясь уловить иной какой-то звук,  кроме
шелеста травы у ее ног на утреннем ветру. Она хотела  уже  повернуть  назад,
разочарованная в своем ожидании, когда ее ухо различило  хруст  стеблей  под
тяжелыми шагами.
   Она радостно побежала навстречу и  вскоре  разглядела  очертания  фигуры,
поднимавшейся на холм  по  противоположному  склону.  Эллен  уже  проронила:
"Поль!" - и заговорила быстро и оживленно тем взволнованным  голосом,  каким
говорит только влюбленная женщина при встрече с другом, как  вдруг  осеклась
и, отступив, добавила холодно:
   - Не ждала я, доктор, увидеть вас тут в такой неподходящий час!
   - Все часы и все времена года, милая Эллен, равно  хороши  для  истинного
любителя природы, - возразил маленький, щуплый, довольно пожилой,  но  очень
энергичный человек, одетый в нечто странное из сукна и меха.  Он  подошел  к
ней не чинясь, с видом старого  знакомого.  -  Кто  не  умеет  и  в  тусклой
полутьме  выискать  предметы,  достойные   удивления,   тот   лишен   весьма
существенной части доступных человеку радостей.
   - Верно, очень верно! - согласилась Эллеп, вдруг спохватившись, что и  ее
появление здесь в неурочный час надо бы как-то  объяснить.  -  Я  от  многих
людей слышала, что ночью у земли более привлекательный вид,  чем  при  ярком
солнечном свете.
   - Ага! Значит, их органы зрения были слишком  выпуклы.  Если  же  человек
желает изучить поведение животных  из  семейств  кошек  или  повадки  любого
животного-альбиноса, то ему действительно следует быть  на  ногах  до  зари.
Впрочем, замечу, имеются люди, которые предпочитают рассматривать предметы в
сумерки но той простои причине, что в это время суток они видят лучше.
   - А вы сами тоже по этой причине так часто бродите но ночам?
   - Я брожу по ночам, моя милая, потому,  что  Земля  при  вращении  вокруг
своей оси подставляет каждый данный меридиан  под  солнечный  свет  лишь  на
половину срока суточного оборота, а мое дело не выполнишь, работая всего  по
двенадцать - пятнадцать часов подряд. Сейчас я двое суток не  возвращался  к
вам, разыскивая  растение,  которое,  как  думают,  произрастает  только  по
притокам Платта, а не увидел ни одной травинки, не значащейся в ботанических
каталогах.
   - Вам, доктор, не посчастливилось, но, право...
   - Не посчастливилось? - переспросил маленький человечек и,  придвинувшись
поближе к девушке, вытащил свои записи с торжеством, в котором  утонула  вся
его напускная скромность. - Нет, нет, Эллен! Едва ли это  так.  Разве  можно
назвать несчастливцем человека, чья  судьба  обеспечена,  чья  слава,  можно
сказать, утвердилась навеки, чье имя потомки будут называть рядом  с  именем
Бюффона... Впрочем, кто такой  Бюффон?  Всего  лишь  компилятор,  пожинавший
плоды  чужих  трудов.  Нет,  pari  passu  <Как  равный,  наряду  (лат.).>  с
Соландером, приобретшим свою известность ценой мук и лишений.
   - Вы открыли золотую жилу, доктор Бат?
   - Больше, чем  жилу:  сокровище,  клад  чеканной  монеты,  милая,  ходкой
золотой монеты!  Слушай!  После  своих  бесплодных  поисков  я  пошел,  взяв
наискось, чтобы выйти на маршрут твоего дяди,  когда  вдруг  услышал  звуки,
которые могло произвести только огнестрельное оружие...
   - Да, - перебила Эллен. - У нас тут была тревога...
   - ..и вы подумали, что я заблудился, - продолжал ученый муж, следуя  лишь
ходу своих мыслей и потому неверно поняв ее слова. - Но  нет!  Я  принял  за
основание треугольника пройденный мною конец,  вычислил  высоту,  и  теперь,
чтобы провести гипотенузу, оставалось  только  определить  прилежащий  угол.
Полагая, что стрельбу открыли нарочно для меня, я свернул  с  этого  пути  и
пошел на выстрелы -  не  потому,  что  считал  показания  своих  ушей  более
точными, - нет, я опасался, не нуждается ли кто-то из детей в моих услугах.
   - Они все благополучно избежали...
   - Послушай, - перебил ученый, тотчас забыв своих маленьких пациентов ради
занимавшего его сейчас более важного предмета. - Я прошел по прерии  длинный
путь - ведь там, где мало преград, звук разносится